Внедроман. Полная версия

«Почти Голливуд», – усмехнулся он про себя, окинув критическим взглядом скромное убранство комнаты. Ему отчётливо представилась картина сегодняшнего вечера: неловкость первых минут, смешные позы, попытки изобразить изящную красоту советской женщины, живущей в условиях повсеместного дефицита и всеобщего приличия. Эта мысль казалась одновременно пугающей и невероятно смешной, и Михаил почувствовал, как внутри снова закружилась странная смесь волнения и азартного предвкушения.

Он снова взглянул на часы и понял, что до вечера остаётся не так уж много времени. Михаил уже мысленно репетировал будущий съёмочный процесс, представляя, как будет деликатно руководить моделью, объяснять ей, куда и как смотреть, как красиво и естественно расположиться, чтобы заграничные критики и зрители разом ахнули от восторга.

На душе стало легко и почти беззаботно. Михаил вдруг осознал, что давно уже не испытывал такого живого интереса и вдохновения, словно вернулся в свои юные студенческие годы, когда весь мир казался лишь фоном для его личных авантюр и творческих экспериментов.

Фотолаборатория, ещё недавно казавшаяся грустным памятником советскому быту, вдруг стала похожа на яркую сцену, где вот-вот развернётся нечто весёлое и дерзкое, и где он, Михаил Конотопов, впервые за долгое время снова почувствует себя главным героем своей жизни.

Вечерние сумерки медленно опускались на город, окутывая улицы призрачной дымкой, в которой растворялись спешащие домой прохожие. В фотолаборатории горел тусклый свет, превращая небольшое помещение в островок тепла среди холодного моря советской действительности. Михаил в последний раз проверил настройки камеры, когда услышал робкие шаги в коридоре – неуверенные, словно их обладательница в любой момент готова была развернуться и убежать.

Дверь приоткрылась с тихим скрипом, и на пороге показалась девушка. Первое, что бросилось в глаза – её руки, судорожно теребившие край вязаной кофты цвета осенней листвы. Пальцы двигались нервно, почти механически, выдавая внутреннее напряжение сильнее любых слов. Она замерла в дверном проёме, как будто невидимая граница удерживала её от решительного шага внутрь.

Михаил поднялся со стула, стараясь двигаться плавно и не спугнуть гостью резким движением. В полумраке фотолаборатории её лицо казалось бледным пятном, обрамлённым тёмными волосами, собранными в небрежный пучок. Несколько прядей выбились и падали на шею, подчёркивая её хрупкость.

– Проходите, пожалуйста, – произнёс Михаил мягко, отступая от камеры, чтобы дать ей больше пространства. – Алексей предупредил, что вы придёте.

Девушка сделала несколько неуверенных шагов, и дверь за ней закрылась с негромким щелчком, отрезая пути к отступлению. В тусклом свете лампы стало видно её лицо – молодое, с правильными чертами, но искажённое напряжением. Большие карие глаза метались по комнате, избегая прямого взгляда Михаила, губы были плотно сжаты, а на скулах проступил нездоровый румянец.

– Я… я не знаю, с чего начать, – выдавила она наконец, и голос её прозвучал хрипло, словно горло пересохло от волнения. Руки продолжали теребить край кофты, и Михаил заметил, как подрагивают её пальцы.

– Давайте начнём с имени, – предложил он, усаживаясь обратно на стул, чтобы не возвышаться над ней. – Меня зовут Михаил, я руковожу этим фотокружком.

Девушка открыла рот, но слова застряли где-то в горле. Она покраснела ещё сильнее, щёки запылали, как осенние яблоки. Сглотнув, она попыталась снова:

– Ка… Катя, – наконец выдохнула она, и имя прозвучало едва слышно, словно признание в чём-то постыдном.

– Очень приятно, Катя, – Михаил старался говорить спокойно и доброжелательно, чувствуя её напряжение, которое, казалось, сгустилось в воздухе. – Присаживайтесь, если хотите. Или можете пока осмотреться.

Но Катя осталась стоять, переминаясь с ноги на ногу. Её взгляд скользнул по камере на штативе, по лампам, по развешанным на стене фотографиям – безобидным пейзажам и портретам, которые Михаил специально оставил для создания творческой атмосферы.

– Алексей сказал… – начала она и снова запнулась, облизнув пересохшие губы. – Он сказал, что вы поможете с… с фотографиями.

– Да, всё верно, – кивнул Михаил, внимательно наблюдая за ней. В её движениях была скованность загнанного зверька, готового в любой момент броситься к выходу. – Но прежде, чем мы начнём, вам нужно раздеться.

Слова повисли в воздухе, тяжёлые и неизбежные. Катя вздрогнула, словно её ударили. Глаза расширились, и на мгновение в них мелькнул настоящий ужас. Руки судорожно сжали край кофты, костяшки пальцев побелели от напряжения.

– Совсем? – прошептала она едва слышно, и в голосе прорезалась дрожь.

– Да, – подтвердил Михаил, стараясь сохранить деловой тон, хотя сам чувствовал, как атмосфера в комнате накаляется. – Это необходимо для тех фотографий, которые вам нужны.

Катя замерла, и несколько долгих секунд в комнате стояла абсолютная тишина. Слышно было только её учащённое дыхание и далёкий гул водопроводных труб за стеной. Михаил видел внутреннюю борьбу, отражавшуюся на её лице – страх боролся с решимостью, стыд с необходимостью.

Наконец, словно приняв окончательное решение, она глубоко вздохнула. Дрожащими руками потянулась к пуговицам кофты. Первая поддалась с трудом, пальцы не слушались, путались в петлях. Михаил отвернулся к камере, делая вид, что проверяет настройки, давая ей хотя бы иллюзию приватности в этот момент.

Шорох ткани наполнил тишину. Кофта соскользнула с плеч с тихим шелестом, обнажая белую блузку, которая в полумраке казалась почти светящейся. Катя медлила, собираясь с духом, затем принялась расстёгивать блузку. Каждая пуговица давалась с трудом, словно сопротивлялась её решению.

Когда блузка присоединилась к кофте на стуле, обнажилась простая хлопковая комбинация. Бретельки врезались в плечи, оставляя красноватые следы на бледной коже. Катя на мгновение прижала руки к груди, словно пытаясь закрыться, затем решительным движением стянула комбинацию через голову.

Теперь она стояла в одном белье – простом, советского производства, но на её теле даже эта незатейливая ткань приобретала особое очарование. Грудь вздымалась от частого дыхания, и Михаил невольно отметил, как напряглись соски под тонкой тканью лифчика, проступая отчётливыми бугорками.

Руки Кати дрожали сильнее, когда она потянулась к застёжке лифчика за спиной. Несколько попыток не увенчались успехом – пальцы словно онемели. Она прикусила губу, на лбу выступили капельки пота. Наконец крючки поддались, и лифчик медленно сполз вниз.

Груди освободились с едва слышным вздохом облегчения. Среднего размера, идеальной формы, они слегка покачнулись от движения. Соски, уже возбуждённые от волнения и прохлады комнаты, торчали твёрдыми горошинами, тёмно-розовые на фоне бледной кожи. Ореолы были небольшими, аккуратными, с мелкими бугорками по краям.

Катя инстинктивно прикрыла грудь руками, но затем, словно вспомнив о цели своего визита, опустила их. Щёки пылали, но в глазах появилась решимость. Она зацепила большими пальцами резинку трусиков и замерла на мгновение.

Михаил слышал её рваное дыхание, видел, как подрагивает живот от напряжения. Мышцы на животе проступали тонкими линиями, подчёркивая стройность фигуры. Кожа была гладкой, почти фарфоровой в мягком свете лампы.

Одним быстрым движением, словно боясь передумать, Катя стянула трусики вниз. Ткань скользнула по бёдрам, зацепилась за колено, упала к лодыжкам. Она переступила через них, оставаясь полностью обнажённой.

Тело её было прекрасно в своей естественности. Узкая талия плавно переходила в округлые бёдра, живот был плоским, с едва заметной ложбинкой пупка. Между ног темнел аккуратный треугольник волос, подстриженных коротко. Ноги были стройными, с чётко очерченными мышцами – свидетельство активной жизни.

Но больше всего поражала кожа – она словно светилась изнутри, несмотря на бледность. Мелкие мурашки покрывали руки и грудь, соски стали ещё твёрже, почти болезненно торча вперёд. По телу пробежала дрожь – то ли от холода, то ли от осознания собственной наготы.

Катя стояла, не зная, куда деть руки. Они порывались прикрыть грудь или низ живота, но она заставляла себя держать их по бокам. Взгляд был устремлён куда-то в пол, длинные ресницы дрожали, на щеках играл румянец, спускавшийся на шею и верх груди.

– Я готова, – прошептала она едва слышно, и в голосе странным образом смешались страх, стыд и какое-то отчаянное возбуждение.

Михаил встал, стараясь двигаться медленно и предсказуемо. В воздухе повисло напряжение, почти осязаемое, наэлектризованное. Он чувствовал жар, исходящий от её тела, видел, как вздрагивает кожа от каждого движения воздуха в комнате.

Михаил чувствовал, как собственное сердце отбивает неровный ритм, но годы жизненного опыта – пусть и в другом теле – научили его скрывать волнение за маской профессиональной уверенности. Он подошёл к камере, делая вид, что проверяет фокус, хотя на самом деле просто давал себе несколько секунд, чтобы успокоиться. Вид обнажённой Кати, дрожащей в полумраке фотолаборатории, пробуждал в нём странную смесь профессионального интереса и чисто мужского волнения.

– Хорошо, Катя, – произнёс он, удивляясь тому, насколько ровно звучит его голос. – Давайте начнём с чего-нибудь простого. Встаньте вот здесь, где свет падает лучше всего.

Он указал на место возле стены, где тусклый свет лампы создавал мягкие тени. Катя неуклюже переступила на указанное место, её движения были скованными, словно она разучилась ходить. Руки всё ещё не знали, куда деться – то прикрывали грудь, то опускались к бёдрам, то снова поднимались.

– Попробуйте встать в три четверти, левым плечом к камере, – инструктировал Михаил, глядя в видоискатель. – Руку можно положить на бедро, вторую – просто опустить вдоль тела.

Катя послушно попыталась принять указанную позу, но выглядело это настолько неестественно, что Михаил едва сдержал улыбку. Она стояла словно манекен, которого кто-то неумело пытался изобразить живым человеком. Спина была прямой до одеревенелости, рука на бедре выглядела приклеенной, а выражение лица напоминало человека, ожидающего расстрела.

Щёлкнул затвор. Михаил уже знал, что кадр получился ужасным, но делал вид, что всё идёт по плану.

– Отлично, теперь попробуем другой ракурс, – сказал он, передвигая штатив. – Повернитесь ко мне лицом, руки свободно вдоль тела.

Катя развернулась рывком, словно солдат на плацу. Груди качнулись от резкого движения, и она тут же прикрыла их руками, затем, спохватившись, опустила руки, но тут же снова подняла их к груди. Получился странный танец нерешительности.

– Я не знаю, как стоять, – призналась она жалобно, и в голосе прорвалось отчаяние. – Это всё так… странно.

Михаил отступил от камеры и присел на край стола, стараясь выглядеть расслабленным.

– Знаете, Катя, я однажды фотографировал собаку, – начал он с лёгкой улыбкой. – Породистую болонку. Так вот, хозяйка час пыталась заставить её сидеть красиво. А собака упорно поворачивалась к камере задом. В конце концов, самый лучший кадр получился, когда болонка просто легла и заснула.

Катя недоверчиво посмотрела на него, но уголки губ дрогнули в намёке на улыбку.

– Вы сравниваете меня с болонкой? – спросила она, и в голосе впервые прозвучали живые нотки.

– Ни в коем случае, – рассмеялся Михаил. – Болонка была гораздо менее фотогеничной. И определённо более волосатой.

Неожиданно Катя фыркнула, прикрыв рот рукой. Смех вырвался против её воли, и она тут же смутилась, но напряжение в плечах немного спало.

– Давайте попробуем по-другому, – предложил Михаил, вставая. – Забудьте, что вы позируете. Просто двигайтесь, как вам удобно. Потянитесь, поверните голову, сделайте что-нибудь естественное.

Катя неуверенно подняла руки вверх, потягиваясь. Движение было робким, но уже более живым. Груди приподнялись, соски устремились к потолку, живот втянулся, подчёркивая изгиб талии. Михаил быстро щёлкнул затвором.

– Вот, уже лучше, – подбодрил он. – А теперь поверните голову вправо, как будто смотрите в окно.

Она повернула голову, и волосы скользнули по плечу, открывая изящную линию шеи. В профиль её черты казались более мягкими, нос – точёным, губы – чувственными. Ещё один щелчок.

– У меня мурашки по всей коже, – пожаловалась Катя, поёживаясь. – Здесь холодно.

– Это добавляет фактуру снимкам, – парировал Михаил, продолжая снимать. – Представьте, что вы в тёплой ванне.

– В ванне я обычно не стою голая перед мужчиной с фотоаппаратом, – неожиданно съязвила Катя, и тут же зарделась от собственной смелости.

– А зря, – невозмутимо ответил Михаил. – Это могло бы разнообразить ваши водные процедуры.

Катя расхохоталась – звонко, искренне, забыв на мгновение о своей наготе. Тело расслабилось, приняв естественную позу. Одна рука легла на живот, вторая откинула прядь волос за ухо. Михаил не упустил момент – несколько быстрых кадров запечатлели эту спонтанную грацию.

– Знаете, это всё напоминает мне анекдот, – сказала Катя, уже свободнее двигаясь перед камерой. – Приходит девушка к фотографу…

– И он предлагает ей раздеться? – подхватил Михаил. – Боюсь, мы уже переигрываем классику.

– Я хотела сказать, приходит и спрашивает: "А можно в одежде?", – продолжила Катя, поворачиваясь боком и изгибая спину. – А фотограф отвечает: "Можно, но это будет стоить дороже – редкость же!"

Они оба рассмеялись, и атмосфера окончательно разрядилась. Катя начала двигаться свободнее, экспериментируя с позами. Она откидывала голову назад, изгибалась, поднимала руки, играла с волосами. Каждое движение становилось всё более раскованным, почти танцевальным.

– А теперь облокотитесь на стену, – предложил Михаил, увлечённый процессом. – Нет, не так официально. Расслабьтесь, как будто устали после долгой прогулки.

Катя прислонилась к стене спиной, одну ногу согнула в колене, упираясь ступнёй в стену. Поза получилась одновременно расслабленной и провокационной. Груди чуть приподнялись, живот втянулся, создавая игру теней в ложбинке пупка.

– Я чувствую себя героиней французского фильма, – призналась она, закрывая глаза и откидывая голову. – Только во французских фильмах обычно есть сюжет.

– А у нас есть загадка, – ответил Михаил, меняя ракурс съёмки. – Загадочная девушка в загадочной фотолаборатории снимается для загадочных целей.

– Загадочно звучит загадочно, – поддразнила Катя, открывая один глаз. – А если серьёзно, я уже почти не стесняюсь. Это странно.

– Камера имеет такой эффект, – пояснил Михаил, присаживаясь на корточки для нижнего ракурса. – Она как будто создаёт барьер между реальностью и тем, что происходит. Вы вроде бы здесь, но в то же время – уже в кадре, в другом измерении.

– Философски, – Катя грациозно повернулась, подставляя спину свету. – А вы всегда так философствуете во время съёмок обнажённых девушек?

– Только по вторникам, – серьёзно ответил Михаил. – По средам я читаю стихи, а по четвергам молчу как партизан.

Фотосессия превратилась в своеобразную игру. Катя придумывала всё более смелые позы, Михаил подыгрывал, предлагая неожиданные ракурсы. Они шутили, смеялись, и незаметно создавалось что-то большее, чем просто набор эротических фотографий – рождалась особая атмосфера доверия и лёгкости, где нагота становилась просто ещё одним элементом творческого процесса.

Неловкость испарилась окончательно, растворившись в тёплом свете ламп и негромком смехе. Катя двигалась теперь с кошачьей грацией, и Михаил не мог не заметить, как изменился характер её поз. Если раньше они были случайными, продиктованными желанием выглядеть естественно, то теперь в каждом движении сквозила преднамеренная чувственность. Она больше не просто позировала – она соблазняла.

– А что, если вот так? – спросила Катя, медленно проводя ладонью от шеи вниз, между грудей, останавливаясь на животе. Движение было плавным, тягучим, как мёд. Её глаза встретились с глазами Михаила, и в них плясали озорные искорки.

Михаил сглотнул, чувствуя, как пересохло в горле. Профессиональная отстранённость, которую он так старательно поддерживал, начинала давать трещины.

– Отличный кадр, – выдавил он, щёлкая затвором, хотя руки слегка дрожали. – Вы быстро учитесь.

– У меня хороший учитель, – мурлыкнула Катя, поворачиваясь спиной и глядя через плечо. Изгиб спины подчёркивал линию позвоночника, спускающуюся к округлым ягодицам. – Или вы всегда такой… внимательный?

Слово повисло в воздухе, наполненное двойным смыслом. Михаил понимал, что игра изменила правила, но остановиться уже не мог.

– Внимательность – профессиональное качество, – ответил он, стараясь сохранить лёгкий тон. – Как и умение вовремя нажать на кнопку.

– О, я уверена, вы мастерски владеете… кнопками, – Катя рассмеялась, и звук получился низким, грудным. Она подняла руки, собирая волосы в импровизированный пучок, отчего груди приподнялись, а соски, всё ещё твёрдые от возбуждения, указывали прямо на Михаила.

– Нужно поправить свет, – сказал Михаил, откладывая камеру. Ему необходимо было отвлечься, восстановить самообладание. – Вы слишком близко к стене, тени получаются резкими.

Он подошёл к ней, протянув руку к лампе за её спиной. Катя не отодвинулась, и Михаилу пришлось оказаться в опасной близости. Он чувствовал тепло её кожи, улавливал тонкий аромат – смесь волнения и естественного запаха молодого тела.

– Так лучше? – спросила она шёпотом, и её дыхание коснулось его щеки.

Михаил замер. Их глаза встретились, и мир вокруг словно сузился до этого момента. В карих глазах Кати плескалось откровенное желание, смешанное с вызовом. Она облизнула губы – медленно, преднамеренно.

– Да, – хрипло ответил он, заставляя себя отступить. – Гораздо лучше.

Вернувшись к камере, Михаил попытался восстановить дыхание. Но Катя уже взяла инициативу в свои руки. Она двигалась как в танце, каждый жест был наполнен эротизмом. Поглаживала себя по бёдрам, запускала пальцы в волосы, выгибалась так, что казалось, вот-вот застонет от удовольствия.

– Знаете, я думала, это будет страшно, – призналась она, садясь на пол и подтягивая колени к груди. Поза была невинной, но то, как она смотрела на Михаила из-под ресниц, превращало невинность в провокацию. – А оказалось… возбуждающе.

– Адреналин часто так действует, – попытался отшутиться Михаил, хотя его голос звучал напряжённо.

– Не думаю, что дело в адреналине, – Катя медленно развела колени, открываясь его взгляду. – Может, дело в фотографе?

Откровенность её слов и жеста заставила Михаила отвести камеру от глаз. Он смотрел на неё уже не через объектив, а напрямую, и защитный барьер профессионализма окончательно рухнул.

– Катя… – начал он, не зная, что сказать.

– Можно мне встать? – перебила она, грациозно поднимаясь. – Я хочу посмотреть на аппаратуру поближе. Вы же не против?

Она подошла к нему, бёдра покачивались при каждом шаге. Михаил чувствовал себя загипнотизированным этим движением, этой откровенной демонстрацией женственности.

– Это что, специальная лампа? – спросила Катя, указывая наверх, где на импровизированном креплении висел осветительный прибор. – Она даёт такой мягкий свет.

– Да, я сам её модифицировал, – ответил Михаил, благодарный за возможность говорить о чём-то нейтральном. – Добавил рассеиватель из обычной кальки.

– Покажете поближе? – попросила она с невинной улыбкой. – Мне правда интересно.

Михаил понимал, что это ловушка, но всё равно кивнул. Притащил стул, забрался на него, потянулся к лампе. Конструкция была самодельной и не слишком надёжной – приходилось балансировать, придерживаясь за стену.

– Видите, здесь специальный отражатель, – начал он объяснять, стараясь сосредоточиться на технических деталях, а не на том, что обнажённая Катя стояла прямо под ним, глядя вверх с загадочной улыбкой.

Стул под Михаилом опасно качнулся, когда он потянулся дальше, пытаясь показать крепление рассеивателя. Старое дерево скрипнуло предупреждающе, но он, увлечённый объяснением и стараясь не смотреть вниз на манящее тело Кати, не обратил внимания на сигнал опасности.

– Вот здесь я прикрепил дополнительный слой… – начал он, но договорить не успел.

Ножка стула с противным треском подломилась. Михаил взмахнул руками, пытаясь ухватиться за что-нибудь, но пальцы скользнули по гладкой стене. Мир закрутился, и через мгновение он уже падал прямо на Катю, которая застыла с широко раскрытыми глазами, не успев отскочить.

Столкновение вышло феерическим. Михаил врезался в неё всем телом, сбивая с ног. Они рухнули на пол в клубке переплетённых конечностей, при этом Катя каким-то чудом оказалась сверху, а её колено – в весьма деликатном месте между ног Михаила.

– Ой! – одновременно вскрикнули оба.

Несколько секунд они лежали, ошеломлённые, пытаясь осознать, что произошло. Лицо Михаила оказалось похоронено между грудей Кати, которая, пытаясь подняться, только сильнее прижималась к нему. Её волосы рассыпались по его лицу, щекоча нос.

– Вы… вы в порядке? – выдохнула она, и Михаил почувствовал вибрацию её голоса всем телом.

– Кажется, я только что изобрёл новый способ фотосъёмки, – пробормотал он голосом, приглушённым её грудью. – Метод полного погружения.

Катя фыркнула от смеха, и её тело заколыхалось. Это движение заставило их обоих остро осознать интимность позы. Кожа к коже, тепло к теплу, дыхание к дыханию.

– Может, вам стоит… – начала Катя, пытаясь сдвинуться, но это только усугубило ситуацию. Её бедро скользнуло по его паху, и Михаил не смог сдержать тихий стон.

Они замерли, глядя друг другу в глаза. Смущение и смех в глазах Кати сменились чем-то более тёмным, более голодным. Она облизнула губы, и Михаил проследил это движение как заворожённый.

– Знаете, – прошептала она, – для человека, который только что упал с высоты, вы на удивление… твёрдо стоите на своём.

Михаил покраснел, осознав, на что она намекает. Тело предательски отреагировало на близость независимо от его воли.

– Это… это просто физиологическая реакция, – попытался оправдаться он.

– Очень впечатляющая физиология, – мурлыкнула Катя, намеренно ёрзая бёдрами. – И очень… ощутимая.

Больше Михаил выдержать не смог. Он обхватил её лицо ладонями и притянул для поцелуя. Губы встретились жадно, голодно, все притворства и игры испарились в жаре момента. Катя застонала ему в рот, её язык скользнул навстречу, дразня и исследуя.

Руки заскользили по телам, изучая, лаская, разжигая огонь ещё сильнее. Михаил перевернул их, оказываясь сверху, и Катя обвила его бёдра ногами, притягивая ближе.

– Подождите, – задыхаясь, оторвалась она от поцелуя. – А дверь? Вдруг кто-то…

– Заперта, – выдохнул Михаил, покрывая поцелуями её шею. – Я всегда запираю во время съёмок.

– Тогда… – Катя откинула голову назад, обнажая изгиб шеи, – может, хватит разговоров?

Её руки нетерпеливо потянулись к его рубашке, пальцы заскользили по пуговицам с торопливой страстью. Первая поддалась легко, вторая – уже сложнее, дрожащие от возбуждения пальцы путались в ткани. Катя тихо застонала от нетерпения, рывком распахнула рубашку, не обращая внимания на то, что одна пуговица отлетела и звонко стукнула о стену.

Руки Кати скользнули вниз по его торсу, останавливаясь на поясе брюк. Она посмотрела на него с хитрой улыбкой, и в движениях её пальцев появилась неожиданная уверенность – словно сработал какой-то инстинкт, превративший смущённую девушку в опытную соблазнительницу. Ремень поддался одним движением, молния разошлась с тихим шипением.

Подняв бёдра, Михаил помог ей стянуть брюки. Катя работала быстро и ловко: её движения были настолько отточенными, что он удивился.

– Какой предусмотрительный, – хихикнула Катя, но смех перешёл в стон, когда его губы нашли чувствительное место под ухом. – О боже…

Михаил спускался поцелуями ниже, к груди, и Катя выгнулась навстречу. Но в самый неподходящий момент его локоть задел ножку штатива, и камера опасно закачалась.

– Осторожно! – вскрикнула Катя.

Михаил рванулся ловить камеру, но промахнулся. Аппарат с грохотом упал, к счастью, на кучу тряпок в углу. Затвор щёлкнул сам собой, запечатлев потолок.

– Кажется, она тоже хочет участвовать, – рассмеялась Катя.

– Ревнует, – согласился Михаил, возвращаясь к ласкам. – Но у меня сейчас есть занятие поинтереснее фотографии.

Михаил вошёл в Катю так осторожно, будто боялся потревожить хрупкую оболочку момента – но её тело встретило его с нетерпеливой требовательностью. Все, что было до этого – игры, позы, даже поцелуи – казалось лишь пробным аккордом перед этой фугой страсти, когда начисто растворяется ощущение времени и места. Он знал, что должен быть сдержаннее; понимал умом: это неуместно, поспешно, рискованно – но голод в голосе Кати, с которым она выдохнула его имя и запустила ногти в спину, затопил остатки здравого смысла.