Полная версия
Ная не отвела взгляд, не отступила. Она просто стояла и смотрела на следы, что вели не к двери, а к другой жизни.
Тяга к земле усилилась. Ее ноги стали тяжелыми, словно к ним привязали камни. Она с трудом подняла их и сделала выпад вперед. Потом еще. И еще – в попытке вырваться из невидимых оков, натянутых между полом и чем-то, что ждало под ним.
Каждый шаг становился отсчетом. Один – за боль. Два – за забвение. Три – за то, что было сказано вслух. Четыре – за то, что спрятано внутри.
Она шла, и холод неотрывно следовал за ней. Ная не испытывала ни гнева, ни страха, ни вины – лишь чувство принадлежности.
Оказавшись в ванной, девушка резко очнулась. Со злостью взглянула на зеркало. Но там снова было ее отражение. Раздраженно выдохнув, она решительно направилась обратно в комнату, чтобы просто лечь и закрыть глаза. Чтобы снова почувствовать себя нормальной. Перестать видеть. Слышать.
Но в зеркале в прихожей что-то дрогнуло. Она медленно подошла к нему. Там отражались они – множество жертв Мертвого озера, или его сынов и дочерей, вернувшихся в лоно черной семьи. Они наперебой шептали ей что-то бессвязное. Ная не могла разобрать ни слова.
Первый появился тихо, как тень подо льдом. Мужчина лет сорока. Рубашка – в клочьях. Глаза – белые, как лунный камень, будто вода вымыла из них цвет. Волосы – длинные, спутанные, точно не росли из головы, а прорастали из нее, как водоросли. Он не смотрел на девушку. Он всплывал из глубины стекла. Из прошлого. Из боли.
Его губы шевельнулись. Ная не услышала голоса. Она ощутила его – в костях, в пульсе, в самом дыхании.
– Я не утонул… – прошелестел мужчина. – Меня вынули из жизни. Я стоял на мосту. Думал о сыне. О том, как он будет расти без отца. А потом услышал… пение. Тихое. Сладкое. Как колыбельную.
«Тишина под водой глубока.
Здесь нет солнца, здесь ночь на века.
Тени спят, обняв илистый слой.
Пробил час – возвращайся домой…»
– И я шагнул. Не из отчаяния. Для облегчения. Озеро приняло меня. Не как жертву. Как возвращенного. Я был его сыном с самого начала. Только забыл об этом, – он исчез, как пузырь, лопнувший подо льдом.
Но на его месте тут же появилась девочка лет двенадцати – в розовом купальнике, который уже был пропитан тиной, как саван; в руке – обломок игрушки, маленькая лодка. Глаза – огромные. Не от страха. От удивления.
– Я не хотела купаться, – прошептала она. – Я просто уронила ее. Лодку. На берегу. Она покачивалась на волнах. А потом… позвала. Я слышала, как она говорит мое имя. И побежала за ней. Ступила в воду. А она сказала: «Ты ведь не оставишь меня одну?» Я ответила: «Нет». И пошла за ней. Вода была такой теплой. Такой… родной. Я не утонула. Я ушла домой.
Ее лицо растаяло в зеркальном стекле, но череда говорящих не закончилась. Следующий – старик в потрепанном пиджаке, с часами на руке, остановившимися на трех часах семнадцати минутах. Его кожа была покрыта черным инеем, как будто он замерз под водой.
– Я жил почти сто лет, – проскрипел он. – А умер только сейчас. Я боялся Озера. Боялся его с детства. Но в восемьдесят три года… я услышал, как оно зовет меня по имени. Не шепот. Не голос. Память. И я пришел, сказал: «Я здесь». Оно ответило: «Ты опоздал… Но мы ждали». Я шагнул и впервые за всю жизнь… вспомнил, кто я. Не старик. Я был тем, кто ходил по дну. Тем, кто не дышит. Тем, кто помнит всех. Я не утонул, а проснулся.
Он тоже исчез. Но зеркало не очистилось. Теперь там была юная девушка в белом платье, с длинными, мокрыми волосами и с лицом Наи.
– Велена… – одними губами произнесла Ная.
Но сестра не шевелилась. Не говорила. Только смотрела. И в этом взгляде не было злобы или боли – лишь узнавание, признание. Словно Ная смотрела на себя. На ту, кем должна была стать.
– Ты видишь их, – тихим шелестом пролилась она. – Значит, ты готова. Они не мертвы. Они дома. Каждый из них – часть памяти Озера. Часть меня. Часть тебя. Они не кричат, не плачут. Они поют. Ты слышишь?
И тогда Ная смогла различить – не просто голоса, а пение. Глубокое. Тягучее, как бег времени, что не заметен для глаза. И оно шло из зеркала. Из крана. Из ее собственной груди.
«Вспомни холод, что в жилы вошел.
Кровный долг красен лишь платежом.
Это зов… Не озноб и не боль.
Это память воды… Нас с тобой…»
«Мы не умерли, – шептали они все разом. – Мы вернулись. Мы – те, кого Озеро не отпустило. Те, кого оно выбрало. Те, кто теперь знает, каково это – быть настоящим. Не человеком, а водой. Не дыханием, а тишиной. Не жизнью, а памятью»
– Ты тоже дочь Мертвого озера, – ласково прошелестела Велена. – С самого начала. Ты просто забыла. Но теперь… ты вспоминаешь.
Зеркало потекло – не треснуло, не разбилось, а растаяло, как лед под весенним солнцем, как граница между мирами. Из него просочилась вода. Черная. Густая. С запахом плесени и ее имени.
Она стекала по стене и собиралась в лужу. И в ней отражались все они. Счастливые. Спокойные. Цельные.
Ная как завороженная, наблюдала за ними, а потом опустилась на колени и протянула руку. Ее пальцы коснулись влаги. И в этот момент она узнала их всех – не по лицам, не по голосам, а по пульсу. По ритму, что бился в их груди, в ее сердце, в озере. Один. Единый. Вечный.
Дверной звонок раздался неожиданно. Резкий. Настойчивый. Как удар по натянутой струне – тонкой, как лед на краю пропасти, звенящей перед самым обрывом. Он ворвался в тишину квартиры, не просто нарушая ее, а раздирая. Каждый «дзынь» отдавался в костях, будто колокол звонил не за дверью, а внутри черепа. Не приглашение. Не сигнал. А вторжение. Словно что-то живое, что до этого терпеливо ждало за порогом, вдруг решило: пора разрушить хрупкую оболочку, за которой Ная пыталась притвориться живой; пора напомнить, что мир за дверью – не ее, что каждый, кто приходит сюда, проходит сквозь.
Ная вздрогнула. Она сидела на полу в гостиной, спиной к стене, где иней не растаял, а наоборот расползся по обоям, образуя узоры, похожие на древние письмена. Ее руки лежали на коленях ладонями вверх – как в молитве или просто ждали, что из них вот-вот потечет вода.
Звонок прозвучал снова. И третий раз. Каждый – все громче, все настойчивее. Без пауз. Без сомнений. Точно пульс. Прилив. Голос, шепчущий:
«Открой. Она ждет».
Девушка медленно поднялась. Тело не слушалось. Казалось, что вены наполнены не кровью, а чем-то тяжелым, густым – как болотная жижа, застывшая в жилах. Холод, живший внутри, отозвался на звук – сжался, как сердце, и тут же растекся по ребрам, предупреждая, что это плохая идея.
Но Ная все равно открыла. На пороге стояла Лика. С живым лицом. С идеальной прической. С сумкой в руке, из которой торчала бутылка вина и упаковка печенья – как будто она пришла не к подруге, а к себе домой.
– Ная! – выдохнула она, и в голосе было столько облегчения, что на мгновение стало стыдно. – Боже, ну наконец-то! Я думала, ты умерла!
Ная не улыбнулась. Она просто смотрела. Так – как смотрят на людей из другого мира: с легким недоумением, с отстраненностью, с чем-то, похожим на жалость.
Лика замерла.
– Ты одна? Или тетя Арина дома? – спросила она, заглядывая за спину Наи.
– Нет. Мама с отцом уехали за покупками. Продукты, химия и так, по мелочи. Как-то разом все закончилось. Даже хлеба нет, – отрешенно пробормотала девушка. – Кофе? Но без молока.
– Не-ет… Черный… – отрицательно помотала головой подруга и поежилась.
При упоминании слова «черный» Ная содрогнулась и умоляюще взглянула на Лику.
– Ты… – та замялась и прищурилась. – Ты вообще спишь?
Ная не ответила. Она отступила вглубь квартиры, оставив дверь открытой. Лика вошла и сразу ощутила не просто прохладу, а живой холод – тот, что дышит.
– У тебя тут… как в морге, – пробормотала она, снимая куртку. – Что, батареи не работают?
Ная пожала плечами.
– Нормально.
Голос у нее был плоский, без эмоций, точно слова не рождались в груди, а выдавливались из-подо льда.
Лика огляделась и заметила следы. По полу – от двери к ванной – тянулись черные, маслянистые разводы. Не грязь. Не вода. А словно что-то ползло.
– Это… что? – спросила она, указывая ногой.
– Протекает, – сказала Ная. – Краны старые.
– У тебя везде протекает? – Лика подошла к кухне и открыла шкаф под мойкой. – А это что?
Из-под раковины сочилась та же черная жидкость. Она стекала по стене, оставляя за собой узоры, напоминающие пальцы. А на полу – маленькая лужа. В ней что-то шевелилось.
– Ты вызывала сантехника?
– Нет.
– Почему?
– Он не придет.
– Как это – не придет?
– Он боится.
Лика удивленно посмотрела на нее.
– Что?
– Все боятся.
– Чего?
Ная промолчала, а потом подошла к окну. На стекле – иней. Не просто наледь. Узор. Спираль. В центре – отпечаток ладони.
– Ты вообще спишь? – снова спросила Лика, но уже тише. – У тебя под глазами – синяки. Как будто ты… не человек.
Ная повернулась к ней.
– Я человек.
– Да? – Лика схватила ее за руку. – Ты ледяная! Как мертвец! Что с тобой происходит?
Ная осторожно выдернула кисть.
– Ничего.
– Ничего?! – Лика оглянулась. – Ты два месяца не выходила из дома! Я звонила тебе каждый день! Ты отвечала только один раз – написала, что «все нормально, просто нет времени». Но какое «нет времени», если ты даже не выходишь за хлебом?!
Ная смотрела в пол.
– Я не хочу.
– Чего не хочешь?
– Всего.
– Ты заболела?
– Нет.
– Тогда скажи мне правду! Я же твоя подруга!
Ная подняла на нее глаза. И в этот момент Лика увидела. Не просто усталость или депрессию. Что-то другое. Глубокое. Темное. То, что смотрело на нее изнутри подруги. Как будто в ее глазах больше не было Наи. Была вода.
– Правда… – прошептала Ная. – …уже не имеет значения.
– Что ты несешь?
– Я не несу. Я вспоминаю.
– Вспоминаешь что?
– Все.
Лика почувствовала, как по спине пробежал холодок. От страха. Она сделала шаг назад.
– Ты… ты не в себе.
– Я в себе, – сказала Ная. – Впервые за всю жизнь.
– Я вызову врача, – покачала головой Лика и полезла в карман за телефоном, но Ная остановила ее.
– Не надо.
– Ты нуждаешься в помощи!
– Я уже получила помощь, – сказала Ная. – От нее.
– От кого?
– От Велены.
Имя повисло в воздухе. Тяжелое. Опасное. Лика знала, кто это такая. Однажды Ная рассказала, что ее сестра утонула, и теперь в ее семье не говорят о ней, чтобы не ворошить прошлое. Боль. Она почувствовала, как дрожит пол. Как меркнет свет. Как из крана в ванной – тихо, но отчетливо раздается: «Кап… Кап… Кап…»
– Уходи, – серьезно сказала Ная, осознавая, что сейчас с подругой разговаривала не она, а сестра. И это может быть опасно уже не только для нее самой, а для других. Для Лики.
– Что?
– Уходи.
– Но…
– Уходи, пока ты еще живая. Пока вода не запомнила тебя.
Лика замерла.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты не должна здесь быть.
– Почему?
– Потому что оно не любит чужих. Оно делает их своими.
– Что – «оно»?
– Озеро.
– Ты с ума сошла, – прошептала Лика, отступая к двери.
Ная не двигалась. Она стояла, как статуя. Ее дыхание – белый пар. Ее кожа – синюшная, как у утопленника. Ее глаза – зеленые, как болотная топь.
Девушка понимала, что превращалась в Велену наяву. Она умоляюще взглянула на подругу, но не могла произнести то, что хотела. Слова застывали в горле. Мертвое озеро уже присвоило Лику и теперь не отпустит ее.
– Я не сошла, – сказала она, и из глаз покатились слезы, но лицо было все таким же отрешенным. – Я вернулась.
Лика ошарашенно смотрела на Наю, не узнавая ее. Она вдруг схватила куртку.
– Я приду с кем-нибудь! С отцом! С полицией!
– Они не помогут, – сказала Ная. – Они не поймут.
– Почему?
– Потому что правду слышит только тот, кто ее помнит. И ты вспомнишь.
Лика выскочила за дверь, захлопнув ее. Стала спускаться по лестнице, но на площадке между этажами остановилась, расширив глаза от ужаса. На стекле – тонком, мутном – что-то двигалось. Она осторожно приблизилась и увидела, как отражение Наи с мокрыми волосами, с пустыми глазами и с улыбкой, полной тины, смотрело прямо на нее. И она шевелила губами. Без звука. Но Лика прочитала:
«Следующая – ты!»
Она вскрикнула и побежала. Без оглядки. По лестнице. По улице. К своему дому.
А Ная тихо плакала, привалившись спиной к стене в прихожей напротив зеркала. И из тьмы за зеркальной гладью раздался шепот – сотни голосов, тянущихся из глубины:
«Она вернется. Все возвращаются. Она вспомнит».
Глава 3
Квартира дышала не воздухом, а холодом. Он струился изнутри – не из батарей, не из окон, а из самой плоти стен, из швов между плитками, из сердца пола, где под линолеумом бился ледяной пульс. Воздух был густым, как тина, и пах гниющими корнями, мокрой древесиной, чем-то древним и запретным – словно сама смерть переступила порог и оставила на ковре следы, которые никто не видел, но все чувствовали.
Ная сидела в углу гостиной. На полу. Спиной прижалась к стене, колени подтянула к подбородку, обхватив их руками, будто пыталась удержать себя внутри. Ее кожа имела голубой оттенок, как у тех, кого вытаскивают из глубины на третий день. Губы – бледные, треснувшие. Дыхание – белесая дымка, что не рассеивалась, а висела в воздухе, как призрак от потухшего костра.
Иней расползался по стене и полу – от ее пальцев, от пяток, от шеи, от груди, где билось сердце, слишком медленное, отсчитывающее не секунды, а приливы. Не беспорядочно. Не случайно. Узорчато. Точно невидимый резчик выписывал на обоях древние символы – язык холода, воды и имен, вычеркнутых из памяти. Спирали, закручивающиеся внутрь, как водовороты, зовущие в глубину. Линии, пересекающиеся под немыслимыми углами, как руны, вырезанные подо льдом. Геометрия не человека, а чего-то, что помнило дно и тьму. Помнило, как звучит голос под толщей. А в центре каждого узора – отпечаток ладошки, оставленный ею когда-то на берегу озера, когда она упала на колени и безмолвно смотрела на водную гладь, скрывшую Велену навсегда.
Переплетения были не нарисованы, а проступали как кровь сквозь ткань, как воспоминания, которые отказываются исчезнуть. И если прикоснуться к ним – даже взглядом – иней на миг пульсировал. Будто кто-то с той стороны приложил ладонь к стене, пытаясь прорваться. Или, наоборот, звал ее внутрь.
На тумбочке – все тот же стакан воды. Он уже не просто покрылся коркой, а промерз целиком. И внутри льда, в самой сердцевине, трепетали темные нити – как жилы, как корни, как водоросли, живущие в вечной зиме.
В ванной у двери – следы. Черные, маслянистые, точно кто-то прошел босиком по полу, оставив за собой воду из другого мира. Или действительно был здесь. Наяву.
Неожиданно ключ повернулся в замке и дверь открылась. Арина и Дамир вошли, нагруженные пакетами – с продуктами, лекарствами, травами, которые, по словам соседки, «успокаивают нервы». И первое, что они почувствовали, – холод. Физический. Глубокий. Похожий на тот, что охватывает, когда открывают дверь в погреб, где лежит не картошка, а тело.
– Боже мой… – выдохнула мать Наи, стягивая с себя плащ. – Что это?
Она не успела поставить пакет на пол, потому что руки дрогнули. Банка с соленьями выскользнула и разбилась. Рассольная жидкость растеклась на полу и тут же замерзла. Не просто остыла, а покрылась инеем за секунду. Мелкие кристаллы побежали по линолеуму, как живые.
– Ная! – Арина бросилась к дочери.
Та не пошевелилась. Сидела, как впечатанная в угол стены, где тело уже не принадлежало ей – застывшее в позе, продиктованной не мышцами, а чем-то древним, вековым, таинственным. Глаза были широко открыты, как у тех, кто смотрит не на стену, а сквозь нее – не в настоящий момент, а в тот, что уже был или еще будет. В них не чувствовалось страха или боли. Только память. Глубокая. Темная, как дно озера, куда свет не попадал десятилетиями. Веками. Никогда. Где песок хранил следы тех, кто вошел в воду и не вернулся.
Арина схватила ее за плечи – резко, по-матерински, с отчаянием, с надеждой разбудить, растормошить, вернуть.
– Что с тобой? Что случилось?
И сразу отдернула руку. Ее обожгло… холодом. Не поверхностным, а живым, растущим внутри дочери.
– Холодная… Как лед… – прошептала она, глядя на свои пальцы, покрытые крохотным инеем, будто она коснулась не живой плоти, а статуи, выточенной изо льда.
Слова матери повисли в воздухе, как диагноз, как признание очевидного. И Ная медленно повернула голову в ее сторону. Движение было неестественным – шея словно скрипела под тяжестью воды, когда каждый сантиметр дается с усилием.
Когда ее взгляд наконец остановился на матери, Арина почувствовала, как что-то в груди ломается. Потому что это были не ее глаза. Это глаза той, кого она десять лет боялась назвать вслух. Мокрые. Глубокие. С бездонной пустотой и ожиданием. Это не дочь смотрела на мать, а Мертвое озеро – на того, кто пытался его забыть, кто стремился убежать от правды.
– Лика приходила, – сказала Ная. – И ушла…
Голос был плоским, невыразительным, безучастным. Не просто холодным – безжизненным, как отголосок, прибитый к берегу волной. Вроде и не человек говорил, а вода, медленно выдавливаемая из-подо льда, где она застыла на долгие годы, впитав в себя тишину могилы, шелест тины и стоны тех, кто не успел закричать. Каждое слово вылетало не из горла, а из глубины, где не было воздуха, только давление воды и память о том, что когда-то это тело дышало. Это был не ответ, а признание того, что голос, который звучал, больше не являлся Наиным. Он принадлежал Озеру. А оно не спрашивает, а утверждает и не терпит сомнений. И не прощает забвения.
– И что? – Арина попыталась улыбнуться, чтобы не показать дочери, как напугана. – Что такого? Подруга ушла. Это нормально.
– Она не просто ушла, – Ная закрыла глаза и обреченно выдохнула. – Ее запомнили. Озеро присвоило ее.
– О чем ты говоришь?
– Оно видело ее, слышало ее сердце и знает ее имя.
– Оно далеко! – закричала мать в сердцах. – Оно не достанет ее. Не достанет тебя! Нужно просто найти врача!
Дамир стоял в дверном проеме, вцепившись в косяк так, что суставы побелели. Он не кричал. Не бежал. Даже не шелохнулся. Он просто смотрел. Его глаза, обычно теплые и насмешливые, теперь были пусты, как проруби в январе. Они скользили по деталям, будто пытаясь найти хоть что-то нормальное, за что можно ухватиться.
Его взгляд блуждал по инею на стене, сползающему вниз, как паутина чудовища, по черным следам у ванной, по отпечаткам босых ног. По стакану, где вода заледенела не ровным слоем, а сосульками, торчащими внутрь. А в середине – что-то темное, ритмично пульсирующее, как сердце нечисти.
В груди у него все рвалось на части. Ная. Его девочка. Его солнце. Сидела, сгорбившись, в углу стены, обхватив колени ледяными пальцами. Ее кожа отливала синевой, как у мертвого тела, вытащенного из проруби. Глаза – пустые, бездонные, чужие. Он видел, как ее губы шевелятся без звука: «Лика… Лика…»
В этот момент он понял – не просто «что-то не так». Озеро забирает ее. И сжал зубы так, что щелкнула челюсть. В висках стучало: «Спаси ее. Сделай что-нибудь. Кричи. Тряси. Веди к врачам. Беги!» Но ноги не слушались. Потому что где-то в глубине души, под всеми этими мыслями, он знал правду. Врачи не помогут. Бежать некуда. Это уже случилось. И самое страшное – он не мог потерять свою дочь. Не так. Не снова.
Боль от утраты Велены никуда не исчезла. Но она притупилась с годами. Он научился жить с этим, стараясь не думать о том, как Ная все больше напоминает свою сестру. Как становится ей. И так он словно растил обеих, радуясь каждому дню, проведенному вместе.
А теперь он видит, как Проклятое озеро присваивает самое дорогое, что у него осталось. И он не в силах помочь дочери.
Это терзало душу отца, заставляло плакать и безмолвно выть, раздирая сердце в клочья.
– Мама, – Ная открыла глаза. – Я не больна.
– Ты ледяная! Ты не дышишь нормально! У тебя синяки по всему телу!
– Это не синяки. Это тень.
– Что?
– Я не принадлежу этому миру. Никогда не принадлежала. Я была отдана.
– Не говори так! Никому мы тебя не отдадим! Просто нужно найти помощь.
– Ты сделала только хуже. Оно не простит. И не отпустит.
Арина отшатнулась, как от пощечины.
– Что я сделала не так?
– Ты стерла мою память. Ты много раз повторяла мне: «Ты ничего не видела». И вырвала правду из меня, как корень. Но она растет снова. Через воду. Через холод. Через сны.
– Я спасала тебя! – воскликнула мать. – Я не хотела, чтобы ты стала ей!
– Но я стала, – Ная поднялась. – Я – это Велена. Не полностью, но почти.
– Нет! – Арина схватила ее за руки. – Ты Ная! Ты моя дочь!
– А Велена – кто?
Арина замолчала. Глаза наполнились слезами, но не от горя, а от страха.
– Я не могу… – прошептала она. – Я не могу говорить об этом.
– Почему?
– Потому что, если я скажу ее имя… оно услышит.
– Озеро всегда слышит. И ждет… – тихо сказала Ная. – Я должна вернуться в Гнилово.
– Нет! – Арина схватила ее за плечи. – Ты не уйдешь! Только не туда! Я не позволю!
– Ты не можешь остановить то, что уже началось, – Ная смотрела на нее. – Ты не можешь стереть память воды.
– Я не могу потерять и тебя… – прошептала Арина, обливаясь слезами. Дамир подошел и ласково положил руку ей на плечо.
– Я тоже не отпускаю, – строго взглянул он на дочь, а потом повернулся к жене. – Но закрыв здесь, мы не сумеем ее спасти. Проклятие ждало своего часа, и расстояние ему не помешало. Надо придумать что-то другое.
– Озеро не просто водоем. Оно живое. И все равно добьется своего, – Ная медленно опустила глаза, и в уголке губ дрогнула улыбка – не радость, не безумие, а грусть, исконная, как сама вода, как неслышный зов омута. – Посмотрите на меня. Я уже не человек, а оболочка. Пустая. Холодная. Место, где раньше жила девочка, а теперь… теперь течет что-то другое. То, что помнит дно. Помнило всегда.
Ная думала, что сможет бороться. Что хватит силы воли, таблеток, городского шума, чтобы заглушить этот голос. Она надеялась, что забвение – это спасение. Но это ложь. А правда… правда текла сейчас по венам.
Каждый день она вспоминала все больше. Каждую ночь видела Велену – не как сестру, а как отражение. Как себя, которую потеряла. Она вспоминала, как холод не обжигал, а ласкал. Как вода не давила, а принимала. Как шаг в озеро был не концом, а началом. И теперь она знала: бороться – значит медлить. А медлить – значит обрекать других.
Лика… она уже слышала зов. Ная видела, как дрожит пол под ней. Как мутнеет воздух. Она лишь цеплялась за веру в то, что подруга не знает о Гнилово и не придет к Мертвому озеру. Но оно вездесуще, а значит, любая вода, где бы она ни была, опасна для Лики.
Вдруг Арина опомнилась от рыданий и побежала в спальню. Там, за ворохом белья, она раскопала кристалл – тот самый, что из своего очага дала ей Ангелия. Вот только не смогла она его взять в руки. Как только пальцы ее приблизились, он опалил женщину холодом. Ужалил, как смертоносная змея, вонзающая зубы в плоть.
Она с ужасом смотрела на кристалл, обрамленный тряпицей, и не верила свои глазам. Его покрывал не просто иней, а неровная корка льда с острыми углами.
Растерянно разглядывая руку, где по фалангам пальцев проходила длинная кровавая царапина, Арина медленно встала и поплелась в гостиную. Устремила взгляд на мужа, обреченно вздохнула и, мучительно прикрыв глаза, пробормотала:
– Кристалл… Заледенел.
Дамир встрепенулся и испуганно посмотрел на дочь.
– Я должна вернуться в Гнилово, – равнодушно прошептала Ная. Из ее губ вырвалось облачко пара – как душа, покинувшая тело на мгновение. – Не потому что боюсь, а потому что понимаю. Там – не могила, а дом. Об этом мне говорила Велена и… другие. И я иду туда, не чтобы исчезнуть, а чтобы вернуться.
***Три дня. Семьдесят два часа, наполненных не воздухом, а густым, леденящим молчанием, что стелилось по квартире тяжелее инея на стенах, плотнее слоя ила на дне озера. Время не шло – оно замерзало. Каждая секунда оседала на коже Наи кристаллами холода, как слезы, которые она больше не могла пролить.
После той ночи – когда зеркало перестало быть границей, когда вода из крана забурлила голосами, когда ее отражение улыбнулось Велениной улыбкой – слова стали бессильны. Не просто ненужными. А опасными. Как будто одно неверное звучание, один выдох – и реальность треснет по шву, как стекло в ванной, и из щели потечет черная вода, полная имен, которых не должно быть.
Но Ная пыталась. С первыми лучами солнца она неуклонно подходила к родителям, с синевой на губах и дыханием, висящим белесым призраком в теплой комнате. Они сидели за кухонным столом, как приговоренные у края пропасти. Обхватив чашки с остывшим чаем – не для тепла, а как якоря спасения. Как последнюю связь с тем, что еще можно назвать жизнью.
