По ту сторону Проволоки

Гитлер оторвался от бумаг и обвёл присутствующих тяжёлым взглядом.

– Нет, – отрезал он с неожиданной твёрдостью. – Это достойная цена для такого ценного человека. Голос этого еврея вселяет надежду в сердца наших врагов. Он создаёт иллюзию непобедимости большевистской России. Он говорит о победах, когда их войска разбиты и бегут. Такой человек опаснее целой дивизии.

Генералы, понимая, что решение принято окончательно, синхронно кивнули. Они знали, что когда фюрер говорил таким тоном, любые возражения были не только бесполезны, но и потенциально опасны.

– Будет исполнено, мой фюрер, – произнёс фон Браухич. – Я немедленно отдам соответствующие распоряжения.

Гитлер кивнул, давая понять, что аудиенция окончена.

– Хайль Гитлер! – отчеканили генералы, синхронно вскидывая руки в нацистском приветствии.

– Хайль! – ответил фюрер, уже возвращаясь мыслями к карте и предстоящим операциям.

Когда генералы покинули кабинет, Адольф Гитлер остался один. Он медленно поднялся из-за стола и принялся шагать по кабинету, погруженный в свои мысли. Операция “Барбаросса”, начатая 22 июня, должна была завершиться быстрой и решительной победой, но российские просторы, упорное сопротивление противника и начавшиеся дожди замедлили продвижение немецких войск.

Тем не менее, сейчас, в сентябре, ситуация выглядела обнадёживающе. Ленинград был блокирован, Киев пал, а танковые клинья неумолимо двигались к Москве. Возможно, ещё немного усилий – и большевистский колосс рухнет.

Гитлер подошёл к большому зеркалу в позолоченной раме, висевшему на стене кабинета. Он внимательно посмотрел на своё отражение: усталое лицо с характерными усиками, серые глаза, которые, казалось, видели то, что было недоступно другим – великое будущее Германии, тысячелетнего Рейха, который он создавал.

Выпрямившись и расправив плечи, Адольф Гитлер отдал честь своему отражению – жест, полный самоуважения и уверенности в собственной исторической миссии. В его глазах читалась непоколебимая вера в предстоящие великие свершения и в неизбежность окончательной победы.

Однако, в глубине его существа, в месте, которое он редко позволял себе исследовать, таилось смутное беспокойство. Русская зима приближалась, а немецкие солдаты всё ещё не имели зимнего обмундирования. Но эти мысли он гнал прочь, не позволяя им омрачать картину грядущего триумфа.

За стенами бункера шелестели листья древних прусских дубов, предвещая скорую осень – осень, которая принесёт непредвиденные испытания и разрушит многие надежды, казавшиеся сегодня такими реальными.

25 Сентября 1941 года.

Антон и Тимофей тащили в укрытие раненого повара, ему оторвало обе ноги, две полоски крови проходили по грязному и пепельному окопу. От болевого шока повар начал нести всякий бред, но одно он выговаривал четко:

– Я умру! Помру! – Тимофей пытался остановить кровь. – Хочу к маме! Хочу к маме.

– Держись братец! Где чертовы медики?! – заорал он во все горло. Медики опоздали, повар скончался от потери крови с застывшей гримасой обиды и боли. У Чернова неожиданно случился срыв от этой потери. Он бросил свою каску в медика и стал бить по креплению окопа. Антон схватил его и повалил на пол окопа.

– Тима, успокойся! Ты не мог ничего сделать! – пытался его успокоить Крошин.

– Вот именно! Я ничего не могу сделать! Мои братья по оружию мрут как мухи! А я ничего не могу сделать! – брыкался в истерике Тимофей.

– Тимоша! Я жив еще! Мы же с тобой друзья! Ты меня спасаешь! Есть тот, кого ты защищаешь, так что успокойся!

С трудом, но Антон смог успокоить Тимофея. Чернов прерывисто дышал, дергал плечом, но все-таки перестал биться в истерике.

Сражение продолжалось до самого вечера, противник был очень жесток и беспощаден, лишь изредка советской артиллерии удавалось перестрелять немецкую, но это не спасало их положения. К вечеру уставшие, голодные солдаты с трудом держали автоматы. Многие из них походили на скелеты: тощие, тонкие, вялые. Зрелище было ужасным, среди этих солдат Антон и Тимофей выглядели очень хорошо, хоть грязные и рваные, но все лучше. Когда удары артиллерий стихли, солдаты выдохнули с облегчением. Шел уже второй час ночи.

– Видимо, немчура спать ушла, – сказал довольно Антом, яростно чесав свою макушку. – Чертовы вши!

– Хоть и остригли, все равно мучают? – прищурил левый глаз Тимофей. Антон через силу перестал чесаться и чертыхнулся, после этого он, чувствуя холодок, уложил на себя армейское одеяльце. – Что ж за жизнь у нас паскудная?

Смеркалось. Солдаты, убедившись в том, что враг не собирается открывать огонь артиллерии и тоже собирается немного отдохнуть, начали выбирать, кто будет дежурить. Все было как обычно: кого выбирали путем голосования, некоторые из недовольных играли в камень-ножницы-бумага, чтобы уже честно выявить первого дежурного. Тимофея и Антона не трогали. Они лежали рядом, смотря на деревянные балки окопа. Антон снова достал свой кулон, открыл его и смотрел на фотографию семьи. Крошин вспоминал свое детство, обычные дни сейчас казались ему самыми светлыми воспоминаниями. Не сдержавшись, Антон проронил слезу, но быстро её вытер, не хотел, чтобы Тимофей его таким видел, посмотрев на своего друга, который не спал, попытался сделать вид, что ничего не было. Наступила минута молчания.

– Не волнуйся, я никому не скажу, – полусонным голосом сказал Чернов и закрыл глаза. Антон улыбнулся и слезы хаотично, перегоняя друг друга, побежали по его щекам. Тихо сглатывая, молодой солдат закрыл лицо руками и безмолвно заплакал, всей душой желая, чтобы все они вернулись домой и забыли эту ужасную войну. Его слезы – самые чистые, наполненные болью и горечью, без жалости к самому себе, но к Родине-Матери, братьям по оружию, Тимофею. Да и сам Чернов пустил одну тонкую и маленькую слезу.

Так минула ночь. Впервые за эти дни, такая тихая и позволяющая хоть поспать по-человечески. Солдат разбудили рано по двум причинам: обед сготовили, пришли телеграммы с тыла фронта. Приказа сражаться ещё не было, так что у всех было немного времени. Солдаты сначала покушали, очень быстро, потом разбирали письма, каждый хвастаясь тем, что кому прислали. Антон шел к своему отряду, которые только доедали свои пайки со стопкой ЗИС-5ет.

– ЗИС-5ие с тылов! – Воскликнул Крошин, все посмотрели на него с ожиданием того, что он начнет читать. Но Антон просто уставился на первой странице и просто глазел на нее, поджимая губы и вытирая выступивший пот с подбородка. – А… Это самое.

– Что такое? – с напрягом спросил один из бойцов. Тимофей по взгляду друга сразу все понял и опустил голову.

– Антон не умеет читать, – сказал Чернов, Крошин тоже опустил голову, чувствуя некую вину за подобное действие. – Ладно, Тоша, садись, сейчас прочитаю.

Тимофей взял ЗИС-5ету, молодой солдат нерешительно сел рядом. Сначала он читал новости с Кремля, осмотрелся и, убедившись, что нет лишних ушей, назвал командующих «штабными крысами». Наконец, перелистнув на следующую страницу, его взгляд изменился на удивленный.

– Так-так-так-так-так… Александр Твардовский. «Василий Теркин»? Ребят, у нас такие есть? – все помотали головой, а Тимофей продолжил. – На войне, в пыли походной. В летний зной и в холода. Лучше нет простой, природной из колодца, из пруда. Из трубы водопроводной, из копытного следа, из реки, какой угодной. из ручья, из-подо льда, – Лучше нет воды холодной… Лишь вода была б – вода. – Читал он складно, немного не попадая в рифму, но все слушали с интересом про этого Василия Теркина. А когда он дочитал, то на лицах солдат засияли улыбки. Им пришлось по нраву то, что они услышали, да и самому Чернову было приятно это читать. Это подняло боевой дух группы, да и всех солдат, кто слышал и читал это. «Василий Теркин» для них был живым, настоящим солдатом, для которого война – работа и её надо выполнять, так что из вымышленного героя в умах солдат Вася стал живым, хоть и не известно где он, как он, откуда. Тимофей посмотрел на Антона, тот прибывал в унынии. – Не волнуйся, Тоша, время будет, научу тебя читать, и поверь, вернешься домой и прочтешь мамане с бабкой какой-нибудь стишок. А там и писать научишься.

Сказать, что Крошин был рад – ничего не сказать: он будто засветился от счастья и радостно закивал. И тут снова выстрел артиллерии фашистов.

30 Сентября 1941 года.

Энгель сидела в служебной машине и наблюдала за переменчивой погодой. Париж полностью был в их власти, которой она не была так сильно рада, но все ровно пробуждала в ней чувство превосходства. Особенно картина, где расстреливали французских повстанцев. Энгель наконец могла вернуться к своему обычному образу жизни. Выполнять свою работу, пытать пленных. Нести могущество Великого Третьего Рейха. Но мысль о последним неизвестно из-за чего, едва заметно, легонько кольнуло её в сердце, решив, что это из-за тряски, майор даже не стала думать об этом.

Но с каждой секундой она начала заострять внимание на причину вторжения Германии. её страна была унижена, обескровлена, волочилась позади всех. Германию опорочили и возложили на нее всю ответственность за все пять лет войны. Сделали её любимую страну посмешищем. «Ну как? Нравится быть под сапогом?», – со злобной ухмылкой подумала Энгель. Ей был приятен не столь тот факт, что эта страна порабощена, сколь их плата за их поведение и издевки после первой мировой. Они все поплатились. Даже Россия, которая “сбежала” с войны, из-за революции теперь страдает. майор мечтательно вздохнула, представляя себе картину того, что её родная страна будет стоять во главе этого мира, то, что так обещал Фюрер.

На этом моменте машина остановилась, Энгель вышла из машины и её встретил офицер, меньше её по званию. Он передал ей документы и отдал немецкую честь. В документах были написаны имена провинившихся французах и найденных евреев, которых нужно было лишить жизни. Что она и собиралась делать ближайшие недели.

1 Ноября 1941 года

Листва всё сильнее опадала, оголяя березы и другие лиственные деревья. Лишь ели и сосны оставались вечными и зелеными. Агнет стояла перед одной большой елью. Ей было очень грустно. Настолько, что у нее промелькнула мысль о том, чтобы впервые за свою жизнь вкусить вкус табака и алкоголя. Однако, она мигом отбросила эту идею от себя. Направившись к своей палате. Проходила мимо группы молодых украинских девушек. Они о чем-то ворковали. Агнет знала русский, хоть и не в идеале, но могла понять, о чем и кто говорит. Но вот их говор, слова, звучали очень по-варварски, ничего не разобрать из этого. Девушку бегло глянули на медсестру, начали перешёптываться и хихикать. На подсознательном уровне, Агнет понимала, что эти девушки смеются над ней. Она осмотрела себя. Действительно. Было за что. Грязный халат, покрытый пятнами крови и спиртовыми пятнами, руки, которые из-за перчаток все время были сморщены и слегка треснутые, особенно кончики пальцев.

Вздохнув, она вошла в свою больничную палату. На койке сидел немецкий солдат, у него была перевязана рука, один из пьяных мужиков-полицаев что-то не поделил с немцем, а после пырнул его в руку маленьким ножом. Солдат спокойно сидел на койке, Агнет вновь обратила внимание на его руку. Обручальное кольцо. Медсестра подошла к нему ближе, солдат уважительно встал и притопнул ногой, как у них было принято. Они особо не говорили друг с другом, Агнет просто проверила его бинты, удостоверилась, что мужчина не умрет. После чего, со спокойной душой, отправила его на свободу.

Немка очень устала от этой глупой и жестокой войны. Столько умерших людей, бессмысленная жажда насилия и жестокости их народа пугала сильнее всего. Будто она не была их сородичем, а кем-то другим. Не одной из них. Агнет просто не могла понять, почему так жестоки немецкие солдаты, отчего так рьяно атакуют каждого. Что сделали эти люде ей и немецкому народу, чтобы они заслужили подобную жестокость.

Из её раздумий вырвал резкий и громкий хлопок в ладоши. Агнет перепугано вздрогнула и обернулась. Это был один из младших лейтенантов. Один из её самых нелюбимых людей. Чрезмерно жестокий, высокомерный и напыщенный немец, с серыми глазами, русыми волосами, его нос напоминал клюв ястреба, такой же изогнутый и острый. Офицер был пьян, вел себя вальяжно и вульгарно. От него несло спиртом, который он распил вместе с полицаями. Хоть и говорил ей комплименты, но Агнет это ни разу не тронуло, вместо этого она начала делать вид, что его попросту нет. Подошла к столу и начала перебирать хирургические инструменты. Младший лейтенант уставился на Агнет, после чего подошел к ней и, совершенно не думая о чем-то, ухватился за её бедро, собираясь прижать к себе и показать ей свою страсть. Подобное девушка не могла оставить без внимания. Развернувшись к нему лицом, она отвесила ему сильную, на какую только могла быть способна, оплеуху. Смотрела на него строго, взгляд её сейчас походил на Энгель. Младший лейтенант рассвирепел, схватил её за руку и свободной рукой замахнулся, девушка сжалась от страха и закрыла глаза.

– Ты что делаешь?! – громкий голос другого майора заставил пьяного содрогнуться и повернуться к нему. Черноволосый офицер, с карими глазами, он был курносым, однако довольно миловидным. Он направил на немецкого младшего лейтенанта дуло маузера. Немец сразу отпустил Агнет, которая спряталась за шторой койки. – Пошел вон!

Младший лейтенант попятился назад и скрылся из виду, продолжая шататься из стороны в сторону. Агнет облегченно выдохнула и улыбнулась.

– Спасибо, гер Альберт, – сказала она, после посмотрела на инструменты и продолжила их перебирать.

– Я завтра же доложу о нем Вашей сестре, фрау Агнет, – спокойно сказал офицер, пряча маузер в кобуру, расположенную слева. Он подошел к медсестре, встал так, будто он был в строю, а после посмотрел на уголки палаты. – Вы не пострадали?

– Все хорошо, – отчеканила спокойно девушка, снова улыбнувшись.

Офицер посмотрел на нее, хрупкую и симпатичную девушку, хоть Агнет и не была о себе такого мнения, но многие солдаты, особенно те которых она вылечила, считали её одной из красивых немок, которой место в журналах и на обложках фильмах. майор Альберт протянул к ней свою руку, Агнет подумала, что он хотел что-то взять, поэтому протянула ему пинцет. Но майор, проигнорировал это и взял девушку за руку. Агнет испугалась и сделала шаг назад, тем самым отвергнув его начавшееся ухаживание. По лицу Альберта было видно, что он был расстроен её действием, поправил свою немецкую офицерскую фуражку и вышел из палаты, направляясь в сторону группы украинских девушек.

Агнет глубоко выдохнула и села на койку, с поникшей головой. Ей такое не было приятно, хоть с обоими командирами была довольно долго. Но её молодое сердце питало к такому неприязнь. Медик все для себя решила. Как только война закончиться, она хотела работать в госпитале, помогать людям, выйти замуж за хорошего парня, родить детей и зажить счастливо. О большем Агнет и не хотела мечтать.

Вдруг, она услышала звук прибывшего грузовика, вылезла наружу, проверить. Из машины вытаскивали маленьких детей, от четырех и до десяти лет, худые, бледные, уставшие. Немцы проверяли их, трогали, записывали на бумаге. Делили их надвое, позвали одного солдата в избу топить печку. Первую группу детей, здоровых, крепких, они собирались отправить в “Германию”, так они называли конкретное место, откуда из детей будут брать донорскую кровь, пока они не умрут. Вторую группу: слабых, тощих и очень маленьких, – просто уничтожить. Первую группу усадили обратно и повезли туда, откуда они уже никогда не вернуться, могли бы и здесь, но оборудования подходящего не было. Остальных завели в помещение, Агнет хотела пойти за ними, но её остановили солдаты, не дав пройти дальше.

Печка уже была нагрета. Детей по очереди, усаживали на печку, дети начали кричать и плакать. А на их груди вырезали пятиконечную звезду. Лишь один солдат стоял в стороне и наблюдал за всем этим с ужасом в своих серых глазах.

– Ганц! – сказал офицер, указывая ему на то, чтобы и он тоже поучаствовал.

– Это же дети! – возмутился солдат. Офицер потребовал от него подойти ближе, с легким испугом, он приблизился к офицеру, тот схватил его правую руку и представил на раскалённую плиту, немецкий солдат закричал от боли и отдернул руку, упав назад, держась за обожженную руку. Солдат выбежал из избы, а офицер лишь сплюнул и продолжил жестокую казнь над неповинными и напуганными детьми.

Ганц упал на колени и продолжал стонать, не сдерживая слезы. Агнет подбежала к нему и помогла встать, отвела его в палату. Там она обработала его руку, слушая ужасающие крики из избы.

– Они же дети! Нельзя же так! А вдруг русские придут? Они же наших точно также! Моего сынишку также могут! – дрожащим голосом бубнил солдат, Агнет пыталась не потерять самообладание, трясущимися руками бинтуя его запястье и ладонь.

– Не такого я ожидала. Что же русские нам сделали, что мы их так уничтожаем?..

А после её слов, словно высшая сила услышала её слова, выпал первый в этом году снег.

10 Ноября 1941 года.

Антон и Тимофей сидели на обугленной каменной перегородке и раскуривали махорку. Их отправили проверить деревушку, которая после бомбежки почти не уцелела, оставила после себя лишь обугленные дома и огороды. Ничего не осталось, проверяли каждый подвал – ни выживших, ни припасов. Крошин устало посмотрел на небо и прокашлялся. Бросая окурок на землю.

– Сволочи поганые! – процедил Антон сквозь зубы, пряча руки в карманы. – Только и могут, что по деревням кидать бомбы, да в нас, трусов, стрелять.

– А что ты ожидал от фрицев этих? У них ни чести, ни совести! Что этому усатому, в морду бы ему плюнуть, вообще взбрело нарушать договор? Не-е, брат, никому нельзя верить. Знал ведь, что все эти бумажки лишь бумажки. Ничего ценного. Есть хочешь?

– Немного. У меня горбушка хлеба осталась небольшая, соль щепоточку. Разделим? – вытащил из-за пазухи Антон горбушку мягкого ржаного хлеба, вдохнул запах и улыбнулся.

– Да не надо, у меня тоже, – Тимофей вытащил свой кусочек пшеничного хлеба и тоже вдохнул его аромат.

– Приятного аппетита, Тимош, – сказал Антон и впился зубами в свой кусок, оторвал его и принялся жевать.

– Тебе тоже, Тоша, – надкусил он свой хлеб, они жевали его долго, пытаясь образовать густую массу и проглотить ее. Вдруг, оба солдата услышали мяуканье, посмотрели перед собой, перед ними стояла молодая черная кошечка, смотрела на них своими желтовато-зелеными глазами. Парни переглянулись, Антон почесал макушку и вздохнул, бросив кошке оставшийся хлеб. – Ешь, костлявая.

– Ну спаси-ибо, у меня теперь кусок в горло не идет, – пробубнил Тимофей, положив и свой кусок рядом с кошкой. Та с жадностью начала поедать хлеб сначала Антона, а потом и за кусок Тимофея. – Смари как наяривает, во как кушает, – с нотками зависти сказал Чернов, после чего вздохнул.

– Да ладно тебе, ладно, пойдем, надо доложить командиру, что здесь ничего нет.

Они встали, затянули потуже пояса и собрались уходить. Закинув автоматы за плечо, солдаты направились в сторону своей стоянки. Вдруг, послышался опять кошачье мяуканье, Антон повернулся, а вслед за ним и Тимофей. Кошка подзывала их к себе, Крошин вздохнул, подошел к кошке, а она от него в другую сторону, тот уже начал тихо ругаться. Тимофей недовольно цыкнул и пошел за ним. Кошка привела их к сгоревшим кустам. «Котят что ли своих показать решила?», – подумал про себя Чернов, после пригляделся к кустам, откуда неестественно торчал камень.

– Камень как-то неестественно торчит, – сказал Антон, даже не приглядываясь.

– Это да… Проверим? – они аккуратно подошли к камню, Крошин схватился за него и потянул, земля перед ними начала дрожать и подниматься, обнажая лестницу ведущую вниз. – Опаньки. Схрон.

Тимофей полез вниз, Антон стал дожидаться на поверхности, кошка сидела рядом и довольно мурлыкала, Крошин посмотрел на нее и погладил.

– Ну что там? – крикнул парень в темноту.

– Тоша, иди сюда! – радостно крикнул Тимофей, Антон быстро спустился. В свете фонаря Чернова они увидели банки, консервированное мясо, огурцы, помидоры, сушенные грибы. Схрон был полон, видимо, для зимовки. – Это прямо чудо какое-то!

– И не говори. Пошли командованию сообщим.

– Пошли!

Солдаты закрыли погреб и побежали в сторону своего отряда, не забывая осматриваться. Кошка осталась на месте, улеглась рядом с люком и начала их ждать. Тимофей и Антон добежали до командира и доложили о своей находке. Спустя несколько минут подъехала грузовая машина с несколькими солдатами из их роты, их самих и командира, мужчину с серыми глазами и седыми гусарскими усами. Кошка привстала и потянулась, словно только что проснулась. Солдаты красной армии, пока двое остались наблюдать, потихоньку выносили оттуда всё, что было. Даже сушенные ромашки. А когда всё вытащили, наконец начали загружать в ЗИС-5. Последнюю банку с огурцами командир разрешил солдатам съесть прямо сейчас, что несколько солдат с удовольствием сделали. После чего он подошел к двум разведчикам.

– Рядовой Крошин, Рядовой Чернов. Выражаю от нашей роты благодарность вам обоим за столь ценную находку. Обязательно доложу в штаб о ваших заслугах.

– Товарищ командир! Разрешите вопрос? – сказал Антон, делая шаг вперед.

– Разрешаю, рядовой.

– Можем ли мы взять кошку с собой? – вопрос несколько озадачил командира, а Крошин начал объяснять. – Если бы не она, то и схрона так такового мы и не нашли. А раз она нам помогла, то, как благодарный человек, я не могу оставить ее!

– Полностью поддерживаю, товарищ командир! – громко сказал Тимофей. Командир начал наматывать свой ус, он всегда так делал, когда задумывался. Солдаты начали залезать в грузовик. «С одной стороны, кошка – не солдат, нахлебник и ничем особо помочь не сможет. Но, с другой стороны, зверь смышленый, да и Крошин прав: не гоже нам, советским людям, не отплачивать благодарностью за помощь, хоть и такому животному. Ладно, будь что будет!», – командир вздохнул и махнул рукой.

– Разрешаю, но возиться с ней никто не будет, – сказал он, поправляя фуражку. Антон радостно улыбнулся и посмотрел на кошку, сел на корточки и протянул руку.

– Кис-кис-кис! Иди сюда, Муся! – кошка подбежала к нему, Крошин ухватил её одной рукой и прижал к себе. Тимофей лишь довольно хмыкнул и оба солдата направились к ЗИСу-5.

12 ноября 1941 года.

Муся сама по себе, вела себя ласково со всеми. В роте многие или привыкли к ней, или попросту отталкивали её от себя. Кошка, в момент передышки и перекура ластилась к солдатам, особенно к Антону и Тимофею. Муся, сама того не понимая, выражая свою кошачью благодарность, одерживала моральную поддержку солдатам, хотя бы на мгновение забыть о этой войне и ощутить тепло, нежность, нужность. Родной дом, где тебя всегда ждут и любят. В очередную ночь, когда солдаты смогли немного отдохнуть, прильнула к лежащим рядом Антону и Тимофею, улеглась на животе Крошина и принялась мурчать. Чернов улыбнулся и поглаживал кошку по загривку.

– Слушай, а почему ты её Мусей назвал? – поинтересовался Тимофей, чувствуя тепло на кончиках пальцев.

– Дык, я каждую кошку так зову. У меня в доме их три было. Я говорю: Муся, – прибегают все. Удобно. Да и кошкам подходит. А ежели кот, то Муса или Мурзик.

Антон зевнул и начал закрывать глаза, чтобы вздремнуть. Тимофей чувствовал что-то. Будто сейчас должно произойти то, от чего они должны будут спрятаться. Вдруг, кошка зашипела, неестественно закричала, словно ей прищемили хвост и бросилась к ближайшему участку, где обычно прячутся от взрывов и истошно продолжила кричать, Тимофей и Антон подошли к ней, попытались успокоить, как тут же кошка успокоилась и продолжила сидеть. Зато послышались звуки падающих снарядов.

– Арта! – закричал Чернов во все горло и спустя мгновение на место, где они лежали, упал снаряд. Солдаты резко повскакивали, начали стрелять в противоположную сторону. Антон и Тимофей первыми принялись отстреливаться. – Почему часовые не предупредили?! – крикнул он в пустоту, стреляя по едва видным силуэтам немцев. Выстрелы, взрывы, крики, уже полетели чьи-то ошметки. Кошка сжалась в угол. Во всей этой суматохе, солдаты услышали лязг гусениц. – Танк! Вашу мать! Танк!

Антон прыгнул на Тимофея и повалил его вниз, спустя секунду что-то взорвалось и их обоих накрыло землей. Танк надвигался прямо на их окоп, в их траншею.

– Тимоха! Молотов! – Крошин быстро схватился за ближайшую сумку, из-за адреналина, который будто пустили им по венам, они уже отчетливо видели в темноте, как только Тимофей зажег зажигалку, в их глазах осталось бельмо. Коктейль зажгли и бросили в приближающуюся технику. Огонь вспыхнул и не дал экипажу нормально разглядеть окопы, а потому, не на секунду не мешкая, Антон и Тимофей схватили две гранаты, по одному на каждого, вылезли из окопа, Крошин помог Чернову залезть на движущийся танк немцев, командир экипажа. Не услышав глухой удар об прошивку танка, кашляя из-за дыма, открыл люк, как только он вынул голову, Тимофей пнул его ногой по голове прямо в висок, и тут же закинул гранату внутрь танка. Послышались крики немцев, на окопе танк встряхнулся, и Чернов упал, лицом в грязь, а ноги свисли в окоп. Раздался взрыв внутри танка, Тимофей быстро сполз вниз, в траншею и тяжело дышал. Немецкая техника неудачно повернулась и упала боком в траншею, командиру экипажа раздробило голову ударом от деревянные балки. Техника в этот же самый миг и заглохла, ведь больше никто не жал на педаль ЗИС-5.