Внедроман. Полная версия

Михаил сделал вид, что серьёзно задумался над вопросом:

– Для реализма, Серёжа, можно и руками, главное – правильно подобрать трубы. Но, на самом деле, надо раздобыть какой-нибудь увесистый гаечный ключ. Для солидности образа.

Сергей снова засмеялся и дописал в тетрадь крупными буквами: «Гаечный ключ – обязательно крупный и убедительный!».

– Миха, мы с тобой или гениальные сумасшедшие, или просто идиоты, – заключил Сергей, закрывая тетрадь и вставая со стула, чтобы потянуться. – Но в любом случае, кино у нас выйдет легендарное. Хотя бы потому, что никто такого ещё не делал.

– Вот именно, Серёга, – подтвердил Михаил, снова становясь серьёзным и задумчивым. – Никто такого ещё не делал. А мы сделаем. Пусть не сразу гениально, пусть будет нелепо и смешно, но это будет честно и по-настоящему.

Сергей собрал свои записи, попрощался с Михаилом и вышел в коридор, по пути громко рассуждая о том, насколько абсурдна вся эта затея и насколько невероятно смешной окажется их первая лента. Михаил, проводив друга взглядом, почувствовал, как его охватывает необычайная лёгкость и вдохновение.

Теперь он понимал совершенно ясно – путь обратно закрыт, и это было не просто решением, а самой сутью нового, дерзкого и такого желанного приключения. И пусть это приключение было рискованным, нелепым и, возможно, безумным – оно было его собственным, честным и живым, таким, каким и должно быть настоящее искусство.

Оставшись один в опустевшей фотолаборатории, Михаил ещё несколько минут задумчиво смотрел на закрывшуюся за Сергеем дверь, прислушиваясь к постепенно затихающим шагам друга в пустынном коридоре. Затем, словно очнувшись от лёгкого транса, он решительно вернулся к столу, сел и взял в руки потрёпанную тетрадь, которая уже начала казаться ему важнее любой банковской книги, владевшей его мыслями в прежней жизни.

Он неторопливо перелистывал страницы, заполненные заметками, смешными набросками и характеристиками возможных актрис, и постепенно погружался в детали своего будущего фильма. В голове, словно кадры киноленты, мелькали сцены, диалоги и ситуации, каждая из которых выглядела одновременно и комично, и абсурдно, но при этом совершенно убедительно, словно списанная с реальной жизни.

Михаил улыбнулся, вздохнул и начал писать, тщательно выводя каждую букву, словно опасаясь упустить что-то важное. Слова сами собой ложились на бумагу, диалоги звучали в его голове отчётливо, с той особой живостью и простотой, которые способны вызвать у зрителя ироничную улыбку.

– Так, – проговорил Михаил вслух, будто убеждая самого себя, – сантехник приходит по вызову, женщина открывает дверь и спрашивает его томно, слегка раздражённо: «Вы по заявке из ЖЭКа?» А он ей, улыбаясь нелепо и застенчиво, отвечает: «Да, гражданочка, сантехник я. У вас, говорят, течёт?» Она, поправляя бигуди, вздыхает глубоко и многозначительно: «Ой, товарищ сантехник, у меня тут и в душе течёт, и на кухне течёт. Куда ни глянь – сплошная у… ик! течка».

Он рассмеялся, представив, как это прозвучит, и аккуратно записал фразу, продолжая создавать диалоги. Михаил сознательно заимствовал стилистику американских комедий, но умело переплетал её с советскими реалиями, делая сцены не просто смешными, а до абсурда нелепыми в знакомых каждому гражданину декорациях.

Внезапно его мысли переместились на образ героини. Михаил уже отчётливо представлял её не как звезду, а как простую, естественную женщину, которая могла бы жить в любом из домов напротив фотолаборатории, со всеми её обычными заботами и тихими мечтами. И тут, словно яркая вспышка, в памяти всплыло лицо Ольги Петровны – матери одного из учеников кружка. Женщина интеллигентная, серьёзная, но с глазами такими глубокими и живыми, что за ними всегда хотелось угадать что-то большее, чем простое выполнение обязанностей сотрудницы госучреждения.

– Ольга Петровна, – задумчиво произнёс Михаил, записывая её имя в тетрадь и чувствуя неожиданное, почти юношеское волнение. – А ведь это идеальный образ. Скромная, интеллигентная, но с внутренней искрой. Таких зритель сразу полюбит.

Михаил на мгновение замолчал, представив, как Ольга произносит придуманные им реплики. В его голове зазвучал её мягкий голос, который, казалось, слегка дрожит от волнения, произнося каждое слово:

– Ой, товарищ сантехник, знаете, это так неудобно, когда всё время течёт… И ведь сколько раз жаловалась – никому нет дела.

Он тихо рассмеялся, удовлетворённо кивнул сам себе и продолжил набрасывать детали сценария, всё больше погружаясь в атмосферу комичной и откровенно провокационной ситуации, которая должна была стать центральной в его фильме.

Затем он принялся тщательно продумывать места для съёмок. В его воображении появлялись квартиры друзей с их непременными коврами на стенах, хрустальными сервизами и диванами, которые невозможно разложить без участия трёх крепких мужчин. Представлял склады, наполненные коробками и запахом пыли, коммунальные кухни с вечно дымящимися кастрюлями и запахом капусты. Всё это было прекрасно и идеально подходило для его абсурдного кино.

– Главное – достать ключи от склада, где-нибудь на овощебазе, – бормотал он себе под нос, записывая каждую новую идею. – Там же такой антураж, какой никакой Голливуд не повторит. И никакие декораторы не смогут создать так правдиво атмосферу настоящего советского быта.

Он знал о рисках и чувствовал их, как лёгкую, едва ощутимую угрозу, скользящую на периферии сознания. Но азарт и увлечённость идеей глушили эти сомнения, заставляя его двигаться вперёд, не оглядываясь на возможные последствия.

Наконец, с удовлетворением поставив точку в сценарии первой сцены, Михаил закрыл тетрадь и почувствовал странную лёгкость, граничащую с эйфорией. Он вышел из кружка, неспешно шагая по вечерней улице, наполненной знакомыми запахами дешёвого одеколона, жареной картошки, которые доносились из открытых окон квартир на первых этажах, и дальними звуками приглушённых разговоров. Каждая мелочь теперь воспринималась им иначе – ярче и живее, чем раньше.

Он шёл мимо домов, подсвеченных тусклым светом уличных фонарей, и думал о том, насколько тонка грань, отделяющая его от воплощения в жизнь этой безумной и дерзкой идеи. Михаил остановился возле витрины магазина и внимательно посмотрел на своё отражение в мутном стекле, с усмешкой воображая себя режиссёром, который, возможно, скоро станет известен всему городу – правда, скорее всего, совсем не так, как это обычно случается с творческими людьми.

Он почувствовал вдруг необычную лёгкость, смешанную с каким-то озорным предчувствием опасности, и осознал, что впервые за долгие годы счастлив. Теперь его не заботила ни прежняя жизнь, ни оставшиеся в далёком будущем миллионы, ни репутация солидного человека, привыкшего всё делать как надо – по правилам.

– Бред, – тихо произнёс Михаил, улыбаясь своему отражению, – настоящий абсурд. Но какой же приятный и удивительно живой абсурд.

Он засмеялся негромко и снова двинулся вперёд, с удовольствием вдыхая ночной воздух и чувствуя, как в груди его разливается спокойствие, смешанное с азартом. Не имело значения, что ждёт впереди – успех, провал или даже суровая статья. Главное было в том, что он наконец-то делал то, чего хотел сам, а не кто-то другой.

И от осознания этой простой и очевидной истины Михаилу вдруг стало легко и хорошо, как давно уже не было в его жизни.

Глава 4. На ковер с оленями

Михаил стоял у окна фотолаборатории, опираясь на прохладный подоконник, и глядел во двор, словно с капитанского мостика. Позднее солнце медленно скрывалось за панельными домами, окрашивая окна в мутновато-розовый цвет. По аллее неторопливо шли родители, собирая детей из кружков и изредка вздыхая о молодости, оставленной где-то в очередях за дефицитом.

Особенно его внимание привлекала одна женщина, регулярно появлявшаяся у здания кружка, но неизменно исчезавшая до того, как возникал повод заговорить. Сегодня Михаил решил её остановить. Эта дерзкая мысль кружилась в его сознании, как едкий запах проявителя, впитывающийся в одежду и мысли. Он наблюдал за Ольгой Петровной и невольно улыбался: бывший миллионер, мастер стратегических игр на уровне международных корпораций, волновался перед обычной советской женщиной с тонким вкусом и усталыми глазами.

Ольга Петровна подходила к кружку с безразличием человека, уставшего от суеты, но её внешний вид был безупречен, будто она только что вышла из тайной парикмахерской. Движения её были подчеркнуто спокойными, словно несла она невидимый поднос с горячим чаем и боялась пролить хотя бы каплю. Михаил залюбовался её силуэтом в узком плаще, с шёлковым платком на голове, повязанном с точностью завершающего штриха на важной картине.

Мальчик, довольный удачно проявленным кадром с пионером в галстуке, заметил мать и поспешил навстречу, едва не сбив чей-то тщательно выстроенный натюрморт. Михаил подхватил покачнувшийся штатив и бросил взгляд на женщину, словно ожидая похвалы.

Ольга Петровна улыбнулась сыну особой материнской улыбкой и уже собралась уйти, но Михаил, напустив на себя вид занятого человека, всё же готового снизойти до разговора, непринуждённо её окликнул:

– Ольга Петровна, на минуту… Хотел бы обсудить кое-что важное касательно вашего сына. Замечаний нет – только заранее приготовленные хвалебные речи.

Фраза прозвучала с такой комичной торжественностью, что несколько родителей неподалёку улыбнулись, а один даже заговорщицки кивнул, будто заранее согласившись со всеми похвалами.

– Очень важное? – переспросила она с иронией, но в голосе её мелькнула лёгкая заинтересованность. – Надеюсь, сына не предлагают на обложку журнала «Советское фото» как лучшего фотографа ЖЭКа?

– До таких высот мы ещё не дошли, хотя движемся стремительно, – невозмутимо парировал он, приглашая её к столу с разбросанными негативами и снимками. – Знаете, работая с детьми, объясняя им свет и ракурсы, я неожиданно понял, что истинная красота не в том, как это видят они, а в том, как смотрят родители. Особенно матери. Особенно такие, как вы.

Он говорил без двусмысленности, но с намеренной значительностью, вызвав у неё улыбку и настороженность одновременно.

– Интересная мысль, Михаил, но вы, кажется, переоцениваете моё влияние на юного художника, – ответила она, пристально рассматривая его лицо, будто пыталась понять суть театрального вступления.

– Родительское влияние трудно переоценить, – Михаил сделал паузу, уверенный в эффекте следующей реплики. – Например, ваш внешний вид мог бы служить примером не только сыну, но и многим советским женщинам. Стиль ведь не капиталистический пережиток, а наша внутренняя потребность. Уже неделю собираюсь сделать вам комплимент за платок, но боюсь показаться несерьёзным в глазах строгого советского специалиста по технической документации.

Несколько родителей у дверей теперь старательно делали вид, что ищут что-то в сумках, сдерживая улыбки. В лаборатории повисла игривая напряжённость, которую Михаил искусно поддерживал, не позволяя женщине ответить сразу.

– Почему именно неделю? – усмехнулась она, совершенно не смущаясь. – Вы ведь человек решительный. Почему же комплименты требуют такой подготовки?

– Потому что говорить вам комплименты – всё равно что готовиться к дипломатическим переговорам: нужно взвесить каждое слово, иначе вместо приятной беседы получится провокация на грани международного скандала, – торжественно заявил Михаил, делая вид, что поправляет невидимый галстук. – А я, знаете ли, скандалов с женщинами принципиально избегаю, особенно после того, как однажды неосторожно похвалил жену одного товарища за образцово завязанный пионерский галстук. До сих пор избегаю с ним встреч…

Ольга Петровна не смогла сдержать искреннего смеха и смотрела на Михаила с удивлением, словно на странного, но, несомненно, забавного человека, способного одновременно заинтересовать и насторожить. Уходить она не спешила, наоборот, расслабилась и, пожав плечами, улыбнулась:

– Что ж, раз вы готовились неделю, придётся дать вам возможность высказаться до конца, иначе всю ночь не засну от любопытства.

– Именно на это я и рассчитывал, – уверенно ответил Михаил, будто только что заключил крупную сделку, а не просто привлёк внимание женщины, чей печальный взгляд давно не выходил у него из головы.

Он подвёл её к столу, где лежали фотографии сына среди снимков других детей, выглядевших так, словно были сделаны через марлевый платок. Михаил театрально вздохнул, перебрал отпечатки с видом коллекционера редкостей и, наконец, торжественно извлёк из груды единственный чёткий кадр с правильным светом и выверенной композицией.

– Вот, обратите внимание, – голос Михаила звучал почти благоговейно, словно он демонстрировал не детский снимок, а подлинник Рембрандта, случайно затерянный среди листовок райисполкома. – Это не просто фотография, это шедевр советского бытового жанра! Вы только взгляните на свет – так освещали лица работниц в лучших номерах журнала «Работница» конца пятидесятых. Я даже хотел назвать его «Портрет пионера в раздумьях о коммунистическом будущем», но решил, что это слишком даже для нашей фотолаборатории.

Ольга рассматривала снимок с лёгкой улыбкой, и в её глазах появилось любопытство, слегка смущённое столь пристальным вниманием к работе сына.

– Вы серьёзно, Михаил? Мне казалось, это просто удачный кадр, – тихо сказала она, не зная, как реагировать на преувеличенные похвалы.

– Просто удачный? – Михаил нарочито изумился, словно услышал нечто невероятное. – Нет, Ольга Петровна, удачный кадр – это когда в ателье вас снимают без моргания. Здесь же – искусство, внутренний взгляд ребёнка на мир! Я, конечно, не гений фотодела, но истинный талант от случайного попадания света отличаю с детства, когда моя первая плёнка напоминала скорее рентген перелома, чем человеческое лицо.

Ольга тихо рассмеялась, прикрыв рот ладонью, и Михаилу это понравилось: напряжение постепенно исчезало, уступая место доверительному веселью.

– Говорите так, будто на снимке пионер уже возглавляет шествие на Красной площади, – улыбнулась она, и во взгляде промелькнуло кокетливое сомнение. – Может, вы просто пытаетесь задержать меня здесь, преувеличивая талант сына?

– Преувеличиваю? Я? – Михаил сделал вид, что оскорблён, и развёл руками в наигранном отчаянии. – Никогда в жизни не преувеличивал, разве что слегка преуменьшал, особенно собственную биографию. Но раз уж затронута такая чувствительная тема, скажу прямо: ваш сын одарён не только чувством композиции, но и особой способностью видеть свет. Как педагог заявляю, перед нами почти фотографическое воплощение Родченко!

Женщина уже открыто смеялась, не скрывая удовольствия от столь яркой характеристики.

– Родченко? Михаил, вы рискуете! Я теперь неделю буду подозревать сына в намерении устраивать дома инсталляции из стульев и чашек!

Он удовлетворённо улыбнулся: именно такой реакции и добивался. Ему нравилось видеть её расслабленной и непосредственной.

– Именно так, Ольга Петровна. И это только начало, ведь очевидно, откуда у вашего сына талант, – Михаил выдержал паузу, давая ей слегка насторожиться. – Конечно же, от вас. Откуда ещё эта удивительная способность видеть красоту? Вы женщина редкая, интересная, хотя постоянно пытаетесь скрыть это строгой одеждой и аккуратными платками.

Ольга слегка вспыхнула от неожиданного комплимента, но её глаза засияли добрым и немного смущённым весельем.

– Михаил, я уже забыла, как реагировать на комплименты! Вы снова ведёте меня на тонкий лёд международного скандала, – голос её чуть дрогнул от приятного волнения.

– Профессиональный риск, – он шутливо пригрозил пальцем. – Мой долг педагога – напоминать матерям о внутреннем свете, который должен попадать на фотографии. И я совершенно искренен, а вовсе не пытаюсь задержать вас ещё на пять минут.

Она не могла сдержать мягкий, непринуждённый смех, и её взгляд заметно потеплел, словно женщина решила довериться игре, затеянной Михаилом.

– Хорошо, Михаил, признаю ваш профессионализм и умение делать комплименты, – с улыбкой произнесла она, притворно строго изучая его. – Но если завтра мой сын начнёт фотографировать одноклассниц, объясняя это поисками «особого женского света», виноваты будете вы.

Михаил рассмеялся, ощутив приятное тепло внутри. Первый осторожный шаг оказался многообещающим: женщина перед ним явно была заинтересована и чувствовала себя комфортно. Его план постепенно начинал сбываться, хотя он ещё не знал точно, куда приведёт этот разговор.

Усадив Ольгу Петровну за стол, Михаил неторопливо начал раскладывать фотографии, как карты, желая впечатлить сноровкой и элегантностью.

– Посмотрите на этот снимок, – вдохновенно начал он, указывая на фото женщины, задумчиво глядящей в сторону, словно прислушиваясь к тихой мелодии, доступной только ей. – Что вы здесь видите, Ольга Петровна? Просто женщину? Нет, это целая история, даже роман! В её глазах всё: тоска, ожидание чуда, понимание того, что жизнь сложнее советской инструкции к стиральной машине «Вятка-автомат».

Ольга внимательно изучила фотографию, примеряя на себя роль искусствоведа на подпольной выставке.

– Да, глаза выразительные, но не слишком ли много эмоций вы приписали одному взгляду? Может, она просто вспоминает, выключила ли дома утюг, – игриво ответила она, и Михаил сразу понял, что перед ним достойный оппонент, готовый к интеллектуальной дуэли.

– Утюг, говорите? – Михаил притворно задумался, словно взвешивая её предположение. – Нет, утюги забывают женщины, далёкие от высокого искусства. Наша героиня явно размышляет о своём жизненном пути, мечтах и, конечно, о том, как сохранить причёску в условиях постоянного ветра перемен!

Ольга рассмеялась и взглянула на Михаила с ироничным восторгом, признавая его ораторский талант и желая продолжить эту игру.

– Михаил, вы могли бы комментировать выставки в Эрмитаже! Представьте очередь желающих узнать, почему улыбается Мона Лиза: ей понравился анекдот художника или она наконец поняла, где муж спрятал деньги?

Михаил театрально приподнял бровь, изображая внезапную серьёзность:

– Нет, дорогая Ольга Петровна, Мона Лиза улыбается, потому что очередь на ковёр с оленями сократилась на целых два года! Но не будем отвлекаться на западных красавиц. У нас есть свои, достойные отдельного кинофильма. Посмотрите на это фото – разве это не чистое кино?

Он подвинул ей новый снимок: женщина стояла у окна с полуоткрытыми ставнями, а луч солнца падал на её лицо, словно тщательно выставленный софит оператора.

– Вот это и есть магия кадра, – заговорщически понизил голос Михаил. – Свет играет важную роль, но главное здесь – внутреннее свечение женщины. Она не смотрит в объектив, но её образ говорит больше, чем любые слова. Согласитесь, не каждая способна так держаться перед камерой?

Ольга внимательно рассматривала снимок, невольно примеряя на себя эмоции героини. В её глазах мелькнуло что-то глубокое и задумчивое, но вскоре вернулась привычная ирония.

– Вы считаете, Михаил, что внутреннее свечение можно заметить даже на чёрно-белом снимке? Или это просто игра света и теней, которая способна обмануть даже такого опытного человека, как вы?

– Это не обман, – возразил Михаил уверенно и тепло. – Внутренний свет женщины всегда виден на фотографии, хоть на чёрно-белой, хоть на снятой аппаратом «Смена-8М». Поверьте, женщина, излучающая такой свет, могла бы сыграть главную роль в фильме, для которого я никак не могу найти подходящую актрису.

– Фильм? – Ольга Петровна приподняла брови с подозрительным любопытством. – Надеюсь, не из тех картин, что смотрят работники ЖЭКа за плотно зашторенными окнами?

Михаил притворно ужаснулся и воздел глаза к потолку, словно прося спасения репутации:

– Что вы, Ольга Петровна! Я говорю о кино как о высоком искусстве, где важен не только сюжет, но и глубокая личность героини. Нужна женщина с внутренним стержнем, способная нести сюжет, как несущая конструкция советского небоскрёба. Это особый тип личности, способный заставить зрителей задуматься о глубине внутри них самих, которую они забывают, отдавая предпочтение «Кабачку 13 стульев».

Ольга снова рассмеялась – мягче, задумчивее, слегка заинтригованная внезапной серьёзностью Михаила.

– Вы уверены, что такие героини существуют в обычной жизни? Или это мечта режиссёра-любителя, оказавшегося в скромном фотокружке при ЖЭКе номер семь?

– Ольга Петровна, – ответил он серьёзно, ставя точку в дискуссии, – если бы я не верил в таких женщин, я бы не начал этот разговор. И знаете, я почти уверен, что одна из них прямо сейчас сидит передо мной и делает вид, что не замечает очевидного!

Она мягко рассмеялась, качая головой, признавая, что оказалась в сетях умелого оратора, и не испытывая никакого неудобства. Напротив, в её глазах читался искренний интерес и удовольствие от этой провокационной беседы. Михаил понял, что игра перешла на новый, более интригующий уровень, и впереди их ждёт что-то по-настоящему увлекательное.

Прошла неделя с того разговора, и Михаил жил на двух параллельных планах бытия: привычном, наполненном учениками, проявителями и закрепителями, и тайном, полном мыслей об Ольге Петровне, чей образ постепенно проявлялся в его сознании, как снимок в растворе. Иногда, объясняя детям принципы резкости, он ловил себя на мыслях о том, что именно было в её глазах такого неуловимого и манящего.

Интуиция Михаила была тонка настолько, что порой он сам удивлялся собственной уверенности: Ольга Петровна обязательно вернётся. Он был уверен в этом так же твёрдо, как советский гражданин в том, что рано или поздно снова встанет в знакомую очередь за колбасой или сядет за столик с «Жигулёвским», обсуждая новости с неизменным контингентом. Михаил не торопил события, лишь изредка поглядывая на дверь лаборатории в ожидании.

Этот день ничем не отличался от других: школьники возились с проявителем, Михаил в который раз объяснял разницу между выдержкой и диафрагмой, поправляя негатив и уворачиваясь от брызг воды. В воздухе привычно пахло химией и влажной бумагой, столь знакомым ароматом, что он давно перестал его замечать. Но вдруг в обычной сцене будничного дня, словно луч света, появилась фигура женщины в дверях лаборатории.

Она стояла на пороге фотолаборатории молча и нерешительно, словно внезапно оказалась в незнакомом месте, хотя минуту назад была уверена в маршруте. От привычной элегантности не осталось и следа, волосы были спрятаны под платком, повязанным поспешно и без всякой заботы о впечатлении. Именно эта простая естественность оказалась настолько трогательной, что Михаил на миг замер, одновременно удивлённый и восхищённый.

Он спокойно дал понять ученикам, что занятие окончено раньше обычного. Уловив необычную атмосферу, дети быстро собрали вещи и вышли из комнаты, украдкой бросая любопытные взгляды на незнакомку.

Когда дверь закрылась, Михаил не спеша начал прибирать фотографии и негативы со стола, позволяя женщине самой сделать шаг навстречу. Он понимал: любой его жест мог нарушить её хрупкую решимость.

Ольга постояла ещё мгновение, словно взвешивая решение, затем тихо вошла и аккуратно закрыла за собой дверь, боясь нарушить невидимую гармонию пространства. Михаил отметил про себя, что даже сейчас в простоте её облика была особенная, уязвимая привлекательность.

Она медленно подошла к столу, будто привыкая к помещению, где уже бывала, и задумчиво перебрала фотографии, словно проверяя их подлинность на ощупь. Михаил терпеливо ждал, зная, что ей необходимо не спешить, чтобы почувствовать себя уверенно и спокойно.

Наконец женщина подняла глаза и посмотрела прямо на него – серьёзно, растерянно и испуганно, но с такой решимостью, что он почувствовал уважение к её внутренней силе.

– Михаил, – произнесла она негромко, с трудом подбирая слова, – всю неделю я думала о вашем предложении. Не считала его шуткой, хотя, признаюсь, оно казалось странным. Понимаете, мне захотелось хотя бы раз побыть другой – не матерью, не коллегой, не примером для соседей, а просто собой. Той, какой была давно, но уже успела забыть. Я пришла не за вашими убеждениями, а чтобы самой сказать это вслух. Иначе я просто не поверю. Понимаете меня?

Михаил тепло улыбнулся ей, без единого вопроса давая понять, что принимает её слова полностью и без сомнений.

– Я прекрасно понимаю вас, Ольга Петровна, – сказал он тихо и уверенно. – Именно таких слов я ждал. Этот шаг нельзя сделать под чужим давлением, его можно только почувствовать самой. Теперь я знаю, что фильм получится именно таким – смелым, необычным и запоминающимся.

Ольга растерялась от собственной откровенности и нервно поправила платок, опасаясь, что Михаил сейчас посмеётся или попытается отговорить её. Но он, напротив, ощутил уважение и нежность к женщине, сумевшей открыться и показать свою настоящую, обычно скрытую сторону.