Дом Первого Шёпота

Он хлопнул её по спине так, что она кашлянула. Рин не стала его останавливать. Она сжала кулаки, всё ещё чувствуя прилив адреналина. Она сделала это. Она не опозорилась. Ну, почти. Она осталась.

С другого конца зала на неё смотрел Иртра. Его лицо было, как всегда, непроницаемой маской. Но в его глазах, тёмных и пристальных, читалось нечто иное, чем у Ворина. Не научный интерес. А стратегическая оценка. Расчёт. Как будто он увидел не неудачницу, а странное, непредсказуемое оружие. И пересчитывал все варианты развития событий.

Он медленно отвел взгляд. Но Рин успела это поймать. И её улыбка немного потухла.

Глава 3

Колокол, возвестивший начало трудового дня, прозвучал для Когорты Свинца на час раньше, чем для всех остальных. Его звон был глухим, железным, без малейшей магической вибрации, просто кусок металла, бьющий о металл.

Рин уже стояла в строю. Воздух в служебном дворике, куда сгоняли «свинцовых», был густым от известковой пыли и запаха пота. Надзиратель, тощий мужчина с вечно поджатыми губами, выкрикивал задания, тыча палкой в спины замешкавшихся.

– Тороко! Канал энергопотока в Западном крыле. Засор. Очистить. Инструменты у сторожа. Остальные – за мной!

Канал оказался узкой расщелиной в основании старой кладки. Сторож, угрюмый старик, молча сунул ей в руки скребок на длинной ручке, щетку с жесткой щетиной и деревянное ведро с густой, пахнущей щелочью жижей.

Рин спустилась вниз по скобам. Пространство было тесным, сырым и душным. Стены покрывал липкий, маслянистый налет – побочный продукт столетий магической циркуляции, смешанный с обычной грязью. Она уперлась плечом в холодный камень и принялась работать.

Скребок со скрежетом сдирал черную массу. Это была тяжелая, монотонная работа, но Рин не роптала. На севере она и не такое делала – чистила стойла от наледи и не только, вытаскивала из сугробов замерзшие тюки с сеном, часами могла ковырять ломом мерзлую землю. Физический труд не пугал ее и не унижал сам по себе. Унижало другое.

Снаружи, совсем близко, послышались шаги и оживленные голоса. Группа студентов из Стали, возвращавшихся с практикума, остановилась буквально в паре метров от решетки канала.

– …значит, вектор нужно направлять не против течения, а перпендикулярно, создавая торсионный вихрь, – раздался знакомый насмешливый голос. Элиан.

– Но это требует колоссальной точности. Проще гасить импульсом, – возразил кто-то.

– «Проще» – удел Бронзы, дорогой. Мы же здесь для искусства, не так ли?

Рин замерла, прижавшись к влажной стене, стараясь не производить ни звука. Она не хотела, чтобы ее увидели. Не из-за стыда за работу, а из-за оскорбительного любопытства в их глазах, как будто она диковинное животное, занятое своим нелепым трудом.

Но Элиан уже заметил движение в глубине ниши. Он сделал несколько шагов и присел на корточки, заглядывая внутрь. Его взгляд скользнул по ведру со шламом, по ее заляпанной одежде, по скребку в ее руках.

– Ах, наш северный алмаз в грубой оправе, – произнес он без тени насмешки в голосе, с холодной, почти научной вежливостью, от которой становилось еще горше. – Осваиваешь азы теургии? Интересно, на севере чистка канализационных стоков тоже считается магическим ритуалом?

Его спутники сдержанно захихикали. Рин чувствовала, как горит лицо. Она промолчала, стиснув зубы. Любой ответ стал бы лишь поводом для дальнейших насмешек.

– Элиан, ты заблудился? – раздался другой голос, резкий и нетерпеливый. Это была Курата. Она подошла, оттеснив одного из его приятелей, и встала между ним и решеткой, спиной к Рин, словно заслоняя ее. – Твои рассуждения о торсионных вихрях уже всем набили оскомину. Иди, продемонстрируй свое искусство на практике, а не пустословь.

– Курата, милая, я просто проявляю участие к усердию наших младших товарищей, – парировал Элиан, но в его глазах мелькнуло раздражение.

– Участие в усердие – это когда ты сам берешь в руки скребок, а не когда ты стоишь над другим и чешешь языком, – огрызнулась она. – Или в твоем роду считают, что наблюдение за физическим трудом развивает интеллект?

Элиан фыркнул, но отступил. Её удар пришелся в больное место – вечные претензии его рода к недостатку «практических достижений».

– Как скажешь, Ро Май. Не буду мешать… процессу познания.

Он с напускной небрежностью повернулся и ушел, увлекая за собой свиту. Курата проводила его взглядом, полным презрения, потом на мгновение обернулась к Рин.

– Не обращай внимания. Он как гнилой зуб – ноет, по поводу и без. Эй, старик! – крикнула она сторожу. – Дашь ей зачарованный скребок? Или ты тут всю магию для себя экономишь?

Сторож что-то пробурчал себе под нос, но поковылял к сараю.

Курата присела на корточки, понизив голос.

– Слушай, тут есть трюк. Не маши скребком как лопатой. Видишь, налет отслаивается пластами? Поддень край и веди вдоль потока, по резьбе камня. И щелочь эту не лей просто так, она разъедает все подряд. Капни немного на щетку и три круговыми движениями. Силы больно не прикладывай, а то канал протрешь до дыр. Они тут старые.

Рин кивнула, удивленная не столько советом, сколько тем, кто его дал. Не из жалости, а скорее из солидарности против общего раздражителя в лице Элиана.

– Спасибо, – хрипло выдохнула она.

– Не за что. Мне его лицо противно, – Курата встала, отряхнула руки. – И вообще, Иртра сказал присматривать. Хотя он, конечно, считает, что ты должна сама во всем разбираться. «Правила есть правила. Каждый на своем месте». – Она передразнила брата с такой язвительностью, что Рин едва улыбнулась. – Ладно, не задерживайся. Эта жижа воняет ужасно.

Совет действительно помог. Работа пошла быстрее и легче. Остаток дня Рин провела, перенося тяжелые рулоны старых чертежей из сырого подвала в сушильную печь. Это была изматывающая, монотонная работа, от которой ныли спина и руки. Она видела, как мимо проносились студенты высших когорт, их свитки грациозно парили в воздухе следом за ними. Никто не смотрел на нее свысока. На нее просто не смотрели. Она была частью ландшафта, обслуживающим персоналом.

По дороге в общежитие, промозглой служебной тропой, она столкнулась с Иртрой. Он шел один, углубленный в изучение светящегося шара, плывущего перед ним на уровне глаз. Он не заметил ее, а она не стала привлекать внимания, прижавшись к стене, чтобы пропустить его. Он прошел, не подняв головы, погруженный в свои стратегии и расчеты. «Каждый на своем месте». Его место было там, в мире сложных абстракций. Ее – здесь, в мире физического труда.

Когда она наконец добралась до своей кельи, то рухнула на кровать, не в силах сделать ни шагу больше. Все тело гудело от усталости, пальцы плохо разгибались, а в ноздрях стоял едкий запах щелочи и старой пыли.

– Боги, от тебя разит как от чистильщика труб, – раздался из угла голос Кураты. Она сидела за своим столом, разбирая какие-то сложные схемы. – Умыться не судьба?

– Позже, – простонала Рин в подушку. – Сначала я умру. Ненадолго.

Курата фыркнула, потом встала, порылась в своем сундуке и швырнула что-то на кровать Рин. То была маленькая баночка из темного стекла.

– На, натри спину. Отец заставляет брать с собой эту дрянь в любую поездку, говорит, для связок полезно. А то ходить будешь, как старуха, скрипя всеми частями тела. Мне не надо.

Рин с трудом приподнялась и взяла баночку.

Она посмотрела на Курату. Та уже снова сидела над своими схемами, демонстративно уставившись в них, уголок ее рта чуть подрагивал от напряжения.

Рин открыла баночку. Пахло мятой и чем-то горьким. Она набрала немного мази на пальцы и принялась втирать ее в затекшее плечо. Средство оказалось волшебным – почти сразу почувствовалась приятная прохлада, и боль начала отступать.

Она сидела так несколько минут, слушая, как скрипит перо Кураты по бумаге. В комнате пахло не только ею, но и дорогими чернилами, и легкими духами соседки. Два мира. Два места. Но в этой тишине, в этом жесте – пусть и сделанном с ворчанием и отговорками – была некая новая, хрупкая нить. Не дружба. Пока еще нет. Но что-то, что было гораздо ценнее простой жалости.

Прошло несколько дней физического труда, который стирал руки в кровь и отзывался ноющей болью в мышцах по ночам. Три дня запаха щёлочи и старой пыли, въдавшейся в кожу и волосы. Три дня унизительного ощущения себя частью пейзажа, невидимой слугой, на которую смотрят лишь затем, чтобы отдать приказ или указать на недостаточно чисто выскобленный угол.

Но эти три дня также принесли и слабое, едва заметное привыкание. Рин уже знала, где взять самый острый скребок, знала, что старый сторож благоволит к молчаливым и быстрым работникам и может выдать зачарованную тряпку, которая сама собирает пыль. Она даже смирилась с тем, что от неё пахнет химикатами – Курата, морщась, бросила ей на кровать мешочек с ароматными сушёными травами, велев класть его в сундук с одеждой.

И вот настал день очередной общей лекции. Рин, отбыв утреннюю повинность, поспешила в аудиторию. Она снова заняла место на задней скамье, в тени у стены, стараясь быть незаметной. Воздух в зале гудел от разговоров, но уже не казался ей таким враждебным – просто шумной рекой, в которой она была тихой заводью.

Её взгляд скользнул по рядам. Впереди, среди других «стальных», сидел Кесто. Он что-то оживлённо обсуждал со своим соседом, жестикулируя, и его тень на стене повторяла движения с небольшой задержкой, словно ленивое эхо. Вдруг он обернулся, просканировал взглядом задние ряды, нашёл её и широко, по-дружески ухмыльнулся, помахав рукой. Несколько голов из когорты Стали обернулись, чтобы посмотреть, кому это он машет. Рин коротко кивнула ему в ответ. Было странно и немного приятно, что он её заметил.

Тишина воцарилась сама собой, когда на кафедру поднялся Иртра. Перед ним лежал один-единственный листок с тезисами. Он обвёл зал спокойным, оценивающим взглядом, который, казалось, фиксировал уровень подготовки и внимания каждого.

– Базовые принципы манипуляции, – начал он без преамбул. Его голос, низкий и ровный, не нуждался в повышении, чтобы заполнить пространство. – Многие из вас считают, что уже освоили их. Вы ошибаетесь. Вы освоили применение силы. Как кузнец осваивает молот. Но искусство – не в силе удара, а в том, чтобы почувствовать металл, его структуру, его сопротивление.

Он сделал паузу, дав словам улечься.

– Ваш дар – не молот. Это… свет. Представьте луч солнца, падающий через линзу. Рассеянный, он греет. Сфокусированный в точку – прожигает. Большинство из вас бьёт по миру рассеянным светом, тратя девять частей силы впустую, чтобы одна часть сделала работу. Задача – научиться фокусировать луч. Всегда.

Он поднял руку. На его ладони возникло крошечное сияние, похожее на светлячка. Оно было ярким, но не слепило.

– Воля. Не желание. Не эмоция. Воля – это решение, облечённое в энергию. Вы не «хотите», чтобы частица двигалась. Вы принимаете решение о её движении и направляете на это решение всю силу своего намерения. Без сомнений. Без остатка.

Сияние на его ладони начало менять форму, вытягиваясь в тончайшую, ослепительно яркую нить. Она была тоньше волоса, но от неё исходила такая концентрация энергии, что по коже у Рин побежали мурашки.

– Вот он. Сфокусированный луч. Игла, а не дубина. Ей можно аккуратно разделять ткань реальности, не рвя её. Большинство проблем с контролем происходят оттого, что вы пытаетесь дубиной вышивать гладью.

В зале послышались сдержанные смешки. Даже некоторые «стальные» улыбнулись. Иртра не улыбался. Он был серьёзен и сосредоточен, как хирург, объясняющий ход операции.

– На Испытании Пылью вы должны были найти этот луч внутри себя. Успокоить хаос – значит не подавить его грубой силой, а найти резонанс. Услышать ритм движения каждой частицы и… предложить ей иной, более спокойный ритм. Убедить, а не заставить.

Рин слушала, затаив дыхание. Каждое его слово било точно в цель. Она вспоминала свою сферу, тот мёртвый, безжизненный слой на дне. Она не находила резонанса. Она не убеждала. Она обрушила на хаос всю свою ледяную глыбу, просто желая, чтобы он прекратился. Она использовала дубину.

Лекция продолжалась. Иртра говорил о векторах приложения силы, о минимальном необходимом усилии, об экономии воли. Он объяснял сложнейшие концепции простыми, ясными аналогиями. Это был не сухой пересказ теории, а живое, практическое руководство. Рин ловила каждое слово, чувствуя, как в голове выстраивается какая-то новая, доселе невидимая структура. Она всё делала не так. Совсем не так.

Когда прозвенел звонок, означающий конец занятия, она какое-то время сидела неподвижно, пока другие студенты шумно расходились. Её ум был переполнен, перегружен информацией, но одно желание гнало её вперёд. Она должна была спросить.

Набравшись смелости, она подошла к кафедре, где Иртра перечитывал свой листок с тезисами. Он заметил её приближение и поднял на неё взгляд. Его лицо не выражало ни удивления, ни раздражения – лишь ожидание.

– Наставник Ро Май, – начала она, запинаясь. – Я хотела спросить… об Испытании.

Он кивнул, давая ей продолжить.

– Вы говорили об убеждении. О резонансе. Но я… я не смогла этого сделать. Я просто… заставила их остановиться. Все разом. Мастер Ворин назвал это «первичной пустотой». Что это значит?

Иртра отложил листок в сторону и полностью развернулся к ней, скрестив руки на груди. Его тёмные глаза изучали её с холодной, беспристрастной интенсивностью.

– Это значит именно то, что ты и описала, Тороко. Ты не нашла резонанс. Ты не убедила. Ты подавила. Грубой силой воли ты погасила не только движение, но и саму потенцию к движению в этих частицах. Ты не усыпила хаос. Ты убила его.

Его слова были точными и острыми, как лезвие. В них не было злорадства, лишь безжалостная ясность. От этого было ещё больнее.

– Но… результат был достигнут, – слабо возразила она, чувствуя, как горит лицо.

– Результат – да, – согласился он. – Но искусство – нет. В Доме Первого Шепота мы ценим жизнь. Всю жизнь. Даже жизнь слепого, бессознательного движения. Мы учимся направлять её, а не уничтожать. То, что ты сделала… – он слегка помедлил, подбирая слово, – это вандализм. Эффективный, но всё же вандализм. Трата силы там, где можно было обойтись тонкостью.

Рин опустила глаза. Всё её облегчение от того, что её не выгнали, испарилось, сменившись горьким осознанием своей неумелости.

– Меня… некому было учить, – тихо сказала она.

– Я знаю, – его голос не смягчился. – Но это объяснение, а не оправдание. Теперь ты здесь. И тебе есть над чем работать. Начни с основ. Слушай. Не дави. Пытайся почувствовать, а не сломать. Воля – это луч, а не кувалда. Запомни это.

Он взял свой листок и развернулся, чтобы уйти. Его лекция для неё была окончена.

– Спасибо, – пробормотала она ему в спину.

Он не обернулся, лишь слегка кивнул, уже погружаясь в собственные мысли. Рин осталась стоять у пустой кафедры, в опустевшем зале.

Она не просто была неумехой. Она была варваром, грубо ломающим то, к чему другие подходили с изяществом. Но впервые с момента прибытия сюда у неё появилось чёткое понимание, что именно она делала не так. И это было началом. Горьким, унизительным, но началом.

Она посмотрела на свои руки – всё ещё красные от щёлочи и мозолистые. Руки, которые сегодня чистили трубы, а завтра, возможно, научатся держать иглу.

***

Солнце стояло в зените, выжигая последние следы утренней прохлады. Воздух в садах Дома был густым и сладким, пропитанным ароматом незнакомых цветов. Рин сидела на парапете разрушенного фонтана под палящими лучами, будто надеясь, что они прожгут её насквозь и выжгут наружу всю досаду.

Перед ней на камнях лежала обычная веточка. Она вглядывалась в неё до боли в глазах, пытаясь сделать то, о чём говорил Иртра. Сфокусировать луч. Иглу. Она представляла себе тончайший шип льда, сконцентрированную волю, готовую пронзить древесину. Внутри всё сжималось в тугой, холодный узел. Но стоило ей попытаться направить эту энергию наружу, как узел расползался в бесформенную, неуправляемую дрожь. Веточка просто лежала там, безразличная и глухая к её усилиям.

– Опять бьешься головой о стену? – раздался знакомый голос.

Кесто стоял неподалеку, прислонившись к стволу серебристого дерева. Его тень сегодня была спокойной, почти обычной.

– Он говорит – «игла», – сквозь зубы процедила Рин, не отрывая взгляда от ветки. – А у меня выходит только дубина. Тяжелая, неуклюжая, которая годится лишь для того, чтобы всё крушить.

– Может, потому что ты не для тонкой работы создана? – предположил он, подходя ближе. – Слушай, я тут подумал. Сидишь ты в своей Когорте Свинца, тебя учат, как всех, по общим лекалам. Может, тебе просто не тот учебник выдали?

Рин наконец подняла на него глаза.

– Что ты имеешь в виду?

– Имею в виду, что у меня, как у блестящего представителя Когорты Стали, – он самодовольно выпятил грудь, – есть доступ туда, куда тебя с твоим Свинцом не пустят. В библиотеку моей Когорты. Там есть всякие древние манускрипты, не только эти скучные учебники, по которым нас всех мучают. Может, глянешь на свою силу под другим углом.

Он говорил это с такой невинной бравадой, что у Рин возникли подозрения.

– Кесто, ты что, предлагаешь украсть манускрипты из главной библиотеки Дома?

– Ты что! – он сделал шокированное лицо, но глаза хитро щурились. – Я уже… временно позаимствовал их для благого дела просвещения. Одному старосте библиотеки, большому любителю северного фольклора, вдруг нестерпимо захотелось услышать настоящую историю о Ледяном Змее из уст очевидца. Ну, я и рассказал. А пока он слушал, раскрыв рот, я и прихватил кое-что на пробу. Не самые ценные фолианты, не волнуйся. Основы основ. Но изложенные не так занудно.

Он скинул с плеча небольшой холщовый мешок и вытащил оттуда несколько потрепанных свитков.

Рин посмотрела на них, потом на Кесто, испытывая смесь благодарности и тревоги.

– Если нас поймают…

– Меня – может быть. Тебя – нет. Ты вообще при чём? Ты нашла их валяющимися в саду. Невинная жертва моих козней. Садись, – он плюхнулся на парапет и разложил свитки перед ней.

Рин нерешительно присела рядом. Она развернула один из свитков. Схемы, символы, строки на языке, который казался ей столь же чужим, как южное наречие. Она ждала озарения, но чувствовала лишь нарастающую растерянность.

– Я ничего не понимаю, – призналась она. – Это как… как пытаться прочесть танец падающих снежинок. Все узоры разные, и смысла в них нет.

Кесто фыркнул.

– Потому что это и есть танец снежинок, только описанный сухим языком этих… вычислителей. Смотри. Они всё пытаются разложить по полочкам, измерить, подвести под правила. А сила – она живая. Особенно твоя. Она не хочет вписываться в их схемы.

Он отодвинул свиток в сторону.

– Забудь их чертежи. Я тебе по-своему объясню. По-северному. Видишь вон того коня? – Он кивнул в сторону дальнего пастбища, где паслись дворовые лошади. – Попробуй подойти к дикому жеребцу и надеть на него узду силой. Что получится?

– Ничего хорошего, – ответила Рин.

– Верно. А теперь представь, что твой дар – это такой же дикий конь. Он сильный, своенравный, он не знает поводьев. Ты не можешь его сломать. Ты можешь только приручить. Подойти осторожно, дать понять, что ты не враг. Понять, чего он хочет.

– И чего же он хочет? – скептически спросила Рин.

– Хочет быть тем, кто он есть. Холодным. Сильным. Неукротимым. Он не хочет быть иглой. Он хочет быть… ну… бураном. Но буран можно направить. Не силой, а пониманием. Ты не заставляешь ветер дуть, ты просто ставишь парус.

Рин закрыла глаза, пытаясь представить. Не иглу, не луч. А тот самый холодный вихрь внутри себя. Она не пыталась его сжать или сфокусировать. Она просто позволила ему быть. Ощутила его мощь, его дикий, неструктурированный порыв. И попыталась… «поговорить» с ним. Не приказать, а предложить.

Она открыла глаза и посмотрела на свою руку. Ничего. Ни инея, ни намёка на холод. Только знакомая, глухая стена внутри.

– Не получается! – вырвалось у неё, и в голосе прозвучала отчаянная злость. Она сжала кулаки, готовая отшвырнуть эти дурацкие свитки. – Он не хочет! Он не слушает! Может, Иртра прав? Может, это и есть грубая сила, неспособная ни на что, кроме разрушения? Недостойная этого места?

Её голос дрогнул. Она отвернулась, сжимая веки.

Кесто помолчал, глядя на нее. Потом тихо рассмеялся.

– Рин, самая грубая сила – это вот. – Он легонько ткнул ее своим кулаком в плечо. – Им можно лупить по головам. А твой дар… Ты же видела, что он может. Он остановил движение. Полностью. Начисто. Это не грубость. Это… абсолютная точность. Только пока что точность кувалды, а не резца. Надо просто найти иной подход.

Он собрал свитки и сунул их обратно в мешок, протянув его Рин.

– Держи. Спрячь под кроватью. Листай, когда выдастся свободная минута. Мало ли, может, какие-то их закорючки всё-таки дадут тебе идею. – Он встал и потянулся. – А я, пожалуй, пойду. Наслаждаюсь гостеприимством южан, пока есть возможность. Скоро, глядишь, и свалю отсюда. Надоели мне их правила, их чопорность. То ли дело в степи…

Он не договорил, махнул рукой и зашагал прочь, насвистывая ту самую тоскливую, знакомую мелодию. Его тень поплелась за ним, на мгновение обернувшись к Рин и сделав нечто, отдалённо напоминающее ободряющий жест.

Рин осталась сидеть с холщовым мешком на коленях. Она засунула руку внутрь, ощущая шершавую поверхность пергамента. Чужие знания. Чужой язык. Возможно, бесполезные слова Кесто засели в голове. «Не игла, а буран». «Не сломать, а направить».

Она разжала кулак и посмотрела на свою ладонь. Пустую. Никакого чуда не произошло. Но внутри, в глубине, тот самый «дикий конь» словно насторожился, прислушиваясь к новым для себя словам. Приручить его казалось невозможным. Но, может, можно было попробовать оседлать?

Глава 4

Воздух в одной из многочисленных арочных галерей Дома Первого Шепота наконец-то остыл после дневного зноя. Рин возвращалась с очередной смены, волоча ноги и ощущая подошвами каждую неровность отполированного камня под ногами. Её путь лежал через тихий, мощеный плиткой внутренний дворик «Сада Размышлений» – места, где обычно собирались студенты старших когорт, чтобы отдохнуть или пообщаться.

Сегодня дворик не был пустым. В центре, под сенью огромного дерева с причудливо изогнутыми, почти чёрными ветвями и кроной из мелких листьев, отливавших в темноте серебром (здесь его называли «призрачная ива», как она позже узнала от Кураты), стоял низкий столик из тёмного, отполированного до зеркального блеска дерева. Вокруг него, замерши в почтительном отдалении, теснился десяток зрителей. Два юноши сидели друг напротив друга на простых каменных скамьях, их лица были серьёзны и сосредоточенны.

Рин замедлила шаг, наткнувшись на эту сцену. Она узнала обоих. Иртра Ро Май сидел с идеально прямой спиной, его пальцы были сцеплены перед собой, а взгляд, тяжёлый и неподвижный, был прикован к поверхности стола. Напротив него, откинувшись на спинку скамьи с показной, чуть утрированной небрежностью, восседал Элиан. На его губах играла привычная надменная усмешка, но по едва заметному напряжению в плечах Рин поняла – он настороже.

Её взгляд скользнул к самому столу. Его поверхность была покрыта тонким, ровным слоем мелкого, тёмного песка. Но песок этот жил своей собственной жизнью. Он медленно перетекал, образуя крошечные холмы, ложбины, русла несуществующих рек. На этом меняющемся ландшафте были расставлены фигуры. Они были вырезаны из разных материалов – матового обсидиана, пористого туфа, отполированного мрамора, причудливо изогнутого корня. Они не походили на людей или животных – это были абстрактные формы: закрученные спирали, острые клинья, сферы с шероховатой поверхностью.

Ход, судя по всему, был за Иртрой. Он не спешил. Его рука лежала на краю стола, пальцы расслаблены. Казалось, он просто дышит. Но Рин завороженно наблюдала, как под фигурой Иртры – обсидиановым клином – песок сам собой уплотнился, образовав твердую дорожку. Фигура не двигалась – двигалась под ней земля. Клин плавно съехал на новую позицию, заняв господствующую высоту.

– Всегда один и тот же метод, Ро Май. Укрепляешься, занимаешь высоту. Предсказуемо и скучно, – фыркнул Элиан.

Его пальцы скользнули по столу. Песок вокруг его фигуры – скрученного сучка – взметнулся вихрем, умчав ее в стремительном броске через все поле. Вихрь рассеялся, и фигура Элиана угрожающе нависла в тылу у одной из мраморных сфер Иртры.

– А это уже интереснее, – в голосе Элиана прозвучало самодовольство.

Иртра не удостоил угрозу взглядом. Его пальцы едва заметно дрогнули у другой своей фигуры. Песок под «Вихрем» Элиана резко осел, уплотнился и покрылся инеем. Фигура застыла на месте, будто вмёрзшая в лёд.