Ересь Каракозова

Безумный мир начинал одолевать скукой. Посреди хаоса, напоминавшего картины шизофреника, Каракозов увидел карусель, которую обожал в детстве. Она была покрыта

ржавчиной, кровью и копотью и пахла так, будто металл на-учился разлагаться. Каракозова это не остановило. Он за-прыгнул на карусель с мыслью: «А когда представится такой шанс? В реальном мире я не могу себе такое позволить, потому что в нем мне нечем оправдать свое ребячество. А

тут, среди всех этих монстров… Даже если появится человек, который увидит меня, перед ним не придется оправдываться! Он сам дорисует картину, зачем и для чего я осед-лал карусель. Пусть думает, что я – часть безумного пейзажа. Я уверен, что буду первым человеком, попавшимся ему

на глаза, и послужу прекрасным дополнением к страшной

картине».

97

Ересь Каракозова

Под громыхание размышлений и скрежет металла Каракозов отыскал на карусели купюроприемник и бросил туда

лежащую рядом окровавленную монету. Он взобрался на

игрушечного коня, покрытого грязным окровавленным пла-щом, и карусель тотчас запустилась, позволяя осматривать

окрестности и устало удивляться своему неожиданному по-паданию в этот мир.

«Видимо, здесь осталась вещь, которую необходимо познать, – думалось ему в тот момент. – Хотя, если подумать, эстетика здешнего места требует от меня не размышлений о

сути и смысле, а прямого наслаждения. Видимо, и та монетка

предназначалась как раз для того, чтобы я сел и прокатился.

Именно это и нужно миру. Уродливые твари прячутся в тенях, земля под ногами норовит провалиться в огненную бездну, вихри из стекла и бетона закручиваются в спирали, и ничто из этого нисколько не повредит мне. Будто бы я нахожусь

не в ужасающем демоническом мире, а в комнате страха при

детском парке, и, как в ситуации с детским парком, я достаточно взрослый, чтобы ничто здесь не внушало мне ужаса».

Немного помедлив, он продолжил размышления: «Все не

может быть так просто, как я предполагал в начале. Искалеченный мир существует не для того, чтобы я нашел себе

оправдания, не для того, чтобы я решил свои внутренние проблемы посредством сверхъестественного вмешательства. Образы моего бессознательного и туманные видения чудовищ, проблемы быта и социализации – это подготовка к вторже-нию уродливого мира в действующее бытие. Не он помогает

мне справиться с моими проблемами, не он служит средством

шоковой терапии души, но наоборот. Искалеченная душа готовит меня к пришествию демонов на Землю. Они не худо-жественные образы уравновешенного духа, ибо уравновешен-ный дух есть отпечаток Ангельского спокойствия. С демонами все совсем наоборот… их чудовищный облик, их неяс-ное яростное брожение и бессмысленное тупое блуждание —

98

Глава 3. Сон-воспоминание

отец моих чувств. Испытывая толику злости, уныния, эйфо-рии или жажды, я прикасаюсь к этим неведомым чудищам.

Мои чувства готовили меня к виду их ужасных обликов и являются порождением их уродств. Их чувства суть ничто, ибо

полностью слиты с телом, и их тело порождает чувства… Видимо, Султан Демонов нацелен на естество земного мира…»

– Хочу посмотреть на что-нибудь более оригинальное, —

сказал Каракозов, слез с коня и отправился бродить по странному месту.

Он думал о том, как принадлежащий ему мир вновь ото-брали и заставили думать, будто не лес служит сверхъесте-ственным приложением к его психике, но психика является

слабым отражением сверхъестественности леса.

Новое событие не заставило себя долго ждать. Каракозов как по заказу встретил на своем пути гигантского червя

с женской уродливой головой, которая корчила ему странную

застывшую гримасу. Но Каракозов не пришел в восторг, а, наоборот, расстроился еще больше: ясно проступила наигранная срежисированность этого мира. Каракозов смело подошел

к этому созданию, которое и не думало бояться его, и завязал

с ним разговор.

– О Вечно Голодный Исполин, ответь мне, если того желает твое черное сердце! Что ты делаешь в этом забытом всеми месте?

Червь бурлил и извивался, уничтожая все, что было позади его гигантского лица.

– Какое бессмысленное разрушение. Все декорации за

червем снова восстановятся, но лишь для того, чтобы вновь

быть уничтоженными! Не потому ли это создание разрушает?

Для него нет никаких последствий, и сам мир не ощущает

их… – размышлял про себя Каракозов, а червь все молчал.

Он впился в Каракозова своими сапфировыми глазами и продолжал извиваться в прежнем темпе. Каракозов решил изменить тактику, потому как либо червь не слышал вопросов, 99

Ересь Каракозова

либо они представлялись ему бессмыслицей. Быть может, червь воспринимает приказы или, наоборот, желает, чтобы

ему подчинялись. «Надо составить слова так, чтобы до него

дошел смысл…»

Подумав немного, Каракозов произнес:

– О Ненасытный, я молю тебя выполнить мою просьбу! Я жажду, чтобы Поглотитель показал мне свою силу и я

уверовал в твою неистребимую мощь! Пожри эти карусели в

приступе неописуемой ярости, и тогда я обещаю вечно служить тебе!

Каракозов внимательно наблюдал за хвостом червя, думая, что его отросток виляет, как у собак, – в такт настрое-нию. Но тот нисколько не менял темп. Однако случилось то, что не вписывалось в окружающий мир: декорации более не

восстанавливались под тяжестью хвоста Исполина.

– Хм, вероятно, червь – принцип невосстанавливаемо-го разрушения. Он наслаждается своей властью над вечно изменяемым! Червь – единственное, что нарушает логику металлического мира, одаривая его логикой моего. Разрушенное

не восстановится в прежнем виде без вложенного труда… не-ужто передо мной сам Бог разрушения?

«Видимо, я вновь сделал что-то неправильно и слова все

еще представляют собой бессмысленные визги. Жаль, что за

страшной гримасой не видны настроения червя. Хочет ли он

меня слушать? Попробую составить приказ».

– О мерзейшее из созданий Дьявола! Именем Иисуса

Христа я приказываю тебе пожрать качели и восхититься силой моей веры!

Червь никак не отреагировал и на это, оставаясь с той

же застывшей гримасой таким же неподвижным в своем постоянном движении. Отсутствующая реакция начинала пугать. Мир уродств, бывший поначалу весьма предсказуемым

и скучным, плавно вел от события к событию, демонстрируя

свою незримую оригинальность.

100

Глава 3. Сон-воспоминание

Каракозов решил, что просьба должна быть подобна организму червя или идее его организма. Она должна быть со-ставлена преимущественно из гласных, потому что форма

червя представляла собой связанные плотью ко́льца, напоми-навшие букву «О». Глубокое нутро червя говорило о том, что

Каракозов должен проорать свою просьбу как можно громче, чтобы она дошла до самого конца хвоста исполина.

Отдельно для себя он отметил, что не должен выдумывать

новый язык, чтобы донести мысль. Ведь человеческая маска

гигантского насекомого говорила о том, что он воспринимает

человеческую речь и не желает расшифровывать мысли Каракозова через тарабарщину…

– Уио ауе! – это все, что Каракозов смог придумать на

ходу. Ему казалось, что оба слова звучат как одно целое и

повторяют форму закольцованного нутра червя. Они весьма

просты и не сообщают ничего лишнего. Но Каракозов остался

недоволен собой:

– Боже, я не смог придумать ничего интереснее, чем лишить слова «уничтожь карусель» всех согласных! Неудивительно, что мир кажется мне скучным, ведь он – лишь отражение моей собственной скучной личности.

Нулевая реакция червя окончательно убедила его в том, что он просто дурак, ранее испугавшийся ее отсутствия. Чертыхнувшись, он во все горло завопил:

– Оставайся на своем месте, пустая декорация скучней-шего из миров!

И уже было отправился дальше, как вдруг исполин исторг

из своего чрева человеческий эмбрион в желтой слизистой

оболочке. Человеческое существо в судорогах, пронзительно

вопя, вырастало из младенческого состояния, и спустя всего

несколько минут перед ним стоял взрослый мужчина, который сказал:

– Я согласен, человек, пусть будет по-твоему, но во имя

Меня, – сразу после этого человек схватил лежавший непо-101

Ересь Каракозова

далеку кирпич и ударил себя. Он бил и бил до тех пор, пока

не умер от боли.

Каракозов вместо радости за то, что ему удалось добиться расположения червя, испытал невероятное разочарование.

Этот мир подобрал идеальное время, идеальное место и как

по нотам сыграл на его чувствах и ожиданиях.

– Ну надо же! В момент, когда я разочаровался и в черве, и в своей попытке контакта с мерзким созданием, вдруг

оказывается, что я все сделал правильно! О, такое возможно

только в мире-обманщике, – после чего выдавил из себя нарочито издевательское зевание.

Он не горел желанием узнать, понимало ли человеческое

создание, что рождено для одной фразы. Он не проводил

аналогий с любой другой человеческой мыслью и не обращал

внимания на то, каким жестоким способом Червь решил донести до Каракозова свое слово. Он не спешил размышлять

о том, почему бы ему просто не поговорить, или написать, или, в конце концов, прямо вложить в разум свою мысль. Он

не хотел думать о том, что тот пытался продемонстрировать

презрение к человеку, или о том, что Червю некуда деть свои

феноменальные возможности и потому свои мысли до него

приходится доносить таким странным образом.

Все вновь свелось к скуке. Даже пример выдающегося

эстетического безумия не произвел на Каракозова впечатления. Его отрешенный дух наблюдал необычное событие, но

не испытывал ни страха, ни удивления. Тело не впрыскивало

адреналин, рассудок не терялся в догадках, разум не обобщал

увиденное, а душа оставалась спокойной.

«Боже, даже безумие стало скучным. Вся вселенная не

способна увлечь мой Величественный Дух!»

Разум Каракозова засыпал. Безумие богов утомило

его, и он казался себе неуязвимым. Апатичная дремота

служила ему щитом против проклятий, оружия и глубин

преисподней.

102

Глава 3. Сон-воспоминание

«Мой щит – моя усталость. Мой щит – моя апатия, мой

безучастный взгляд, мое холодное равнодушие ко всяким чудесам. Любое самое невероятное событие кажется мне вершиной банальности».

Так думал Каракозов, пока Червь разрушал карусель, огла-шая пространство женским криком. Осколки «битвы» проле-тали мимо, а последние мысли, посетившие сознание, приносили удовольствие, подогретое картиной разрушения и музы-кой визга.

«Это нужно записать», – решил он.

Достав блокнот, Каракозов занес в него следующее:

«Равнодушие – оружие против хаоса вселенной. Равнодушие принимает ее тяжесть, выби-рая наиболее приемлемый путь, подстегиваемый

холодным спокойствием. Содрогание и удивление – признаки того, что сознание остается неподвижным, вечно утопая в страхе, не решаясь

выйти за пределы собственных эмоций. Только спокойное равнодушие не позволяет дикости

мира проникнуть в душу Странника. Равнодушие моего сознания – копия Великого равноду-шия первичного Единства. Но равнодушие порождает свою крайнюю форму – усталость. Она

ведет к параличу сознания, лишая способности к

самому банальному движению. Ужас как крайняя форма страха и усталость как крайняя форма спокойствия – тормоз. Только Великое Единство может позволить себе пребывать в полном

параличе, ибо оно не нуждается ни в чем и от

него невозможно ничего отнять. Мое же сознание

не должно уподобляться Ему, ведь мне есть что

терять. Устав, разум становится равнодушным, а

этого допустить нельзя… Впусти в сердце равнодушие, но гони прочь усталость, ибо только оно

способно возвысить!»

103

Ересь Каракозова

Написав это, Каракозов осознал, что эти строки утрачены

навсегда и более он никогда об этом не вспомнит. Он решил

больше не тешить себя наставлениями и отправился бродить

дальше, оставив червя наедине с хаосом.

Утраченная запись дала противоположный эффект: его

одолевала усталость, но не равнодушие. Каракозов боролся с

ней, цепляясь за надежду, что это лишь затишье перед бурей.

Он верил, что нужно выдержать паузу, чтобы вскоре произошло нечто необычайное.

Итак, Каракозов продолжил идти за Надей по странному

миру, веря, что сонливость пройдет, стоит ему встретить новые чудеса. Неся в себе тяжелые мысли, Каракозов продолжал отрицать рациональные способы найти возлюбленную, полагаясь лишь на бесцельные прогулки.

– Она обязательно найдет меня, – повторял он, бродя

по сумасшедшему лесу.

Спустя некоторое время он заметил дверь. Та стояла, спря-танная в гуще деревьев. Можно было легко пройти мимо, но

он увидел. Каракозов понял, что она символизирует.

– Это отдых… – прошептал он и направился к двери.

Приблизившись, он осознал, что если что-то и желало подарить ему отдых в знакомой обстановке, то дарителем было

собственное сознание. Но почему дверь была спрятана?

«Я не искал отдыха в этом лесу, и мир не ставил передо

мной такую задачу. Значит, дверь существует независимо от

меня. Она стоит не для украшения, но для того, чтобы кто-то

зашел внутрь. Но зайти должен не я. Она для другого… Быть

может, именно здесь сюжет перестает быть сюжетом и меня

вновь выбрасывает в пучину хаоса? Это переход в иной мир, но не в мир покоя. Надо войти…»

Но вместо того чтобы шагнуть внутрь, Каракозов ощутил противоположное желание – не делать этого ни в коем

случае.

104

Глава 3. Сон-воспоминание

– Я все равно пойду туда. Я не из тех, кто боится хаоса.

Я не буду прятаться в тихой гавани безумия, а смело войду в

мир порядка!

Преисполненный пафосных размышлений о собственном

героизме, Каракозов открыл дверь и вошел в комнату Он запер дверь, бросил ключи на привычное место, скинул одежду

и сел на стул, чтобы сделать несколько записей.

«Какова сила моего воображения! Оно послушно преподносит моей душе то, что она желает!

Фантазии с легкостью вторгаются в мир, который принято считать реальным, только потому, что мне больно смотреть на потрепанные стены

комнаты. Это похоже на сон, а я в нем – тот, кто осознал себя. Внешний мир становится несу-разным, мелким и недостойным внимания, тогда как внутренний все больше погружает в себя.

Это продолжается до тех пор, пока мои мысли не

проникают слишком глубоко…»

Для Каракозова больше ничего не имело смысла, кроме

его мыслей и блокнота.

«Полная безопасность мира фантазии, с одной стороны, дает множество способов для развлечений, а с другой – быстро надоедает все-дозволенностью. Логично, что внутренний мир

совершенствуется до тех пор, пока у «Я» внутри мечты не возникает идея выхода фантазии

из-под контроля. Чем больше эта мысль занимает «Я», тем сильнее фантазия, которая начинает

действовать вопреки воле мечтателя. Созданный

мир кажется не творением «Я», а чем-то извращенным и отделенным от него, но не выходящим

за рамки увлечений разума. Сознание пытается взять мир под контроль, создавая безопасные

зоны, и фантазия превращается в путешествие от

одной такой зоны к другой. Враждебная фантазия постепенно проникает в голову того, кто пы-105

Ересь Каракозова

тается выжить, создавая разумное существо, па-раллельное творцу, которое должно стать анти-подом миру мечтателя. С приходом этой новой

личности мир фантазии открывает себе дорогу

в реальность. Непонятно, преображает ли сознание мир согласно фантазии, галлюцинирует или

происходит что-то иное… Самое интересное, что

вся эта враждебная сторона сознания, весь пуга-ющий бунтующий мир – его собственное желание. Мечтатель сам хотел, чтобы фантазия была

наполнена реализмом, враждебностью и борьбой

с самим собой. Именно он хотел впустить ее в

реальный мир, делая вид, что это не так. Он не

мог понять, происходит ли все по его воле и способен ли он остановить разбушевавшуюся фантазию. Он не мог оценить, насколько сильна персонифицированная сторона фантазии, заявляющая

о своих правах на доминирование внутри мечтателя. Необычный враждебный мир, поначалу

противостоящий мечтателю, затем проникающий

в его суть, оставаясь им самим…»

Каракозов не закончил мысль. Осмотрев лист и комнату, он встал со стула и выглянул в окно. Улицы, заполненные пе-шеходами и машинами, вызывали рвоту. Если бы была возможность никогда не покидать комнату, он бы ею воспользовался. Каракозов много размышлял о том, что улицы городов

созданы для подавления воли и эмоций.

«Если это так, то правительство неплохо справляется со

своей задачей. Человек, идя по улицам, чувствует давление

монструозных сооружений. Они холодные, огромные и него-степриимные. Особенно остро это чувствует бедный».

Каракозов все сильнее ощущал, как улицы давят на него.

С каждым разом выходить становилось все сложнее, пока он

вовсе не перестал это делать. Ныне ему казалось, что ненависть к улицам и людям была всего-навсего проявлением чу-106

Глава 3. Сон-воспоминание

жеродной личности. Но он, по своим собственным словам и

заметкам, «всегда любил лес… Зеленое пространство одиночества, которое ждет посетителей, чтобы наполниться жизнью. Лес, должно быть, отвечает взаимностью…»

Ухмыльнувшись, Каракозов приготовился к новому «при-ключению». Взяв ключи и открыв дверь, он увидел то, чего

не ожидал, хотя именно это и предполагалось. Леса не было.

Перед ним стояло нечто совершенно иное…

107

ГЛАВА 4

Истина о вселенной

Внутренний мир пересекался с внешним, и формы, рожденные в сознании, воплощались в реальности. Носитель

этого безумия не мог понять главного: действительны ли они

или все происходящее – иллюзия. Он поражался тому, как

стремительно развиваются события. Закрадывалось подозрение, что его сознание служило порталом, позволяющим демонам воплотиться в реальности.

Каракозов увидел, как одна из тварей схватила огромный

вековой дуб гигантской рукой и проглотила его, казалось, даже не пережевывая. Из этого обстоятельства вытекало множество следствий о природе адских отродий, но Каракозову

пришло в голову только одно: они воспринимают мир посредством поедания.

«Теперь мой дух готов дать ответ, что подпитывает силы

демонических тварей прошлого и нынешнего мира. Их голод – голод духовный. Меня заставили быстро свыкнуть-ся с мыслью, что мир воспринимается посредством глаз, чувствительных пальцев, болезненно перенесенных травм

и прочих низких ощущений. Но демоны насмехаются над

моим способом познания мира. Искалеченное уродливое божество пришло в этот мир, чтобы понять его суть, выражаю-щуюся в облике демонов-пожирателей, служащих символом

его страсти. Воспринимая мир через голод, они рождают в

своих головах идеально передаваемый образ предмета. А

при поедании вся заключенная в нем индивидуальность разом расщепляется, утоляя потребности Уродливых Послан-ников неведомого божества.

Они – демоны бессознательного, символизирующие не

только духовный голод, но и метафизику, поднявшуюся на

108

Глава 4. Истина о вселенной

грешную землю. Ибо плоть – Ад бестелесного сознания!

Чистый дух, помещенный в действительный мир, получает от

него лишь боль, и ее суть в невозможности вернуть свои па-ранормальные способности. Дух никогда не имел тела, и по-рочные страсти, которые он не умеет контролировать из-за

отсутствия соблазна, терзают его несчастную душу. И здесь

же – невозможность привычного мышления, отнятого материальными преградами, и скованность оттого, что суждение

должно догонять вещи, а не наоборот.

А духи, имеющие плоть, в мире, постигаемом лишь умом, не найдут удовлетворения своим страстям и разбушевав-шимся мыслям. Вечно будут томиться они в гнусной обез-движенности Тартара, молясь лишь о том, чтобы сгинуть

безвозвратно.

Праведники создают для себя Ад на земле, дабы привыкнуть к Аду духовного мира! А духи порождают плоть на небесах, дабы привыкнуть к Аду земному!

Сгустившееся в материю духовное, неспособное мириться

с ее законами, рождает уродливых существ, чей облик непереносим для привыкших носить одеяния плоти. Противоречия, то и дело раздирающие на куски душу, становятся анти-реалистичными безобразными тварями, и виной этому – воплощение метафизики в вещах».

Каракозов ужаснулся просыпающейся к демонам зависти.

Он не хотел подвергать ее анализу, ибо боялся, что тело выйдет из-под контроля воли, неспособной сопротивляться ме-таморфозе, и станет очередным чудовищем. Страх перемены

тела выше, чем страх перемены духа, особенно когда дело касается воплощения метафизических уродств.

Но Каракозов не был бы самим собой, если бы пугающая, наглая мысль не утвердилась в его несчастном разуме. Казалось, чем сильнее страх перед мыслью, тем сильнее она набрасывает кандалы на свободный дух. От этого не было спасения, и потому он сказал:

109

Ересь Каракозова

– Тело, которое создается уродливыми тварями, служа-щими орудием метафизики против тварного мира, есть…

– Это всего лишь ветряные мельницы, – повторял он

сам не зная для чего. То ли из страха перед трансформаци-ей, то ли чтобы отвлечься от твари, медленно пожирающей

его левую ногу. Каракозов понял, что пытается примириться

с участью быть съеденным, а не бороться за то, чтобы им не

стать.

«О чем думают съедаемые монстром люди? Возможно, они так же не могут поверить в происходящее и пытаются

отыскать рациональное зерно, способное разбить наваждение.

А мой пожиратель целиком захватывает мой облик, воруя и

душу, и тело…»

Каракозову было неведомо, как он попал в пасть. Все случилось быстро. Лицо у твари походило на маску девушки с

окосевшими глазами и окровавленной пастью, увенчанной

острыми мелкими клыками, способными перекусить целого

быка. Широко раскрытые жадные глаза радостно взирали на

пропадающую в пасти плоть. Длинный язык, который не по-мещался во рту из-за тысяч мелких острых зубов, облизы-вал его хлипкое тело. Тело создания пряталось во мраке, и

сложно было судить о каком-либо его наличии. Душа Каракозова растворялась в чудовище вместе с плотью, как вдруг

сознание подбросило ему спасательный круг в виде очередной мысли:

– Почему монстр так долго пожирает ногу? – он задал

себе этот вопрос и тут же нашел ответ: нога должна иметь гигантские размеры.

Гигантская нога воистину стала источником его нынешнего размышления, а внутренний возглас: «Я спасен!» – пробудил искру надежды на то, что его ноги продолжат увели-чиваться до тех пор, пока чудовище не наестся и не отпустит его. Он попытался понять, как его ноги увеличились в

размерах.

110

Глава 4. Истина о вселенной

«Оккультизм научил меня думать так, будто желание уже

осуществлено, но ни в коем случае не осуществляется. Чу-довищу никогда не станет ведома моя мистерия: превратить

осуществляемое желание в осуществленное. Мой ритуал ничего не дает, кроме ощущения удовлетворения результатом.

Оно, ощущение это, в обычных условиях достигается материальными событиями, но, минуя все законы, я использую чистый ритуал. Выше этого лишь ритуал, который вовсе не исполняется, но который удовлетворяет потребность…»

Тем не менее, мысль о неисполненном ритуале, увеличив-шем ногу, требовала доказательства своего наличия, дабы сохранить действительность. Каракозов пытался убедить себя, что ноги всегда были огромны или стали таковыми из-за нападения чудовища. Эти мысли должны были стать неиспол-ненным квазиритуалом.

«Мутация от слюны демона? Эволюционный механизм, который срабатывает в момент поедания ног организма каким-нибудь хищником? Оно – существо, которое увеличивает в размерах поедаемое им мясо?».

Каракозов пытался нащупать самую действенную идею, позволившую увеличивать ногу до бесконечности. Перед ним

лежало несколько вариантов: поиск объективной идеи, которая уповает на науку, оправдывая увеличивающуюся ногу в

рамках бытового сознания. Она снимает с сознания ответственность за событие, делая его частью внешнего мира. Сила

объективной идеи – в независимости от сознания и в опыте самого сознания, который имеет понятие о независимости

вещей от него самого. И вторая идея – субъективная идея

того, что он сам порождает событие. Эта идея черпает силу

не из опыта, но из самого сознания, взвалившего на себя всю

ответственность. И то, и другое есть порождение духа, но Каракозову необходимо было выбрать что-то одно. Первое не