Когда гаснут звезды

– Ириночка,– лепетала Марфа,– Узнай ты у своего о родственниках Лёни. Не мог он не знать как он в городе там жил, с кем жил… Ириночка, не пишет он мне, давно. Душа вся измаялась, не могу. А может в городе есть, кто у него, может, туда им и приходят письма? Ирочка, Ириночка, нет больше у меня сил. Повсюду написала, а в ответ тишина. Может безногий он лежит в госпитале, да писать боится. Сама же понимаешь. Может еще что… Мне бы просто правду узнать, хоть какую, пусть и горькую…

Ирина Капустина сильно смутилась этой встречи. Осторожно убрала руку Марфы и сделала испуганно шаг назад:

– Не пишет мне больше Федор, другую там нашел. И писать я ему сама больше не буду. Не умоляй, не буду и все. Сходи к Зое Захаровой, ей муж до сих пор пишет, а он с твоим хорошо общался. Может чего и знает.

– Да где мне её найти, эту Зою?

– В общежитие номер два. Ей комнату отдельную дали. Ребенок у неё. Комнату не подскажу. Не знаю, не общаюсь.

С этими словами Ирина резко развернулась и пошла прочь по мокрой осенней улице.

В этот же день отправилась Марфа в то самое общежитие. С горем пополам узнала, где найти ту самую Зою. Девушка долго пыталась понять, чего от неё хочет Марфа и как то нехотя согласилась написать своему мужу о Леониде.

– Уж не знаю, не такие уж и друзья они были, так знакомые,– лениво произносила она, – Но не расстраивайтесь вы заранее. Напишу ему, а там будь что будет. Вы мне, дорогая, свой адресочек черкните, как вас потом найти. Вдруг чего и узнается интересного.

Домой в общежитие Марфа шла уже окрыленная, с надеждой в груди. А вдруг все получиться? Не может быть, что все было зря!

Глава 4

В ноябре из Урала вернулась Зинка с сыном и сразу приехала жить к матери в Ягодное. Работать устроилась в колхоз, в котором председательствовал теперь Матвей Тарасов. Мужа Зинки убили на войне еще в сорок втором, а она после этого сама как-то осунулась, сгорбилась, почернела и озлилась на жизнь. Каждый день жаловалась матери, каждый день упрекала ту в чем то, успела даже Марфе написать гневное письмо. Все вокруг в её горе были виноваты. А мать лишь вздыхала, терпела и молчала. Ничего, думала Варвара Федоровна, пошумит дочь, пошумит и успокоиться. Ей можно…

С Урала тогда вернулась и Ольга Георгиевна и тут же, узнав, что Марфа в поселке, позвала к себе в гости. Жила она теперь у своей давней подруги в её комнате, да той никогда дома и не было, все на работе, да на работе.

После смены Марфа, как и обещала, побежала к старым уцелевшим баракам. Там теперь и жила Ольга Георгиевна. Комната её встретила вкусным запахом ухи и чем-то еще, давно забытым.

– Марфа, Марфочка! – Ольга Георгиевна бросилась обнимать девушку, расцеловала её щеки,– Проходи, проходи, Марфа. Я ухи наварила. Я сама рыбу поймала вчера в речке! Представляешь? Я ловлю рыбу! Я рыбачка! Марфа, я рыбачка!

Она весело её проводила к столу, покрытому белоснежной скатертью. В самом его центре стоял важно чугунок на деревянной подставке, откуда исходил густой пар и умопомрачительный рыбный запах. Рядом стояла сковорода с жареной картошкой и грибами, а с краю прозрачный графин с мутной жидкостью.

– Марфа, присаживайся, бери вилку-ложку, наливай в тарелку ухи. Да-да, у нас тут печь, варю в чугунке! Как в детстве! Наливай самогонки в рюмку, не стесняйся. Самогон прямо с Урала привезла. У меня сосед этим занимался, на дорожку дал. Хороший был сосед! Эх, из поселка в город меня там швыряло, а потом из города в поселок. Много людей я там повидала. Разных, Марфа.

Ольга Георгиевна заметалась по комнате, вокруг стола. Она разливала самогонку по рюмкам, наливала ухи в тарелки, убрала салфетку с миски, где тонкими кусками лежали ломтики ржаного хлеба. Она сильно волновалась и много говорила:

– Ах, такое кощунство! Самогонку и в рюмки! Ахах! Ну что же, не менять же рюмки на стаканы?! Правда же?

– Все и так пойдет, Ольга Георгиевна…,– пыталась успокоить её Марфа.

– Хлеба мало, извини, не было больше. Ах, как хочется, чтобы скорее стало, как до войны! И хлеб, и сахар, и масло, и керосин и вообще… мира и спокойствия… Как много горя вокруг, Марфа. Как же его много…,– она вдруг села на стул и упустила голову,– Эта война унесла моих последних родных… Ни племянника, ни сестры, ни тетки… Все погибли. Я осталась совершенно одна. Вот так, Марфа. Совершенно одна.

Марфа наклонилась к ней и взяла в свою руку её холодную сухую ладонь:

– Вы не одна, я у вас еще есть.

– Ах, Марфа, дорогая…,– она вытерла другой рукой скупую слезу со щеки и отвернулась к окну,– Прости меня, за мою слабость. Это все проклятая болезнь. Я стала так много плакать…

– Просто вы человек, а не скала, которой не больно…

– Это правда, но лучше бы я была скалой…

Через минуту Ольга Георгиевна глубоко вздохнула, повернулась к Марфе и улыбнулась:

– Ну, вот. Пригласила гостя, а сама сижу и рыдаю. Негоже! Давай выпьем за встречу! Поднимай рюмку! Сейчас скажу тост!

Марфа послушно встала, подняла полную самогонки рюмку и застыла. Ольга Георгиевна набрала в легкие воздуха и начала:

– Выпьем за скорую победу! Я всем сердцем верю, она будет за нами! За победу! За мир!

Она громко чокнулась с Марфой и, выпив все до конца, с грохотом поставила рюмку на стол. Марфа от неожиданности вздрогнула, но тут же сделала маленький глоток и, хотела было, уже поставить рюмку на стол, как услышала громкий протест Ольги Георгиевны:

– Ни в коем случае! До дна! Только до дна!

Марфа послушно выпила все содержимое рюмки и тогда поставила её на стол.

– Ну, садись, Марфа. Испробуй ухи. Это меня соседка в эвакуации научила. Хорошие порою люди там попадались…

Марфа, молча, взяла кусочек хлеба и стала хлебать уху. Та и правда получилась вкусной, и еще горячей немного обжигало нёбо. Ольга Георгиевна подвинула ей тарелочку для рыбы. Сама она плохо ела, все смотрела на Марфу, ласково по-матерински улыбалась.

– Ты картошечку попробуй, Марфа. С грибочками. Ешь, ешь, тебе надо.

– Ольга Георгиевна, а, вы, почему не едите?

– Сыта я. Вот ты пришла и мне уже хорошо от этого. А тебе надо питаться хорошо, чтобы работалось лучше.

– Да я вроде питаюсь…

– Вижу я, как питаешься. Худая, как щепка. Иссохла вся. По себе помню, голодной и работать не хотелось,– и тут же вздохнув, продолжила,– Эх, Марфа, пройдет война, куплю себе конфет и съем без чая. Рыдать буду, а съем. Почему? Да так, чтоб сладким горе заесть. Да ты меня не слушай. Болезнь это все голову мутит. Расскажи лучше про себя. Как жила все это время? Как мама, как брат, как сестры?

Марфа неловка откашлялась:

– Все живы, только мужья не у всех…,– она снова откашлялась,– Война проклятая…

– Да, натворили фашисты делов…,– она снова начала разливать самогонку в рюмки,– Столько горя вокруг, столько горя. А Лёня? Как он? Пишет тебе?

Марфа грустно вздохнула:

– Не знаю, не пишет.

– Как это? – удивилась Ольга Георгиевна.

– А так, просто. Не пишет и все. Писал и перестал.

– А ты не расстраивайся раньше времени, Марфа. И так бывает. У меня в эвакуации соседка одна была с двумя малыми детьми. Муж ей с декабря сорок первого ничего не писал, уже мысленно похоронила она его. А тут перед самым моим отъездом ей вдруг письмо пришло "Живой, скучаю, жди меня скоро". Вот так.

– Хорошо бы…

– И у тебя так будет! Верь!– она снова встала и подняла рюмку,– Давай выпьем за надежду! За то, чтобы наши воины вернулись с победой к своим семьям! За надежду!

Она выпила до дна и снова громко поставила пустую рюмку на стол:

– Вот так! – заключила она.

После второй рюмки язык Марфы все больше развязывался и она, не переставая, рассказывала про свое житье-бытье Ольге Георгиевне. Та понимающе кивала головой, порою успокаивала её и снова разливала самогон в рюмки.

Просидели так аж до самого утра, наговорившись обо всем на свете, оплакав все беды. А утром Марфе в первую смену. Так и пошла на работу с больной хмельной головой. Кое-как отработав, побежала сразу во второе общежитие к Зое Захаровой. Застала её прямо у дверей и накинулась сразу с расспросами. Зоя поморщила свой маленький носик, прижалась спиной к двери, как будто боялась Марфу, и сердито ответила:

– Написал мне, что не знает ничего про его родственников. Вот и все.

– Как это не знает? Как? Не верю!

– А ты сама почему ничего не знаешь? Ну? Чего замолчала? Гуляла ночами, а про матку с батькой так и ни разу не поспрошала! Нужны вот моему больно чужие родственники! Мой на фронте фашиста бьет! Три раза в госпитале уже был! А ты тут со своими расспросами! Вот привязалась! Твой вроде жених был! Кроме тебя, кто еще знать то должен? Уйди ты от двери, мне за ребенком сходить надо! У людей дела-заботы, а тут ходят всякие…

Марфе вдруг стало дурно, её затошнило. Она отвернулась от девушки и, молча, произнесла:

– И на том спасибо…

Домой шла, не замечая вокруг людей и не поднимая ни на кого глаз. Мороз как раз в этот день затянул тонкой коркой льда желтые листья под ногами, хрустели они глухо под подошвой. Руки быстро озябли, замерз нос и щеки, но Марфе было все равно. Она дошла до общежития, вошла в комнату и, сняв пальто, бросила его на спинку стула и упала лицом в подушку. Громкий плач разнесся по комнате, прорезав болью и отчаянием все вокруг.

Кто-то из девочек, что были в комнате, подняли на неё разом глаза, а одна встала с кровати и подошла к Марфе, положив свою теплую ладонь той на плечо:

– Марфа, что с тобой? Что случилось? Девонька, да не рви ты себе душу. Марфочка… Марфочка, голубушка…

Не было у Марфы сил что-то рассказывать, объяснять. Успокоилась скоро, поблагодарила девушку за внимание и легла спать. А утром снова пошла на смену, снова работала и старалась не думать ни о чем.

Так скоро наступил декабрь, и накрыло белым покрывалом землю. Искрился снег на солнце, и ночи стали светлее. Где-то в середине месяца пошла Марфа на базар. Прихватила с собой ту самую корзинку, что когда то ей подарил старичок по дороге в поселок, подвязала теплый материн платок, варежки теплые одела и пошла в сторону шумного базара. Ходила она вдоль аппетитных рядов с баранками, рыбой, белых горок яиц, смотрела на цветастые платки и шали, что висели то тут, то там. Все искала, что бы ей купить, у кого что обменять. Не хватало в эти времена ничего: ни еды, ни дров, ни одежды. Все было дорого и обменять уже почти нечего, если только с себя чего снять.

Она так залюбовалась на разномастные товары, что ни сразу услышала, как её кто-то кличет в толпе:

– Марфа! Лебедева! Обернись!

Голос девушке показался знакомым и она обернулась. Прямо на неё смотрел все такой же худой Семен Самойлов с перехваченным левым рукавом шинели. На его веснушчатом лице заиграла мимолетная улыбка, он замахал Марфе правом рукой:

– Лебедева! Постой!

Марфа встала на месте, ожидая, когда парень сам подойдет к ней. Семен быстрым шагом направился к девушке, а как оказался рядом, заговорил:

– Здравствуй, Марфа. Вот так свиделись, вот так встреча!

– Здравствуй, Семен. Вернулся с фронта?

– Вернулся,– с грустью ответил он и мотнул головой на левый рукав,– Вот, оттяпали. Повезло, что не правую. Тоже хотели, но отделался одним мизинцем на ней. А ты как? Работаешь?

– Работаю,– сухо ответила Марфа, а сама все смотрит на его левый рукав и в животе что-то сжимается,– Работаю. И ты к нам иди.

– Куда же я безрукий то теперь?

– Правая, рабочая, на месте, а более и не надо. Ты не дури, завтра сразу же в отдел кадров иди. Тебе все там рады будут.

– Рады…,– он вздохнул,– От меня теперь проку то… Эх… А я ведь тогда плохо с тобой поступил. Все хотел прощения попросить и не смог. Вот ведь судьба сегодня нас свела. Ты прости меня за тот поступок, хоть и поздно уже, но все равно…

– Не надо, Семен. Прошло все. Да и не злюсь я на тебя. Тебе где жить то есть?

– В общежитие койку определили для меня. Крыша над головой имеется.

– Вот и ладное дело. А ты завтра приходи на завод. Нам, ой, как, нужны такие, как ты.

– Работник я теперь наполовину…

– А ты нос не вешай раньше времени! Ты до войны на доске почета висел не за красивые глаза! Рекорды бить тебе не надо, главное, чтобы работал усердно.

– Уж верно, не за глаза…

– Я про тебя начальнице скажу. У нас теперь Раиса Леонидовна начальницей ходит. Вот так. Сплошное бабье царство. А ты вот придешь и разбавишь наш бабий уголок.

– Эх, уговорщица ты хорошая, Марфа. Даже дух мой подняла. Я-то думал уже напиться и забыться от этого страшного сна, а тут ты. Судьба, не иначе!– он неожиданно обнял Марфу одной рукой,– Вот спасибо тебе, Марфа! Вот так встреча! Завтра же приду к вам! Приду обязательно!

На следующий день он и, правда, пришел на завод и его приняли обратно. Одной рукой он быстро приловчился работать за станком и даже сам удивился, что может так. Рекорды ему, конечно, теперь не бить, но работать он хотел и мог. Марфе было приятно, что человек не сломался, живет дальше и радуется простым вещам.

После смены Семен все чаще стал провожать её до общежития, рассказывал фронтовые байки, много шутил и смеялся. Марфе было как то неловко и одновременно приятно это внимание с его стороны. Женщины смотрели теперь на неё косо, завидовали, на перерывах все подбегали к Семену, уговаривали его, то чай попить, то домой к ним сходить что-нибудь починить. Семен краснел и отказывался. До войны то его мало кто замечал, а тут чуть не дерутся за его внимание.

На тридцать первое декабря после смены Марфа заспешила в общежитие. Там сегодня намечался маленький праздник по случаю нового года. Надо было успеть наварить картошки, порезать салат и солений из погреба достать. Сами погреба тогда за общежитием стояли плотным рядочком. Прибежала Марфа, быстро переоделась, надела фартук и на кухню. Шумно там было, дымно и жарко. Галдели девчонки, готовили праздничные простые блюда, резали вареные овощи на салат, кто-то разливал в графины домашнюю наливку, кто то пел песни, все смеялись и были в приподнятом настроение.

Марфа взяла глубокую миску с полки и побежала в погреб за квашеной капустой. Её им привезла её мать, Варвара Федоровна. Там же лежали и моченые яблоки, и соленые грибы. Марфа выругала себя под нос, что не захватила вторую миску. Уже выходя из погреба, она чуть не врезалась кому то в грудь. Подняла голову и ахнула:

– Семен! Черт, однорукий! Да я чуть всю капусту на снег от страха не выбросила! – и тут же покраснев за свои слова, отвернулась.

Семен улыбнулся и произнес:

– Ну, не надо ругаться, я с подарком.

Марфа снова подняла на него глаза:

– Зачем это еще?

– Как зачем? Праздник же! Смешная ты, Марфа!

Марфа снова покраснела и медленно прошла мимо него, прям вдоль сугроба:

– Ну, идем, кавалер. Знакомить тебя с девочками буду,– не оборачиваясь, произнесла она.

Семен послушно побрел за ней прямо в общежитие. Как только они вошли в коридор, на них сразу набросилась комендантша Меланья Серафимовна:

– Куда это направился, солдатик? А ну разворачивайся! Здесь женское общежитие, а не дом терпимости!

Семен тут же развернулся, ловко достал одной рукой из кармана конфетку и протянул с улыбкой женщине:

– С праздником вас! Уж позвольте часок провести в приятной компании, а там я и сам уйду. Честное слово!

– Каков хитрец, – но из рук Семена Меланья Серафимовна конфету все-таки забрала,– Ходите тут, девок мне портите, а мне потом оправдывайся. Ну, ладно, только час. Не больше! Слышишь, солдатик? Не больше!

– Еще раз с праздником!

Как только вошли в комнату, Семен снова залез в карман и достал оттуда, что-то завернутое в бумагу. Он, молча, протянул это Марфе и скомандовал:

– Разворачивай!

Марфа послушно приняла подарок и тут же стала аккуратно его разворачивать. На свет показалось круглое небольшое зеркальце, которое можно при желании поставить на ножки, а с обратной стороны была изображена какая-то кокетливая девица. Марфа смутилась, но все-таки зеркальце вещь нужная и тут же поблагодарила Семена:

– Ой, спасибо тебе, Семен! Удружил! Теперь девчонки еще больше завидовать будут!

– Брось ты. Это так… с праздником… Вот…,– он и сам смутился, отвел глаза в сторону.

Марфа поставила зеркальце на тумбочку у своей кровати:

– Вот, теперь тут стоять будет…,– произнесла Марфа и тут же повернулась к Семену,– Вот только мне тебе подарить нечего.

Семен поднял на неё глаза:

– Брось ты! Ты уже подарила мне – надежду. Как только встретились, так и подарила.

В комнату неожиданно ворвалась ватага девчонок и как только заметили Семена, столпились у дверей и начали его рассматривать, смеяться:

– Вот, Марфа кавалера привела!

– Ай да Марфа!

– Мужчина то, что надо!

– А как вас зовут?

– Останетесь с нами на праздник?

– Вареники с картошкой любите? У нас и сметана иметься! Вы за стол присаживайтесь, не стесняйтесь!

Самая смелая из девчонок взяла Семена за его единственную руку и, проводив за стол, усадила его и придвинула к нему тарелку и рюмку:

– Меня Соня зовут, а вас?– спросила девушка его.

– Се-семен,– немного заикаясь от неожиданности, ответил мужчина.

– Ой, какое красивое имя! Девочки, ну давайте уже накрывать! Мужчина все-таки голодный должно быть! Накормим его и без песни не отпустим! Петь любите? Я вот очень люблю! Ой, как запою, так не остановите!

Стол быстро накрыли нехитрой закуской, принесли целое блюдо вареников, поставили на стол домашнюю сметану, винегрет, квашеной капусты и картошки варенной. Быстро разлили наливки по рюмкам, чашкам, кому что досталось, и произнесли первый тост:

– За скорую победу!

Зазвенела посуда, защебетали женские голоса, замелькали блюда, миски и все старались Семену в тарелку подкладывать то одного, то другого. Мужчина краснел от такого внимания, застеснялся своего положения и неловко благодарил каждую. После третей рюмки только стало ему легче. Он встал тут с места, поднял снова рюмку с наливкой и произнес:

– Хочу произнести тост, дорогие женщины!

Все девушки разом замолчали, уставились на него.

– Хочу произнести тост за одного человека, который подарил мне смысл жизни! Марфа, за тебя! Если бы не ты, висел бы я в петле или чего-нибудь еще с собой сотворил бы!– кто-то ахнул за столом,– Ты мой свет! И я на этот свет лечу! Вот так! – он вдохнул в легкие воздуха и продолжил,– Многое я видел там, на войне, много смертей и предательства и несправедливости. Столько страха и боли там видел… Да что уже об этом, не сегодня… Вот увидел тебя и понял, есть светлое еще что-то в этой жизни. За тебя хочу выпить! За Марфу! За мой свет!

– Ой, как красиво сказал…,– послышалось в комнате мечтательно.

Зазвенела снова посуда, заголосили веселые девичьи голоса, а Марфа ни жива, ни мертва. Чокнулась со всеми, а сама стоит на месте как в трансе и не сообразит, что ей делать.

– Марфа, чего ты стоишь? Сказать, что ли чего хочешь? – вдруг спросил её кто то.

– Это она от счастья! – сказала другая.

Марфа медленно села на место и опустила голову. Семен сидел рядом и протянул к ней свою ладонь, положил её на холодную руку девушки.

– Вот достану кольцо и сразу к тебе свататься приду. Тогда оробел, а сейчас уж не оробею…,– тихо произнес он, немного наклоняясь к Марфе.

Выпили скоро еще по две, отодвинули столы к стене и стали громко петь и танцевать. Стучали девичьи каблучки, пели веселые частушки, да песни, все по очереди приглашали Семена на танец. Он краснел, но отказывать им не смел. Вытанцовывал с ними, подпевал, а потом снова садился на стул возле Марфы и украдкой смотрел на неё.

Через час пришла Меланья Серафимовна, ругалась, что Семен до сих пор не ушел, и выпроводила его из общежития. Спать легли под утро, сон к Марфе плохо шел, да и спала она от силы два часа.

Приснилось ей в эту ночь, что сидит она под дубом, что рос в Ягодном прямо в овраге, недалеко от отчего дома. Сидит она под ним, а вокруг лето, птицы поют, стрекозы летают, пахнет травами и цветами, солнце глаза слепит. Рядом два коня пасутся, один серый, а другой черный, как смоль. Смотрит она на них и дивиться, чего это они в овраге пасутся, обычно за поселком на лугах, а не тут. Встала тогда Марфа, прошла мимо коней, а они на неё и внимания не обратили. Идет она и видит перед собой ручей. Удивилась, ведь не было тут ручья. Села на корточки, зачерпнула ладошкой прохладной кристальной воды и отпила маленько, пока краем глаза не заметила, что в ладошке маленькая рыбка плавает. Тут же перестала пить, посмотрела внимательно на рыбку, а она маленькая, золотистая, с большими черными выпученными глазами. Диво, какое то! Пока Марфа любовалась необычной рыбкой, та взяла и выпрыгнула из её ладошки, да прямо в ручей. На том сон и закончился.

Проснулась Марфа, лежала еще минут десять в раздумьях, все пыталась понять к чему сон.

– А ведь, девки, сегодня уже 1945 год…,– зевая, кто-то произнес в комнате.

– Да, уже…,– согласилась Марфа и стала медленно подниматься с постели.

– А война все не унимается…,– подытожила другая.

– Война проклятая…,– пронеслось по комнате.

Сегодня у Марфы была вторая смена. Она как обычно собралась, взяла с собой кусок хлеба, мерзлого соленого сала, картошки варенной и пошла на работу. В голове все крутились слова Семена, и ей стало казаться, что на её плечи упал какой-то непомерно тяжелый груз ответственности за него. Даже дышать стало сложнее, ноги стали, будто ватные. " Я ведь люблю другого, а не его. Как же быть? Как жить? ".

На смене Марфа старалась не встречаться лишний раз с Семеном, да он сам её всегда находил, сидел рядом с ней на перерывах, наливал ей кипятка, что-то спрашивал. Марфа не знала, как ей быть, она только, молча, кивала, вздыхала и думала, что же будет дальше.

Тут в первых днях января её назначили бригадиром вместо Тоньки Рыжовой, которая убежала в декрет. Долго не думали, посмотрели, кто учился, кто что умеет, да и начальница тут еще огонь в масло подлила:

– Долго ты в звеньевых ходить будешь, Марфа? Работаешь получше многих, а все ответственности боишься! Почто государство на тебя тратилось? Почто училась говориться? Все, приказ сегодня же подписываю! И слушать ничего не хочу! Баста!

Семен в этот же день подошел с улыбкой к Марфе на перерыве и произнес:

– С назначенцем вас, Марфа Никифоровна. Теперь с вами на "вы", или еще на "ты"?

– Брось ты, Семен! – махнула она на него рукой,– Что за шуточки?! Всего лишь бригадир!

– Не всего лишь, а целый бригадир! – весело поправил он и протянул ей свою руку,– Поздравляю!

Он крепко пожал руку девушки и тут же пошел к своему станку. Марфа же осталась стоять на своем месте. С чего начать, она не знала. Все было не привычно. Девчонки из бригады смотрели на неё и раньше косо, а теперь и глаз не поднимали. " Что ж, от судьбы не убежишь."– подумала Марфа про себя и, обведя глазами весь цех, медленно пошла в сторону своего станка.

Глава 5

В конце января после праздника дня памяти Ленина (22 января), в цеху случилась драка между Ксенией Митрюхиной и Марией Быковой. Дрались они из-за Семена. И та и другая окучивали мужчину, приносили ему обеды, караулили его у проходной, чтобы пойти вместе домой, зашивали ему дырки на рабочей форме. А тут слово за слово и Машка вцепилась в волосы Ксюши, да и та тоже не лаптем деланная, так же вцепилась, и теперь кружатся две женщины вдоль станков, нецензурно ругаются, как матросы. Вокруг них уже собралась толпа и вместо того чтобы разнять, улюлюкали и подначивали их. Увидев это безобразие, Марфа побежала разнимать девок, пытаясь словами унять их пыл, да только получила локтем в грудь от кого-то. Отпрянула она от дерущихся, схватилась за грудь:

– Ох, полоумные, убьете, дуры!

Тут прибежал Семен. Одной рукой он расцепил женщин и встал между ними:

– Вы чего представление устроили?! – гаркнул он им – Бригадира своего чуть не зашибли! Курицы!

Тяжело дыша, Маша посмотрел на него и рявкнула:

– А ты не лезь! И бригадирша твоя недоделанная пускай не лезет! Не ей тут командовать! Пускай ждет своего, а к чужим мужикам не лезет! Я и ей могу косы отодрать! Ей, Богу! Драться за тебя буду, Семен! Не остановишь! Убью любую вот этими руками!

– Дура ты, Быкова,– он плюнул её в сторону и подошел к Марфе,– Зашиблась?

В Марфе горела злость, хотелось накинуться на Быкову, обозвать как-нибудь пообиднее, но она только зыркнула на неё злыми глазами и, отряхнув с рабочего халата какую ту невидимую пыль, развернулась и пошла, куда-то в сторону.

За драку Быкову и Митрохину все равно оштрафовали, а Марфа стала еще больше нелюдимой и все больше избегать Семена.

В первых числах февраля Семен прокараулил её у общежития, схватил её за руку и произнес:

– Так нельзя, Марфа! Давай поговорим!