Змееносец Ликише

И так… мы выиграли битву, не зная её истинной цены. Оставшиеся в живых – простые люди и маги, святозары и я – отправились искать место для новой жизни. Мелкое поселение Мирида на небольшой возвышенности стало прекрасным пристанищем для уцелевших альхидов. Полно золотолиственника, медовых деревьев, цветов, а главное – пресной воды… Но, к сожалению, проклятие Ириля настигло нас и здесь спустя год.

Только потом мы поняли – наш мир гибнет. Сохнут медовые леса, поля медленно умирают, а плодородные земли обращаются в мёртвые дюны. Мы сбежали от одного ада… чтобы построить другой. И теперь я смотрю на тебя и вижу в тебе ту же жажду, что была в нас с Аморфом… ту же силу… и, возможно, ту же погибель.

– Но как Аморф оказался в камне? – Голос Ликише прозвучал приглушенно, но в нем дрожала жажда понять эту последнюю, решающую часть истории.

Старый сарфин издал звук, похожий на сухой треск.

– Я не лишался родного брата! Он всегда был со мною. В том самом камне. Октаэдр – наша древняя реликвия, пока не случилось это . Аморф – чудовищный убийца! Мне уж лучше его знать. Он поднялся против завета отца, против альхидов, пошел против меня ради своих больных амбиций. И ничто его не останавливало. Ни я, ни Вивея! Он и его подельники заполучили древние заклинания и использовали эти знания ради чего? Ради власти? Жалкое подобие нашего отца, Даория! Эта разрушительная сила стоила нам жизни нашего мира! Никого не осталось бы! Сверхцинизм больного на всю голову альхида!– Его дыхание стало прерывистым, свистящим. – Потому последнее заклинание хранилось у сарфина Даория в самом Триптихе. А он… он убил своего отца, чтобы получить его… чтобы сотворить луч Эхо.

Сарфин закатил глаза, словно вновь видя тот ужас.

– И что было дальше?

– Это был последний день Иивлика, когда Элл и Эрр, а между ними Элида с её трилунной системой, выстроились в единую линию. Луч Эхо стрелою пронзил небесные тела, связал их воедино. Совладать с такой магией не всякий сможет… потому бедному Аморфу не посчастливилось. Он пал, как и Ириль – великий город предков, высеченный в горе!

– Это вы сотворили импульс и выжгли Ириль до основания?!

По лицу старика скатилась единственная слеза, оставившая влажный след на иссохшей коже.

– Боль терзала моё сердце, пока я смотрел на чёрные руины. Выжженное поле, запах опалённого железа и зелёного стекла… Вот потому в скалах Ириля до сих пор находят мёртвые тела ирильцев, утопленные в зелёном стекле – «спящие». Женщины, мужчины, старики, дети – неважно! Безжизненные тела, словно застывшие в стеклянном плену…

– И?…

Он замолк, а потом прошептал с леденящим душу смешком:

– Но когда я увидел его … Его лицо было запечённым, как овощ на огне. Но он был ещё жив. И стонал от боли. Помню, как он просил о помощи… И я спас его. Пленил в тот краеугольный камень – октаэдр – и спрятал подальше от ненужных глаз. Всячески поддерживал, подпитывал магией, чтобы он мог залечить раны…

Вдруг его голос сорвался в истерический шёпот, полный паранойи.

– Но уже как десять лет назад октаэдр пропал! А я стал ощущать опасность… Его дыхание в затылок так и жжёт, как тот проклятый луч! Я, наверное, схожу с ума, когда чувствую его присутствие? Он был с тобой все эти годы? Скажи честно! Он здесь? С тобой?!– Сарфин вцепился взглядом в Ликише, его глаза расширились до предела. – Я вижу его тяжёлый отпечаток на тебе! Ты излучаешь его силу! Аморф решил мне отомстить! Через тебя!

За секунду правитель изменился в лице. Его черты, только что отмеченные печалью и безумием, исказились чистой, нечеловеческой яростью. Он резко вскочил на ноги, с грохотом раскидывая в стороны тяжелую дубовую мебель, словно она была из перьев. Казалось, его иссохшее тело обрело невиданную мощь. Он взлетел вверх и с невероятной, хищной жадностью бросился на корсея, растопырив в стороны худые, костлявые пальцы с длинными, острыми как бритва ногтями.

Ликише едва успел отскочить назад, но когти старого сарфина впились в его кафтан, с лёгким шелковым треском изодрав дорогую ткань и пустив первую кровь по коже. Боль, острая и жгучая, пронзила его.

– Знаешь, зачем он хотел создать Эхо?! – просипел Аллель, и его дыхание пахло пылью и тленом.

К счастью, рефлекс отточенные годами скитаний и тренировок, сработали быстрее мысли. Корсей инстинктивно щёлкнул пальцами, выкрикивая гортанное заклятие замедления. Воздух вокруг сарфина сгустился, стал вязким, как мёд. Аллель повис в прыжке прямо над головой Ликише, его движение растянулось до мучительной, почти остановившейся немоты.

В этом неестественном замирании его тело казалось ещё более чудовищным. Сухое, с выпирающими костями, оно напоминало гигантского, хищного насекомого, застывшего в момент атаки – с длинными, отощавшими лапками вместо рук и ног, с десятком мелких, острых жал вместо пальцев. Ликише содрогнулся от отвращения и ужаса. Он не планировал биться с правителем, да и Аморф предупреждал его – святозары примчатся по первому же зову сарфина.

И он был прав.

Заклятие, купленное у бродячего колдуна за немалое золото, не было рассчитано на такую мощь. Спустя пару секунд пространство вокруг Аллеля дрогнуло, затрещало, как тонкий лёд. Стеклянная пелена заклятья разбилась на тысячи острых осколков, которые, повинуясь воле сарфина, не упали на пол, а обернулись вокруг Ликише, впиваясь в кожу и одежду, сковывая движения.

И тогда Аллель, освобождённый, с глухим рычанием продолжил своё скверное дело, падая на Корсея всей тяжестью своего одержимого тела.

**Безумное желание обладать змеем всецело изменило правителя, вывернув его сущность наизнанку. Врасплох сарфин застал Ликише, когда из его боков, с хрустом костей и надрывом ткани, выросли ещё две пары костлявых, серых рук. Теперь он стал похож на гигантского шестилапого таракана, движущегося с противоестественной, пугающей скоростью.

Он то прыгал из угла в угол, отталкиваясь всеми конечностями, то стремительно полз по стенам библиотеки, взбираясь на второй этаж под самым потолком, чтобы тут же атаковать ненавистного внука теми самыми книгами, которыми маленький Ликише когда-то дорожил.

Корсей едва успевал увертываться от летящих в него тяжёлых фолиантов. Он отбивался от целой серии учебников Бидонье – «Основы сочинения драматургов», и скучных трактатов по скоритам – науке о подземных насекомых. Пригнувшись, он укрылся за шаткой стопкой книг и неожиданно нанёс ответный удар – сферический импульс сжатого воздуха, сорвавший Аллеля с лестницы. Старик с грохотом рухнул на пол.

Используя свободную секунду, Ликише быстро сосредоточился на защите. На скорую руку он сочинил заклинание-барьер, способное оградить его от безумца. Но прошла лишь секунда, как тронутый умом старик снова попытался добраться до Ликише, приготовившись к новому прыжку.

Внезапно все книги, свитки, пожелтевшие листки в библиотеке сорвались с полок и взвились в воздух. Они закрутились в безумный, ревущий вихрь вокруг нападавшего, а затем собрались в гигантскую, пульсирующую спираль, приняв едва уловимый, но чудовищный образ огромной змеи. Бумажная чешуя зашелестела, слепые глаза из корешков уставились на Ликише, и змей из знаний и памяти приготовился к удару.

– Ты хотел змея? Так получи его! – воскликнул Ликише, запуская череду тяжелых фолиантов прямо в правителя.

Книги, словно послушные снаряды, полетели в Аллеля, сбивая его с ног и заваливая грудой бумаги и кожи. Но старик, словно одержимый, пробился сквозь эту груду, выполз на коленях и простёр к внуку дрожащие руки.

– Стой! Стой! – его голос был поломанным, умоляющим.

– Угомонился? – сквозь зубы прошипел Ликише, тяжело дыша, жадно глотая воздух. – Этого ты хотел? Змея? Всё из-за змея? Ты отказался от меня из-за него? Выбросил родного внука за ворота из-за змея?! Редкие нападения на Ириль – тоже из-за змея? Людей довёл до мора, пролил реки крови альхидов! Уничтожил Дом Невест! Нет, ты больше не сарфин. Ты даже не альхид.

– Мне необходимо было действовать! – закричал старик, и в его глазах мелькнуло оправдание. – Иначе Змееносцем стал бы Аморф!

– Аморф не был Змееносцем! Ты знал об этом! Но тебе было мало! Ты всё равно разрушил Ириль, и теперь в твоём грехе тонет Мирида! Никто из вас не стал Змееносцем! Никто! Это была моя судьба! А что было предназначено тебе? Может, быть прислужником сарфина, но никак не вершителем судеб Элиды!

– Но ты обязан мне жизнью! – внезапно выдохнул Аллель, и в его голосе зазвучала тёмная, удушающая благодарность. – Если бы не я, ты бы принял судьбу той беспутницы, что тебя породила! Я спас тебя, заперев обречённую в самые тёмные чертоги дворца, упиваясь её проклятиями в мою сторону! То же самое я хотел повторить с тобой, когда ты получил этого червя! Однако я твой милостивец – дважды даровал тебе жизнь! Ты обязан мне!

«Я спас тебя, заперев обречённую в самые тёмные чертоги дворца, упиваясь её…»

Слова эхом прокатились по библиотеке, будто сами стены, пропитанные болью и предательством, повторили их оглушительным ревом. Это был не просто звук – это был крик всех жертв Аллеля, всех загубленных душ, всех проклятий, что витали в этих стенах.

Воздух стал густым и удушающим, тяжелым от признания, которое переворачивало всё с ног на голову. Ликише почувствовал, как земля уходит из-под ног, не от магии, а от осознания чудовищной правды.

Не думая больше ни о чём, кроме как о бегстве из этого места, пропитанного безумием и болью, он резко развернулся и бросился прочь из библиотеки, оставляя за спиной обезумевшего правителя и груз страшных откровений, которые навсегда изменили его мир.

Опасаясь натворить непоправимое – свернуть тощую шею, на которой болталась безрассудная голова правителя, – Ликише едва помнил, как убрался из того проклятого места, где правда оказалась горше всякой лжи.

Ему, как никогда, захотелось отомстить всем за свои обиды. Спалить дотла всё, что его окружало. Как никогда, ему захотелось повторить историю Аморфа – сделать так, чтобы весь мир познал горечь его сердца.

«Этого не может быть! Это ложь! Злокозненное враньё, вымышленное, чтобы снова отделаться от "второго"! За подобные кощунства святозары должны были казнить правителя! Вынести это дело на суд… Но всё, что случилось, – никому не было дела до одинокой женщины в тёмных чертогах дворца! Значит, я незаконнорожденный. Я не корсей. Я – ничто! Я проклинаю эту семью! Проклинаю эту кровь!»

Ликише бродил по золотой лужайке, не чувствуя ни солнца, ни аромата цветов. Он испытывал нещадные муки от собственных мыслей. Они, словно тени прошлого, рвали его изведённую душу на части.

Теперь-то всё стало более чем ясно! Почему его с такой брезгливостью оттолкнули от себя, причисляя к порождению тьмы, нанося кровавые полосы хлыстом. Бедный парень всегда считал, что причина в старшем брате Лютосе… но, как оказалось, тайна его рождения была сокрыта в тех самых тёмных чертогах, о которых он даже не подозревал.

Он остановился, глядя на свои руки – руки, в которых текла та самая кровь. Кровь обмана, предательства и безумия. И впервые за долгие годы он почувствовал себя не изгоем, а оружием. Оружием, которое вот-вот выстрелит в тех, кто его создал.

«Незаконнорожденный».

Слово жгло изнутри, как раскалённое железо. Калейдоскоп видений – женщины, сидящей на сыром полу в ржавых цепях, – сводил с ума. Казалось, каждая клетка его тела кричала, требовала отмщения. Корсей резким, почти яростным движением стащил с себя разорванный кафтан, швырнув его на землю. Он обнажил грудь, иссечённую кровавыми полосами от когтей правителя.

– Ликише! – послышался сзади тревожный, знакомый голос святозара. – Что с тобой?! Что случилось?!

Но парень не обернулся. Его плечи напряглись, а голова склонилась неестественным образом. Когда он заговорил, его голос был чужим – низким, с хриплой, змеиной шипящей нотой, словно из его горла вырывалась не человеческая речь, а ядовитое предупреждение.

– У-би-рай-те-есь… все… вон! – слова выходили прерывисто, с противным свистом. Его челюсть двигалась странно, а изо рта на мгновение мелькнул раздвоенный язык, бледный и быстрый, как молния. – Не… по-од-хо-ди… ко мне!

Он медленно повернулся к святозару. Его глаза, обычно ясные, теперь были сужены в вертикальные зрачки, полые и блестящие, как у рептилии. В них не было ничего от прежнего Ликише – лишь холодная, древняя ярость и обещание боли. Воздух вокруг него заколебался, наполнившись запахом озона и сухой пустынной пыли.

– Ликише, мальчик мой, – голос Улема дрожал, но в нём не было страха, лишь отчаянная попытка достучаться. – Скажи, дай мне помочь тебе. Кто с тобой это сделал?

Но он уже видел. Охваченный дикой яростью, Ликише преображался на глазах. Его кожа покрылась тёмными, переливающимися чешуйками. Татуировки на его теле в виде древних иероглифов пришли в движение – они стали вращаться по оси, а затем поползли, меняя своё местоположение, слагаясь в новые, зловещие слова и целые предложения на забытом языке. В воздухе запахло серой и озоном, тяжёлым и удушающим.

Прикрыв рукой нос, святозар не отступал. Жуткий, шипящий голос корсея вгонял его в ледяной ужас. Пугала одна мысль: сейчас явится тот, кого страшится вся Элида, и Змееносцу придётся сразиться со святозарами – теми, кого он когда-то считал семьёй.

Улем из последних сил старался успокоить Ликише, но тот уже не слышал его. Трогательный рассказ, выданный самим сарфином, испепелил всё человеческое, что оставалось в наследнике.

Раньше его боль была иной – физической. На тренировках он ломал кости, рвал кожу, не раз разбивал голову, бился до последнего, нещадно убивал врагов. Годами учился не поддаваться эмоциям и стремился сохранять ясный ум в любой ситуации. Но с сердцем бороться Ликише не привык.

Стойкий характер Ликише всегда удивлял не только Улема, но и самого Аморфа. Однако то, что происходило сейчас на его глазах, не шло ни в какое сравнение ни с чем на свете. Это было рождение бури. Падение последней преграды. И святозар, видевший многое, понимал – сейчас решается не просто судьба мальчика, а судьба всего мира.

– Шс-с-с-с-с-с-шс-с-с-шс-с-с! Я слышу её голос! Она зовёт на помощь! – среди шипящих, змеиных звуков прорвался человеческий, полный отчаяния голос Ликише.

Парня бросало во все стороны, будто невидимая сила играла с ним, как с тряпичной куклой. Он бился о землю, содрогался, пытаясь вырваться из невидимых тисков.

– Тёмные чертоги дворца… Она зовёт на помощь! Шс-шс-шс-с-с!

Вдалеке ещё продолжался праздник, звучала музыка и смех, но здесь, на этом укромном краю парка, царила могильная тишина. У выложенной кирпичом тропинки росли белоснежные, почти светящиеся цветы. Где-то вдалеке журчала вода фонтана. Воздух был напоён сладким ароматом молодых медовых деревьев, прославивших Мириду своими пряными яблоками. Это место казалось созданным для тихого счастья, но теперь полное безмолвие вокруг пророчило лишь беду. Казалось, сама природа затаила дыхание в предвкушении ужаса.

– Шс-с-с-шс-с-с-с-с-с-с-с… Я слышу её. – Ликише замер, прислушиваясь к голосу, слышимому лишь ему. Его лицо исказилось от муки. – Прекрати кричать! Немедленно закройся! Почему она так кричит?!

– Ликише, кто кричит? Кто это?! – настойчиво, почти умоляюще, повторял Улем, стараясь пробиться сквозь завесу безумия. – Назови её имя! Дай мне её имя! Имя!

Но Ликише уже не мог терпеть эти пытки. Он не мог вынести эти душераздирающие крики о помощи, которые разрывали его изнутри. Он не понимал, откуда исходит этот дикий, нечеловеческий рёв, но в самой глубине души он знал – это кричала его мать. Он слышал её первый плач, когда он был младенцем, а теперь – этот полный ужаса и боли голос.

Он старался заглушить нестерпимый крик, зажимая уши так сильно, что под ногтями выступила кровь, но всё было безрезультатно. Голоса становились только громче, настойчивее, пронзительнее.

Внезапно его силы иссякли. Он рухнул перед святозаром на колени, его тело содрогалось от рыданий.

– Улем, помоги ей! – воскликнул он, его голос сорвался в надрывном шепоте, полном немыслимой муки. Он схватил святозара за плащ, умоляюще глядя на него залитыми слезами глазами. – Помогите ей! Умоляю!

– Кому? Кому нужна помощь? – голос Улема дрожал, едва вынося происходящее. Его руки, сильные и привыкшие к мечу, теперь с трудом удерживали бьющегося в истерике Ликише. – Кто она? Имя! Назови мне имя!

Но ответа так и не последовало. Нечто другое заставило старого святозара застыть от ужаса. Внезапно всё перед глазами поплыло, закрутилось. Густой, сизый туман, пахнущий озоном и прелыми камнями, сгустился вокруг, заволакивая обоих в леденящую, абсолютно чёрную бездну. Из этой кромешной тьмы, словно из глубины колодца, доносился тот самый женский голос, терзающий Корсея. Улем готов был поклясться, что этот голос был ему знаком. Он слышал его… но где? И, главное, когда ?

Внезапно густой туман расступился, словно разорванный занавес, являя ужасающую картину.

Сырая, промозглая камера. Воздух густой от запаха плесени, мочи и отчаяния. На гнилом полу, в ржавых цепях, сидела юная девушка. Ей вряд ли было больше семнадцати. Её одежда превратилась в лохмотья, сквозь которые проступали синяки и ссадины. Её лицо, бледное и исхудавшее, было искажено гримасой немого ужаса, а бездонные глаза, полные слёз, смотрели в никуда, но её губы беззвучно шептали одно и то же, снова и снова, мольбу, которая так и не была услышана:

«Помогите… Ради всего святого… помогите…»

Улем замер. Ледяная волна узнавания прокатилась по его спине. Он видел её. Много лет назад. Мельком, в толпе придворных, или в свите какой-нибудь знатной дамы… Это было так давно. Но он помнил этот взгляд – полный жизни и надежды, который теперь был уничтожен. Он вспомнил, как ее вели за руки через коридоры цитадели, как преступницу. Закованную в тяжедые цепи… И с животом!

И в этот миг он всё понял. Понял цену власти сарфина. Понял источник ярости Ликише. И понял, что тишина дворца хранила в себе такой ужас, перед которым меркли даже битвы с нечистью.

Кровь засохла на некогда безупречном соттане, превратив священный герб в пародию – шестиконечная звезда с лучами-мечами теперь походила на рану. Эти символы должны были вести воинов света… но привели её сюда. В каменный мешок. К нему. Девушка дёрнулась, и жемчужное ожерелье на запястье брызнуло бледным светом – последний намёк на её принадлежность к ордену. Кулон-люпин качнулся, будто пытаясь вырасти сквозь железо… но магия цепей была сильнее. Они впивались в плоть, оставляя синие узоры, словно руки уже начали разлагаться. Тьма шевельнулась. Сначала огонёк. Один. Как уголь, выпавший из адского камина, а потом – тень, шире и чернее самой ночи. Коссей Гадесис. Его ухмылка расползалась по лицу, будто трещина по стеклу. Каждый стон девушки, каждый её вздох казались ему музыкой."А ведь твои святозары думали, что спасут мир…" – он прошествовал сквозь оцепеневших стражников, его плащ волочился по полу, как шкура содранного зверя. Пальцы с перстнями вцепились в прутья клетки.– Но мир – это я."

И началось.

– Не приходи ко мне! – воскликнула узница, пытаясь укрыться от безжалостного тирана. – Прочь отсюда! Уйходи! Прочь отсюда!

Гадесис прижал ладонь к прутьям клетки, и металл застонал, как живой. Его голос струился медовой ядовитостью, каждое слово – укол в самое сердце:

– Ты лжешь себе, милая. Я помню, как твои пальцы впивались в мои плечи… как ты шептала 'Гадес' не молитвой, а стоном…– Девушка плюнула. Слюна с кровью брызнула на его расшитый золотом тунику – Твой отец сдохнет в канаве, как пёс. А ты… ты будешь смотреть! Смотреть как мучаються посеняя надежда на…Ты же знаешь о чем я?! Я предлагал тебе трон! Будь ты моей женой – твой род процветал бы тысячу лет! Но ты выбрала этот… герб на тряпке.

Он рванул цепь, и кулон-люпин разлетелся на осколки. Где-то в темноте заскрипел механизм. На потолке открылся люк, и оттуда медленно спустилось нечто – стеклянный шар с клубящимся внутри чёрным дымом.

– Это такая у тебя любовь? – голос, сорвавшийся с губ девушки, был низким и страшным, полным леденящего презрения. – Грязно взять беременную женщину? Запереть её, обречь на мучения?!

Ее слова повисли в тяжёлом воздухе, смешиваясь с беззвучными криками призрака. Внезапно из тумана, будто в ответ, прорвался другой голос – молодой, надменный, полный ярости и отрицания. Будто голос самого Аллеля:

– Ты лжешь! Ты не могла быть… – но голос оборвался, захлебнувшись собственной ложью.

– Ты чудовище!

.– Умоляй. Сейчас. И я остановлю эти мучения, остановлю казнь твоего отца!

Но девушка лишь прошептала: – Падальщик…Губитель душь!

– Но почему?

Темница содрогалась от их слов, будто стены впитывали яд каждого обвинения. Гадесис захохотал, и звук этот был похож на треск ломающихся костей.

– Ты носила в себе дитя, как простая крестьянка! От кого? Где твой священный Офиус, когда твоё чрево распухало от греха? Язычники! Вы все язычники! Благо мы вовремя остановили эту ересь, но и этого мне хватило…

– Опоздали! Мы провели ритуал и все свершилось!

Девушка вдруг улыбнулась кровавой улыбкой.

– А ребёнок… не твой. Ты сделал это ради власти! Ты осквернил моё тело, но зачать так и не смог! Это не твоё дитя, а Его.

Тишина. Гадесис отпрянул, будто его ударили кинжалом.

– Врёшь…это дитя мой и…

– Этот дитя вырастит и станет бичом твоего мира! Ты поплатишься за свои грехи!

В её глазах горело нечто страшнее ненависти – торжество. Гадесис взревел. Цепи лопнули. Он схватил девушку за горло, но… На её шее проступили чешуйчатые узоры – знак Офиуса.

– Прикоснись ещё раз – и твоя душа сгорит ещё до смерти…, – сквозь боль прошептала она.

Гадесис обводил её фигуру взглядом, словно вытравливая каждое слово кислотой в её душе. Его голос капал ядом сладострастия, смешанного с горечью отверженности, протянул руку, коснулся её запястья, стирая грязные белила, обнажая живую кожу под ними – будто сдирал покровы с её лжи.

– Ты отреклась от солнц Элл и Эрр… заменила их холодным светом чужих звёзд. Обелила себя, как труп, – но разве мёртвые стонут так сладко? Орден взял твою невинность, но выбросил тебя, как испорченную жертву. Где теперь твои святые? Где твой Офиус? Они видят – и молчат. Ты моя искусительница. как в раю… Так и в аду. Мы станем парой проклятых – королём и королевой грешников. Разве не прекрасно? Соглашайся, молю! —т Его губы коснулись её уха, шепча последние слова. – Твой новый храм – мои объятия. Твоя новая молитва – твой стон. А твой единственный бог… отныне я.

– Бывает так, что не все происходящее завист от тебя. Ты чист, весь в золоте, не можешь заставить меня быть твоей избранницей в грязных целях, а я связала свою судьбу с судьбаносным, и моя душа не запятнана грехом. Пусть твою дущу унесет колестница Безликой богини, а моя найдет утишения в Синих Водах.

Слова узницы по-настоящему пугали Гадеса. Попасть в упряжку после смерти и нести на себе колесницу Безликой – удел истинных грешников. Пополнить ряд среди воров и убийц, обманщиков и врунов, которых погоняют ударами тысячи плетей, – самое страшное проклятие и страх любого, кто усомниться в справедливости богов. Гадес впился пальцами в прутья, его судорожная ухмылка обнажила зубы, будто клыки загнанного зверя.

– Любовь моя, ты пахнешь тюрьмой, а не жасмином, – шипел он. – Но я могу вернуть тебе всё: вмссон, ванны с лепестками, даже… твоих сестёр. Они ведь тоже тоскуют по тебе, правда?Его голос дрогнул на лживой ноте от чего она подняла на него глаза…Потускневшие от страданий, вдруг вспыхнули знакомым ему холодным огнём – тем самым, что когда-то сводил его с ума.

– Ты ошибся дважды, Во-первых сестры Данов не плачут. Они готовятся. А во-вторых…– она резко дёрнула головой, и кулон-люпин на её шее раскрылся.– Предавший кровь – своей кровью сгинет…

– Ах, ты…– обозлился коссей, он с яростью влетел в клеть хватая девушку за руки…

Этого хватило, чтобы оба очевидца видения вняли суть увиденного. Калейдоскоп прошлого резко исчез, и перед глазами снова расстелился парк с дурманящим запахом мёда и пряностей, сменив удушливую сырость темницы.

Улем стоял, ошеломлённый, пытаясь перевести дух. Его ум лихорадочно работал. «Эта девушка! Я её помню! Это же пропавшая девушка из Дома Невест! Она из рода альхидского! И что она имела в виду, когда говорила о… беременности? Если предположить… Тогда выходит, он не сын Фрийи Диодон? Тогда это может значить, что Ликише – Змееносец по наследству и сарфин по праву! Он божественное дитя! Однако кто же второй?»

Мысли неслись вихрем, и Улем, как никогда, чувствовал, что близок к истине. Он обернулся к Ликише, в глазах которого всё ещё бушевала буря из боли, гнева и шока от увиденного.

Улем хотел задать пару… нет, много вопросов. «Во-первых, почему он никогда не говорил мне о своей способности видеть прошлое? Святозар не исключил, что его друг – медиум и разговаривает с мёртвыми! Ликише может призвать душу как свидетеля на суд! Если это так, то он… он единственный, кто остался в живых из рода Данов. Последний маг, способный призвать мёртвую душу из того света и потребовать ответ».