Два выстрела

На плечо опустилась рука, но не женская, не тети.

– Соболезную вашей утрате, – сказал мужчина. – Мы всей семьёй просим… – он осекся, видимо не хотел продолжать дальше.

В ответ я кивнула. Это, наверное, сотый раз, когда ко мне подходят принести соболезнования.

Но я сильная, справлюсь. Я знаю, что одержу вверх и смогу жить дальше, смогу снова улыбаться и смеяться. Я смогу, не взирая ни на что. И никакой мужчина с ножом в спальне не сможет меня сломать. Я не дамся этому жестокому миру. Мой свет будет продолжать гореть и дальше ради моих родителей и ради Христа, дорого за меня заплатившего. Мой огонь не потухнет, потому что я не позволю.

Потому что все могу в укрепляющем меня Иисусе Христе.

Глава 2.

Кладбище – это тёмное место. С детства я обходила их стороной. Казалось, что тишина заглатывает всё вокруг. И время останавливается. Конец? Я его боялась. До жути. Страшно оказаться живой среди мёртвых. Но, повзрослев, я поняла, что, к сожалению, в нашем мире, находясь в толпе людей, в огромной компании, можно почувствовать, как смерть дышит в спину. Духовная смерть. А она гораздо страшнее физической. Но нужно оставаться сильной и бороться с ней.

А в чём вообще заключается сила? Наверное, в том, чтобы сохранить человечность и любовь в сердце, несмотря ни на что. Легко ненавидеть, сложно любить. Но в этой ненависти и есть слабость и путь к смерти. Хотя для многих людей слабость – это слёзы. Но мне кажется, плакать – это нормально. Более чем нормально. Ведь мы люди, нам свойственны эмоции – и боль, как минимум в этой жизни, неизбежно сопутствует нам. Но Бог и не обещал, что будет легко. Он просто сказал: «Я рядом».

По моим щекам стекали безмолвные слёзы. Но каждую из них проливает со мной и Бог – неравнодушный к боли. Я знаю, что Он рядом. И чувствую это. Чувствую поддержку. Чувствую Его любовь. Я согнулась, стоя на коленях перед могилами родителей, сцепив руки замком у сердца, представляя, как образ человека, сотканного из света, сзади обнимает меня и прогоняет тьму, клубящуюся вокруг. Моя скорбь ведь не делает меня слабой. Даже, наверное, наоборот. Внутри что-то меняется, и я понимаю, что не одна.

Когда-то я до жути боялась одиночества. Меня можно было назвать чрезмерно активным ребёнком. Мне страшно было оказаться никому ненужной или всегда оставаться на вторых ролях. Я пыталась найти как можно больше друзей, потому что, быть может, среди них я бы нашла свой гарант защиты от одиночества. А потом я стала меняться. Люди предавали, разочаровывали. Я закрывалась в себе и стала ценить спокойное время без людей. В конечном итоге я поняла, что одиночества не существует. Со мной всегда будет Бог. И Он никогда не отвернётся. В тот момент, когда я это осознала, – окончательно перестала бояться.

– Спасибо, Господи, – шепчу я, сжимая сильнее руки в замочек.

Ответом на мою благодарность был низкий мужской смех. Сначала я подумала, что это ветер, или вообще галлюцинации, но чужой голос, обращающийся ко мне, раздался так отчетливо, что все сомнения отпали.

– А где был твой Бог, когда они умирали?

Я резко обернулась, понимая, что моё уединение нарушено. Медленно стерев слёзы, я повернулась, чувствуя, как влага жжет разгоряченную на морозе кожу.

Мужчина. Около 25-30 лет на вид. Кареглазый. У него были слегка взъерошенные волосы, а две пряди небрежно свисали на лоб. Правильные черты лица с выраженными скулами и сильной линией подбородка. Нос с небольшой горбинкой. От левой брови к линии роста волос тянулся шрам, который легко можно было принять за морщинку. Он сидел на корточках, скажется с призрением смотря на меня. Под ним виднелись пиджак и рубашка. Уверена, образ подобран идеально, соответствуя всем нормам этикета.

И давно он тут стоит? Наверное, да.

– Что? – переспросила я.

– Где был твой Бог, когда они умирали? Когда все они умирали, – мужчина провёл рукой по кладбищу так, словно показывал свои собственные владения, заставляя оценить их величие. – Почему Бог допускает смерть? Может потому, что вся эта религия – бред?

На губах мужчины появилась ухмылка, говорящая: «Я уже победил, что бы ты не ответила.»

Что-то внутри болезненно сжалось. С момента трагедии прошёл всего год. Я смирилась с утратой столь близких людей, но всё равно скучаю.

– Там же, где был, когда умирал Его Сын, – ответила я.

– Да что ты? И где же это?

– Рядом, страдая вместе с Ним.

Мышцы на моем лице сжались, словно мне стало больно.

– Если Он себя спасти не смог, то какой же из Него Бог?

– Мог. Просто не захотел.

– Что? Ему страдать нравится? Твой Бог – мазохист?

– Он не спас Себя, чтоб спасти нас.

Мужчина наигранно удивлённо осмотрел кладбище, а потом сквозь зубы проговорил:

– Не вижу.

– И не увидите, – тихо сказала я, сжимая кулаки.

Нужно быть спокойнее. И ради него тоже Христос взошёл на крест. Любить нужно. Любить.

Мужчина хмыкнул, в его взгляде мелькнула смесь осуждения и раздражения.

– Да, конечно. Он что-то делает, Он рядом, но мы не увидим этого? Удобно, – издевательские аплодисменты прервали тишину кладбища, эхом разносясь по пустым дорожкам.

Я пожала плечами.

– Может, вы просто не туда смотрите?

Мужчина отвёл взгляд в сторону, покачав головой.

– Миллионы лет эволюции, – протянул брюнет с наигранной горечью, – и всё прошло мимо тебя.

Я встала, отряхиваясь от снега. Мужчина встал следом, глядя на меня свысока и скрещивая руки на груди.

– Вы сюда чисто надо мной поиздеваться пришли?

– Может, и так, – оскалился он.

– Тогда соболезновать надо не мне, – бросила я.

Правильно, так ему и надо. Он же обидел тебя? Око за око.

Я уже собиралась уйти, но незнакомец перегородил мне дорогу.

– Знаешь, я рад, что такие, как ты, страдают. Вы это заслужили. Думаете, что вы невинные, идёте к высшему благу, а сами топчитесь по чужим судьбам.

– У вас явно неправильное представление о христианстве.

– Христианстве? – подняв бровь со шрамом, спросил брюнет, а затем пожал плечами и продолжил: – Хотя, в общем-то, да, о христианстве. Так просвети мою грешную душу – в чём я не прав?

– Как минимум, вы не знакомы с этой верой. С учением Христа.

– Я смотрю на результаты. Учил, не учил – этот мир гнилой, люди гнилые. А Ему, – он кивнул вверх, на небо, – всё равно.

– А вы, значит, не такой, как остальные? Не гнилой?

– Получше многих, – кинув, ответил незнакомец, вызвав у меня усмешку.

Я покачала головой.

– Почему вы привязались ко мне? – сделав ещё одну попытку обойти его, сказала я, но он снова сделал шаг, преграждая дорогу.

– Потому что хочу.

– Так обычно рассуждают дети.

– Да плевать, кто как рассуждает. Я тебя ненавижу. И рад, что, – мужчина кивнул на могилы, ткнув указательным пальцем мне в плечо, – тебе приходится смотреть на них и чувствовать боль. Ты это заслужила.

– Чем? Тем, что верю в Бога? Вы серьёзно? – изумленно подняв бровь, спросила я.

Во мне всё взрывалось. Медленно из глубин поднималось жерло вулкана, которое вот-вот могло извергнуться. Мало того, что он вторгся в моё пространство, причём не в самый лучший момент, так теперь ещё и притесняет меня за мою веру?

Такова цена. Христиан будут презирать всегда, ненавидеть. Потому что мы не от мира сего. А если бы были от мира – мир любил бы своё.

Я выдохнула, вспоминая слова Христа и меня тут же стало отпускать. Я зажмурила глаза, молча постояла пару секунд, а затем улыбнулась – так добро, как могла, взглянув мужчине в глаза. Тот скривился, будто моя улыбка была ему омерзительна. Наверное, так и есть. Я напомнила себе быть милосердной. Разве есть бо́льшая честь, чем быть презираемой за того, в кого веришь?

– Не могу ответить взаимностью. Извините, мне пора.

Я снова попыталась уйти, но незнакомец схватил меня за локоть, грубо возвращая на место.

– О, так ты не такая, как все. Всепрощающая, любящая, добрая, да?

Я собиралась уже ответить, пытаясь вырывать локоть из его жесткой хватки, но не успела открыть рот, как мужчину окликнули:

– Эрвин? Всё в порядке?

За спиной этого «Эрвина» стояла красивая девушка примерно моего роста. У неё была шикарная укладка, безупречный макияж. Белый пуховик отлично контрастировал с чёрными волосами. Она казалась идеально красивой в режиме нон-стоп. И очень уверенной в себе. Подбородок чуть задран вверх, а каждое движение – элегантное, неспешное.

– Да, Эмили. Просто… – мужчина выдохнул, продолжая смотреть на меня так, скривившись, словно я лично испортила ему жизнь, а затем грубо отпутил мой локоть, и направился к так называемой Эмили. – Да, не важно.

Девушка заботливо стала поправлять воротник Эрвину, едва он подошел, а я отвернулась, радуясь, что меня оставили в покое. Теперь сюда долетали лишь обрывки их тихого разговора.

– Это что, Ди…

– Давай не сейчас, – грубо перебил Эмили мужчина.

– Ты рассержен? – удивлённо спросила она.

– Нет.

– Эрвин.

– Эмили, не сейчас.

А затем голоса полностью стихли – они ушли.

Я скривилась от интонации незнакомца, от его бестактности, грубости, а потом вернулась к родителям. Но сосредоточиться уже не получалось. Мыслями я всё время возвращалась к минувшему разговору.

БЕСИТ. БЕСИТ. БЕСИТ.

Я накрыла лицо руками. Гнев и раздражительность – самое ужасное, с чем мне приходится сталкиваться, и самое сложное в преодолении. Конечно, постепенно я учусь относиться ко всему спокойнее, но выходит пока плохо. Каждый раз внутри происходит битва. Это моя ахиллесова пята. Когда-нибудь я непременно научусь сдерживаться, а пока очень сложно не ответить на провокацию.

БЕСИТ.

Я подняла голову. Под серыми облаками пролетел чёрный ворон, широко расправив крылья и доверившись направлению ветра.

Вдох-выдох.

Я закусила губу, успокаиваясь. Тишина снова вошла в свои владения, погружая и меня словно в воду, где не слышно ничего кроме собственного дыхания. Каждый звук вокруг – ветер, скрип веток – казались приглушенными. Напряжение медленно сходило на «нет», а мысли замедлили бег. Я позволяла себе растворяться в этой тишине, пока в кармане что-то не завибрировало, возвращая меня в мир, полный забот, обязанностей и суеты. Я достала телефон и ответила на звонок.

– Добрый день, это Аннет Харпер, – послышалось из динамика, -секретарь вашей компании. Генеральный директор просит вас прибыть в офис завтра в 3 часа дня. Ваше присутствие необходимо при обсуждении важных вопросов. Вы сможете подъехать?

– А без меня не выйдет? – прикрыв глаза, спросила я.

– К сожалению, нет. Так сможете подъехать?

– Хорошо, да, смогу, – ответила я, положив трубку.

После смерти родителей в наследство мне перешёл их бизнес. Но тётя, понимая, что я не смогу им управлять, наняла генерального директора, пока я пыталась справиться со своей потерей. Я лишь подписала, не глядя, несколько документов, которые мне принесли. С тех пор больше о бизнесе я не думала. Раз в месяц мне перечисляли дивиденды – часть прибыли компании, и я не волновалась. Хотя не могла не заметить, что доходы значительно выросли за этот год. Директор отлично справлялся со своей должностью. Он получал немалые деньги, а я могла не работать хоть всю жизнь, наслаждаясь подарком от Бога.

Зачем я вообще учусь в университете? Впрочем, не важно – хотя бы одно образование нужно получить.

Последний раз взглянув на фотографии родных людей, отраженных на каменных памятниках, я убрала телефон в карман бежевого пальто и направилась к выходу кладбища, оставляя на белоснежном покрове следы, как подтверждение того, что Изабель и Даниель Берни еще не забыты и на этой земле, есть кто-то, кто о них помнит.

А ведь в итоге туда приходят все. И остаётся только вопрос: какими мы уйдём? Что будет написано в нашей тишине? На что мы растратили свои дни, силы, надежды? Мы сами выбираем, чем наполнить свою жизнь – и именно это становится нашей последней чертой. Одни уходят с любовью в сердце, другие – с грузом сожалений. И всё, что остаётся после нас, – это память о том, кем мы были и что сумели оставить людям, которых любили.

На плечи довил груз осознания, что родители не верили в Бога. Не противились моей вере, хотя часто подшучивали, что все это глупость. И сами… не принимали. Я много раз рассказывала о Христе, но для них это были сказки, совпадения, а теперь… Кажется уже поздно.

Глава 3

Пожилой преподаватель что‑то чертил на доске, бубнил материал себе под нос. Я наклонилась поближе к парте, чтобы сидящие впереди одногруппники прикрыли меня от его взгляда. Я рассказывала своей подруге – Ливи Шейд – про ситуацию на кладбище.

– А потом пришла какая‑то Эмили и он ушёл с ней. Вот.

– Эмили?

– Да.

– Красивое имя, – сказала Ливи, пожав плечами и украдкой глянув на преподавателя, проверяя не смотрит ли он на нас.

– Да она и сама красивая.

– Может, это была его девушка?

– Не знаю, девушка не девушка. Просто он меня бесит, – я неосознанно сжала карандаш в руках и тот треснул. – Блин.

Ливи покачала головой, сдерживая смех.

– Эрвин, Эрвин… До чего ты доводишь мою подругу.

– Ты на чьей вообще стороне?

Ливи всё так же улыбалась, положила руку на мою и посмотрела прямо в глаза.

– Как ты, родная?

Пару секунд я смотрела ей в глаза, думая стоит ли говорить, а затем, пожав плечами, ответила:

– Я скучаю.

– По Эрвину? – нарочито заботливо спросила она.

Я возмущённо толкнула подругу:

– Какому Эрвину? По родителям, конечно.

– Извини, просто меня всегда забавляли твои истории с дискуссиями о конфессиях с другими христианами или атеистами.

– Тебя то они может и забавляют, а я после таких «дискуссий» чувствую себя отвратительно. Эти разговоры чаще бессмысленны. Мне не по душе спорить: потом я начинаю накручивать себя – всё ли сказала правильно, не сделала ли хуже. Я хочу помогать людям, жить, светиться, гореть, а не спорить. А так кажется, будто я рождаю ненависть.

Я поёжилась, вспомнив вчерашний разговор.

– А кто же будет просвещать нечестивых и наставлять их на путь истинный? – с наигранным ужасом в глазах, отпрянув от меня, спросила подруга и театрально положила руку на грудь, будто я её ранила.

– Ой, отстань, – задумалась я. – Мне кажется, этим должны заниматься другие люди, не я.

Ливи уже открыла рот, чтобы что‑то ответить, но нам обеим пришлось выпрямиться и посмотреть в сторону доски.

– А теперь достаём двойные листочки, – привлёк наше внимание преподаватель. – Мал, раздай, пожалуйста, задания по два на парту.

Одногруппник подпрыгнул.

– А че я-то?

– Потому что я попросил, давай‑давай.

Мал закатил глаза, но подошёл, взял листочки и стал раздавать, кривляясь. Он вечно смешил одногруппников своими выходками, которые порой срывали лекции.

Я вырвала из тетрадки, специально заведённой для таких проверочных, по два листа: для себя и для Ливи. Один для черновика, ещё один для чистовика. Мы с подругой были девушками не глупыми, одними из самых способных в группе, так что, не переживая, решали задачи. Я с головой ушла в мир формул и математики. На черновике быстро перестало хватать места, но я как будто не замечала этого и писала поверх старых записей. Никто бы, кроме меня, не понял, где что находится, но это нормально. На моём черновике царил творческий беспорядок, полностью подчинённый мне. Я не могла аккуратно строчка в строчку писать, как на чистовике: руки не успевали за мыслями, и я старалась как можно быстрее записать то, что транслировалось в голове, чтобы не отстать и не ошибиться. Поэтому об аккуратности можно было забыть. Когда все задачи были решены, я аккуратно переписала их на листок, который предстояло сдать преподавателю.

Взглянув на подругу, я поняла, что она ещё не закончила работу, только приступила к последней задаче. Она старательно выводила даже в черновике каждую цифру – аккуратно и чётко. Наверное, она была умной, не потому что родилась такой, как я, а потому что сделала себя такой: училась сутками напролёт, усердно занималась и никогда не ленилась.

Я её любила. Искренне. Даже не знаю за что – задаваясь таким вопросом, впадала в ступор. Просто, когда смотрю на неё – внутри становится тепло. Я очень хочу, чтобы она была счастлива, достигла всего, чего желает в жизни, и нашла достойного парня. У неё вечно какие‑то проблемы с ними. А она явно достойна большего.

Я вернулась взглядом к своему черновику. До конца пары 10-15 минут. Я решила себя занять рисованием на полях: начертила примерную форму пухлых губ, затем затемнила одни участки, осветила другие, добавила детали. Нарисовала нос и глаза той же техникой. Вышло отлично – очень даже реалистично. Но очертание лица никак не получалось: то оно выходило слишком худым, то неестественно широким. И никакие пропорции не помогали. Я раздражённо зачеркнула рисунок и стала выводить бессмысленные узоры.

В итоге я всё же дождалась счастливого момента – нас отпустили. Я проводила Ливи до следующей аудитории и обняла её на прощанье.

– Всё-таки прогуляешь пару? – спросила она.

– Мне нужно в офис.

– Ты же ничего не понимаешь в бизнесе, – недоумённо посмотрела на меня Шейд.

Я пожала плечами.

– Уверена, мне помогут. Генеральный директор неплохо приумножил детище моих родителей. Он знает, что делает. Если он сам не решил обмануть меня и не заставить случайно переписать бизнес на него, то всё будет хорошо.

– Если честно, иногда я не понимаю, почему ты поступила на прикладную математику, а не на экономику. Это гораздо лучше помогло бы тебе в бизнесе. Не будешь же ты всю жизнь сидеть на дивидендах?

– А почему нет?

– Ты бываешь слишком наивной, знаешь? И всё же – зачем математика?

– Ну… обществознание мне никогда не нравилось, а математика… это как отдельный вид искусства. Мне просто нравится эта точность.

– Тебе нравится точность, но ты по натуре философский и творческий человек. Мы дружим лет десять, но ты в некоторых вещах остаёшься для меня загадкой.

– Точно! Ещё одна причина: мы можем продолжать учиться вместе.

–Мне кажется, это не совсем круто, Адель. Не пойми меня неправильно, но в университете рождается конкуренция – это уже не школа.

– Но мы же подруги, какая конкуренция?

– Ади, просто… ты лучше меня в многом и…

– Лучше? Не смеши. Ты гораздо ответственнее и усерднее меня. Я слишком ленюсь.

– Да… ну да, наверное, – подруга отвела глаза и какое‑то время молча смотрела вдаль. – Ладно, я пойду. Удачи в офисе.

Я улыбнулась и направилась к лестнице, затем к раздевалке. Взглянув в зеркало на стене, поправила прядь волос. Почти каждое утро, если смогу заставить себя встать пораньше, я делаю укладку. От природы у меня прямые волосы, но, кажется, волны или локоны на мне смотрятся лучше. На мне были чёрные прямые джинсы и красивая бордовая кофточка с рукавами‑клеш. Она мне очень нравилась.

Я быстро накинула пальто, взяла сумочку с конспектами и направилась к выходу. Обычно я не прогуливаю, так что от пропуска одной пары ничего не случится. Конечно, прогулы мне всё равно поставят. Но за год меня ни разу не вызывали по поводу бизнеса. А значит, скорее всего, там что‑то важное, и без меня никак, придется пожертвовать учебой.

К слову, старостой у нас была Ливи. Мне предлагали эту роль на первом курсе, но я отказалась. Победы в олимпиадах и конкурсах не давали оставаться в тени. Я не люблю публичную деятельность – иначе ко мне бы все шли со своими проблемами. Конечно, я всегда рада помочь, но от излишнего внимания мне очень некомфортно. Я не боюсь людей, у меня нет паники в общении с ними; и нет, я не ненавижу их. Я желаю окружающим счастья – просто, наверное, хочу быть наблюдателем, а не частью этого счастья. Мне так легче.

На самом деле многие могут назвать меня замкнутой – и будут правы. Мне действительно нравится быть одиночкой. Мне сложно знакомиться с людьми. Я сама не поняла, когда стала такой, но не уверена, что должна бороться с этим. Раньше подойти к человеку на улице и познакомиться не составляло труда. Я быстро находила друзей везде. Но в какой‑то момент что‑то изменилось. Теперь я не могу раскрыться перед людьми. Единственное, когда новое знакомство не будет для меня в тягость – это когда я должна помочь человеку. И если за это время помощи мы сблизимся, то отлично. В остальных случаях вряд ли общение продвинется дальше, если оно ни на чём не основано. Я кажусь холодной и равнодушной, и это отпугивает людей. Может, это мой способ защитить себя – не знаю. Иногда мне кажется, что я просто устала от людей.

Может поэтому, кроме Ливи, когда убили родителей, у меня никого не осталось. Но в целом я не жалуюсь. Если того требуют обстоятельства, я выйду из зоны комфорта – как сейчас, идя в офис к совершенно чужим людям. Или как вчера, общаясь с тем мужчиной о вере. Тогда я тоже не чувствовала тягости общения.

Тем временем я уже подъехала к офису. Расплатившись с такси, направилась к двери. Меня встретила секретарша. Она взволнованно, будто я одним своим появлением могла лишить её работы, подбежала ко мне.

– Адель Берни?

– Да.

– Прошу, следуйте за мной, разрешите снять ваше пальто?

Я дала снять с себя верхнюю одежду. Немного я всё же переживала, но волнением ничем не поможешь, и я пыталась взять себя в руки.

Мы поднялись на лифте на пару этажей, прошли по коридору. И вот взору предстала дубовая дверь, а на ней табличка с надписью: «Генеральный директор».

– Прошу вас, – кивает секретарша на дверь, – директор вас ждёт.

Я выдохнула, собралась с мыслями и открыла дверь.

Кабинет дышал солидностью и покоем. Вдоль стен выстроились книжные шкафы, плотно заполненные книгами в разных переплётах. На противоположной стене висел портрет человека с серьёзным и внимательным взглядом. Не знала, кто это, но, наверное, влиятельный и известный деятель. В комнате царил полумрак, создаваемый приглушённым светом настольной лампы, окон не было. Тишина, нарушаемая лишь тихим тиканьем часов, располагала к размышлениям и сосредоточенной работе. Кабинет в целом отличался от остального офиса: тут темно и тихо, в то время как весь офис – светлый и просторный.

Массивный письменный стол из тёмного дерева доминировал в пространстве; его гладкая поверхность скрывала многочисленные ящики и отделения. За ним располагалось кожаное кресло – удобное и обжитое, а в нём сидел…

– ТЫ?! – вырвался у меня удивленный возглас.

Этого не может быть. Нет, нет, нет.

Мужчина медленно поднял голову от бумаг, его брови поползли вверх. Это был мужчина с кладбища… Он откинулся в кресле, скрестив руки на груди.

– Оу, вы знакомы? – затараторила секретарша.

– Оставь нас, Аннет.

– Хорошо, мистер Харрис, – девушка собиралась уже развернуться, но опомнилась и предложила: – А вам что-нибудь принести? Кофе?

– Не стоит.

Девушка послушно вышла за дверь, а я в шоке подошла к столу.

Эрвин Харрис значит…

– Ну, здравствуй, – сказал он, раскинув руки в приветственном жесте, а затем наблюдая за моей реакцией, рассмеялся и положил локти на стол, а кисти сложил у лица, образовав пальцами треугольник.

– Полагаю, эта встреча стала неожиданной. Мир тесен, не так ли?

– Неожиданной? Это мягко сказано. А вчера… вы знали, кто я?

Мой, с ума сойти, гениальный директор какое‑то время молча смотрел на меня. Даже стало неловко от его взгляда, и я отвела глаза.

– Допустим, нет.

– Допустим?

– Я не склонен смешивать личное с рабочим. Так что сохраним субординацию, несмотря на прошлый конфликт.

– Вы просто хотите сделать вид, что ничего не было?

– А что было? Ничего не было. Сейчас я ваш непосредственный руководитель, Адель Ди… – мужчина закусил губу и замолчал, будто забыл мою фамилию.

– Берни, – напомнила я, и затем возмущенно поставила руки на бедра. – Хороший сотрудник, не знает фамилию своего начальства.

– Не обольщайся, девочка. У меня нет цели обмануть тебя и оставить без крыши над головой. Возможно, я не аукционер, но это МОЙ бизнес.

– В документах написано другое, – медленно, как бы угрожающе, протянула я.

– Будем честны: ни дела, ни сам бизнес тебе не нужны. Нас обоих устраивают условия: ты не работаешь, а получаешь процент прибыли; я получаю работу, власть и влияние в обществе, авторитет и опыт ведения бизнеса, пока не получу своё наследство от отца.

– То есть ты здесь директором работаешь уже целый год, чисто чтобы опыт получить?

Не заметно для себя я тоже перешла на «ты».

– Ты многого не знаешь, Адель. И это тебя не касается.

– Замечательно.

Эрвин встал и обошёл стол.

– Садись.

– Куда?

Мужчина кивнул на своё кресло. Я удивлённо посмотрела, но села.