Путевые заметки путешественника в Тридевятое царство

– Хорошо, но как же быть?! Если там около входа в зал финны, как я проведу вас мимо них?!

– Что-то надо придумать! Ради Родины!

– Ой, да я вас через запасной вход проведу!

– Ну вот видите!

И мы помчались! Отперев дверь, она довела меня до моего места, на котором сидел какой-то другой зритель, и так властно его согнала, что он опешил и моментально исчез. «Спасибо, – шепнул я ей на прощанье, – вы исполнили свой долг!»

Только вот «не выпитый кофе» играл со мной в такую игру: как только музыка переходила на «шепот», так я начинал дремать, а уж как она загрохочет на весь зал, так я подскакиваю в кресле, просыпаюсь и начинаю бурно аплодировать вместе со всеми.

СТЕРЕОСЮЗЕН

Память сыграла со мной странную шутку: она развела двух Сюзен по разным годам. Сюзен Стайн увела в 87-й, а Сюзен Костанзо оставила в 88-м. Почему?! Возможно, потому что 88-ой был слишком наполнен событиями, в отличие от предшественника. Следовательно, память поступила, как рачительная хозяйка, взяла часть вещей из переполненного шкафа и переложила их в другой, где больше свободного места. Но вмешался факт – хозяин шкафов: я нашел фотографию Сюзен Стайн, а на обратной стороне «июль 1988». Так что если не все, то уж Сюзен Стайн вернулась на свое место и тогда получается, что, проводив одну Сюзен, я тут же познакомился с другой; причем, с другой прямо-таки в буквальном смысле слова; Сюзен Костанзо отличалась темпераментом и какой-то степенью открытости (как никак итальянка); Сюзен Стайн оказалась особой замкнутой и меланхоличной. Шведка по происхождению (почему они все вспоминали о своем происхождении?), она и внешне, естественно, сильно отличалась от американской итальянки.

Где-то под Балтимором у их семьи была ферма, видимо, поэтому она выбрала специальность биолога. Зачем ей к этой специальности понадобился русский язык, теперь трудно сказать. Большие очки и еще что-то неуловимое делали ее похожей на сову. Так что ее скорее можно было назвать умницей, чем красавицей. Друзей в своей группе она не имела, что вполне объяснялось характером. Да я и сам не собирался поддерживать с ней отношений. Помню, как после нашего знакомства мы ждали ее автобус на углу 9-ой линии и Большого проспекта В.о., и я решил: «Всё, провожу ее и хватит!» Подходит автобус, мы прощаемся, она идет дверям, потом резко поворачивается, хватает меня за руку и говорит: «Спасибо, Элекс!» Запрыгивает в автобус, уезжает, а я стою на остановке и думаю: «За что спасибо?! За то, что погулял с ней пару часов? Что тут такого?!» Но такой вид у нее при этом был, что меня зацепило; так что все-таки мы продолжили встречаться.

В Академии на нее, как на свежего человека, сразу посыпались предложения попозировать. Она согласилась с условием, что получит портрет. Остановились на Паше, как на своем, и он дал обещание, что сразу же после экзамена отдаст портрет Сюзен. И вот в мастерской разместили работы студентов, в том числе и портрет Сюзен. Как-то мы оказались там вместе с Ольгой, единственной девушкой курса моих скульпторов, а она Сюзен ни разу не видела со мной и у кого-то спросила, указывая на ее портрет: «А это что за страшила?!» Я вскипел и выдал Ольге что-то не самое приятное и в не самом спокойном тоне. Позже она говорила, что это ее очень удивило, что от меня она не ждала такого. Я и сам от себя такого не ожидал, но Сюзен… она была славной, родственной душой, хотя потребовалось время, чтобы понять это.

ГАЗОН ДЛЯ VIP-ПЕРСОН

Иногда я заходил за Сюзен в универ. Американцы занимались в двухэтажном домике, а отдыхали на соседнем газоне; кто играл во «фризби», кто перекусывал, кто просто валялся, кто читал или болтал с друзьями. Однажды улегшись рядом с ними в ожидании Сюзен, вдруг заметил, как осуждающе смотрят на нас проходящие мимо советские студенты. Разница была и в одежде (советские, несмотря на жару, в костюмах, а американцы в легких свободных футболках, шортах или слаксах), и в поведении (американцы раскованы, а у наших чуть ли не руки по швам). Тут же я решил, что «американский вариант» мне нравится больше, тем более, что к костюмам у меня была давняя неприязнь (из-за комсомольцев я ложь ассоциировал с костюмом).

«Нет, не только иностранцам и плутам хорошо в Сов. государстве, считаю также, что и писателям».

М. Пришвин, Дневник, 6 марта 1931 года

ТОНКОСТИ ПЕРЕВОДА

Странно, Сюзен одновременно и тянуло ко мне и отталкивало. Несколько раз она показывала мне фотку разбитного парнишки и уведомляла, что они помолвлены и, скорее всего, это ее будущий муж. Возможно, таким образом она пресекала приставания, но я и не думал к ней приставать; она мне была симпатична, но не более того.

Иногда замечал, что она раздражается по непонятным причинам. Сейчас думаю, может быть у меня не хватало пиетета к «Великой Американской Цивилизации»? Помню, как она с сарказмом изрекла: «Канешна! ПАРКОВАТЬСЯ – это древнее славянское слово!» По прошествии времени могу сказать, у многих американцев, которых я тогда знал, нет-нет, а прорывалось высокомерие. Мне кажется, они считали нас «белыми неграми»; такой большой, формально свободной колонией. Из всех моих друзей- американцев только Джон и Бетси были без капли высокомерия; и не знаю, совпадение ли то, что они были евреями.

Как-то сидим в общаге Сюзен и смотрим с ней многосерийный документальный фильм о СССР, снятый западными телевизионщиками. Показывали какой-то городок и молодую рабочую семью в разных ситуациях. Вот они в воскресенье гуляют в центре города, диктор бубнит что-то по-английски, а переводчик по-русски: «По воскресеньям они выходят в центр города, чтобы прогуляться и что-нибудь купить». Сюзен усмехается.

– Что? – спрашиваю ее.

– На самом деле по-английски сказали так: «По воскресеньям они выходят в центр, чтобы прогуляться, купить там все равно нечего».

BACK TO USA

– Элекс, – как-то сказала мне Сюзен, – я скоро возвращаюсь домой.

– Как, уже?!

– Да, «программа» заканчивается. Давай сделаем вечеринка? У ребят в Академия.

– Конечно! Обязательно сделаем!

– Тогда я буду покупать хороший пьянка в «Березка».

– Хорошую выпивку.

– Да-да, спасибо, хороший выпивку. Водка?

– Конечно. Ну, а мы организуем хорошую закуску.

Время и место (комната скульпторов в общаге) были назначены. Парни обрадовались случаю покутить и вдохновленные «хорошей выпивкой», взялись готовить еду с энтузиазмом. Амри, как восточный человек, готовил плов; Паша, як западенец, достал где-то смачного сала и домашней колбасы; Ислам, как чеченец, от сала отказался, но с нами посидеть был не против. Что касается меня, то я искал подарок ей на память и, как водится, хватился в последний момент, поэтому опоздал. Все были уже в сборе, а Сюзен выглядела как-то необычно. Паша вызвал меня в коридор:

– Ё-мое, Алекс! Как она тут разрыдалась!

– Сюзен?! А что такое?!

– Тебя же нет и нет, а она вдруг в слезы. Я ее успокаивать, но сначала и сам не пойму, что такое и тут она: «Почему, Паша, Элекса так долго нет?! А вдруг с ним что-то случилось?!» Ой, Алекс, я уже говорил, что она к тебе неравнодушна, сегодня понял, что был прав.

– Знаешь, Паш, она мне очень симпатична и скучать я по ней буду, но вот…

– Ясно-ясно! Ладно, пошли, а то неудобно, торчим тут одни.

Посидели хорошо, но один эпизод омрачил вечеринку; «под занавес» Сюзен, вскрикнув: «Ой, чуть не забыла, у меня для вас есть маленький подарки!», высыпала на стол кучу ручек «Bic» и фирменных карандашей с ластиком на конце (страшный дефицит). Хлоп – и народ подменили! Все, как дикари, бросились расхватывать канцтовары, и только мы с Исламом да Сюзен остались на своих местах, можно сказать, «зрительских».

Наконец Сюзен засобиралась в свою общагу, а я, конечно, поехал ее провожать. Время было позднее, транспорт не ходил, пришлось ловить машину. Мы еще посидели около общаги. Сюзен была очень грустная, «глаза на мокром месте», поэтому я согласился, что днем в аэропорт мне лучше не ездить. Денег на обратное такси у меня не оказалось, но ночь была теплая, а настроение… В таком настроении приходят стихи, поэтому я плюхнулся на газон под фонарем и начал их записывать.

Долго вокруг не было ни души, но потом, слышу разговор и вижу, по дорожке вдоль газона идут от «Прибалтийской» два парня. Ну идут и идут, я-то пишу дальше и вдруг слышу: «Друг, тебе плохо?!» Поднимаю голову, стоят два явно крутых фарцовщиков. Меня, конечно, удивило, что они предложили помощь (фарца – народ циничный), но мне-то было хорошо, о чем я и сказал:

– Как раз наоборот, мне хорошо!

– Значит, ничем помочь не надо?!

– Не, спасибо, никаких проблем!

– Ну счастливо!

– И вам!

Они отходят, и тут я вспоминаю, что у меня курево кончилось, кричу им вслед:

– Забыл! С куревом не поможете?

– Поможем! – радостно откликаются они и, вернувшись, отдают мне полпачки сигарет.

Когда вдохновение отхлынуло, я встряхнулся и потопал на 3-ю линию. Народу – «ноль», машин «0,1». Тут как раз легковушка за спиной показалась. Машу, останавливается. Мужик за рулем, среднего возраста, простого вида.

– До 3-й линии подбросите?

– Подброшу.

Сажусь рядом и только потом вспоминаю:

– Ой, только у меня денег нет!

– Ну и ладно. За так подброшу.

Такая вот получилась прощальная ночь с Сюзен Стайн из Балтимора.

ДЕНЬ АНГЕЛА

Однажды «на Дворцовой» появился молодой, вальяжный кооператор Петр; один из многочисленных знакомых «бизнес-класса» нашего старшого. Петр сразу же пошел со мной на контакт, тут же дал свой телефон и предложил звонить в любое время.

В свой следующий визит он предложил что-то отметить и все направились в ресторан Дома Ученых. Во время застолья я вспомнил, как мы с другом начинали рисовать портреты на Невском, разговор перешел на художников, и Петр предложил:

– Хочешь, Алекс, познакомлю тебя с одним интересным художником?

– Давай.

– Тогда звони мне на выходных и сходим к нему в гости.

Не откладывая тела в долгий ящик (корректоры, это не описка, а шутка!), позвонил в первое же воскресенье после нашего разговора и где-то через час мы встретились у метро «Канал Грибоедова». Пошли пешком. Около дома художника стоял фирменный автобус, а когда мы подошли к нужному парадному, оттуда вывалилась галдящая толпа финнов, погрузилась в этот автобус и отчалила.

– «Фирма»! Покупатели! – с пиететом выдохнул Петр.

– А-а, – развил я тему, – финская марка!

– Точно! Она самая!

Мы вошли, Петр позвонил, дверь распахнулась, и большой добродушный человек забасил:

– Проходите, проходите! А я вот только финнов проводил.

– А мы их встретили.

В квартире оказался свой прибамбас: кухня почему-то по уровню была выше других комнат. Познакомились. Жена художника пошла варить кофе, а мы устроились в мастерской. Николай оказался абстракционистом. На стенах висели большие картины: «цветные пятна в рамах», на столах лежали стопки таких же, но маленьких. Хозяин, со словами: «Вот, Алекс, посмотри», вручил мне самую увесистую стопку и усадил за стол, а сами они уселись с Петром на диване и начали что-то обсуждать. Не испытывая восторга, только из вежливости, просматривал я цветные пятна, получая удовольствие от того, что стопка неумолимо уменьшается. Смотрел, смотрел и вдруг… Вдруг воскликнул:

– О, ангел!

– Где? – Николай встал, подошел, склонился над картиной, а следом за ним и Петр.

– А вот, смотрите, стоит на коленях и… Молится как будто… А вокруг только лед; ледяная пустыня, окруженная ледяными скалами…

– Точно – точно! – закивал головой Николай. – Странно, до тебя тут никто ангела не видел! Даже я!

Странно, но после этого воскресенья ни Петра, ни Николая я больше не встречал. Как будто они появлялись в моей жизни только ради этой картины. И снова странно (как с юношеской поэмой о художнике или армейской поэмой о тучах из крематория концлагеря) для советского сельского мальчишки увидеть образ ангела; не на ангелах нас воспитывали. Кроме того, картина эта объединяла образ из моей юношеской поэмы о художнике

«Я стонал от боли адской,

Но никто меня не слышал.

Руки в ранах и мозолях

От мороза онемели…»

с образом из книги «Тора для атеиста»:

«из поколения Иегуды выйдет Машиах (Мессия), который наведет Божественный порядок на Земле. Пока же, как говорят мудрецы, Машиах сидит израненный, в повязках, на границе материального мира и ждет, пока поколения созреют до уровня такого порядка».

«Больше любви; больше любви, дайте любви. Я задыхаюсь в холоде.

У, как везде холодно».

В. Розанов, «Опавшие листья»

«Поэзия, это существенная принадлежность человека; конечно, идя вслед за его движением, иное высказывала она, иной характер имело и в ней слово; но это была всё же она, поэзия, глубоко человеческую живую потребность осуществляющая: без нее, если бы это можно было вообразить, мир представил бы ледяную поверхность (разрядка моя. – АЕ), страшную отвлеченность, жизнь, в которой бы не было сердца».

К.С. Аксаков

ЛЕГКОЕ СЕРДЦЕ

«Любовь на небе рождена

Аллаха властью всеблагою

И нам, как ангелам, дана

Святая искра. Над землею

Поднять желания свои

Мы можем с помощью любви».

Байрон, «Гяур»

За лето сложилась схема: Дворцовая площадь, ресторан Дома Ученых, Академия, Невский (в районе Думы или армянской церкви, где работали художники) и ЛДМ. К тому времени моим «реактивным топливом» стали кофе и сигареты. Кофе вообще оказался открытием и новой любовью. Увы, не в каждом кафе варили хороший кофе, но определить это не составляло труда, если в кафе пахнет кофе, значит, там все по-честному, а если кофе варят, а аромата нет, значит, мухлюют: добавляют вторяки-гущу от выпитого кофе и выдают за «оригинал».

В кафе рядом с общагой Академии варили «честный кофе» и помещение было довольно уютным. Близость Академии определяла состав публики, гопников в этом кафе не водилось, да у них и напитки другие.

Много вечеров провели мы в этом подвальчике с «академической братвой». Как-то я примчался туда «на стрелку», а там все места заняты, только рядом с грустной девушкой один свободный стул. Подбегаю, спрашиваю:

– Не занято?

– Нет, свободно.

– Скажите, если кто подойдет, что занято, а я пока кофе возьму.

– Хорошо.

– Кажется, я вас видел в Академии? -интересуюсь, вернувшись с кофе. – Вы студентка?

– Да.

Слово за слово, и вот мы познакомились и разговорились. Правда, говорил, скорее, только я. Когда мой человек пришел (а не было его долго) и увидел, что мест нет, он махнул мне из дверей, типа, пошли на улицу. Я встал и попрощался:

– Пора бежать. Счастливо.

– Спасибо тебе, Алекс! – вдруг выпалила новая знакомая, задержав мою руку в своей.

– За что?!

– Ты не знаешь, какое у меня было настроение до нашей встречи! Честное слово, не встреть я тебя, вполне могла бы повеситься!

– Да ну, брось!

– Серьезно! Но теперь всё! Точно нет! Спасибо, Алекс!

– Ой, да не за что! Увидимся!

Есть ситуации, когда говорить надо только тебе, а бывает, что лучше слушать.

Этой девушке требовался первый вариант; что-то знахарское… уговорить, заговорить; и я ее заговорил; вернул к жизни.

Как больная кошка инстинктивно жует нужную травку, так и люди с проблемами тянулись ко мне, а то и я к ним (почему никто не садился рядом с той девушкой?). Много было разных случаев, больше всего, конечно, контактов типа «тет-а-тет», потому что это самое действенное, но бывало и так: захожу как-то в городской автобус, в среднюю дверь, а на передней площадке ругаются пенсионеры. Лица злые, кричат друг на друга. Мне нужен билет, в автобусе битком, чуть по чуть протискиваюсь к воюющим и окликаю ближнюю ко мне старушку. Она оборачивается, злостью от нее так и пышет, но я улыбаюсь ей, говорю какой-то комплимент, а потом прошу:

– Передайте, пожалуйста, на талончик.

– Хорошо, давайте, – она берет деньги, передает их своей соседке и тоже улыбается ей и говорит что-то хорошее. Поразительно, но через пару минут этих старушек словно подменили! Они моментально оттаяли, и злость, и ругань сменились улыбками и хорошими словами (ну где еще люди так мгновенно переходят с одного полюса эмоций на противоположный?!).

«Так вот как расширяется душа у людей, когда им повезет, и вот так бы нам всем всеми средствами помогать такому расширению души у людей: сколько бы они в таком состоянии наделали всего хорошего!»

М. Пришвин, «Серая сова»

«а ведь это и есть жизнь, настоящая жизнь – счастье и свет…»

О. Берггольц, «Дневные звезды»

«Когда мы «в празднике», когда нам удалась «любовь» – как мы раздаем счастье вокруг, не считая – кому, не считая – сколько».

В. Розанов, «Опавшие листья»

– Что же это у вас такое? – спросил Алпатов, указывая на руку.

– Дверью палец раздавили: был на железной дороге, весь день не ел, постучался к будочнику, не поставит ли, как до революции бывало, самовар. А он дверь отворил, раз! – меня в грудь кулаком и хлоп дверью: палец и раздавил. И откуда это злость такая?

– Ну, не все же злы, вот видите: не зла же эта старая женщина.

– Это редкость, а так все злы.

– На кого же?

– Да, на кого же? Где тут причина? – с большим интересом, просясь на долгий душевный разговор, спросил раненый.

М. Пришвин, «Мирская чаша»

Фото из архива автора

РОЗЕЛЛА в «ЛЕНИНГРАДе»

«Блестит мятежными огнями

Очень модный отель.

Он неприступен словно крепость,

Словно цитадель,

Поскольку охраняют вход,

Как засекреченный завод

И даже строже».

«Секрет»,

«Ленинградское время».

Сначала Димка приходил каждый день на Дворцовую. Потом мы стали видеться и после работы, и в мои выходные; можно сказать, подружились. Как-то взял его в ЛДМ и там он тоже прижился.

Однажды, ожидая меня во Дворце, он познакомился с Розеллой, Валентино и Паоло, римскими студентами. К сожалению, это был их последний день в Ленинграде. «Why?! – очень темпераментно возмущалась Розелла, – ну почему мы не познакомились раньше?!» Ей очень не хотелось расставаться, но время шло и скоро в ЛДМ закрылись все бары, а они, римляне, не привыкли сидеть просто на улице.

– Неужели в городе нет ночных клубов или чего-нибудь в этом роде? – стала допытываться Розелла.

– О! – воскликнул Димка. – А поехали в «Ленинград»?! Там бар работает до утра. Правда, он валютный.

– Это не страшно, – заявила Розелла, – у нас есть валюта. Но как мы туда доберемся? Транспорт уже не ходит, а такси здесь не поймаешь!

– Ноу проблем! – восклицаю я, – сейчас вызову такси по телефону!

Сказано – сделано, и вот мы уже входим в холл «Ленинграда». Холл длинный-предлинный и безжизненно тихий. Бар пустой-препустой, но работающий. Усаживаемся за стол. Розелла с Паоло берут пива, сигарет, какие-то орешки. Димка шепчет мне на ухо: «Алекс, только не говори по-русски! А то спецы сцапают!» Конспирация так конспирация, даже с Димкой говорим по-английски. Но спустя какое-то время разгоряченный пивом «наставник» сам же прокололся, над чем-то прикололся, захохотал и громко прокомментировал все это на русском. Чуть погодя в бар заходят двое молодых мужчин и со словами: «Пройдемте, молодые люди!», ведут нас куда-то. В самом конце холла, в неприметном уголке, за незаметной дверкой притаился «островок Родины» среди «буржуйского окенариума»: обшарпанная, несвежая комната с неуклюжей, старой, изодранной мебелью и советскими плакатами на облезлых стенах.

– Так, ну что, сами валюту сдадите, – заявили нам как раз те самые спецы, которых так боялись Игорь и Димка, – или будем обыскивать?!

– У меня ни цента! – похлопал я себя по карманам. – Проверяйте!

– И я пустой! – клятвенно произнес Димка.

– Ну, выворачивайте карманы.

Мы вывернули. В моих, по-честному, была только советская денежка. В Димкиных денег не было ни наших, ни фирменных, зато обнаружилась «пулеметная лента» импортных презервативов.

– О-о-о! – брезгливо, кончиками пальцев, подхватил их спец. – Тебе еще рано, голубчик, такие штучки иметь! Ты же вроде несовершеннолетний?

– Я – совершеннолетний! – обиделся Димка и протянул руку за латексом.

– А вот в милиции проверят! – тоже надулся спец и, швырнув резину в корзину, вызвал наряд.

До прибытия наряда нам прочитали лекцию об «ужасной 88-ой»; сообщили, что нас запомнили и если мы еще раз появимся в «Ленинграде» … Как только Димку увезли, меня отпустили. Приятно было оказаться на свободе! К тому же итальянцы нас не бросили, дожидались у входа в отель.

– О, Алекс! – Розелла тут же заключила меня в свои горячие итальянские объятия. Потом она отшатнулась. – А где Дыма?!

– Валюту у Дымы нашли! – сообщил я трагическим тоном.

– И?!

– И расстреляли!

Увидев, как смуглая Розелла бледнеет, я заорал: «Шутка! Шутка! Просто его в милицию увезли. Для установления личности. Ничего страшного!» (Тогда это и правда было не страшно).

ПЛЕХАНОВА – Ι

Однажды Димка прибежал на Дворцовую и предложил:

– Алекс, хочешь посмотреть на живых француженок?!

– Не прочь. А где они?

– На Плеханова.

– А это что?

–Общага для «программников». Это, как свернешь с Невского у «Кавказского», пройдешь мимо Казанского, а там она рядом, почти на углу. Да вечером увидишь.

– А где ты с ними познакомился?

– Да я их еще сам не видел. Я с парнем, френчем, на Невском познакомился, он из одной группы с ними и, кажется, единственный парень в группе.

– Бедняга!

– Или наоборот! Короче, он предлагал в любой день приходить в гости; только если в будни, то вечером, а на выходных можно и днем.

Этим же вечером мы были на Плеханова. В небольшом холле, за стойкой, напротив входа сидели две мойры и одна парка. Чтобы попасть внутрь, требовалось назвать номер комнаты и имя человека к которому идешь в гости; затем оставить на контроле паспорт и вперед!

Вскоре француз представил нам своих соотечественниц. Стереотипы-стереотипы! Кого мы увидели! Толстеньких, страшненьких, закомплексованно-надменных девушек! Шарм с ними и рядом не стоял! Видимо, разочарование читалось на наших лицах, так что уже без них, в баре, француз вдруг начал оправдываться, типа все красивые француженки в шоу-бизнесе. Француженки разочаровали, а место понравилось. На втором этаже был уютный бар, где варили отличный кофе и разрешалось курить. На первом – столовая, где за скромные деньги кормили вкуснее и разнообразнее, чем в городских столовых. Так что изредка мы стали бывать на Плеханова; изредка потому что попасть туда поначалу было непросто.

ФАРЦА

«Где будет битва, там будут и вороны», а где иностранцы, там и фарцовщики. Гостиницы, музеи, Невский проспект, на котором гурьбу интуристов было заметно издалека на фоне прочих прохожих, во всех этих местах водились фарцовщики.

Фарцовщик или «косил под фирму» и тогда, пристраиваясь к группе, старался выглядеть ее частью или наоборот, пытался быть незаметнее; «выходил из сумрака», спрашивал: «Would you like change money?» («Хотите обменять деньги?») и снова «уходил в сумрак». Как раз такой тип больше занимался валютой, а первый охватывал все: валюта, икра, кроличьи шапки, форма и т.п. Этот набор вещей пользующихся спросом у иностранцев фарца так и называла «стаф» («набор»).

Как-то спускаюсь на «Маяковской» и внизу вижу молоденького фарцовщика, который бросается ко мне с возмущенным воплем:

– Представляешь, Алекс, какой у меня облом! Прикинь, три дня таскался с бритишами, думал что-нибудь поднять на дружбу! Смотри, что мне подарили! Смотри, смотри, жвачка, ручки, брелки!

– Да, не густо!

– Да какой густо, Алекс! Я же бабки не отбил! Я на них больше намного потратил!

«Подъем на дружбе» практиковала молодая фарца, без стартового капитала; для этого человек знакомился с интуристами, проводил с ними как можно больше времени, а на прощание дарил какую-нибудь мелочь: открытки, значки и т.п. В ответ же часто получал фирменные шмотки, обувь и т. п. Как правило, «овчинка стоила выделки», хотя случались проколы, как у того юного фарцовщика.

«Программники» тоже пользовались популярностью. Они были «источником» валюты; коль уж человек живет несколько месяцев в чужой стране, так уж все равно будет менять.

Режим слабел, фарцы становилось все больше и тут, как «регулятор численности», появился рэкет.

Правда, я забегаю вперед, в 88-м рэкета еще не было, но уж если вперед, то как не вспомнить встречу в начале 90-х с Мишкой-атаманом полупризорников. Он вырос, приобрел вид преуспевающего человека и, протянув мне руку для приветствия, вместо «здравствуй» спросил: «Сколько в день «поднимаешь», Алекс?»

БОРЯ И НАТИСК