По ту сторону Проволоки

Веня Хранитель Знаний

По ту сторону Проволоки

"Душа человека, подобно алмазу, она прекрасна и ценна, но стоит появится хоть царапинке… Ценность испаряется в момент, и не важно какой ты человек, если ты треснул в глазах людей, то уже никогда не сможешь исправить их мнение"

@ Веня. Хранитель Знаний

История повествует о людях, прошедших сам Ад на земле. О том, кто сломался, а кто стал тем же кем и был всегда. Это не документалка, а произведение, первое моё такое крупное.

Сразу скажу. Эта история пишется по существуещему, а по тому и самому страшному периоду России: Великая Отечественная Война

Здесь могут встретиться исторические личности, а так же, некоторые моменты изменены в угоду сюжета.

ПРОЛОГ

Германия. Лето. 1938 год.

Тихий ветерок, словно нежное прикосновение материнской руки, ласкал ветви деревьев в берлинском парке. В воздухе витал аромат цветущих лип и отголоски вечерней тишины, нарушаемой лишь редкими звуками проезжающих автомобилей. Небо постепенно окрашивалось в нежные оттенки сумерек, предвещая наступление теплой летней ночи.

На лестничной площадке старого дома с резными перилами сидела молодая девушка лет семнадцати. Агнет Вульф смотрела на небосвод, в надежде увидеть первые звезды, мерцающие в глубине темнеющего неба. Ее русые волосы мягкими локонами обрамляли овал лица, а карие глаза, большие и выразительные, словно озера, излучали доброту и какой-то особенный внутренний свет. Аккуратный маленький носик, тонкие, словно нарисованные умелой рукой художника брови придавали ее облику нежную хрупкость. Стройная фигура была облачена в безупречно белый медицинский халат, а на губах – алая помада, подчеркивающая молодость и свежесть лица.

Уголки ее губ были слегка приподняты в мечтательной полуулыбке. Трудно было угадать, какие мысли роились в ее голове, но судя по выражению лица, они были светлыми и прекрасными. Возможно, она представляла свое будущее – через год она закончит обучение и станет настоящим врачом, сможет помогать людям, исцелять их от болезней.

Ее взгляд на мгновение остановился на красно-черном флаге со свастикой, развевающемся на соседнем здании. Тень пробежала по ее лицу. Агнет не могла понять, почему фюрер вел настолько жесткую политику, почему в воздухе Германии все отчетливее ощущалось напряжение и страх. Хоть официально она еще не давала клятву Гиппократа, в душе она уже приняла ее священные принципы. Она знала, что никогда не сможет причинить вред человеку, вне зависимости от его национальности или убеждений. Ведь истинное призвание врача – спасать жизни, а не отнимать их.

Размышления Агнет прервал звук чётких, размеренных шагов. Кто-то шел по почти безлюдной улице, цокая каблуками по мостовой. С каждым мгновением звук приближался, и вскоре перед девушкой предстала статная молодая женщина лет двадцати трех.

Это была Энгель Вульф – старшая сестра Агнет. Каштановые волосы, собранные в строгий конский хвост, безупречная офицерская форма Вермахта, начищенные до блеска высокие сапоги и фуражка, слегка наклоненная к лбу – всё в ней говорило о дисциплине и приверженности порядку. Ее серые глаза, холодные и решительные, казались пустыми и жестокими, словно у палача, видевшего слишком много смертей. Фигура Энгель полностью соответствовала арийским стандартам красоты – высокая, стройная, с горделивой осанкой. Губы были накрашены темно-красной помадой, напоминающей цвет свежей крови.

Энгель подошла к сестре, слегка наклонилась к ней, и на ее строгом лице мелькнула тень улыбки.

– Посмотрите-ка, кто тут сидит? – проговорила она приятным, но с нотками металла в голосе. – Как твоя учеба, дорогая сестра?

Заметив задумчивый, почти отсутствующий взгляд Агнет, Энгель нахмурилась.

– Агнет, с тобой все хорошо? Ты выглядишь обеспокоенной.

Младшая сестра подняла глаза, в которых отражалась внутренняя борьба – говорить или нет о том, что действительно тревожит ее сердце.

– Энгель, я просто… немного беспокоюсь за нашу страну, – тихо произнесла она, решившись. – Мне страшно, что может придумать наш фюрер… Куда он ведет Германию.

Лицо Энгель мгновенно изменилось. Мягкость исчезла, уступив место холодной строгости офицера. Ее взгляд стал колючим и пронизывающим, заставив Агнет внутренне съежиться.

– Да как ты можешь усомниться в словах нашего великого фюрера?! – резко воскликнула она, выпрямившись во весь рост. Ее голос звенел от искренней убежденности и преданности режиму. – Он же хочет как лучше для нашей великой Германии! Каждое его слово, каждое решение – это шаг к возрождению нашего народа!

В глазах Энгель горел фанатичный огонь, и на мгновение Агнет показалось, что перед ней стоит совершенно чужой человек, а не сестра, с которой она выросла. Но через несколько секунд Энгель, заметив испуг в глазах младшей, смягчилась. Она глубоко вздохнула, опустилась рядом на ступеньку и ласково потрепала сестру по волосам.

– Прости за грубость, малышка. Просто я так верю в нашего фюрера, в его видение будущего для Германии…

Однако Агнет, набравшись смелости, решила продолжить:

– Да, но… Но все равно объявить, что арийская раса важнейшая и истинная, немного пугает. Разве не все люди равны перед Богом? В медицинском институте нас учат, что человеческая жизнь священна, вне зависимости от происхождения или веры.

Энгель обняла сестру за плечи, и в этом жесте было что-то защитное, почти материнское, несмотря на ее военную выправку и жесткость.

– Моя милая, наивная сестра, – произнесла она с оттенком снисходительности в голосе. – Не бойся, прими это и живи. Ведь в этом нет ничего плохого или постыдного! Германия должна быть сильной, чистой, и только так мы сможем преодолеть все невзгоды, которые принес нам Версальский договор. Мы были унижены, растоптаны, но теперь поднимаемся с колен!

Агнет не ответила, лишь сильнее прижалась к сестре. Они сидели так некоторое время, каждая погруженная в свои мысли. Затем Энгель поднялась, протянула руку сестре:

– Пойдем домой. Становится прохладно, а тебе завтра рано в институт.

Они пошли по тихим улицам Берлина к квартире Энгель. С тех пор как они остались сиротами более десяти лет назад, старшая сестра заменила Агнет и мать, и отца. Она работала, заботилась о младшей, дала ей возможность учиться. Энгель приняла новую власть как спасение, как путь к лучшей жизни. Она искренне верила, что Гитлер – это тот лидер, который вернет Германии утраченное величие. За свою преданность и усердие она сумела дослужиться до звания гауптмана и безмерно гордилась этим достижением. Она была готова отдать жизнь за фюрера и за Германию, не задумываясь. И если потребуется, готова была лишить жизни врагов рейха – без колебаний и сомнений.

Агнет же была полной противоположностью сестре. Убежденная пацифистка, она мечтала о мире без войн и насилия, где люди разных национальностей и вероисповеданий могли бы жить в гармонии. Однако ради сестры, которой она была безмерно благодарна за заботу и любовь, Агнет готова была терпеть, скрывая свои истинные чувства. Лишь изредка, когда боль и страх становились невыносимыми, она позволяла себе высказать свои настоящие мысли.

Сестры шли по погружающемуся в вечернюю тьму Берлину, таком прекрасном и одновременно тревожном. Одна – уверенная в своей правоте и в великом будущем Германии, другая – полная сомнений и страха перед грядущим. Две дочери одних родителей, такие разные и такие близкие, связанные нерушимыми узами сестринской любви, даже когда весь мир вокруг них стоял на пороге великих и страшных перемен.

СССР. Последний месяц 1940 года. Был зимний день, суровый, беспощадный, какие бывают только в низовьях Волги. Астрахань замерла под тяжелым, свинцовым небом, а мороз, словно острый клинок, безжалостно резал лица прохожих, проникая сквозь любую одежду до самых костей. Лютый восточный ветер заметал снегом пустынные улицы, заставляя редких прохожих низко опускать головы и ускорять шаг.

Возле массивного серого здания городского совета стоял молодой парень, лет девятнадцати от роду. Одет он был явно не по погоде – в потертую, видавшую виды тонкую шубу, которая едва спасала от пронизывающего холода. На голове – старая шапка-ушанка, которую он надвинул так, что были видны лишь глаза да кончик покрасневшего носа.

Парень не стоял на месте, а пританцовывал, пытаясь согреться, хлопая себя по бокам и притопывая тяжелыми сапогами по скрипучему снегу. Руки, закрытые лишь тонкими перчатками, уже основательно покраснели и немели от мороза. Время от времени он дул на них, создавая облачко пара, которое тут же растворялось в морозном воздухе.

Несмотря на холод, лицо его сохраняло живость и какое-то юношеское любопытство. Из-под шапки выбивались непокорные пряди волос, черных как вороново крыло. Глаза – серые и удивительно ясные, полные жизни и внутреннего огня – внимательно следили за дверью здания. Телосложением он был худощав, но в этой худобе угадывалась жилистая, деревенская крепость человека, привыкшего к физическому труду.

Неподалеку стоял ЗИС-5, двигатель которого был заведен и работал с характерным рокотом, выпуская в морозный воздух клубы белого пара. Парень периодически поглядывал на машину, словно проверяя, всё ли в порядке, и снова возвращался к своему нехитрому танцу для согрева.

Наконец, тяжелая дверь здания со скрипом отворилась, и на крыльцо вышел грузный военный в генеральской форме с характерными знаками отличия. Его обильная шуба и меховая шапка выгодно отличались от скромного одеяния шофера. Лицо генерала было красным не столько от мороза, сколько от недавнего совещания и, вероятно, обильного обеда.

Увидев начальство, парень мгновенно прекратил свой танец и, подтянувшись, быстро скользнул к машине, открывая заднюю дверь для генерала. Тот тяжело опустился на сиденье, отдуваясь, словно вес государственных дел физически давил на его плечи.

– Поехали, – коротко бросил он, махнув рукой в сторону дороги.

Шофер ловко занял свое место за рулем, и ЗИС-5 тронулся с места, оставляя за собой шлейф выхлопных газов, смешивающихся с морозным воздухом.

Некоторое время они ехали молча. Генерал, казалось, был погружен в тяжелые размышления, а молодой шофер сосредоточенно вел машину по скользким улицам Астрахани, искусно объезжая ямы и снежные заносы.

– Тимофей, – внезапно нарушил молчание генерал, обращаясь к водителю.

Молодой человек украдкой взглянул в зеркало заднего вида и кивнул, показывая, что слушает.

– Что ты можешь сказать о данной ситуации? – голос генерала был усталым, но в нем слышалось искреннее любопытство.

Тимофей несколько секунд помолчал, словно собираясь с мыслями, затем ответил прямо, без лишнего подобострастия, но и без панибратства:

– Товарищ генерал, мне, как простому русскому мужику, всё кратко и по-своему, – его голос звучал молодо, но в нем уже угадывалась мужская твердость. – Я думаю, товарищ Сталин слишком сильно верит в то, что Германия пакт о ненападении будет соблюдать. По мне, этот Гитлер нападет на нас и глазом не моргнув. Нужно действовать, товарищ генерал, хотя бы оружие, на всякий случай, изготовить побольше.

Тимофей говорил без лишних прикрас, без “поцелуев золотого перстня”, как называли в народе чрезмерную лесть начальству. Его ладони крепко сжимали руль, а во взгляде читалась искренняя тревога за судьбу родины.

Генерал Минусов тяжело вздохнул, и в этом вздохе было больше информации, чем в длинных речах.

– Эх, Тимоша, Тимоша… – он потёр рукой заиндевевшее стекло. – Я ему то же самое говорю по телефону, а он всё одно: мол, я своё дело знаю и уверен, товарищ Минусов… Хоть кол на голове теши – ничего не поймёт!

Машина неторопливо двигалась по заснеженным улицам. За окнами мелькали типичные для Астрахани дома – смесь старинных купеческих особняков и новых советских построек. Люди, закутанные в тёплую одежду, спешили по своим делам, борясь с пронизывающим ветром.

– Товарищ Сталин человек сильный, крепкий, – продолжил Тимофей, осмелев от неожиданного откровения генерала. – Но он почему-то пакту о ненападении верит, а простым гражданам не хочет верить, когда они правду говорят. Ну ведь врёт, собака-Германия!

От эмоций он даже стукнул по рулю, тут же спохватившись и виновато глянув в зеркало. Но генерал, казалось, не заметил этой вольности.

К тому времени они уже подъезжали к дому генерала – солидному зданию в центре города, где располагались квартиры высшего командного состава. Тимофей аккуратно притормозил у парадного входа, но двигатель не глушил – в такой мороз это было чревато проблемами при повторном запуске.

– Тимоша, ответь мне на один вопрос, как человек человеку, – проговорил генерал неожиданно мягким, почти отеческим тоном. Его усталые глаза внимательно смотрели на молодого шофёра.

– Конечно, товарищ генерал, слушаю, – живо отозвался Тимофей, разворачиваясь к начальству.

– Все ли люди добрые? – вопрос прозвучал неожиданно философски. – Вот скажи, как деревенский парень, а не как шофёр моей машины!

В голосе генерала появились строгие нотки, будто от ответа зависело что-то важное.

Тимофей задумался. За окном крупными хлопьями падал снег, укрывая город белым покрывалом. Этот вопрос застал его врасплох, но не поставил в тупик.

– Знаете, товарищ генерал, – начал он после короткого размышления, – я думаю, что люди рождаются добрыми все без исключения.

Он помолчал, подбирая слова, затем продолжил:

– Но эта самая доброта – она как хрусталь и закалённое стекло. Хрусталь: один щелбан по стеночке, и он уже треснул, разбился. А закалённое стекло: даже сильные удары с трудом его разобьют.

Тимофей говорил медленно, словно сам обдумывал эту мысль в процессе разговора. Его серые глаза смотрели куда-то вдаль, сквозь заснеженное стекло автомобиля.

– Вот и доброта такая же: у кого-то это закалённое стекло, остаётся с ними до конца их дней, у кого-то хрусталь – теряют его очень быстро и подчиняются жестокому миру, – он на мгновение замолчал, затем добавил с неожиданной искренностью: – А я верю, все люди могут быть хорошими, только не все этого могут в итоге принять и сохранить в себе.

Генерал Минусов слушал внимательно, не перебивая, и в его взгляде читалось что-то похожее на уважение. Однако он решил проверить глубину мысли молодого человека:

– А если человек из удовольствия мучает и калечит, при этом не чувствует совсем никаких угрызений совести? – спросил он, явно желая застать Тимофея врасплох.

Но тот ответил без промедления, и в его голосе звучала твёрдая убежденность:

– А это, товарищ генерал, не человек – это чудовище, у которого нет ни хрусталя, ни закалённого стекла. Чудовище, которое никогда не узнает ни любви, ни дружбы.

Взгляд Тимофея стал жёстче, в нём промелькнуло что-то суровое, не соответствующее его юному возрасту.

– Да им этого и не надо, раз они чудовища. Все эти чувства для них никчемны, – закончил он с нотой презрения в голосе.

Генерал Минусов некоторое время молчал, словно обдумывая услышанное, затем его лицо расплылось в довольной улыбке:

– М-да, так молод… а мысли зрелые, – он похлопал Тимофея по плечу. – Ладно, отдыхай, боец. На сегодня всё.

С этими словами генерал, кряхтя, выбрался из машины и, не оглядываясь, направился к подъезду своего дома. Тяжелая дверь за ним закрылась, отрезая от морозного воздуха.

Тимофей проводил начальство взглядом и, убедившись, что тот благополучно зашел в дом, тронулся с места. Машина медленно поехала по заснеженной улице, оставляя за собой две параллельные колеи.

«Интересно… кого на этот раз забрали?» – мелькнула в голове Тимофея мрачная мысль, когда он проезжал мимо здания НКВД. Он, как и все в те времена, прекрасно знал, что любой может оказаться под подозрением, что каждый сосед потенциально может настучать партии о “предателях родины”. После чего их под покровом ночи заберет черный воронок, и люди просто исчезнут, словно их никогда и не существовало.

Даже Тимофей, при всей своей простодушной честности, понимал, что это может произойти и с ним. Поэтому, как и все в те тревожные годы, он держал наготове небольшой чемоданчик с самым необходимым. Но, в отличие от многих, спал спокойно и не мучился мыслями о том, что его заберут. В душе он был чист и не видел за собой вины.

Он был простым русским парнем, выросшим в семье, где уважение к старшим и трудолюбие ценились превыше всего. Тимофей слушался мать и отца, чтил их учения и мудрость, впитанную с молоком матери. Он никогда бы не стал глумиться над слабым и беспомощным, никогда не поднял бы руку на женщину, что бы она ему ни сделала. Он был из тех, кто готов до последнего вздоха защищать родную землю, не щадя себя.

Машина остановилась у большого многоквартирного дома, где Тимофей делил комнату в коммуналке с еще двумя рабочими. Заглушив мотор, он некоторое время сидел неподвижно, глядя на падающий снег и размышляя о разговоре с генералом. Затем, решительно вздохнув, вышел из машины в морозную ночь.

Астрахань погружалась в сон, укрытая снежным одеялом, не подозревая о том, какие испытания готовит ей и всей стране наступающий 1941 год.

Никто из этих троих не знал о будущем, каждый жил в своих мирах и не боялся себя, но беспокоился за судьбу своей страны, даже не подозревая что судьбы этих людей связаны, словно проклятием.

ГЛАВА ПЕРВАЯ: СЕРЕДИНА 1941 – СЕРЕДИНА 42 ГОДА

21 Июня 1941 года. Энгель сидела в машине и курила сигару, довольно наблюдая, как самолеты Вермахта летят в сторону СССР, продолжая курить, Энгель смотрела на сестру, которая с некоторым страхом смотрела в небо, на стальных птиц, несущих бомбы, Агнет было больно от одной мысли, что они просто летят убивать ни в чем не повинных людей, как врач она считала это абсолютно не правильным, но против сестры она не хотела идти, так как очень её любила и терпела это. Но в одном она была солидарна с сестрой: французов необходимо было приструнить – ещё до войны она была знакома с несколькими, все они оставили негативное отношение к себе своим поведением и мировоззрением.

Энгель же считала, что они все делают правильно, нацистская пропаганда очень сильно засела в её голове. Особенно по отношению к евреям, которых уже целыми группами травили и сжигали. Садистка испытывала отвращение ко всем завоёванным в первые два года странам Европы. её возмущал не тот факт, что они противились, а то, что они так быстро сдались, совсем не удовлетворив её желание войны, поэтому, единственная надежда была только на СССР, развеять её скуку и сломить сильного противника, который даст ей приятное ощущение соперничества.

Офицер так увлеклась размышлениями, что совсем не заметила, как её сестра пошла за двумя немецкими офицерами, ниже ранга Энгель, а когда повернулась, осознала, что Агнет куда-то делась. Вышла из машины и увидела её рядом с Миллером, который ей что-то объяснял, Гауптман подошла к нем и поприветствовала Генерал-лейтенанта. Генрих Миллер решил, что лучшая медсестра должна направится вместе с другими лучшими медиками, с лучшими войсками Вермахта, для совершения Блицкрига. Энгель подчинилась приказу Генерал-лейтенанта. Отвела сестру в сторону, дабы поговорить на парочку тем.

– Агнет, запомни, когда Германия победит, все будет хорошо, нужно только немного подождать и потерпеть. Ты же сделаешь это, ради меня? – улыбнулась Энгель, ведь несмотря на всю садистскую натуру, сестра была для нее рычагом, который мог на время утихомирить её желание убивать.

– Дорогая сестра, я буду держаться столько, сколько потребуется, ради счастливого будущего, – улыбнулась Агнет грустной улыбкой, Энгель обняла сестру, после чего развернулась и пошла к Генерал-лейтенанту, докладывать, что Агнет готова. Миллер возлагал большие надежды на этот Блицкриг, который поставит в войне точку, а самое главное – вернет Германии былое величие.

22 Июня 1941 года. Полдень в Москве выдался необыкновенно ясным и теплым. В воздухе витал аромат цветущих лип, а небо, безоблачное и высокое, словно отрицало саму возможность любой беды. Но Тимофей, ожидавший генерала Минусова у парадного входа Кремля, чувствовал тревогу, сжимавшую его сердце железными тисками.

Он стоял, прислонившись к нагретому солнцем борту своего ЗИС-5, и напряженно всматривался в тяжелые ворота. Сквозь приоткрытое окно машины доносились отрывки радиопередач – веселые мелодии, бодрые голоса дикторов, но они казались Тимофею неуместными, фальшивыми. Что-то произошло, что-то непоправимое – он ощущал это каждой клеточкой своего тела.

Тимофей не понимал, почему генерала Минусова так срочно вызвали в Кремль, но предчувствие, это необъяснимое шестое чувство, подсказывало ему, что случилось нечто ужасное. Он механически поправил фуражку, вытер вспотевшие ладони о форменные брюки.

Наконец тяжелые двери распахнулись, и на широкую лестницу вышел генерал Минусов. Тимофей едва узнал своего начальника – всегда подтянутый, с гордо поднятой головой, сейчас он казался постаревшим на десять лет. Его лицо было мертвенно-бледным, глаза потухшими, а походка утратила обычную твердость.

– Товарищ генерал, что произошло?! – не выдержав, с нескрываемым волнением громко выкрикнул Тимофей, бросаясь навстречу.

Минусов поднял на него глаза, в которых застыло что-то среднее между ужасом и обреченностью. Его губы, обычно твердо сжатые, теперь дрожали, как у ребенка, готового расплакаться.

– …Война, Тимоша… Война, – слова прозвучали как приговор. Генерал достал платок и вытер выступивший на лбу холодный пот.

Тимофей почувствовал, как земля уходит из-под ног. Несколько секунд он стоял, оглушенный этим коротким словом, вместившим в себя всю боль, весь ужас, всю жестокость мира.

– Значит, сволочи, и вправду напали, – вздохнул он наконец, осознавая, что все эти три года после их разговора в заснеженной Астрахани были просто отсрочкой неизбежного. – Что же подумают люди…

Его голос затерялся в внезапно наступившей тишине. Казалось, весь город, вся страна замерла, затаив дыхание.

И тут раздался голос, который невозможно было спутать ни с каким другим. Голос, который на протяжении всей войны станет голосом самой страны – сильным, непоколебимым, внушающим надежду даже в самые черные дни.

– Внимание, говорит Москва! – из уличных громкоговорителей, расположенных на площади, раздался торжественно-скорбный голос Юрия Левитана.

В сердце Тимофея что-то болезненно кольнуло. Он вцепился в дверцу машины, чтобы не упасть, и замер, впитывая каждое слово, которое, он знал, навсегда изменит его жизнь и жизнь всей страны.

– Передаем важное правительственное сообщение. Граждане и гражданки Советского Союза! Сегодня в 4 часа утра без всякого объявления войны германские вооруженные силы атаковали границы Советского Союза.

По площади пронесся глухой ропот. Люди останавливались, прижимали руки к губам, женщины начинали тихо плакать, мужчины мрачнели на глазах.

– Началась Великая Отечественная война советского народа против немецко-фашистских захватчиков. Наше дело правое! Враг будет разбит! Победа будет за нами!

Последние слова прогремели над площадью, словно клятва, данная от имени всего народа.

В эти мгновения Тимофей, словно через увеличительное стекло, видел каждое лицо на площади. Они были как открытые книги – страх, злоба, ненависть, а у некоторых даже странное моральное облегчение от того, что неизвестность наконец закончилась. Были и такие, кто сохранял безразличие, возможно, еще не осознав масштаба случившегося.

Но в этот момент молодой водитель также ясно понял, чего хочет он сам. Решение пришло мгновенно, твердое и бесповоротное.

– Товарищ генерал, прошу отправить меня сразу на фронт, родину защищать! – выпалил он, вытянувшись по стойке смирно перед своим командиром.

В его голосе звучала такая убежденность, такая готовность отдать всего себя без остатка, что генерал Минусов не нашел в себе сил возразить. Он лишь внимательно посмотрел на молодого водителя, словно пытаясь запомнить его черты.

– Тимофей, ты куда ринулся-то? – покачал он головой, но в его голосе не было осуждения, скорее, глубокая отеческая тревога. – Хотя, дело твое. Отпускаю на службу.

Тимофей отдал честь, благодарно кивнул и, не тратя ни минуты, побежал к ближайшему пункту по приему добровольцев. Его шаги, четкие и решительные, отдавались эхом в гулких московских переулках.

Пункт приема уже был переполнен. Молодые и не очень мужчины, вчерашние студенты, рабочие, служащие – все стремились попасть в ряды защитников отечества. Очередь растянулась на несколько кварталов, но Тимофей был настойчив. Он ждал своего часа, наблюдая за лицами тех, кто, как и он, пришел добровольцем.