Разлом

Он отвернулся. Через мгновение снова начал писать что-то на доске и, казалось, забыл, что я вообще приходил.

Я вышел на улицу. Лондон встретил меня гулом, слякотью и проблесками вечернего света в мутных лужах. Воздух был сырой, как будто город сам промок насквозь.

Всю обратную дорогу я сидел молча, глядя в грязное стекло кэба. Лошади бежали неспешно, повозка покачивалась, колеса поскрипывали на неровной мостовой.

Мысли крутились в голове, как сорвавшийся механизм: отрывки слов Уиттона, обрывки фраз отца, схема, которую я держал в руках.

“Это невозможно.”

“Он стал одержим.”

Уиттон говорил с такой уверенностью. Но ведь я видел – видел разлом. Проход в иную реальность.

Я закрыл глаза и впервые за все это время подумал: а что, если за чертой действительно есть нечто иное? Не теория. Не идея. Место.

Вернувшись домой, я собрал все, что считал нужным: еду на несколько дней, немного денег, дневник отца. Чертежи и инструкцию спрятал в скрытый карман сумки. Никаких лишних вещей.

Я решил: на рассвете я открою разлом и пройду сквозь него.

Утром, позавтракав, я написал короткую записку для Марии и оставил ее на столе вместе с жалованьем за следующие три месяца:

"Мария, благодарю тебя за твою работу. Меня не будет какое-то время. Когда я вернусь, и если ты захочешь, то снова сможете здесь работать. И.К."

Я переоделся, взял сумку и направился к тайнику. Взяв прибор, я почувствовал уже знакомый холод. Стрелка по-прежнему указывала в сторону кабинета отца.

Я решительно поднялся на второй этаж. Зашел в кабинет, подошел к балкону. В этот момент я услышал щелчок – это отщелкнулись кнопки.

Я не колебался. Зажал их. Руку обожгло – снова, как в тот раз.

Проход открылся.

Я постоял несколько секунд – и шагнул.Тот же рваный свет. Та же едва колеблющаяся завеса.

Ничего не произошло. Я имею в виду, ничего необычного. Будто я просто прошел через дверь. Не через портал. Не сквозь грань. А просто… вышел на улицу.

Солнце уже всходило. Я стоял на мостовой. За спиной тимхо захлопнулась дверь. Я обернулся.

Ниже, мелким шрифтом: "Доставка, архив, переводы".На темной металлической табличке значилось: "Узел доставки Эмбергейт".

Я попробовал открыть дверь – она была заперта.

Ветер прошелся по улице – и я заметил, что не слышу его. Он двигал листья, трепал плащ, но не издавал ни звука.Я шагнул прочь от двери. Камень под ногами был теплый, как будто он впитывал не солнечный свет, а что-то иное.

Я прошел несколько шагов и заметил вывеску на здании напротив. На ней значилось: "Станция коррекции, Цикл 3 / Шаг 7 / Оборот 123". Я не понял – дата это, адрес или какая-то система учета.

На другой стороне улицы я заметил нескольких человек. Они стояли полукругом, говорили негромко – о чем-то повседневном, обыденном, словно время здесь не имело значения.

Я подошел ближе.

– Простите… – начал я. – Мне нужно узнать, где здесь находятся архивы. Или инженерные коллегии. Или что-то вроде…

Слова еще не успели остыть на губах, как наступила тишина. Все взгляды обратились ко мне. Первый – невысокий, с острым, словно вырезанным лицом – медленно выпрямился.

– Что вы сказали? – голос был ровный, но в нем звучал металл.

– Инженерные коллегии, – повторил я, с неожиданной неуверенностью. Он бросил взгляд на других.

– Инже… – он словно пробовал слово на вкус. – Забавно. Еще кто-то это помнит.

Никто из них даже не улыбнулся.

– Старое слово, – сказал другой. – Очень старое.

– Не стоит без особой надобности произносить его вслух. Тем более здесь.

– Инженерия, – проговорил третий, глядя поверх моей головы, – была упразднена еще до окончания второго Цикла.

– Уничтожена, – резко уточнил первый. – И те, кто ею занимался, – тоже.

Я почувствовал, как похолодело внутри.

– Не произносите это снова. Ни здесь, ни где бы то ни было. Если, конечно, Вы… не хотите лишнего внимания.

Он сделал едва заметный шаг вперед.

– Если вам нужны архивы, идите в Инспекцию Дел. До конца улицы, направо. Потом синяя вывеска – от нее налево, три квартала. Инспекция находится в старой кирхе. Вы ее узнаете.

Он смотрел на меня, не моргая.

– Спасибо, – выдавил я.

– Вам пора, – тихо сказал третий.

Я кивнул и двинулся прочь. От ощущения их взглядов спина неприятно ныла, пока я не свернул в конце улицы. После поворота я старался не ускоряться, хотя все внутри подталкивало к бегству.

Что-то в этом городе было не так. Я ощущал это с момента прибытия, но теперь, после разговора с местными, тревога стала почти осязаемой. Здесь не просто другие улицы, странные даты и молчаливый ветер. Здесь присутствовало нечто… давящее.

Инженерия – запретное слово? Почему? Что здесь произошло, чтобы технический прогресс стал поводом для страха?

Я шел по мостовой и вдруг понял, что ни разу не слышал детского смеха. Ни ссор, ни уличных выкриков. Город жил – это было видно, но будто бы не для себя.

Я пока не знал, в чем именно заключалась угроза, но ощущал ее присутствие – тонкое, липкое, висящее в воздухе. Здесь нужно было быть крайне незаметным. Обыденным. Не привлекать к себе лишнего внимания.

Найти кирху, действительно, не составило труда. Пока я шел, обратил внимание на то, что все улицы были чисты настолько, что мощеная дорога блестела в рассветном солнце. Ни соринки. Ни отпечатка ботинка. Ни пылинки на стекле.

Здание было вытянуто вверх, с узкими окнами, уходящими под самый карниз. Камень – серый, местами обожженный, как будто его когда-то пережгли. Над из бронзовых букв была составлена арка, которая гласила – “Городская Инспекция Дел”.

Я толкнул тяжелую дверь.

Внутри пахло чисто и прохладно. Не пылью, не сыростью, как в старых храмах, – а чем-то нейтральным. Свет проникал узкими полосами, ложась на пол четкими прямоугольниками.

Меня встретила женщина – приятной внешности, лет тридцати. На ней было светлое платье простого кроя без пояса, без украшений. Она держала руки сложенными, как библиотекарь, и улыбалась почти по-настоящему.

– Доброе утро, – мягко проговорила она. – Вам назначена встреча?

– Доброе утро, мисс. Нет, я ищу одного человека. Точнее… адрес. Могу ли я осмотреть архивные записи?

– Сожалею, но такое разрешение может дать только Главный Инспектор или сам Наместник.

Она изучающе посмотрела на меня.

– Мистер..?

– Колдуэлл. – ответил я.

– Хорошо, мистер Колдуэлл, я сейчас уточню, сможет ли Инспектор принять Вас сегодня.

Она подошла к стойке у стены и принялась что-то нажимать на плоской панели.Движения были быстрые, машинальные.

Прошло несколько минут. Затем воздух слегка дрогнул – не звук, а едва уловимое напряжение, как будто пространство на мгновение втянуло дыхание.

Я невольно вздрогнул: нечто изменилось в ощущениях – будто внутри стен проскользнула тень.

Женщина обернулась и подошла ко мне. В руках у нее была тонкая прямоугольная пластина – напоминала перфокарту, но без отверстий. Вместо них – углубления и светлые полосы, как будто информация была выгравирована под поверхностью.

Она снова улыбнулась – чуть шире, чем в начале.

– Вы знаете… вам везет, мистер Колдуэлл – сказала она.

– Простите? – нахмурился я.

– Разрешение получено. Визит без записи. Такое бывает крайне редко.

Пожалуйста, сохраните карточку до конца сеанса. По левому коридору, третья дверь.

Нужная мне дверь не имела ни орнаментов, ни выступов. Даже ручки, за которую ее можно было бы открыть, не было.

Табличка на двери гласила: “Городской архив. Гражданские дела.”

Единственное, что выбивалось – небольшая прорезь, размером напоминавшая перфокарту, которую я держал в руке.

Я попробовал вставить ее – и дверь буквально проглотила карту, вырвав карточку из моих пальцев. Через секунду она подалась внутрь. Внутри меня встретил холод и свет.

Архив представлял собой несколько, казалось, бесконечных коридоров. Стены, стеллажи, ячейки – все однотонное, слабо освещенное, без теней.

Я направился в сторону, где значилось: “И – М”.

Полчаса поисков не привели меня к результату, а лишь подтвердили опасения – никаких данных о моем отце не было. Или он назвался другим именем.

Разочаровавшись, я побрел к выходу. И тут, словно вспышка, в голове пронеслось:

“А что, если профессор Хартли, о котором писал отец, – из этого мира?”

Почти бегом я направился к стеллажам, где значилось “Х – Ш”.

“Хартли, Хартли, Хартли” – звучало в голове без остановки.

Я нашел три папки: Хартли Г., Хартли О., Хартли Х.

Оливер Григориус Хартли

дата рождения: 3.5.99

профессор Академии Естественных наук Лунденвика

адрес: улица Зеленой гряды, 31, Лунденвик

Я нашел его!

Я записал адрес, собрался с мыслями и решительно зашагал к выходу. По пути я заметил стойку с тонкими книгами – “Путеводитель по Лунденвику”. Я сунул один экземпляр в сумку и вышел в коридор.

Глава 6

Оказавшись в холле, я сразу отметил, как заметно прибавилось народу. Если утром здесь царила тишина пустота, теперь помещение наполнилось гулом.

Люди были самые разные. Кто-то в темных костюмах строгого покроя – будто чиновники, с прямыми спинами и чуть надменными лицами. Другие – в длинных свободных одеждах с вышивкой, похожей на ту, что я однажды видел у вельмож в Мадрасе – тонкая работа, яркая, но не безвкусная. У некоторых на шее висели металлические ожерелья с блестками, у других – плащи, казавшиеся больше театральными, чем практичными. Все выглядело чересчур… индивидуальным. Будто никто не пытался вписаться в общий стиль. Или, наоборот, – здесь не существовало общего стиля как такового.

Женщина у стойки что-то оживленно обсуждала с двумя мужчинами. Один из них раздраженно размахивал рукой, другой держался сдержанно, но явно не был доволен. Она кивала, перебивала, указывала на панель. Голосов я не слышал – звук терялся, словно в толщине воды. Или в стенах, поглощающих все лишнее.

Я поблагодарил ее все же – почти рефлекторно, не надеясь, что она услышит. Она не обернулась.

Моргнув, я поднял взгляд и только сейчас заметил, насколько высок был потолок – метров восемь, не меньше. Возможно, даже еще выше. Пространство над головой вытягивалось незаметно, будто не имело завершения, пока не посмотришь вверх прямо.

Я повернулся к двери. Только теперь понял, какой она была – высоченная, почти доходящая до потолка, двустворчатая, с тяжелой, почти ритуальной ковкой. Узор из линий и кругов, едва заметных, как будто кто-то отпечатал геометрию некой формулы прямо в металл. И при этом – она открылась беззвучно и почти без усилия. Не скрипнула, не зарычала, не застонала под своим весом – просто подалась внутрь, как податливый занавес.

Я шагнул наружу. Свет хлынул сразу – обволакивающий, рассеянный, не резкий, но плотный, как бывает в безоблачное утро после шторма. .

Ветер был – я чувствовал его на лице, в пальцах, трепал подол пальто, шевелил волосы. Но никакого звука. Ни шороха, ни свиста, ни шелеста. Ни трепета листвы, ни еле уловимого посвиста в проемах. Только движение. Словно кто-то выключил звук снаружи, оставив его только для телесных ощущений.

Я машинально посмотрел вниз – брусчатка, идеально уложенная, чистая до невозможного. Ни листочка, ни пылинки. Ни бумаги, ни грязи, ни шерсти, ни следов от обуви. Поверхность была гладкой и сухой, будто кто-то только что прошелся за мной с метлой. Или вовсе заранее знал, куда я ступлю.

Именно это – не просто чистота, а ее показная, почти демонстративная безупречность – внезапно насторожило. В любом другом городе, даже самом стерильном, найдется хотя бы соринка. Здесь же даже не было и намека.

Я достал путеводитель. Он был странный с первого прикосновения – обложка тонкая, гибкая, яркая, будто игрушечная. Материал – явно не бумага, не ткань и не кожа. Что-то совершенно иное. Он прогибался в пальцах, почти не сопротивляясь. Я не мог представить себе, чтобы офицер, ученый или даже клерк пользовались чем-то подобным.

На всех страницах был текст с цветными зарисовками, очень реалистичными. Шрифт был мелкий и четкий, без засечек, похожий скорее на гравировку, чем на печать. Ни блеклости, ни рельефа. Листы были гладкими, как стекло, и все же легко переворачивались.

На главном развороте – схема центра города. Сетка улиц, какие-то символы, аббревиатуры. Множество непонятных отметок – треугольники, круги с линиями, разноцветные зоны. И все же сориентироваться оказалось проще, чем я ожидал.

Площадь Короля Леорика – именно здесь я стоял. Кирха за спиной, отмеченная знаком в виде стрелы с тремя зубцами. Справа – административные здания, слева – аллея и длинный корпус, подписанный как “Главный Регистр Цикловых Знамений”.

Я вспомнил адрес: улица Зеленой гряды, дом 31.

Путь был достаточно прямым. Следовало пройти по переходу Прямого Луча, который начинался от самой площади. Затем – налево, мимо здания под названием “Комнаты связи”, и выйти к мосту через реку Тамис. За мостом – небольшой поворот, и как раз улица Зеленой гряды.

Слева от меня уходила Сводная линия – мощеная, но узкая, в тени домов. По ней я пришел на эту площадь этим утром.

Справа – широкий и пустынный проспект Второй Луны.

А прямо, как раз туда, куда указывал план, – начинался переход Прямого Луча.

Я закрыл путеводитель. Обложка снова мягко легла в ладонь, будто у нее была своя воля.

Пора было идти.

Переход Прямого Луча начинался строго от площади – идеально прямой, без изгибов, без уступов. По обе стороны – здания из светлого камня с высокими окнами. Между ними не было ни арок, ни вывесок. Только повторяющиеся фасады, чуть отличающиеся деталями: числом этажей, глубиной входной ниши, странными вертикальными метками на карнизах.

Дорога была вымощена все той же идеальной брусчаткой. Ни сколов, ни выбоин. В промежутках между камнями не торчало ни травинки. Углы зданий выверены так точно, что казались вырезанными, а не уложенными.

Прохожие двигались неспешно – не по привычке, а будто по внутреннему ритму. Никто не торопился. Лица спокойны. Что особенно бросалось в глаза – почти все выглядели молодо. Не в смысле возраста, а свежести. Четкие черты, гладкая кожа, упругие движения, неестественная сохранность. Я видел стариков – но даже они двигались так, как не двигались мои ровесники в Лондоне.

Мимо прошел человек в темном, поношенном плаще – как у тех, кто много бывает в дороге. Он мельком взглянул на меня и кивнул, будто узнал меня. Я машинально ответил тем же.

На углу стоял информационный столб с афишами и объявлениями. Я подошел ближе, чтобы утолить свой интерес, но остановился, не дойдя пары шагов. Уже сейчас я отчетливо видел, что рисунки на плакатах двигались. Я моргнул. На одном из них мужчина подносил к губам чашку, делал глоток и ставил ее на стол. Через пару секунд движение повторилось. Потом снова… Вид при этом у мужчины был довольный. Подпись к плакату гласила: “Наш кофе – лучший во всем Лунденвике. Приходите и убедитесь. Сводная линия, 14, 1-й этаж”.

Это не мог быть фокус с прозрачной лентой. Не игра света. Рисунок двигался сам по себе.

Я вспомнил фенакистоскоп – игрушку, в которой вращающиеся рисунки создавали иллюзию движения. Но здесь не было круга, ни зеркал, ни тени от вращения. Оптическая иллюзия?

Невозможно.

Я развернулся и пошел дальше.

Справа из дома вышла женщина. В руках у нее был длинный цилиндр, обернутый тонкой тканью. Что внутри – я не мог понять. Она держала его бережно, как что-то хрупкое. Рядом шагал мальчик лет десяти, в накидке цвета мха.

Я заметил: ни у кого не было ни сумок, ни тростей, ни зонтов. Все шли налегке. Будто здесь не принято носить с собой ничего лишнего.

На очередном пересечении я увидел вывеску: “Комнаты связи”. Гладкая панель из черного металла, никаких букв – только знак: две пересекающиеся окружности и волнистая линия между ними.

Именно здесь, по карте, следовало свернуть.

Я посмотрел направо, затем налево – и пошел дальше. К мосту. К реке Тамис.

По мере приближения к реке дома становились ниже. Пространство постепенно раскрылось, и впереди показался мост. Он был… красивым и странным, как и многое вокруг. Его опоры – белые, тонкие, словно натянутые нити – уходили вниз, теряясь в глубине. Плиты под ногами были из белого, почти прозрачного материала, чем-то средним между стеклом и камнем. Они не скользили. Ступив на них, я ощутил легкий хруст – как от инея, но следов не осталось.

Тамис – широкая, тяжелая река, растянутая на добрых триста футов, она несла свои воды с такой силой, что поверхность казалась натянутой. Не гладкой – напряженной. Поток не бурлил, не пенился, он просто двигался не зная препятствий.

На мосту не было ни перил, ни ограждений. Я машинально шагнул ближе к краю – взглянуть вниз – и не смог. Невидимая сила остановила меня – мягкая, но непреложная. Будто само пространство сопротивлялось моему желанию, не позволяя подойти. Я отпрянул.

В детстве я любил стоять на мосту над рекой Мол, притоком Темзы. Там, где в теплой, мутной воде жили утки, где тина клочьями цеплялась за сваи. Запах был тяжелый, насыщенный: мокрая земля, водоросли, ржавчина. Сырость, впитанная в камень и дерево, казалась живой.

Здесь – ничего. Точнее, почти ничего. Вода не пахла. Ни илом, ни травой. Ни гниющей листвой, ни жизнью. Только легкий привкус сырости. Только запах самой воды. Как если бы дождь собрали в сосуд и хранили слишком долго.

Я вдохнул еще раз. Потом снова. И перешел на другую сторону.

Уже какое-то время я ощущал, как в животе становится пусто. Последний раз я ел утром – теплый хлеб с сыром и чай, все, что осталось в доме. Нужно было поесть.

Пройдя еще немного, я заметил уступ у здания, полукруглую нишу, почти скрытую за разросшимся кустом с темно-зелеными листьями. Над ней – навес из серого камня, отбрасывающий прохладную тень. С улицы место было почти не видно. Но отсюда я мог видеть все: перекресток, мост, реку, даже вход в здание с металлической вывеской, куда входили и выходили люди.

Я остановился, огляделся – и сел, положил сумку на колени.

Все лежало на своих местах, как я и собирал по привычке: еда, завернутая в плотную ткань, небольшая фляга, отцовский дневник, прибор. Я развязал узелок. Внутри лежал кусок хлеба, сыр, два сваренных яйца. Из сумки все еще пахло домом.

Прохожие шли мимо – никто не оглядывался. Двигались они неспешно, плавно, будто заранее знали, куда ступать, чтобы не мешать друг другу.

Я достал путеводитель и снова сверился с маршрутом. Все верно, улица Зеленой гряды начиналась за поворотом через 2 квартала. До нее оставалось около 500 ярдов.

Доев остатки хлеба, я аккуратно завернул все в ту же ткань и положил обратно в сумку. Бумагу, в которую был завернут сыр, я сложил и тоже убрал в сумку. Мусор здесь – нечто чужеродное, а я совершенно не хотел выделяться. Нужно будет найти, куда выбросить его.

Я достал блокнот и сделал несколько записей. Сейчас уже очевидно: моя одежда отличается от местной. Значит, нужно хотя бы следовать общим правилам, чтобы не бросаться в глаза. Еще одно наблюдение – я не увидел ни одной птицы. Ни чайки, ни голубя. В моем Лондоне их было множество, особенно у воды

Я убрал блокнот в сумку, поднялся и снова взглянул на улицу.

Утолив голод, я решительно двинулся дальше, продолжая осматривать город. Дома здесь были ниже, чем в центре, но выглядели не менее аккуратно. Улица Зеленой гряды начиналась плавным изгибом – мощеная, с узкой полосой травы вдоль обочины.

Дом с номером 31 нашелся не сразу. Он стоял примерно на середине улицы немного в глубине, с низким забором и треугольной аркой над воротами. Фасад был выложен светлым камнем, с ровными швами и темными, вытянутыми окнами. Я подошел к двери, черной, с округлым верхом, и осмотрел ее. Кнокера на ней не было, как и ручки или замочной скважины. Я постучал. Звук получился глухой, но я услышал как внутри дома залаяла собака.

Дверь никто не открывал, так что я решил осмотреть сад, расположившийся у левого края дома. Здесь росло всего несколько кустов с какими-то красными, чуть вытянутыми плодами. Цветов или деревьев с пышными кронами здесь не было.

Почувствовав на себе чей-то взгляд, я обернулся. Дверь дома была открыта, а на пороге стоял мужчина.

Невысокий, в темной жилетке и рубашке с высоким воротом. Волосы короткие, седые, но лицо было без морщин, глаза ясные. Он выглядел пожилым… но не старым. Как и многие здесь.

Он смотрел на меня внимательно, с вопросом во взгляде.

– Чем могу вам помочь? – голос был мягким и вежливым, но в нем чувствовалась настороженность.

– Добрый день, сэр.

Я чуть поправил ворот пальто.

– Я ищу профессора Хартли. Он здесь проживает?

Он медленно кивнул.

– Да, профессор Хартли – это я. Что привело Вас ко мне?

– Возможно, вы знали моего отца. По крайней мере… я нашел упоминание о вас в его записях.

Я помолчал. Профессор Хартли, казалось, пытался разглядеть что-то во мне.

– Он исчез какое-то время назад. Я пытаюсь понять, что с ним произошло.

– Я знаю многих в этом городе, – произнес он не сразу. – И со многими работал. Напомните, как его звали?

– Джеральд Колдуэлл.

Профессор не ответил сразу. В лице его что-то изменилось, и я понял, что это имя он точно слышит не впервые. Он смотрел прямо сквозь меня.

– Заходите. – сказал он наконец. – Думаю, нам действительно стоит поговорить.

Он посторонился, открывая мне проход внутрь дома. Я кивнул и переступил порог.

Первое, что я ощутил – это тепло. Не жар и не духота, а именно тепло – как в старых кабинетах, где книги пахнут временем, а воздух пропитан смыслом и рассуждениями.

Внутри было тихо. Ни скрипа половиц, ни звона. Только приглушенный, чуть пряный запах и что-то, напоминающее сухой табак или кожу. Сделав несколько шагов вперед, я очутился в гостиной.

Вдруг к ладони осторожно прикоснулось что-то холодное и влажное. Я опустил взгляд. У ног стояла собака. Темная, короткошерстная, с внимательными глазами. Она просто смотрела на меня и медленно виляла хвостом.

Дверь за мной мягко закрылась. Я остался внутри.

Глава 7

Я стоял посреди просторного помещения. Почему-то я ожидал, что дом профессора окажется завален бумагами, раскрытыми книгами, записями, приборами, странными конструкциями – словом, всем тем, что так любят ученые. Но мои ожидания не оправдались.

Гостиная была пугающе упорядоченной. Стены – гладкие, матовые, цвета выветренной кости, без украшений, без полок, без картин. Пол – серый, с легким мраморным рисунком, казался каменным.

Целая стена была занята книжным шкафом, вытянутым от пола до потолка. Сотни, а может, тысячи книг стояли ровными, аккуратными рядами. Ни одной книги, лежащей на боку – все было единым целым.

В противоположной от окна стене был встроен камин – тонкий, геометрически правильный, будто вырезанный прямо в стене. Пламя внутри горело ровно, без искр, без дыма, без запаха. Не ощущалось ни жара, ни гари – только движение света. И все же время от времени в воздухе раздавался сухой треск – знакомый, древесный, как от поленьев в камине. Он был то глухим, то чуть звонким, как будто действительно что-то горело.

Это завораживало и пугало одновременно. Казалось, что огонь настоящий, но, одновременно с тем, слишком послушный. Как будто он был под чьим-то контролем.

Перед камином стояли два кресла, больше напоминающие стулья. Узкие, с жесткой спинкой и почти незаметной обивкой. В них не было ни намека на уют, словно их роль – просто стоять как декорация.

Я чувствовал, как напряжение ползет по спине – не из-за страха, нет. Но из-за ощущения, что я оказался внутри чужой, какой-то выверенной формулы. И любой шаг в сторону может нарушить это равновесие.

В этот момент в гостиную вошел профессор Хартли. Теперь, при ровном свете, я мог рассмотреть его лучше.

Он был невысок, чуть ссутулен, и двигался слегка прихрамывая на левую ногу. Шел при этом он без трости – уверенно, даже выверенно. Плечи – узкие, движения – сдержанные. Как у человека, привыкшего к точности во всем.

Лицо у него было не старческое, нет, просто немного потускневшее. Веки чуть нависали, а скулы – высокие. Уши торчали в стороны, будто к чему-то прислушивались.

Лоб – высокий, блестящий. Голову обрамляли легкая пролысина и венчик коротких, аккуратно подстриженных седых волос по бокам. От макушки, по лбу, веером расходились глубокие складки, но не от возраста – скорее, от постоянного напряжения мысли.

Но главное – глаза. Светлые, почти прозрачные, с оттенком старого стекла. Они смотрели не прямо, а вглубь. Без враждебности, но внимательно. Словно профессор видел в человеке чуть больше, чем положено.