Нота бессмертия

Сергей Журавлёв

Нота бессмертия

Глава 1. Арфы нет, возьмите бубен

Это было у моря, где ажурная пена.

– Юрий Аделунг, – сказал я, стараясь не фокусироваться на многоголовой гидре зрительного зала. – Мы с тобой давно уже не те. Исполняет квинтет Алушта. Солист – Александр Далёков!

Девушки были в двусмысленных длинных футболках. Абрам – тогда еще просто какой-то ангел-отроковица – вышла с бубном, ярко-рыжая Полина – со скрипкой, красотка-вамп Волкова – с гитарой. Взъерошенный солист Далёков, понятно, был без инструмента. Видавшие виды плавки, на носу – древние очки в роговой оправе. В те времена он разительно напоминал Шурика из "Кавказской пленницы".

Зал насторожился.

– Шура, ты будешь петь? – крикнул кто-то.

У Далёкова был миллион приятелей. Позже я ненавидел ходить с ним по студгородку – он останавливался поболтать, буквально с каждым встречным.

– Ну, как не запеть в молодежной стране? – сказал Далёков таким тоном, точно у него, и вправду, не было другого выбора, кроме как "спеть и сгореть в запое, честно и без затей".

Девушки пели, пританцовывая бедрами и играя на своих инструментах. Получалось у них отлично, особенно у Волковой – с первого класса со сцены не выгонишь.

«Мы с тобой давно уже не те,

Мы не живем делами грешными,

Спим в тепле, не верим темноте,

А шпаги на стену повешены».

Солист Далёков, согласно сценарию, лишь поправлял очки, глядя вдаль и пытаясь разглядеть там Кавказскую Пленницу.

Меня тем временем буквально засосало за кулисы, словно там была самая настоящая Черная дыра. Так и поверишь во всякие легенды.

В закулисье, точнее, в пространстве, огороженном ширмами, вот уж минут десять, как заседал, другого слова не подберешь, заседал на единственном стуле довольно грузный, лысоватый мужчина лет пятидесяти, известный большинству населения СССР, как «Борман» из «Семнадцати мгновений весны».

Рядом с ним крутились два Серёги – культорги «Алушты».

Серёга-1 был «в образе»: фартук горничной, сделанный из кружевной белой скатерти, на шее – гирлянда дешевых бус, на голове – белый парик с двумя толстыми косами и заячьими ушами, глаза подведены. Вскоре он прославится как один из главных создателей телепередачи «Веселые ребята», и честно говоря, я не встречал в своей жизни более артистичного человека. К сожалению, он совсем уйдёт в классическую музыку.

Серёга-2 тоже был в образе – подрисованные бородка, усы, брови, вытянутые глаза, на животе – маленький круглый доспех из метательной пластиковой тарелки. В 85-м он перепоёт на русском хиты группы Bad Boys Blue и Модерн Токинг, за что попадёт в «чёрный список» московской рок-лаборатории Министерства культуры СССР, а когда переменится ветер, станет главным диск-жокеем СССР.

– А я вырос за кулисами! – сказал Серёга-1.

– Верю, Серёг, верю! – сказал Борман, смеясь глазами. – Так что, и Пьеха здесь выступала?

– Да она работала здесь, Юросич!

– Жила, не выходя?

– И Градский! – сказал перс Серёга.

– А Высоцкий? – осторожно спросил Борман, словно боясь, что и Высоцкий ту где-то прячется.

– Высокий – нет! – сказал Серёга-1 веским тоном. Он, вообще, был страшный комильфо.

– Хорошо. Это хорошо… – Борман посмотрел на его заячьи уши и прыснул.

– Надо было все-таки – отдельный концерт… – сказал Серёга-1 с такой миной, точно он какой-то важняк из Министерства культуры.

– Нет, нет, очень хорошо… – сказал Борман, с трудом сдерживая смех. – Я выйду после ребят… Давно не участвовал в институтской самодеятельности…

Между тем, наши певуньи уже горланили третий куплет.

– Мы с тобой не те уже совсем,

И все дороги нам заказаны,

Спим в тепле на средней полосе,

Избрали город вечной базою.

Знаю, нам не пережить зимы,

А шхуна, словно пес на привязи,

Кривая никуда не вывезет,

А море ждет нас, черт возьми!

Далёков продолжал упорно молчать – постоянство признак мастерства. Пошёл последний куплет.

– Море ждет, а мы совсем не там!

Такую жизнь пошлем мы к лешему!

Боцман!!!

И вот тут Далёков, наконец, дождался своего звездного часа. Он широко и с удовольствием шагнул вперед и что есть мочи рявкнул:

– ЯЯЯ!!!

– Ты будешь капитан! Наденем шпаги потускневшие…

Зал грохнул, как один человек.

– Далёков, ай лав ю! – крикнул из зала Разгуляй, я узнал его бас, и скрипка Полины захлебнулась в еврейском проигрыше.

– Неслабо исполняет скрипач! – сказал Борман.

Серёга-1 поднял бровь и посмотрел на Бормана своим знаменитым саркастически-мечтательным взглядом: он закончил консерваторию! Второй Серёга тоже что-то буркнул, он, хотя и закончил только музыкалку, но зато по классу скрипки.

Потом Серега-1 вышел на сцену. Заячьи уши подрагивали. В зале засмеялись и захлопали.

– Из воспоминаний Мартина Бормана-младшего – сына «наци номер два», заместителя Гитлера Мартина Бормана! – торжественно объявил он в микрофон твердым баритоном и вдруг по-женски осклабился. – Сестра мне рассказывала, что лет десять назад в Берлине она случайно увидела по кабельному ТВ один советский сериал, он был черно-белый. Вот там, говорила она, актер, игравший Бормана, был просто вылитый отец!

Из закулисья вышел Борман с гитарой. Зал заорал, как ненормальный. Он не верил своим глазам. Борман поклонился. Даже кланяясь, он смеялся.

Серёга-1 покачал заячьей головой в белом парике, сказал с чувством «Отец!» и удалился с высокоподнятым подбородком.

Борман подошёл к микрофону. Зал продолжал реветь, как шторм на Черном море.

– Как говорил все тот же персонаж, – сказал Борман смеющимся жужжащим баритоном. – все это детали. Теперь о главном! В отличие от киноролей… – он опять засмеялся. – почти все мои песни достаточно документальны… потому что я так устроен: не могу писать ни о том, чего я не видел, ни о том, чего я не знаю, ни о том, во что не верю. Песня, с которой я хочу начать, была написана на Кавказе, на хижине "Алибек". Я туда попал впервые в 1960 году в компании…

Наши тем временем набились в закулисье.

– Пойдемте в зал, – сказала Абрам.

– Я хочу переодеться, – сказала Полина.

– Под музыку? – спросила Волкова – большая, надо сказать, язва и, вообще, сатирик по призванию.

– Патрикеевна! – крикнул Далёков. – В морге тебя переоденут!

– Дмитрий Иванович Блохинцев… – вещал Борман на сцене. – физик тоже замечательный и несколько таких шаромыг, вроде меня…

– Ну, пожалуйста! Дайте, хоть штаны надеть! – Полина умоляюще присела.

– Мещанка! – сказала Волкова.

– Патрикеевна! – Абрам обняла Далёкова. – Вот за что я тебя люблю!

– А меня за что? – сказал я.

– Да, за что тебя? – сказала Полина.

– Ладно, пошли в зал, шаромыги! – сказала Волкова.

Мы сели на пустые места на первом ряду. Борман все еще что-то вещал своим смеющимся голоском, на все лады и, разумеется, в лицах.

– …осветили его фонарями, и нобелевский лауреат Игорь Евгеньевич Тамм при гробовой тишине долгое время рассматривал то, что было перед ним. Потом, обращаясь к Блохинцеву, он сказал: «Дмитрий Иванович, а ведь это же – двигатель внутреннего сгорания!». На что Блохинцев ему ответил: «Да, вы знаете… (смеется) …и очень оригинальной конструкции». (перебарывая смех) На этом, собственно говоря, помощь со стороны Академии наук была закончена. Утром снизу пришел механик и починил движок. Вот собственно в такой атмосфере и была написана песня «Домбайский вальс».

Глава 2. Нирвана

В «Ноте» никого не было. Начинался обед. Я выбросил для очистки совести мусорное ведро и пошел играть в теннис с Сашкой-фашистом.

То ли возраст, то ли натура тут были причиной, но этот юный обалдуй был самым живым лицом на кафедре. Люблю общаться с мальчишками. В сущности, я всегда хотел иметь студию.

Сашка опять выигрывал у меня у меня с разгромным счетом. Стоило мне увлечься атакой, как этот алкоголик призывного возраста мгновенно ловит меня на этом желании, и дает полную волю, нападай сколько хочешь, а сам холодный как змий, запирается в защите и, ничем не рискуя, только и делает, что возвращает легкие резанные мячи, которые я не выношу, и ждет, когда я ошибусь, и я перестаю чувствовать крошечный шарик, когда вот так нагло дают нападать и провоцируют на промах. Мне бы сменить тактику, а этот дьявол меня еще и провоцирует:

– Да не гаси ты, чудак-человек, обмани!

– Я никогда не обманываю!

– Ну и опять проиграешь.

– А ты не каркай!

– Говорю же, обмани!

Так я и послушаюсь его сопляка! И я нарочно решил выиграть у него в нападающем стиле, но это была игрушечная злость. Я мог бы разозлиться и разбить его в пух и прах, будь я таким я был в «Алуште» и потом – в альпинистском СК-4, но теперь я ощущал этот мир, как карамель во рту. Я подумал, что не хотел бы я в этом состоянии фехтовать с ним на дуэли.

– Обмани! – да он просто давил на меня.

– Как все просто у вашего поколения! Не эстеты вы!

Сашка выиграл и неотразимо улыбнулся.

– Давай из трех партий, – предложил я.

– Ты две уже проиграл.

– Да ты у нас – бухгалтер! Вот поэтому в твоей игре нет эстетики. Ладно, все равно обед закончился.

Мы вышли на лестницу и закурили – на кафедре курить запрещалось. В здании института – тоже, но это была черная лестница.

С утра я чувствовал себя немного раскоординированным от амитриптилина, но голова работала идеально. Я даже вспомнил много такого, о чем, казалось, безвозвратно забыл. Те же заячьи уши Серёги.

Как всегда, от антидепрессантов было небольшое беспокойство, но тревоги тонули в приподнятом настроении и ощущении, что меня с ног до головы натерли вьетнамской звездочкой.

– Стеклодув обижается на тебя, – сказал Сашка.

– За что это Стеклодув обижается на меня?

– Стеклодув говорит: что это он никогда покурить ко мне даже не зайдет.

– Я не курю. Так и передай Стеклодуву.

– Не курю… – он засмеялся. – Я так ничего и не понял, о чем мы в прошлый раз говорили.

– Такая задача не ставилась.

– Такая задача не ставилась…

– Ты мне лучше расскажи, вы там что там все – «Семнадцать мгновений весны пересмотрели»?

Сашка опять засмеялся и лениво замахнулся нам меня.

У него, вообще, была такая манера разговаривать. Внешностью он был совершенно юный варяг. Белозубый, высокий, мужественно-красивый, рубленные черты лица. Когда он смеялся и грозился меня убить, его голубоватые белки мгновенно розовели.