Кодекс двух лун

***

Проснулась я от того, что в комнате было светло. По-настоящему светло. Солнечные лучи, теплые и золотые, пробивались сквозь щели в тяжелых шторах, пылинки танцевали в их лучах. И… не было привычной волны боли при пробуждении. Она была – да, глухое, далекое эхо где-то в глубине тканей спины, но не острый нож, не всепоглощающий пожар.

Я осторожно потянулась, чувствуя, как мышцы отзываются легкой скованностью, но не протестом. Глубокий вдох. Воздух больше не обжигал легкие страхом. В комнате пахло… летом? Свежестью? Чем-то чуть сладковатым и незнакомым.

Повернула голову на прикроватный столик, где обычно стоял кувшин с водой да, возможно, забытая Дафной баночка мази.

И замерла.

Там, в простой глиняной вазочке, стоял пучок васильков. Не розы из оранжереи, не вычурные лилии. Простые, дикие, ярко-синие васильки. Их лепестки, чуть влажные от росы или воды, казалось, ловили солнечные лучи и отражали их чистым, насыщенным сиянием. Словно… капли летнего неба, упавшие на темное дерево столика.

Сердце екнуло. Такие цветы мне дарила мама в детстве.

– Боги создали эти цветы, вдохновляясь твоими глазами, малышка, – всегда говорила она.

Но кто? Кто мог принести сюда полевые цветы? Дафна? Она предпочитала что-то более изысканное. Эрик? Сомнительно. Служанка? Ни одна бы не осмелилась.

Оставался только один вариант. Тот, чья интуиция была острее ножа, и чьи ореховые глаза проникали в самую душу. Хогард.

Я осторожно приподнялась на локтях. Спина отозвалась лишь легким напоминанием – «я здесь, но я затихаю». Невероятное облегчение. Я протянула руку, осторожно коснувшись прохладного лепестка. Он был нежным и живым. Совершенно не вязался с каменной холодностью замка, с жестокостью, что царила в его стенах. Это был кусочек внешнего мира, свободы. И… молчаливый знак. «Я знаю. Я видел твою боль. Я помню цвет твоих глаз».

Легкий стук в дверь.

– Войди, Даф, – сказала я, стараясь, чтобы голос звучал ровно и сонно.

Дафна вошла с мазью. Ее лицо было бледным, глаза заплаканными. Увидев меня, она попыталась улыбнуться, но улыбка была кривой и виноватой. Взгляд метнулся к василькам – и она резко опустила глаза.

– Мира! Ты… ты сидишь! – выдохнула она, голос дрожал от явного облегчения и чего-то еще.

– Да, – ответила я спокойно. – Спина… терпит. Цветы неожиданные. Полевые. – Я сделала паузу, наблюдая, как она нервно перебирает баночку. – Кто-то с доброй душой.

Дафна кивнула, не поднимая глаз. Подошла, ее руки заметно дрожали, когда она отвинчивала крышку.

– Давай… давай я нанесу мазь, – пробормотала она, избегая моего взгляда.

Я молча повернулась. Ее пальцы были нежными, но виновато-торопливыми. Прохлада мази принесла облегчение.

– Спасибо, Даф, – тихо сказала я, глядя в стену. – Ты… как всегда, вовремя.

Тишина за спиной стала гулкой. Потом – сдавленный всхлип.

– Мира… – голос ее сорвался. – Прости меня. Пожалуйста. Я… я проболталась. Хогарду.

Я не дернулась. Не обернулась. Просто закрыла глаза на секунду, впитывая удар. Что ж… Значит, так. Где-то в глубине души я понимала, что рано или поздно правда вырвется наружу, это был лишь вопрос времени.

– Он подловил меня вчера вечером, – Дафна говорила сквозь слезы, торопливо, словно боялась, что ее остановят. – Сказал, что ты… что ты выглядишь как после битвы, но без ран. Спросил напрямую, связано ли это с герцогом. А потом… – Она замолчала, ее дыхание стало прерывистым. – Он смотрел на меня, Мира. Так смотрел. Будто видел насквозь. Голос у него был тихий, но… но такой железный. Он сказал: «Леди Дафна, если с ней что-то случилось, и вы это скрываете, вы делаете ей только хуже. Я должен знать, чтобы защитить. От всего». И он не отступал. Стоял, ждал. А я… я не выдержала этого взгляда. Я… я рассказала. Все.– Она всхлипнула, – Я чувствую себя предательницей! Прости…

Я ощутила внезапно нахлынувшую волну стыда и гнева, но не на нее. На Хогарда. На Айстрида. На всю эту жестокую игру. Но поверх всего – та самая неуклюжая теплота от синих лепестков на столике. И понимание. Дафна не выстояла. Она не солдат. Она – подруга, испуганная и чувствующая вину. Хогард… он как сканер. Увидел аномалию – и не остановился, пока не добился своего. Ради долга? Или ради… меня?

Я осторожно обернулась, взяв ее дрожащие руки. Ее глаза были полны слез и страха осуждения.

– Дафна, тише, – сказала я мягко, удивляясь собственному спокойствию. – Ты не виновата. Он… мастер задавать вопросы. Уж я-то  знаю. – Я слабо улыбнулась. – Не плачь. Видишь? Я в порядке. А эти… – я кивнула на васильки, – …они, как ни странно, помогают. Напоминают, что есть что-то… живое. Помимо всего этого.

Она всхлипнула, утирая лицо.

– Но теперь он знает! – прошептала она, как о самом страшном.

– Знает, – подтвердила я. Стыд сжал горло, но я не позволила голосу дрогнуть. – Возможно, это даже к лучшему. Теперь он знает на что способен герцог и… будет осмотрительнее. – Я постаралась вложить в слова легкую иронию. – Иди, Даф. Умойся. Все хорошо. Правда.

Она ушла, еще раз прошептав «прости». Я осталась одна, глядя на васильки. Стыд был знакомым жжением на щеках. Но под ним, как родник подо льдом, пробивалось что-то другое. Он догадался. И… принес цветы. После того, как вытянул правду из Дафны. Не для жалости. Не для контроля. Как… молчаливый знак? "Я вижу твою боль. И вижу, что держишься". Это было невыносимо лично… и почему-то бесконечно важно.

Твердый, но негромкий стук в дверь. Знакомый ритм.

– Войдите, – сказала я, откинувшись на подушки, стараясь придать лицу выражение усталой безмятежности. Руки спокойно лежали на одеяле. Я мысленно собрала остатки сил, готовясь не только к разговору, но и к возможному шквалу чужих чувств. Мой дар, притупленный болью и изоляцией последних дней, всё еще дремал где-то на периферии, но я знала – он проснется при контакте.

Хогард вошел. Остановился на привычной дистанции – близко, чтобы слышать, далеко, чтобы не нарушать границы. Ореховые глаза мгновенно оценили меня: цвет лица, позу, глубину дыхания. Затем взгляд скользнул к василькам. Ни тени смущения. Ни намека на "я знаю твой секрет". Только… внимательность. Как будто ждал, не швырну ли я вазу.

Я осторожно открыла внутренние шлюзы, настраиваясь на его эмоциональный фон. Ожидала чего угодно: жалости, осуждения, холодной оценки ситуации. Но то, что коснулось моего дара, было иным. Плотное, как броня, самообладание. Под ним – глухой гул, похожий на сдержанную ярость, направленную не на меня, а куда-то вовне, в сторону кабинета герцога. И… что-то еще. Острое, колючее, почти неуловимое – вина? Бессилие? Оно было спрятано так глубоко, что я едва уловила его эхо, прежде чем оно растворилось за его железной волей. Он мастерски контролировал не только лицо, но и чувства. Это было почти восхитительно – и немного пугающе.

– Доброе утро, Мириам, – произнес он. Голос был ровным, но без привычной стальной обертоности. Почти… мягче. – Рад видеть тебя в лучшей форме.

Я встретила его взгляд. Не отводя глаз. Не позволяя ни капли стыда или упрека просочиться наружу. Только легкая усталость и… что-то вроде любопытства. Зная, что бушует под его спокойствием, мне стало чуть легче держать свою маску.

– Утро доброе, хранитель, – ответила я, голос звучал чуть хрипловато, но естественно. – Благодаря Дафне и ее волшебной мази. – Маленькая пауза. Достаточная. – И… неожиданному дополнению к декору. – Легкий кивок в сторону васильков. – Очень… жизнеутверждающе. Для каменных стен.

Хогард не дрогнул. Его взгляд снова скользнул к цветам, потом вернулся ко мне. В уголках его глаз – не улыбка, но что-то вроде… ослабления напряжения. Я снова почувствовала легкое касание дара: гул ярости чуть стих, уступив место чему-то более сложному – сосредоточенной оценке, смешанной с… облегчением? Увидев, что я не сломана, что могу говорить с ним, да к тому же с иронией, он позволил себе чуть расслабить внутренний кулак.

– Они растут у восточной стены, – сказал он просто, как о погоде. – В тени. На камнях. Но цветут. – Пауза. Он будто взвешивал слова. Чутье уловило крошечную искру чего-то почти нежного, когда он говорил о цветах, но она мгновенно погасла, скрытая практичностью. – Упрямые. Как и все, что стоит того, чтобы жить.

Эти слова не были извинением. Не были объяснением. Они были… констатацией. Факта моей боли (косвенно), факта моей стойкости (прямо) и факта этого упрямого синего пятна в моей каменной реальности. Никакого пафоса. Суровая правда, как бы говорящая: "Ты ранена. Мир жесток. Но ты – как они. Пробиваешься".

Теплая волна – неловкая, нежеланная, но сильная – снова подкатила к горлу. Я опустила глаза на одеяло, чтобы скрыть внезапную влажность в них. "Упрямые". Он видел не только унижение. Он видел… меня. Ту, что вышла из кабинета, не сломавшись до конца. И, благодаря дару, я поняла отчётливо и ясно, что этот жест был сделан не как жалость, а как молчаливый салют моей силе.

– Да, – тихо согласилась я, глядя на складки ткани. Голос чуть дрогнул, и я быстро выровняла его. – Упрямство… иногда единственное, что остается. В щелях между камнями. – Я подняла взгляд, снова встретив его. Маска была на месте: легкая усталость, сдержанность. Но, возможно, в моих глазах светилось что-то еще – не ярость, а сложная смесь признательности и усталой стойкости. Я протянула руку, не глядя, коснулась прохладного, бархатистого лепестка василька. Прикосновение к живому цветку, наполненному простой, чистой жизнью, стало глотком свежего воздуха после тяжелой плотности его сдержанных эмоций. – Они пахнут летом. Напоминают о… лучших моих временах.

Закрыв глаза на долю секунды, я позволила себе почувствовать его снова. Тот гул ярости был все еще там, на заднем плане, но поверх него теперь лежало что-то твердое и ясное – решимость. Решимость стоять на своем посту. Защищать. Несмотря ни на что. Эта решимость, холодная и несгибаемая, как клинок, была… утешительной.

– Всегда к вашим услугам, – ответил он, склонив голову ровно настолько, насколько позволял долг. В ореховых глазах блеснули искорки юмора – лёгкие, почти неуловимые, но настоящие. Я почувствовала, как они отражают крошечную вспышку тепла где-то в глубине его строгого самообладания. – Прикажете принести завтрак?

Эта искорка, такая неожиданная и искренняя, вызвала лёгкую улыбку на моих губах. Улыбку не только к его словам, но и к тому крошечному прорыву тепла сквозь его броню, который я смогла уловить.

– Да, – кивнула я, не в силах добавить больше слов. – Пожалуйста.

Он развернулся и вышел, тихо закрыв дверь.

Я осталась одна. Солнечный свет лился на васильки, заставляя их сиять ослепительно. Отголоски стыдливости еще тлели где-то в глубине. Но поверх них, как теплая волна, накрывало другое чувство. Он догадался что что-то не так. Узнал про мой самый страшный позор. И принес цветы. Именно эти цветы… И выбрал не слова, не расспросы, а этот немой знак солидарности с упрямой жизнью. И в этом, вопреки всему, было щемящее, запретное тепло, пробивающееся сквозь все мои защиты. Как василек в щели у восточной стены.

Глава 12.

Этой ночью сон не шел.

Дафна отправилась в "Ночную звезду" на свидание со своим возлюбленным. На этот раз я не захотела идти с ней. Слишком рискованно. Да и настроение не то.

Я стояла у окна, наблюдая за пыланием трёх дюжин факелов, зажженных на Великой стене. Их огни сияли маяками в бескрайней темноте, обещанием безопасности для спящего города.

Обычная тишина замка Айстридов сегодня давила, как погребальный саван. За окном, за толстыми стеклами, лунный свет стелился по спящему городу серебристой, обманчиво мирной дымкой. Но внутри меня все клокотало. Обрывки дневных разговоров – шепот слуг о тревожных знаках у Великой Стены, жесткий приказ герцога усилить ночные дозоры, холодный, оценивающий взгляд самой герцогини – сливались в навязчивый гул тревоги. И страх. Вечный, подспудный страх перед Безликими, перед вальтурианцами, перед призраками прошлого, в котором они убили моих родителей. Этот страх был моим спутником, моей тюрьмой.

Но сегодня он был иным. Не просто фоновым шумом, а живой, колючей сущностью, прорывающейся сквозь мои попытки заблокировать чужие эмоции. Что-то неуловимое вибрировало в воздухе, что-то темное и голодное. Мой дар, обычно послушный инструменту для глушения внешнего мира, сегодня вел себя как испуганный зверь, улавливая отголоски чужой паники даже сквозь каменные стены замка. Думаю, это последствия перегрузки.

Внезапно со всех четырех углов  Великой стены затрубили в рога, разбивая напряженную тишину ночи. Звук, от которого стыла кровь и замирало сердце. Один. Два. Три… Мысль пронзила ледяной иглой. Нападение!

Главный запрет герцогини – не покидать замок – горел в ушах, но мысль о Дафне, маленькой и беззащитной, попавшей в беду из-за своей любви… Это перевешивало любой страх перед наказанием.

Не помню, как решилась. Одно мгновение – и я уже была у сундука, натягивая на себя одежду простолюдинки, следующее – стояла у потайной двери, известной лишь нам с Дафной, да, возможно, призракам прошлого.

Холодный ночной воздух Астрагарда ударил в лицо, как пощечина, когда я выбралась в узкий переулок за кухонным двором. Город спит? Нет. Теперь я чувствовала это явственнее. Спящим был лишь фасад. Ветер доносил отдаленные крики, лязг металла, глухие удары, которые отдавались в висках. И запах… Сладковатый, тошнотворный запах крови и чего-то дикого, звериного.

Я прижалась к холодной стене, пытаясь унять дрожь и хаотичный поток чужих эмоций, бьющихся в мою психику: животный ужас, ярость, агонию. Мой дар захлебывался. Я сжала кулаки, сосредоточившись на внутренней тишине, на том самом барьере, которому меня научил Джэк – "Контролируй. Блокируй. Не пускай." На мгновение стало легче, но цена – оглушительная внутренняя глухота, от которой кружилась голова.

На Великой стене снова затрубили. Одновременно со звуком труб из-за Стены донесся первый, леденящий душу вой. Не один – хор. Звериный, полный нечеловеческой жажды. Морфы. Они пришли. Не прорвались – штурмовали.

Я выбежала на небольшую площадь перед "Ночной Звездой". Трактир был открыт, из окон лился теплый свет и смех, но праздник оборвался на полуслове. Люди высыпали на улицу, лица бледные, обращенные к Стене. Я искала глазами Дафну – и нашла. Она стояла рядом с Элиасом у двери трактира, крепко держась за его руку, ее глаза были полны ужаса, устремленного вверх.

Я последовала ее взгляду.

Великая Стена, неприступный символ защиты Лунархов, была жива… движением теней. По ее темной громаде, цепляясь когтями за малейшие выступы, лезли они. Морфы. В свете факелов стражников, бегавших по зубцам, мелькали искривленные силуэты – шерсть, слипшаяся от смолы и грязи, длинные когти, впивающиеся в камень, горящие в темноте глаза. Они не были единой массой, как при прорыве. Это были десятки отдельных кошмаров, карабкающихся с пугающей ловкостью и упорством, словно огромные, мерзкие пауки. Их вой сливался в непрерывный, душераздирающий гул, нависающий над городом. Стрелы свистели вниз со стены, камни летели, сбивая некоторых тварей в темноту. Но они лезли снова и снова. Казалось, сама Стена стонет под их весом и яростью.

– Дафна! – крикнула я, пробиваясь к ней сквозь замершую в ужасе толпу. Она обернулась, ее лицо исказилось от облегчения и страха.

– Мира! Они… они на Стене! Они могут перелезть! – ее голос дрожал.

Именно в этот момент один из морфов, крупный, с рогами, как у горного козла, добрался почти до вершины. Он вцепился в край зубца, его морда, искаженная яростью, уже виднелась над камнем. Стражник рядом замер, слишком поздно занося копье. Раздался дикий вопль твари – торжествующий? – и он рванулся вверх, чтобы перевалить…

Чёрная молния меча сверкнула в факельном свете. Голова морфа, отсеченная одним точным ударом, покатилась по каменному парапету вниз, а безжизненное тело рухнуло за Стену, в темноту. На зубцах, прямо над местом прорыва, стоял Хогард. Он казался нечеловечески спокойным посреди хаоса. Его мундир был запачкан, но не изорван, лицо – маска ледяной концентрации. Он не кричал. Он командовал, его голос, резкий и несущийся над ревом морфов, резал панику:

– Щиты – к краю! Гвардейцы – вперед! Бейте по лапам, когда лезут! Арбалетчики – фланги, не давайте скапливаться! Лей смолу на участки ниже!

Он двигался вдоль зубцов, как хищник, его меч сверкал не для красоты – это был инструмент смерти. Он отбрасывал копьями цепляющихся тварей, рубил когтистые лапы, протянувшиеся через край, его удары были выверены и смертоносны. Он не просто сражался – он руководил обороной этого участка, вдохновляя солдат своей холодной уверенностью. Простые гвардейцы, минуту назад готовые дрогнуть, теперь держали строй, следуя его командам. Они дрались не за Лунархов в далеком замке, а за свои жизни, за дома внизу, за Астрагард.

Мой дар, несмотря на попытки барьера, ловил волны их страха, ярости, боли от ожогов смолой… и решимости, которую вселял в них Хогард. Это был странный коктейль, от которого кружилась голова. Я видела, как молодой стражник, которого Хогард только что спас от когтей другого морфа, с новыми силами бросился на помощь товарищу. Они гибли там, наверху, но гибли, защищая, а не в беспорядочном бегстве.