Водяна

Во дворе, озираясь по сторонам, стоял пожилой мужчина, по виду деревенский: высокий, сутуловатый, в выцветшей телогрейке и резиновых сапогах по колено.

– Кто там? – спросила она из-за закрытой двери. Старалась звучать уверенно, но получилось скорее смешно: будто маленькая девочка, запертая дома родителями.

– Добрый вечерок, хозяйка! – хрипловато отозвался он, сделав шаг к крыльцу. – Степаныч я, с того края. – Он махнул в ту сторону деревни, где оставалось с пару десятков обжитых домов и, по всей видимости, продолжалась какая-никакая социальная активность. – Меня Васса Петровна прислала. С домом помочь.

Голос у него был глуховатый, словно припорошенный пеплом.

Анна откинула крюк на двери и вышла на крыльцо, кутаясь в бабкину куртку. С обеда разыгрался ветер, на улице стало совсем неуютно.

Мужчина был немолод, но выглядел крепким. Обветренное лицо покрывали глубокие морщины; светло-серые, почти бесцветные глаза смотрели сквозь Анну, словно он опасался пересечься с ней взглядом. Она внутренне поёжилась: люди с такими глазами её всегда пугали.

– Павел Степаныч я, – снова представился он, не протягивая руки. – Двор поправить, окна раскрыть.

Не дожидаясь ответа, он снял с плеча потрёпанную холщовую торбу, достал оттуда топор и лом.

Не успела Анна хоть что-то сказать, как Степаныч уже подошёл к первому заколоченному окну.

– Вам… может, чаю сделать? – робко предложила она.

Мужчина мотнул головой, поддевая ломиком доску. Гвозди гнусно заскрипели, неохотно выходя из рассохшейся рамы.

Работал он молча, методично, лишь изредка сплевывая в сторону. Анна наблюдала, как одна за другой доски падают в заросшую траву, и в дом вливается приглушённый свет.

Когда он взялся за дверь, она не выдержала:

– Скажите, вы… вы знали мою бабушку?

Степаныч замер на мгновение, потом резко, с силой дёрнул дверь. Та открылась, визжа несмазанными петлями.

– Знавал, а как же, – буркнул он. – Все её знали.

Он проверил дверные навесы, обстучал косяк, затем достал из кармана маленькую бутылочку с маслом и смазал петли. Потом потребовал навесной замок, осмотрел, после чего щедро прокапал маслом и его.

– Сейчас… – Анна полезла в сумку за деньгами. – Сколько я вам должна?

Степаныч резко отпрянул, будто она протянула ему не купюры, а раскалённый уголь.

– Не надо ничего мне, – пробурчал он. – За это авансом давно заплачено, а я долги старые отрабатываю.

Анна замерла с деньгами в руке.

– Какие долги?

Мужчина отвернулся, убирая инструменты.

– В пятьдесят восьмом году отец мой Марье должен остался. В девяносто девятом – я. – Он резко поднял на Анну выцветшие глаза. – Теперь мы в расчёте.

Он повернулся и зашагал к калитке, даже не попрощавшись.

– Спасибо! – крикнула ему вдогонку Анна.

Степаныч лишь махнул рукой, будто отгоняя муху.

– На днях зайду, скошу тут всё, – кивнул он на заросший травой двор.

У самой калитки внезапно остановился.

– Дом ладно, жить-то где-то надо, а вот в погреб не ходите. Там… – он сглотнул, – там её вещи. Ленкины. Шуметь будет.

– Почему… шуметь? – оторопело спросила Анна.

– Потому что дети… – голос его дрогнул, – они не понимают, что умерли. Играть хотят.

Громко хлопнула калитка. Степаныч ушёл. Вокруг стало тихо-тихо.

Анна долго стояла на крыльце, глядя на безжизненную улицу. Этот мужчина очень сильно боялся. Боялся её, этого дома, своих «долгов» бабке. Всё, что он сейчас сделал, не имело никакого отношения к добрососедству – он просто отбыл какую-то странную повинность.

В раскрытые окна потянуло сыростью. Анна вздрогнула – пахло болотом и мокрой шерстью. До сумерек оставалось часа два.

Она натаскала несколько вёдер воды из старого колодца, поставила греться «на газ» пятилитровую кастрюлю и закопченный чайник. Воды, чтоб вымыть полы, замочить мелкую постирушку и обмыться самой, должно было хватить.

Пока закипал чайник, присела передохнуть. Зачерпнула кружкой из ведра, сделала глоток. От ледяной воды заломило зубы – но какой же вкусной она была! Никакая дорогущая минералка из самых лучших термальных источников не сравнится с водой из бабкиного колодца. Она у них всегда была самая чистая, сладковатая, мягкая, и волосы после мытья струились как шёлк, и кожа светилась сама по себе, без дорогущих кремов. Разве у водяниц могла быть иная вода?

Ветер стукнул о стену не закреплёнными ставнями, и Анна очнулась. Вскочила с лавки, затравленно озираясь. Все эти мысли про воду, про водяниц, про общность с бабкой и всей их странной женской семьёй, в которой мужчины водились ровно до первых шагов зачатых от них младенцев, были не её. Она не хотела упиваться водой Заболотья, не хотела здесь жить и точно никогда не мечтала сюда вернуться, оставив больного мужа без поддержки. Ей не оставили выбора – но вот лезть в свою голову она никому не позволит!

Её место было там, в городе, рядом с Максом, который боролся с болезнью и ждал её… А она могла спасти его, только оставаясь здесь, без надежды вернуться. Это был гиблый замкнутый круг, где причина и следствие сплелись в уроборос.

Анна выбежала на крыльцо, втянула ртом влажный воздух. Вдох – выдох, вдох – выдох. Бежать было некуда, кругом – только бескрайняя топь, да древний лес, да спящий под дёрном торф. Но и оставаться здесь – значило принять правила игры, в которую она не соглашалась играть. Понимая всё это, она чётко осознавала и то, что уже приняла все навязанные ей условия. Прямо сейчас она стояла в тупике, упёршись лбом в основательную кладку безнадёги.

Под ногой что-то хрустнуло. Анна машинально посмотрела вниз. На досках крыльца лежал маленький ржавый ключ, тот самый, что должен был храниться в жестяной баночке возле погреба. Как он тут оказался? Выпал из кармана нежданного гостя, или же неслучайный гость намеренно его здесь оставил?

Деревенские интриги выходили на новый уровень. Интересно, были ли у Вассы долги перед бабкой?

Анна вздохнула, осторожно подняла ключ, сунула в карман куртки и пошла в дом. Вода уже закипала, а у неё оставалась неубранной комната тётки.

Глава 5. Не верь Васе

А вот там убираться как раз-таки и не пришлось.

Разбухшая дверь с третьего толчка плечом недовольно крякнула и медленно, с противным шорохом, открылась. Анна замерла на пороге, ощущая неприятный холодок под ложечкой.

Комната была пуста.

Не просто пуста – вычищена до последней пылинки, будто неизвестный уборщик тщательно отполировал каждый угол. Пол блестел, как может блестеть только недавно выскобленный с дресвой, натёртый голиком и вымытый в трёх водах деревенский пол. В углу валялась смятая, ещё сыроватая тряпка, отдающая слегка земляным запахом зольного щёлока.

Так, ну и кто же тут похозяйничал накануне? Васса? Или очередной деревенский «волонтёр», задолжавший Марье? Или… всё-таки Вассе задолжавший?

Анна медленно переступила порог.

Мебель отсутствовала напрочь, будто и не было её здесь никогда, и только на половицах возле глухой стены остались четыре потёртых прямоугольника – следы от кроватных ножек. Краска на них по контуру была выдавлена к наружным краям, будто тот, кто спал на этой кровати, годами ворочался и метался в кошмарах, скрипя пружинами.