Кодекс двух лун

Сколько я себя помнила, все это говорили. Мне это действовало на нервы и бременем ложилось на плечи. Внутри меня вскипело раздражение.

– Будущее всего королевства зависит от того, что меня отдадут богам в двадцатый день рождения?

Ее и без того тонкие губы почти исчезли.

– Наше королевство процветало задолго до моего рождения и процветает по сей день. Так в чем же состоит моя великая миссия перед богами?

Жрица занесла руку, и я резко втянула воздух. Она не раз отвешивала мне пощечины, но сейчас болезненного удара не последовало.

Хогард двигался так быстро, что я даже не заметила, как он бросился из угла. Но теперь он держал запястье Талании.

– Уберите пальцы с подбородка Избранной. Сейчас же.

Выпучив глаза, жрица уставилась на Хогарда.

– Как ты смеешь ко мне прикасаться?

– А как вы смеете тронуть хоть пальцем Дитя Рассвета? – Он сердито смотрел на жрицу, на его челюсти играли желваки. – Наверное, я неясно выразился. Уберите руки от леди Мириам, или я буду действовать, как полагается при попытке причинить вред Избранной. И уверяю вас, тогда мое прикосновение к вам станет наименьшей вашей заботой.

Наверное, я перестала дышать, глядя на них. Никто никогда не вмешивался, когда жрица поднимала на меня руку. Дафна не могла. Если бы она вмешалась, ее ждало бы еще худшее наказание, и я никогда не ожидала и не желала от нее помощи. Эрик всегда бездействовал, чувствуя себя заложником ситуации. Даже Джэку никогда не хватало смелости. Обычно он находил способ не допустить обострения ситуации. Но все равно меня не раз били в его присутствии, и он ничего не мог поделать.

Зато Хогард стоял между нами, явно готовый исполнить свои угрозы. И хотя я знала, что потом мы поплатимся за это, мне захотелось вскочить и обнять его. И не только потому, что он защитил меня. Но и потому, что видеть, как обычное самодовольство на лице жрицы сменяется потрясением, как у нее отвисает челюсть, а щеки покрываются красными пятнами, было почти так же приятно, как швырнуть ей в лицо книгу.

Дрожа от гнева, она выпустила мой подбородок, и я откинулась назад. Хогард отпустил ее запястье, но не отошел. Жрица положила руки на колени ладонями вниз, ее грудь вздымалась и опадала под платьем.

Она повернулась ко мне.

– Тот факт, что ты вообще произносишь такое, показывает, что ты не испытываешь ни малейшего уважения к оказанной тебе чести. Но когда ты отправишься к богам, с тобой там будут обращаться с таким же почтением, какое ты выказала сегодня. Урок окончен, – объявила она и встала. – До ритуала Великого Обновления осталось меньше месяца, и у меня очень много дел. Я не имею лишнего времени, чтобы тратить его на таких недостойных, как ты.

Заметив, как прищурился Хогард, я встала, положила книгу на табурет и обратилась к нему, прежде чем он что-нибудь сказал:

– Я готова вернуться в свои покои. – Я кивнула жрице. – Доброго дня.

Она не ответила, и я направилась к двери, с облегчением увидев, что Хогард идет за мной.

Мы шли по коридору, и тишина между нами была не неловкой, а…новой. Напряженной, но иной.

– Тебе не следовало этого делать, – голос мой прозвучал тише, чем ожидалось.

– А что мне следовало делать, леди Мириам? – с вызовом спросил он.

Я остановилась и развернулась лицом к нему. В его ореховых глазах не осталось и следа озорных искр, только глубокая серьёзность.

– Смотреть, как она причиняет боль Избранной богов? – избранной богов… Эти слова звучали странно на его устах. Не как догма жрицы, а… как констатация факта, который он решил защищать. Не символ, а меня. Мириам. – Я никогда не буду стоять и смотреть, как кто-то бьет тебя или кого-то еще без веской на то причины, просто потому, что может так делать, – выпалил он.

Я не нашлась, что ответить. Никто не видел во мне просто человека. Только сосуд, наследницу, будущее королевства. А он… он увидел жертву несправедливости и встал на ее защиту. Это было ошеломляюще. Страшно – из-за последствий, которые неминуемо грянут. Но и… невероятно тепло. Впервые за долгое время что-то внутри меня, сжатое в тисках долга и страха, дрогнуло и потянулось к этому теплу.

Я развернулась, продолжая путь, и молчание теперь было наполнено этим немым вопросом и тихим, тревожным, но упрямым теплом солидарности.

– Я изо всех сил старалась не бросить в неё эту книгу.

– Хотелось бы, чтобы бросила.

Я чуть не рассмеялась.

– Если бы бросила, она бы нажаловалась на меня. Наверное, на тебя точно нажалуется.

– Герцогу? Ну и пусть. – Он пожал плечами. – Не могу представить, чтобы он был доволен таким обращением с Избранной.

Я фыркнула.

– Ты не знаешь герцога.

– Ты о чем?

– Может, он даже одобрит ее действия, – ответила я. – Они оба теряют контроль, если что-то выводит их из себя.

– Он тебя бьет? – не успокаивался Хогард. – Вот что она имела в виду, когда говорила, что ты соскучилась по палке?

Он схватил меня за руку и развернул лицом к себе.

– Он бьет тебя палкой?

От изумления и гнева в этих золотистых глазах мне стало нехорошо. О боги! Поняв, что я сейчас практически призналась, я ощутила, как кровь отхлынула от моего лица и быстро прилила обратно. Я дернула руку, и он отпустил. Талания это одно. Но если Хогард попытается вступиться за меня перед герцогом – его ждёт ужасная участь, и я никогда не прощу себе этого.

– Я этого не сказала.

Он смотрел на меня немигающим взглядом.

– А что ты говорила?

– Т-только то, что герцог скорее накажет тебя, чем жрицу.

Хогард внимательно изучал моё лицо.

– Тогда я неправильно тебя понял.

Я с облегчением кивнула.

– Я просто не хочу, чтобы у тебя были неприятности.

– А у тебя?

– Со мной всё будет хорошо, – быстро ответила я и пошла дальше. Проходящие мимо слуги бросали на нас взгляды, – а тебя ждёт…

– Меня ничего не ждёт, – сказал он, но я в этом не была уверена. – Она всегда такая?

– Да, – вздохнула я.

– Эта жрица…– он помолчал, и я оглянулась на него. – Настоящая сука. Я редко такое говорю, но сейчас подходящий момент.

Меня душил смех, и я отвернулась.

– Однажды я сказала ей это прямо в лицо.

– Это вызывает восхищение. Хотел бы я быть тому свидетелем.

От этих слов я чуть не бросилась на него и не обняла. Конечно, я этого не сделала, потому что это было бы в высшей степени неподобающе. Поэтому я только сдержанно кивнула.

– Почему она так жестока к тебе?

Я пожала плечами.

– Думаю из-за того, что она не вполне довольна моими стараниями быть Избранной.

– А какие старания ты должна прилагать?

– В том-то и дело. Я понятия не имею.

Я остановилась в узком коротком коридоре и подошла к окну, выходящему во двор.

– Мне кажется, возложенная на тебя честь приносит очень мало выгод. Тебе нельзя носить другую одежду, кроме этой или выходить с территории замка. Для тебя даже не стало сюрпризом, когда жрица собралась тебя ударить. Это заставило меня думать, что пощечины – обычное дело. – Он сдвинул темные брови. – Тебе нельзя разговаривать с большинством людей, и большинству нельзя говорить с тобой. Ты изрядную часть дня сидишь взаперти в комнате, твоя свобода ограничена. Все права, которые есть у других, для тебя под запретом – это награды, которые, похоже, невозможно заслужить.

Я открыла рот, но не знала, что сказать. Он перечислил все, что я не имела, и сделал это так до боли ясно. Я отвернулась.

– Возможно, поэтому я не горю энтузиазмом, находясь здесь и ожидая своей участи.

Я не стала говорить, что меня всё чаще посещают мысли о том, каково это – жить вне замка, быть свободной, самостоятельно принимать решения и… любить.

– Она доложит на тебя герцогу? – спросил он чуть погодя.

Мне сдавило грудь. Я повернула к нему голову. Хогард смотрел в окно.

– Почему ты спрашиваешь?

– Доложит? – спросил он еще раз.

– Не знаю, – ответила я. Ложь слишком легко сорвалась с моих губ. Жрица, скорее всего, отправилась прямиком к герцогу. – Она слишком занята подготовкой к ритуалу.

Как должен быть занят и герцог. Поэтому мне может повезти и у меня будет хотя бы отсрочка до того, как он неизбежно меня позовет. Надеюсь, это означает, что и Хогарду повезет. Если его отстранят от должности, то вряд ли я когда-нибудь снова его увижу.

Я удивилась чувству печали, посетившей меня при этой мысли. Вдруг навалилась усталость и мне захотелось побыть одной.

– Не будем задерживаться, в замке сейчас слишком многолюдно, – сказала я и направилась к своим покоям.

– Как будет угодно, – не стал спорить Хогард.

Глава 9.

Солнечные лучи, пробивающиеся сквозь высокие стеклянные купола атриума, были обманчиво теплыми. Они ложились на мраморный пол узорами, играли в листве экзотических растений, стоящих в кадках вдоль стен, и пытались убедить меня, что сегодня – просто день. Обычный день. А не день после того, как я навлекла на себя гнев Талании и, вероятно, герцога, а Хогард рискнул всем ради… ради чего? Ради меня? Мысли о нем, о его ореховых глазах, полных решимости, заставили мое сердце странно сжаться.

Я сидела за маленьким столиком из светлого дерева, напротив Дафны. Между нами – тарелка с аккуратными треугольниками сэндвичей (ветчина, сыр, тонкие ломтики яблока – маленькая роскошь, которую Дафна умудрялась для меня добывать) и два фарфоровых чайника: один с черным чаем, другой – с мятным для меня. Запах мяты обычно успокаивал, но сегодня он казался просто запахом. Я взяла сэндвич, стараясь не смотреть на Хогарда, стоявшего в тени колонны в десяти шагах. Его присутствие сегодня не давило, а скорее… наблюдало. Как страж, а не тюремщик.

Дафна, ловя мой взгляд, тихонько пихнула ко мне тарелку.

– Ешь, – прошептала она, ее карие глаза были полны беспокойства, которое она тщательно скрывала под маской обыденности. – Ты почти не ужинала.

Она знала. Конечно, знала. Она всегда знала, когда что-то было не так. Я откусила маленький кусочек. Хлеб казался ватой во рту.

Мы сидели в редкой, хрупкой тишине атриума. Сюда иногда заглядывали придворные или младшие жрецы, но обычно утром было пустынно. Это был наш островок почти-нормальности.

Легкий смех, шелест шелковых юбок – и к нашему столику, словно две яркие птички, подсели леди Элоиза и леди Беатрис. Дочки какого-то барона, вечные сплетницы и охотницы за новостями, чье присутствие в замке было скорее данью положению их отца, чем чему-то значимому. Их нарядные платья – лимонное и нежно-розовое – резко контрастировали с моим цвета слоновой кости платьем Избранной и простой одеждой Дафны.

– Спрячьте меня! – драматично прошептала Элоиза, плюхаясь на стул и прикрывая лицо веером. – Если матушка узнает, что я съела весь поднос песочного печенья, предназначенный для приема герцогини… Меня сошлют в монастырь! Или, что хуже, заставят вышивать гербовые подушечки до старости!

– А я ей помогала! – призналась Беатрис с набитым ртом (она уже прихватила один из наших сэндвичей). – Оно было таким хрустящим! И с малиновым джемом! Сопротивляться было невозможно!

Дафна улыбнулась и немедленно подлила им чаю – черного, крепкого, как их совесть.

Я смотрела в свою чашку с мятным чаем, стараясь изображать вежливую отстраненность. Наверное, я представляла собой картину благовоспитанности и безмятежности. Или меня можно было принять за статую. Внешне я казалась спокойной, но внутри представляла собой измученный комок нервов. Отчасти это из-за недосыпа прошлой ночью – ну, если честно, несколько ночей. А отчасти потому, что мне непременно поставят в вину присутствие Элоизы и Беатрис. Ведь мне не следует здесь находиться. Точнее, не следует здесь сидеть, поскольку леди расположились за тем же столом, что и я с Дафной. Ситуацию легко можно истолковать таким образом, будто я общаюсь с ними, а это строжайше запрещено жрецами. По их словам, Избранная не должна вступать в праздные светские беседы. Мое общение должно быть ограничено жрецами, наставниками, герцогом с герцогиней и необходимыми слугами под строгим надзором. Дафна была моей единственной лазейкой в мир человеческого тепла, и то тайной. Мои прогулки всегда хорошо планировались по времени, чтобы кроме меня в помещении никого не было, особенно если я ходила в атриум.

В глубине души я знала, почему не ушла из атриума, как следовало сделать и как ожидала от меня Дафна. Я поняла, почему рискую нарушить запреты – ради того, чтобы хоть на несколько минут почувствовать себя обычной девушкой, человеком, а не "Благословенным Дитём Рассвета, Избранной Богов и Надеждой Всея Галактики"… От этого меня уже слегка подташнивает. Но Элоиза и Беатрис источают такую непосредственность и лёгкость, которой я слегка завидую. Их мелкие грешки были такими… человечными. Такими далекими от моих "великих предначертаний". Я ловила каждое слово, как глоток свободы.

– Герцогиня все равно не заметит, – успокоила Дафна. – Она же на диете "Воздух и Святая Вода", по слухам. Главное – чтобы пекарь не заложил. А он у вас в кармане?

– Мы ему носовой платочек с монограммой отца подарили! – бодро отрапортовала Элоиза. – Шелковый! Думаю, это гарантирует его вечную лояльность и молчание. Или хотя бы до следующего подноса печенья.

Я закатила глаза, но улыбалась.

Поток сплетен понесся дальше: о том, как фрейлина герцогини умудрилась пришить себя к портьере во время примерки (потребовались ножницы и три крепких лакея), о том, как молодой граф Брендон пытался ухаживать за садовником, приняв его за переодетую даму ("У него такие нежные черты лица…"), и о новом увлечении двора – карамельных единорогах.

– Они божественны! – взвизгнула Беатрис, хлопая в ладоши. – Кондитер "Сладкий Рог" делает! Из карамели, с золотой пылью на роге и изюминками вместо глаз! У меня уже три штуки на комоде живут. Жалко есть!

– А у меня пять! – похвасталась Элоиза. – Папа сказал, что у меня вырастет рог из карамели на лбу, если не остановлюсь. Но я не верю!

– А мы с Мириам… – Дафна начала с энтузиазмом и вдруг замолчала, широко раскрыв глаза. Она поймала мой предупредительный взгляд. "Молчи!" – телеграфировала я ей мысленно. Наше тайное паломничество в кондитерскую "Сладкий Рог" во время последней вылазки в город должно было оставаться тайной! Мы тогда наелись карамельных единорогов до состояния сахарной комы и чуть не опоздали на вечернюю молитву, едва успев вытереть липкие рты.

Но Элоиза уже навострила уши.

– "Мы с Мириам"? – переспросила она, наклоняясь к Дафне с хищным любопытством аристократки, учуявшей пикантную тайну. – Неужели Избранная тоже баловалась карамельными единорожками? Где же она их брала? Здесь, в замке? Или… – ее глаза сузились, – …в городе?

Паника Дафны была шедевром мимики. Она открывала и закрывала рот, как рыба на берегу, ее глаза метались от меня к Элоизе и обратно. Она выглядела так, будто пыталась вспомнить молитву о спасении души, но помнила только рецепт песочного теста.

– В… в замке! – выпалила она наконец. – Конечно, в замке! Я… э-э-э… специально заказывала! Для… для поддержания духа Избранной! Да! Священная карамель! Для… для медитаций! – Она кивнула так энергично, что чуть не сбила чайник.

Беатрис захихикала. Элоиза подняла изящную бровь.

– Медитации на карамельных единорогах? – Она медленно обвела взглядом мое строгое с воротником под самый подбородок платье, потом вернулась к моему (надеюсь) непроницаемому лицу. – Интересная практика. И… продуктивная? Выглядите вы бодро.

Я чувствовала, как предательская теплота разливается по щекам. Внутри меня бушевал ураган: часть мозга кричала "ПОМОГИТЕ!", другая – "ЭТО ЖЕ СМЕШНО ДО УПАДУ!", а третья лихорадочно искала выход.

Хогард в тени колонны стоял, как изваяние, но я видела, как его плечи слегка подрагивают. Предатель. Он тоже еле сдерживает смех!

– О, это древняя… э-э… лунная техника! – услышала я свой голос, звучавший подозрительно громко и высоко. Я понятия не имела, что говорю. – Концентрация на… на хрупкости сахарной формы! На бренности бытия! И… на золотой пыли, символизирующей… э-э… божественную милость! – Я сделала паузу, чувствуя себя полной идиоткой. Дафна смотрела на меня с благоговейным ужасом. – Очень… просветляющая практика. Особенно после третьего единорога. Ты как бы… растворяешься в сахаре. Вместе с проблемами.

Наступила тишина. Дафна издала звук, похожий на писк мыши, попавшей под пресс. Беатрис замерла с полуразгрызенным сэндвичем у рта. Элоиза смотрела на меня так, будто я только что объявила о планах танцевать голой при лунном свете с теми самыми карамельными единорогами.

Потом Элоиза медленно, очень медленно улыбнулась. Широко. Так, что стали видны все зубки.

– "Растворяешься в сахаре вместе с проблемами", – повторила она, явно наслаждаясь каждой секундой моего позора. – Божественно. Просто… божественно. Я ОБЯЗАТЕЛЬНО попробую эту… э-э… лунную технику. Папе будет так интересно узнать о новых духовных практиках Избранной. Особенно о части про "после третьего единорога". – Она подмигнула. Беатрис захихикала снова.

Дафна выглядела так, будто готова была провалиться сквозь мраморный пол. Я сидела, мечтая, чтобы фонтан, шуршащий брызгами воды неподалеку, внезапно извергнул меня в небытие. Хогард кашлянул – на этот раз явно прикрывая смех.

– Нам пора! – объявила Элоиза, вставая с грацией кошки, нашедшей горшок со сливками. – Уроки арфы. Или медитации. Кто их разберет? Доброго дня, Избранная! Успехов в… растворении проблем! – Они ушли, их смех, как колокольчики зла, звенел под сводами атриума.

Как только они скрылись, Дафна схватилась за голову.

– Лунная техника?! Бренность бытия?! МИРА! Ты с ума сошла?! Теперь она точно расскажет ВСЕМ, что Избранная объедается карамелью и несёт околесицу о просветлении через сахарную кому! Нас с тобой сожгут на костре из кондитерских книг! Или заставят чистить золотую пыль с котлов в "Сладком Роге" до скончания века!

Я уткнулась лицом в руки, но не могла сдержать смеха. Он прорывался сквозь пальцы – истеричный, нервный, но такой искренний.

– А что я должна была сказать, Даф?! Что мы тайком сбегали в город, как две школьницы, и нажрались сладкого до потери пульса?! "Священная карамель" звучала лучше!

– Звучало как диагноз! – застонала Дафна, но и она начала смеяться. – "Растворяешься в сахаре вместе с проблемами"… Ох, Мира, это гениально! Это надо выгравировать на твоём будущем саркофаге из карамели!

Мы хохотали, пока слезы не потекли по щекам, отпуская напряжение вчерашнего дня и сегодняшнего позора. Хогард подошёл, его лицо было бесстрастным, но карие, словно топлёная карамель глаза смеялись.

– Я доложу, что леди Элоиза проявляет нездоровый интерес к… э-э… кондитерским изделиям мистического свойства, – сказал он мертвым тоном. – Возможно, ей тоже требуется… просветление? Через чистку котлов в прачечной?

Это добило нас. Мы с Дафной просто завыли от смеха, держась за животы. Солнечный атриум наполнился нашим дурацким, очищающим хохотом. Да, Элоиза наверняка разнесет эту историю по всему замку. Да, Талания, когда узнает (а она узнает), устроит мне адскую лекцию о "достоинстве Избранной" и, возможно, лишит сладкого на месяц. Герцогиня поднимет бровь в немом вопросе. А герцог…  В этот момент, смеясь до слез с Дафной и видя едва сдерживаемую усмешку Хогарда, мне было плевать.

Затишье перед бурей? Пусть так. Но это затишье мы провели, создав эпическую "Сахарную Скандалу". И если уж меня ждет буря за "лунные техники растворения", то пусть она приходит. Я встречу ее с липкими пальцами и идиотской улыбкой. И, возможно, спрятанным в рукаве карамельным единорогом – на черный день. Или для моментального растворения особо крупных проблем. Главное – не давать Дафне говорить. Никогда.

Наш смех, наконец, начал стихать, оставляя после себя приятную пустоту в голове и легкую боль в животе. Дафна, вытирая слезы, вздохнула:

– Ну все. Теперь я официально "просветленная" сахаром. Готова к нирване, или как там… раствориться. Главное – без проблем.

– Главное – чтобы Талания не решила, что "лунная техника" – это новая обязательная практика, – фыркнула я, ловя остаточную икру. – Представь: все жрицы жуют карамельных единорогов во время молитв. Священное чавканье.

Хогард, чья едва уловимая улыбка окончательно растаяла, как те самые единороги на солнце, мягко напомнил:

– Леди Мириам, пора возвращаться в покои. Хранитель Эрик должен сменить меня.

Я кивнула и мы лениво собрали остатки нашего "просветляющего" пикника. Солнце все так же щедро лилось сквозь купол, фонтан все так же журчал, но беззаботность утра, хоть и исковерканная Элоизой, всё ещё витала в воздухе. Мы болтали о гвардейце, с которым у Дафны роман ("и у которого руки, знающие толк не только в оружии, но и в…ну, вы понимаете!" ), и о том, как бы нам выманить у повара рецепт тех самых песочных печений, что схомячили девушки.

– Может, тоже подарим ему носовой платок? – предложила я. – Только с вышитыми карамельными единорогами. Для солидарности.

– Гениально! – засмеялась Дафна. – "Священная кондитерская взятка"!

Мы уже подходили к арке, ведущей в наше крыло, когда тишину атриума разрезал резкий, металлический скрип сапог по мрамору. Не один, а несколько пар. Быстро, четко, не оставляя сомнений в цели.

Из тени колонн вышла небольшая группа. Двое стражников в полной парадной форме – латы блестели холодно, лица были бесстрастны. Во главе – старший паж герцога, мальчик лет тринадцати с таким надменным выражением лица, будто он лично управлял солнечной системой. Он нес маленький, но зловещий серебряный свиток с печатью герцога – черный ворон, сжимающий ключ. Я слишком хорошо знала, что это значит. Это так похоже на герцога – высокомерная официальность приглашения на неофициальную встречу…

Весь наш остаточный смех замер в горле, превратившись в ледяной ком. Дафна инстинктивно шагнула ко мне ближе. Хогард мгновенно переместился, встав чуть впереди и слева, его поза из расслабленной наблюдательности сменилась на готовность к щиту. Весь его вид кричал: "Щит".

Паж остановился перед нами, его высокомерный взгляд скользнул по Дафне, задержался на мне и, кажется, чуть смягчился от легкого пренебрежения – как к не особо важной, но обязательной детали пейзажа. Он развернул свиток с театральным щелчком.

– Леди Мириам, Избранная Рассвета, – его голосок звучал неестественно громко и формально в тишине атриума. – Его Светлость, Герцог Теревис Айстрид, повелевает о вашей немедленной явке в его кабинет. Безотлагательно.

Он сделал паузу, словно ожидая аплодисментов, потом добавил, уже менее официально, но не менее ледяным тоном:

– Вас ожидают. Сейчас же. Стража сопроводит.

Глава 10.

Безотлагательно. Ожидают. Сейчас же.

Слова падали, как камни, во внезапно наступившую гробовую тишину. Даже фонтан казался приглушенным. Солнечный свет, еще секунду назад такой теплый, теперь обжигал кожу холодным потоотделением страха. Элоиза. Проклятая Элоиза и ее болтливый язык! Она не просто разнесла сплетни – она доложила. И доложила быстро. О "карамельных медитациях"? О "растворении проблем"? Или… вспомнила что-то еще, что мы ляпнули в нашей смеховой истерии?

Я почувствовала, как рука Дафны судорожно сжала мою. Ее пальцы были ледяными. Я встретила взгляд Хогарда. Его ореховые глаза, еще недавно светившиеся скрытым смехом, теперь были темными и непроницаемыми, как гладь озера перед бурей. Ни осуждения, ни паники – только концентрация и холодная оценка угрозы. Он кивнул мне почти незаметно: "Идем. Я рядом."

Паж деловито дал указание:

– Леди Дафна, возвращайтесь в свои покои.

Дафна на секунду замялась.

– Мира… – ее голос дрожал. Я не обернулась. Не могла. Если бы обернулась и увидела ее испуганное лицо, я бы, наверное, побежала. Куда угодно. Прочь от этого холодного "сейчас же".

Вместо этого я слегка кивнула и приложив над собой максимальное усилие, спокойным тоном произнесла:

– Всё в порядке. Ступай.

Я перевела взгляд на пажа.

– Я готова, – прозвучал мой голос, странно тонкий и далекий в моих ушах. Я сделала шаг вперед, отрывая ноги от мрамора, который внезапно стал липким и ватным.