Полная версия
Когда гаснут звезды
До самого декабря Марфа тянула поездку в Ягодное. Боялась, что расскажут люди о ней и о Тихоне. Боялась, что Тихон учудит что-нибудь. А больше всего боялась мать и сестру, что могли ненароком все рассказать Леониду.
Поехали на попутке с Лёней пятого декабря в праздник. Всю дорогу Марфа молчала, прижимала к себе подарки для родных: платок для мамы, набор карандашей для племянника, бусы для сестры и свитер, что сменяла на базаре, для брата. За окном грузовика лениво падал снег с серого грустного неба, мелькали голые деревья.
Потом шли через весь поселок, скрипя новыми валенками, что достал им обоим Леонид. Все кого они встречали, здоровались с ними, разглядывали, охали, да поздравляли. Марфа смущалась и густо краснела, все больше втягивая шею в пальто. Она прошла мимо дома Тихона, низко склонив голову и, силилась не посмотреть в его окна. А вдруг он дома?! Господи, пронеси!
Дойдя, наконец-то, до отчего дома, Марфа робко постучала в окно. Все тело её почему-то в это время дрожало от волнения, даже жаром обдало.
Варвара Федоровна со слезами выбежала из дома, расцеловав щеки дочери:
– Что же вы тут стоите? У нас же днем всегда открыто! Заходите, заходите! Милости просим!
Телеграмму Марфа отправила родным заранее, чтобы подготовились. В избе было прибрано, печка выбелена, занавески постиранные, пахло пельменями и капустными пирогами.
– Ой, деточки мои, хорошие мои,– плакала мать, обнимая зятя и дочь,– Радость то какая! Дожила таки до такого события! Ох, матерь божья, дожила…
За столом сидели тихо, ели поначалу молча. Костя не смог больше осилить тишину и неловко нарушил её первым, вопросом о войне. Леонид тут же оживился, гордо выпятил грудь, увешанную медалью и орденами, и в избе до самой ночи не смолкали разговоры о фронтовых буднях. Костя был ими очарован. Зинка тоже смотрела на Лёню, как на самого красивого мужчину в её жизни, почти пожирала его глазами, несмотря на его безобразные шрамы. Марфе было неприятно на все это смотреть и она, наконец, накинула шаль, пальто и вышла незаметно из избы на крыльцо.
На небе в это время ярко светили звезды, морозный воздух прошиб её насквозь. Как же хорошо! Марфа собрала в ладошку снег с перил и скомковала его в снежок. Попробовав его на вкус, как в детстве, она озорно бросила его за ворота. Постояв еще немного, она решила выйти и прогуляться по улице. Темно же, не увидят, кто шляется в такое время?!
Она тихонько вышла за ворота и пошла вверх по улице, сгребая иногда с низеньких сугробов снег и швыряя куда-то вперед себя. Под ногами поскрипывал белоснежный снежок, что успел нападать за последний час. Где то на другом конце поселка лаяли собаки, мычала в коровнике корова, ветер тихонько посвистывал, качая деревья, пахло свежим навозом. Прямо, как в детстве! Ей стало так легко, что от этого на её лице появилась блаженная улыбка. Не хватало только особого заводского гула, но что же теперь вспоминать… Марфа снова посмотрела на небо, посмотрела на желтый полумесяц, что висел над ней. Как же красиво! Как же очаровательно было это зимнее ночное небо! Какие яркие звезды! Какой воздух!
Она и не заметила, как дошла до самого дома Тихона, где в окне горел слабый огонек от керосинки. Что-то сжалось в её груди, сердце забухало от волнения. Сладкие воспоминания всплыли в её голове и дыхание тут же перехватило. Нет, она не имеет на это право! Больше никогда! Марфа зябко передернула плечами, резко развернулась и пошла прочь обратно в сторону дома.
Когда она вбежала взволнованная в избу, к ней сразу же подлетел встревоженный Леонид:
– Где ты была? Почему не предупредила? Что за шутки?
– Мне было душно, и я решила прогуляться. Вот и все,– спокойно ответила Марфа.
– Больше так никогда не делай! Никогда! Слышишь?– резко пригрозил он ей.
Марфа виновато опустила глаза и, расстегивая пальто, ответила:
– Хорошо, дорогой …
На раскрасневшимся лице от водки у Леонида появилась какая-то злость. Он сжал зубы, неприятно скрипнул ими, но сдержавшись, ничего больше не произнес.
На следующий день, когда они приехали обратно в Заводское, Леонид спросил её про брата:
– Как это случилось с ним?
Марфа грустно вздохнула и отвернулась к окну:
– По ребячьей глупости. Костя поссорился со своими одногруппниками, поэтому решил уйти из интерната пешком в Заводское, ко мне. Это было год назад. В те дни ударили морозы, а потом и вовсе разыгралась жуткая метель. Весь поселок в тот день занесло. Жуть, что было. А Костя по дороге замерз и потерялся. Нам еще повезло, что его обнаружил водитель. Прямо у дороги упал без сил. Представляешь? Господи, это так тяжело вспоминать…,– она закрыла глаза,– Я чувствую себя за это виноватой… Так глупо получилось… Так глупо…
Леонид ничего не ответил. Марфе показалось, что он и не слушал её. Она вздохнула, вытерла проступившие слезы и стала не спеша переодеваться. Тяжким камнем легло ей это замужество. Не было того счастья, которого она ждала.
Марфа оглядела их комнату, в которой из новой мебели был лишь сервант, что достал Леонид через знакомых. Все остальное было старое, потрепанное, какое-то чужое и блеклое. Ей не нравилось тут, хотелось сбежать. Марфа отчаянно свалилась на стул, обняла себя руками. Господи, неужели вот так всю жизнь и проживет?
Леонид вдруг посмотрел на неё сурово и распорядился:
– Чайник вскипяти и картошку поставь вариться. Поужинаем.
Марфа, молча, встала со стула, взяла миску, а из мешка, что стоял у порога, набрала картошки и вышла из комнаты. Пока занималась нехитрым ужином на кухне, успела поплакать и успокоиться, снова поплакать.
Ужинали потом в тишине, не разговаривая, а утром Марфа привычно ушла на смену.
На работе она преображалась, бегала от станка к станку, помогала ученикам и успевала вести журнал. Ей нравилась её работа, нравился запах горячего масла и раскаленного металла, нравились звуки и постоянные гонки за перевыполнение плана. Это было все ей понятно, как дважды два. Конечно, и на работе были скандалы, недопонимания, но все чаще только с двумя: Розой Ахметовой и Антониной Рыжовой. Эти две подружки любили распекать Марфу, делать все по-своему. Мастерски у них получалось присваивать чужие заслуги и успехи, а работу свою делать не любили.
К концу декабря место старшего мастера цеха неожиданно освободилось, и на заводе решили провести собрание по поводу назначения на это место подходящего кандидата. Долго спорили на собрании, не могли никак придти к общему мнению. Петухов Иван Карлович, начальник цеха, выдвигал только мужские кандидатуры, особенно расхваливал молодого бригадира Алехина Петра и Самойлова Семена Ярославича. Семен вообще мало с кем спорил на работе, был удобен для начальства, так как все подгонял под их "хотелки". Уж на крайний случай поставить Рыжову, та тоже умеет правильно понять ситуацию, всегда улыбается… На другом конце спора была Раиса Леонидовна, которая была категорически против Самойлова, Алехина и уж точно против Рыжовой за её вранье и подхалимство.
– Я не могу согласиться, что Алехин справиться с новыми задачами,– спорила Раиса Леонидовна,– Он молод и не опытен. К тому же он еще учиться. Это неприемлемо.
– Чем же вас тогда не устраивает Антонина Рыжова?– спрашивал её Иван Карлович, поправляя очки,– Разве она не отвечает вашим странным требованиям?
– Не могу знать о чем вы, но скажу так. От неё слов много, да дела мало. Категорически против её кандидатуры.
– Тогда я снова настаиваю на товарище Самойлове! Этот молодой человек доказал свою профпригодность.
Раиса Леонидовна взяла в руки папку и тут же хлопнула ей по столу:
– Да что же это такое твориться! Иван Карлович, разве вы не видите сами, что смотрите не на тех? У нас есть и другие кандидатуры! И они умеют и хотят работать, они не завышают свои показатели и уж точно доказали свою профпригодность! Да возьмите хоть Кравчук Марию Степановну или Окуневу Марфу Никифоровну! Чем вам не кандидаты? И работу свою знают и планы перевыполняют! И учились обе в нашем училище!
– Даже не начинайте, Раиса Леонидовна. Вы всего лишь начальник смены, не забывайтесь! Тем более ваша Кравчук всего лишь звеньевая, а Окунева бригадир.
– И что, Иван Карлович? Алехин тоже бригадир, как и Рыжова звеньевая, но вы их выдвигаете!
– Самойлов – мастер смены!
– Его поставили на это место, только из-за того, что он не может полноценно работать за станком одной рукой! Разве вы не понимаете? Это было вынужденное решение на тот момент!
– И он справился со своей должностью, Раиса Леонидовна. Считаю, что нам пора закругляться. Будем голосовать! Кто за то, чтобы поставить на место старшего мастера цеха Самойлова Семена Ярославича? Поднимаем руки!
В кабинете неуверенно поднялся "лес" рук. Иван Карлович быстро посчитал вслух и записал карандашом на бумаге.
– Кто за выдвижение Окуневой Марфы Никифоровны? – спросил он снова.
В кабинете лишь две пары рук подняли за женщину и тут же опустили, как будто стесняясь, что их обнаружат.
– Кто за Алехина Петра Ивановича?
В кабинете снова вырос лес рук, но в этот раз меньше, чем за Самойлова. Петухов снова аккуратно все записал и произнес:
– Я думаю, этого достаточно, чтобы назначить на должность старшего мастера цеха товарища Самойлова.
Раиса Леонидовна сжала строго губы:
– Тогда надо решить, кто теперь будет за место его сменным мастером.
– Да хоть Рыжову или вашу Окуневу, Раиса Леонидовна. А по мне, все же Алехина. Он подходящий.
Женщина встала резко с места:
– Позволите идти, Иван Карлович?
– Поставьте Рыжову, а лучше Алехина. Все же мужик на этом месте лучше.
Раиса Леонидовна вдруг покраснела, схватила папки со стола:
– Хоть уборщицу Глашку! Теперь же разницы нет?!
Она быстро пошла к выходу и громко хлопнула за собой дверь. В ней кипела злость. Ей хотелось работать с лучшими, а ей подсовывают подхалимов и трутней! Какой старший мастер из Самойлова? Да он мямля и трус! Боится брать на себя ответственность, когда как другие работают в поте лица, решают новые задачи по улучшению качества и выполнения плана! Он никогда ни с кем не поспорит и не защитит своих подчиненных, не предложит новых методов и не похвалит лишний раз хорошего работника. Какой мастер смены из Рыжовой? Да она до сих пор не знает, как к станку подойти! Мастер она только на язык да на подставы! А Алехин? Мальчишка! Не успел придти на завод, как его сразу по половому признаку поставили в звеньевые, а через месяц назначили бригадиром! Хорошо, что бабы свою работу знают, посмеиваются над ним и делают все по-своему.
Но на следующий день уже висел приказ на доске объявлений о назначении старшим мастером цеха Самойлова Семена Ярославича, а на место мастера смены Алехин Петр Иванович. Раиса Леонидовна прочитала приказ десять раз и только после этого ушла в свой кабинет, где долго смотрела в одну точку. Ей ничего не хотелось. Как же так? Как так можно? Ставят совсем не компетентных людей на такие должности. И ей ведь с ними работать! Она и сама пришла когда то, сначала на стройку завода, потом встала за станок, стала звеньевой, бригадиром. Её мастером был уже покойный Иван Тихонович Федорчук. Человек с большой буквы, никогда не подхалимничал, учил всех, если видел ошибки, но по-доброму, ругал по-отцовски. Не ставил в бригадиры никогда кого попало, только за заслуги, за трудолюбие. Когда уходил на фронт добровольцем, поставил её, Раису, за место себя мастером смены. Потом после возвращения из эвакуации Раиса Леонидовна сама разбирала завалы завода, работала на стройке и первая вошла в новый цех. Мужчин было мало, ставили теперь на пустующие должности тех, кто хоть немного отличился до войны. Её назначили тогда старшим мастером цеха. Не долго она им пробегала, быстро повысили за её трудолюбие. Но тут ей уже пришлось бок обок работать с Петуховым Иван Карловичем. Неприятная личность, любящая подхалимство, подгоны отчетов под хорошие показатели и совершенно не замечающего дальше своего носа дел. На этой должности он был и до войны, Казалось, он вцепился в это кресло начальника и не хотел уже больше никуда. Его все устраивало.
Что ж, чего быть, того не миновать… Раиса Леонидовна переобулась в рабочие туфли, надела рабочий халат и вышла в цех. Найдя глазами Марфу Окуневу, она подозвала её к себе. Та без промедления подошла к начальнице и быстро поздоровалась.
– Марфа, – начала Раиса Леонидовна,– Послушай меня внимательно. С сегодняшнего дня у вас новый сменный мастер.
– Да, я читала приказ…
– Я хочу, чтобы ты по возможности помогала ему, но и не забывала и свои обязанности. У тебя есть потенциал для роста, но для этого надо постараться и не опускать руки. Я хочу, чтобы ты ходила на собрания чаще, участвовала в спортивной и культурной жизни завода. Это даст тебе преимущество. Ты понимаешь, к чему я клоню?
– Н-нет…
– Марфа, из тебя бы вышел хороший мастер, но надо себя показать. Запишись в лыжную секцию или в кружок художественной самодеятельности.
– Я вас поняла…
– Я на это надеюсь. Если упустишь сейчас свой шанс, потом уже никогда не наверстаешь.
Этот странный разговор вызвал у Марфы беспокойство, но она сделала так, как её попросила Раиса Леонидовна. Что ж, в неё верят, а она видимо её подвела…
Молодой мастер каждый день бегал вдоль станков, как заяц, дергал рабочих, что-то выяснял, выпытывал, ломал карандаши над журналами. Однажды, прямо тридцатого декабря психанул и сбросил со стола все журналы, расплакался и вышел вон из кабинета мастеров. На следующий день он уже не вышел на работу, сообщив, что заболел.
Раиса Леонидовна сама ходила к нему в общежитие, где не застала его уже в комнате. Соседи сообщили, что он собрал вещи и уехал домой в деревню к родителям.
Тем временем Марфа записалась в кружок художественной самодеятельности и её сразу вписали в репертуар праздничного концерта. Прямо тридцатого декабря она вышла впервые на сцену вместе с шестью женщинами и произнесла несколько слов поздравлений.
В этот момент она дрожала, как осиновый лист на ветру, но выдавила с улыбкой свою выученную фразу. В зале сидел и Семен. Он встал с места и аплодировал стоя, глядя прямо ей в глаза. Марфа даже засмущалась и опустила глаза на сцене.
Домой в этот день бежала немного окрыленная, с новыми какие то эмоциями. А там её уже ждал пьяный Леонид. Он сидел за столом, свесив голову, что-то бормотал и подливал в стакан водки, проливая половину на скатерть.
– Лёня! Что же ты делаешь?! – вскрикнула Марфа.
Она подлетела к нему, выхватила бутылку, но муж крепко вцепился в неё снова и вырвал из её рук, расплескав прозрачную жидкость себе на майку.
– Уйди, сволочь! – рявкнул он ей,– У меня друг погиб! Понимаешь ли ты? Погиб! Всю войну прошел, а в мирное время погиб! Гады! Стервы! Мужика угробили!
Марфа села рядом с мужем за стол:
– Лёнечка, да кто погиб-то? Как?
Он скривил свое лицо, тяжело выдохнул и произнес:
– Ванька Мазуров… Ванюха… Суки… зарезали, как свинью… За что? За что?
Он взял стакан дрожащими руками и выпил большими глотками всю водку. Потом громко поставил пустой стакан на стол и снова схватился за бутылку:
– Домой из бани шел… а они… зарезали… гады… шапку украли, портсигар трофейный и часы… сволочи… гады… Не навижу-у-у!– и резко швырнул бутылку об стену.
От громкого звука разбившегося стекла и от мокрого пятна на стене, Марфа вскочила с места и отскочила к окну. Ей стало страшно, как тогда, в детстве, когда буянил отец и гонял их пьяный по дому, по двору, бил мать…
– Лёня! Лёня! – кричала она,– Зачем же ты это сделал!? Лёня!
Мужчина профырчал, потом встал с места и закричал:
– Дура ты! Дура! У меня друга убили! Ты это понимаешь?
Марфа не знала, как ей поступить, что сказать, чтобы успокоить мужа. Она прижалась к подоконнику и боялась от него отойти.
– Лёнечка, но ведь их накажут, кто это сделал? Ведь накажут, правда?
– Дура! Кто их накажет?! Кто? Их даже не нашли! Дура! Дать бы тебе разок по башке для профилактики! – он погрозил ей кулаком и продолжил,– Чтоб знала, что говорить! Дура деревенская! Шляешься где-то, а дома и пожрать то нечего! Водку без закуски лакаю! Ух-х....
– Лёнечка…
– Замолчи, а то проучу тебя, бесова баба! Замолчи! Не кудышная… Стерва…
Шатаясь, он вдруг склонил голову набок, скривив некрасиво своё лицо, потом развернулся к кровати, и, свалившись поперек на неё, громко захрапел. Марфа стояла у подоконника минут десять, пока не поняла, что муж спит и уже не опасен. Она на цыпочках прошла мимо кровати и вышла из комнаты. Час она просидела на кухне, плакала и варила суп. Ей было страшно и тошно от того, что произошло.
Вернувшись уже в комнату, она снова посмотрела на лежащего поперек кровати мужа, вздохнула и стала потихоньку его двигать. Кое-как отвоевав себе краешек кровати, она переоделась и легла спать. Заснуть, правда, все равно не получилось. Она проваливалась в сон всего на пять минут, но запах водки её снова пробуждал, и так она мучилась до самого утра.
Утром, когда Лёня встал на смену, он сделал вид, что ничего не помнит. Марфа встала вслед за ним и стала поспешно убирать последствия вчерашнего загула мужа. С женой Лёня не разговаривал, как будто она в чем-то была виновата, за то быстро достал суп и разогрев его, стал с аппетитом есть.
Уже придя со смены, Марфа не застала его в комнате. Она покрутилась между сервантом и столом, открыла шкаф. Она и сама не знала, что ищет. Где то в глубине шкафа она нащупала две бутылки водки и бутылку портвейна и вытащила их на стол. Сев на стул, она смотрела на них, как завороженная, пока не пришел муж с работы.
– Что ты делаешь? – недовольно спросил он её.
– Ничего. Тебя жду. Откуда у нас водка и это?– указала она пальцем на бутылки.
– Ты к чему это спрашиваешь? Совсем со своей работой свихнулась? Сегодня мы вообще-то идем в гости к Захаровым.
Марфа встала со стула и, скрестив руки на груди, повернулась к мужу:
– Ты ничего не говорил мне об этом.
– Я сейчас сказал, этого мало? Собирайся!
– Нет- нет, я не узнаю тебя, Лёня. Ты совсем…,– она замотала головой и отошла к окну,– Ты стал таким грубым и черствым… Другим… Совсем другим…
– Ты все преувеличиваешь, Марфа, драматизируешь. Собирайся в гости, у нас мало времени. Я не люблю опаздывать. Это не прилично. Надень, то платье, что я тебе привез из Германии и туфли те надень. Пусть завидуют.
Марфа глубоко вдохнула воздуха в легкие и задержала дыхание, потом выдохнула и сказала:
– Конечно…
Всю ночь они гуляли у Захаровых. Зоя сделала вид, что очень рада видеть Марфу, обняла её, как подружку, весь вечер рассказывала какие-то кулинарные рецепты, советы по домашним делам, по уходу за ребенком. Марфе было тошно и скучно от этого. После двенадцати ночи пришли еще две семейные пары и стало немного веселее. Пели песни, гуляли по улицам и всех встречных поздравляли с Новым годом.
В четыре часа утра Марфа и Лёня решили возвращаться домой. Как только вошли в комнату, Марфу тут же замутило, и она бросилась на кухню. Час она простояла над раковиной, потом отмывала её, стойко выслушала ругань соседок и только потом ушла спать.
Первого января у неё была вторая смена. Еле пробудившись, она успела только умыться и уйти на смену. Целый день её мутило, кружилась голова. На следующий день легче ей не стало, как и потом. Тогда в конце смены четвертого января к ней подошла Наташка и сказала:
– Что-то не похоже на отравление, Марфа. Не беременна ли ты часом?
Марфа посмотрела на неё большими испуганными глазами и ответила:
– Не знаю, Наташенька, ничего не знаю…
– Сходила бы ты к женскому доктору, чего мучаешь себя. Не девочка же ты, а замужняя женщина.
Марфа задумалась. И ведь правда, давно крови нет, на капусту кислую её тянет, яблок зеленых хочется. Прямо в понедельник после смены она пошла в больницу и села в очередь. Вокруг сидели беременные грустные женщины, вздыхали, спрашивали иногда друг друга о том, о сем. Марфе хотелось побыстрее отсюда сбежать, так ей было здесь не приятно. Когда подошла внезапно её очередь, тело её задрожало, пробежался холод по спине. Она вошла несмело в кабинет, обложенный белым кафелем, села напротив врача и сразу испуганно посмотрела на гинекологическое кресло. На вопрос, сколько рожала, она ответила как есть, что нисколько и врач тут же подняла удивленно на неё глаза:
– Как это не рожали? Вам лет то уже, женщина, не мало. Почему затянули?
Марфа покрылась вся краской от стыда:
– А как должна была?
– Как все!
– Не получилось…
– Стараться надо! Бабий век короткий!
Марфа ничего не ответила. В ней поднялась какая-то злость." Да чтоб тебя, грымза старая! Об этом ли ей было думать, когда война была?". После неприятного осмотра, Марфа оделась и снова села напротив врача.
– Вы не беременны, женщина.
– Как же так? Меня ведь мутит и кислого хочется…
– Вы не беременны, повторяю. У вас менструация вот-вот начнется.
– Но как же?
– Так бывает.
– Но как же мне быть? Я ведь замужем!
– Вы не знаете, отчего дети получаются?
– Но…
– Женщина, у меня в коридоре очередь!
Домой Марфа уже шла вся потерянная, подавленная. Ей казалось, что она потеряла смысл жизни, что-то опустошило её.
Дома её уже ждал Лёня. Он недовольно посмотрел на неё и произнес:
– Опять где-то тебя носит, а мне ужин вари. Какая же ты жена после этого? Полы неделю уже не мытые. Как в свинарник пришел! Непутевая…
– Плохая, Лёня, я жена, плохая,– она бросила пальто на спинку стула и прошла к серванту,– Ты не ругайся, мне и так тошно.
– А когда тебе не тошно? Ай-й! Завела свою пластинку! – он махнул на неё рукой,– Ешь садись. Кашу с тушенкой сделал. Пируем!
Но еда сейчас не лезла в Марфу. Ей хотелось убежать куда-нибудь, проплакаться, прокричаться. Но чтобы не расстраивать мужа, она села за стол, немного поела и похвалила несколько раз за ужин Леонида.
Не веселое оказалось её замужество. Не этого она хотела.
Глава 9
В феврале 1947 года Зинка выходила замуж за тракториста Петьку Васильева. Парню только стукнуло двадцать один, а тут его сразу и охомутали. Теперь жить Зинка с сыном и мужем отдельно будут на другом конце поселка, редко заглядывая к матери и брату. Свадьбу справляли в доме родной тетки Пети, там и жить им предстояло. Сам Петька родился под Брянском, подростком задела его война, партизанил, диверсии фашистам устраивал. Всех его родных фашисты повесили в центре села, никого не пощадили. После войны у него никого не осталось, кроме тетки по матери и уехал он к ней в Ягодное, где его председатель принял с распростертыми руками. Выучился на тракториста, побегал то с одной девушкой, то с другой, а в итоге попал в цепкие лапы Зинки и сидел теперь за свадебным столом и напивался, чтобы забыться окончательно.
На свадьбу приехали и Марфа с Лёней. Сидели все больше, молча, редко пели песни, много вздыхали, плакали. Все из-за того, что Зина выходила замуж уже беременная и округлившиеся живот из-под платья предательски виднелся. Лёня в тот день много пил и, в конце концов, ушел за печку, свалился там и захрапел.
Марфа несколько раз пыталась его добудиться, но все тщетно. Кто-то из хмельных женщин утянул её тогда за рукав на середину избы и крикнул:
– Давай танцуй, Марфа! Какая свадьба без плясок?!
– Не танцуется…,– ответила ей та.
– Танцуется-танцуется! А то не свадьба, а черти что… Э-эх! – женщина громко захохотала и закружилась по избе,– А ну, бабы, хватит слезы лить! Совсем сдурели! Радоваться надо! Свадьба что ли или похороны?
– Тьфу, Катька, скажешь тоже! – махнула на неё старуха в темном платке,– На свадьбе так принято, плакать по невесте. Чем больше слез, тем больше счастья будет молодым!
– Азия вы, одним словом!– брызнула на них Катька.
Посмотрев, как девушка лихо оттанцевывает по избе, Марфа тоже стала приплясывать. И чего и, правда, горевать? Свадьба у сестры же! Тут и другие потянулись и заскрипели половицы, зазвенела снова посуда, заголосили голоса по избе.
Варвара Федоровна и тетка жениха только и успевали бегать к столу убирать грязную посуду, подливать гостям, резать пироги, ставить блюда с пельменями и горячие чугунки с картошкой и мясом прямо из печи.
В углу комнаты скромно сидел Костя, он был хмур и хмельной. Кто-то из-за жалости налил ему стакан и теперь, насупившись, он смотрел из своего угла, словно волчок. В избе крутилась и его тайная любовь – Маруся Козлова. Девчонка была на год младше его и не обращала на калеку никакого внимания, пела, танцевала, смеялась с подружками. У Маруси много планов на эту жизнь, она как птица, свободна и вольна.
Не выдержав, Костя потребовал еще стакан горячительного. Старухи зашикали на него, замотали негодующе головой, а мужики без слов налили парню стакан водки.