Темаркан: По законам сильных

Наставник Силас, закончив с ним, переключился на Ирвуда. – Фенрис. К доске.

Ирвуд поднялся, нехотя поплёлся вперёд. Его лицо было непроницаемым, но Вайрэк видел, как напряглись его плечи. – Прочти, – Силас ткнул пальцем в строчку, выведенную на доске.

Ирвуд молчал, глядя на корявые буквы, как на враждебные, непонятные символы. В учебной комнате раздались первые смешки. – Что, дикарь, язык проглотил? – прошипел Силас, его губы скривились в злой усмешке. – Вижу, седьмица работ тебе на пользу не пошла. Хочешь повторить? В угол! И стоять до конца урока!

Ирвуд, не говоря ни слова, пошёл в угол. Он не выглядел униженным. Скорее злым, как зверь, попавший в капкан, которого он не понимает.

И в этот момент, глядя на прямую, упрямую спину Ирвуда, Вайрэк впервые почувствовал не презрение к его невежеству, а укол… не жалости. Чего-то другого. Холодного, острого понимания.

«Его наказывают за то, чего он не умеет, – пронеслась в его голове ясная, отстранённая мысль. – А меня – за то, что я умею. Какая разница? Мы оба в ловушке. Просто решётки наших клеток сделаны из разного металла».

Когда прозвенел колокол, и дети, толкаясь, хлынули из учебной комнаты, Вайрэк не пошёл со всеми. Он дождался, пока гул в коридоре стихнет, и подошёл к Ирвуду, который всё ещё стоял в углу.

– У тебя есть место, где не слушают стены? – спросил Вайрэк тихо.

Ирвуд медленно обернулся. В его глазах читались злость и недоверие. – Может быть. Зачем тебе? – Я хочу предложить тебе сделку. Но не здесь.

Слово "сделка" подействовало. Ирвуд на мгновение замер, оценивая. В его мире сделки были единственным, что имело настоящую цену. Он коротко кивнул.

– За мной.

Ирвуд повёл его. Они проскользнули мимо кухни, откуда пахло кислой кашей, и остановились у низкой, обитой ржавым железом двери. Ирвуд, бросив быстрый взгляд по коридору, без труда поддел старый засов обломком ножа, и они шагнули внутрь.

Кладовка была тесной, пахла сырыми тряпками и ржавчиной. В глубине, за перевёрнутыми вёдрами, оказалась ещё одна, едва заметная в полумраке дверь. Толкнув её, они выскользнули на узкий карниз. Ветер ударил в лицо, принеся с собой запах свободы. Ирвуд, двигаясь с ловкостью уличной кошки, в несколько быстрых движений вскарабкался по выступам в старой кладке на крышу одной из боковых башен приюта.

– Давай, – нетерпеливо бросил он, глядя на Вайрэка, который с ужасом смотрел на отвесную стену. Сцепив зубы, Вайрэк, неуклюже цепляясь за камни и сдирая кожу с пальцев, полез следом. Ирвуду пришлось свеситься с края и втащить его наверх за шиворот, как слепого котёнка.

Здесь, высоко над серой суетой, открывался вид на весь Аурис. В вечерней дымке он казался сказочным городом.

Вайрэк, тяжело дыша, выпрямился. Он повернулся к Ирвуду.

– Ты прав. Моё фехтование – бесполезно. И мои знания – бесполезны, – начал он, и его голос был твёрдым, без тени жалости к себе. – А ты… тебя наказывают, потому что ты не знаешь букв. Мы оба здесь – добыча. Но вместе… мы можем стать хищниками.

Ирвуд молчал, его лицо было непроницаемым, но в глубине глаз мелькнул огонёк понимания.

– Я научу тебя читать, – продолжил Вайрэк, чеканя каждое слово. – И фехтовать. Чтобы ты мог победить в их игре, по их правилам.

– Этой твоей «фехто-валкой»? – с кривой усмешкой перебил Ирвуд.

– Да. Ею, – невозмутимо ответил Вайрэк. – А ты… ты научишь меня, как выживать. Как побеждать, когда правил нет.

Он протянул руку. – Идёт?

Ирвуд на мгновение посмотрел на протянутую ладонь, а затем крепко сжал её своей. Их рукопожатие было не дружеским, а деловым, твёрдым, как удар молота о наковальню. Холодные, тонкие пальцы аристократа утонули в тёплой, мозолистой, сильной ладони жителя трущоб.

На холодной крыше приюта был заключён их союз. Не дружба. Сделка. Союз двух сломанных мальчишек, которые решили стать оружием друг для друга.

Глава 11. Уроки выживания и уроки чести

Утро в приюте не рождалось – оно обрушивалось. Но сегодня, впервые за долгое время, резкий звон колокола не вызвал в Вайрэке привычного приступа глухого отчаяния. Он открыл глаза и почувствовал, как внутри, там, где раньше был лишь холодный серый пепел, тлеет крошечный, но горячий уголёк. Уголёк цели. За зарешеченным окном серое, плачущее небо периода «Дождестоя» роняло на камни двора бесконечные слёзы. Холодный, сырой свет едва пробивался внутрь, делая тени в спальне густыми и вязкими.

Он сел на своей койке, и его тело тут же отозвалось протестующим стоном. Боль от застарелых ушибов никуда не делась; она жила в его рёбрах тупыми, ноющими толчками, отзывалась в голове при каждом резком движении. Но что-то изменилось в его отношении к ней. Раньше боль была центром его вселенной, удушающим туманом, застилавшим всё остальное. Теперь она стала фоном, досадной помехой, постоянным, но уже не главным напоминанием о правилах этой жестокой игры. Он окинул взглядом спальню, и это был уже не взгляд затравленного зверя, изучающего стены своей клетки. Это был холодный, оценивающий взгляд игрока, который только что получил на руки неожиданный козырь и теперь внимательно изучает расстановку фигур на доске. Его разум, до этого парализованный горем и унижением, заработал с той ледяной ясностью, которой всегда требовал от него отец во время уроков стратегии.

В столовой гул стоял прежний, но атмосфера изменилась. Когда Вайрэк взял свою миску с кашей и ломоть хлеба и сел на своё обычное место в углу, он почувствовал, как десятки пар глаз устремились на него. Он был один. Ирвуд, как и договаривались, сел за другой стол, в противоположном конце зала, и с полным безразличием принялся за еду. Это была часть плана. Первая проверка.

Щуплый не заставил себя ждать. Увидев, что аристократ снова один, без своего дикого защитника, он поднялся. Его банда, как стая шакалов, почуявшая кровь, последовала за ним. Они подошли к столу Вайрэка, и их тени, длинные и уродливые в тусклом утреннем свете, накрыли его.

– Ну что, чистенький, – прошипел Щуплый, наслаждаясь моментом. – Твой дружок, видать, решил, что с тебя хватит. Пора платить по старым счетам. Он протянул свою грязную руку к ломтю хлеба.

И тут произошло то, чего никто не ожидал.

Вайрэк не вжался в скамью. Он не опустил глаза. Он медленно поднял голову, и его взгляд, холодный и острый, как осколок льда, впился в лицо Щуплого. – Убери руку, – произнёс он тихо, но в его голосе прозвучал металл, которого Щуплый ещё не слышал.

Вожак стаи на мгновение опешил, а затем его лицо исказилось от ярости. – Ты что сказал, падаль?

Вайрэк медленно, почти лениво, поднялся на ноги. Он встал не в элегантную фехтовальную стойку, а в другую, которой его учили для поединка чести, если он лишится оружия. Это была выверенная, почти театральная стойка для боя один на один – сбалансированная, с одной рукой, выставленной для блока, и другой, сжатой в кулак у корпуса, готовой к точному, а не яростному удару. – Я сказал, – повторил он, чеканя каждое слово, – убери свою грязную лапу от моего хлеба. Или я тебе её сломаю.

В столовой повисла оглушительная тишина. Даже надзиратели у входа замерли, удивлённо приподняв брови. Щуплый побагровел. Такого унижения, такого открытого вызова он стерпеть не мог. – Да я тебя… – взревел он и шагнул вперёд, занося кулак.

И в этот момент тишину прорезал спокойный, почти скучающий голос из другого конца зала. – Эй, Щуплый. Все головы, как по команде, повернулись. Ирвуд сидел за своим столом, лениво ковыряя ложкой в миске. Он даже не смотрел на них. – Только пикни, – продолжил он тем же ровным голосом, обращаясь словно к своей каше. – Только тронь его. И я тебе гарантирую, что тем, что я тебе тогда показал, дело не ограничится. И карцером ты уже не отделаешься.

Щуплый замер с занесённым кулаком. Его лицо из багрового стало мертвенно-бледным. Никто не знал, что именно Ирвуд ему «показал», но животный ужас в глазах вожака был красноречивее любых слов. Он сглотнул, медленно опустил руку и, бросив на Вайрэка взгляд, полный бессильной, кипящей ненависти, процедил: – Повезло тебе, аристократ. Он резко развернулся и, расталкивая своих опешивших приспешников, пошёл прочь.

Вайрэк смотрел ему вслед. Он победил. Не силой, а словом. Не своим, а чужим. Он опустился на скамью, и его руки слегка дрожали от пережитого напряжения. Он посмотрел через всю столовую на Ирвуда. Тот, словно ничего не произошло, продолжал есть свою кашу. Но на его губах играла едва заметная, хищная усмешка.

Вечер опустился на приют, как серая, мокрая тряпка. После ужина и отбоя, когда смотритель Брок прошёл с последней проверкой, Ирвуд подал Вайрэку условный знак – коротко почесал бровь. Это был сигнал. Вайрэк ждал, пока тяжёлые, размеренные шаги смотрителя, отдававшиеся гулким эхом в каменном коридоре, затихнут в дальнем конце. Он лежал, вслушиваясь в ночные звуки спальни: чей-то сдавленный кашель, бормотание во сне, тихий, отчаянный плач одного из новичков. Каждое волокно его избитого тела кричало, умоляя остаться в относительном тепле и безопасности тюфяка. Но воля, закалённая в темноте карцера, была сильнее. Он заставил себя пошевелиться. Его движения, когда он соскальзывал с нары, были медленными, болезненными, но при этом максимально тихими. Это была его первая «операция», и он выполнял её с аристократической дотошностью, преодолевая боль и страх быть замеченным. Он бесшумно направился к выходу, который вёл на крышу.

Выскользнув из душной спальни, он оказался в холодном, гулком коридоре. Здесь, в отличие от спальни, царила почти полная тишина, нарушаемая лишь его собственным сбивчивым дыханием и далёким воем ветра в трубах. Он миновал кладовку, где Ирвуд с такой лёгкостью вскрыл замок, и толкнул потайную дверь. Ветер тут же ударил в лицо, принеся с собой пьянящий запах свободы, дождя и мокрого камня. Он оказался на узком карнизе. Карниз был не шире двух его ступней, а внизу, в темноте, зияла пустота.

Для Вайрэка каждый шаг по этому скользкому выступу был пыткой и испытанием, унизительным напоминанием о том, как низко он пал. Холодные, покрытые скользкой плёнкой мха камни впивались в кончики пальцев, сдирая кожу до крови. Каждый раз, когда он переносил вес, его избитые рёбра отзывались острой, пронзительной болью, заставляя сдерживать стон. Мышцы, ещё не оправившиеся от побоев, горели тупым, изматывающим огнём. На мгновение ему захотелось разжать пальцы, сдаться, рухнуть в тёмную пустоту внизу. Но он лез. Упрямо, стиснув зубы до скрипа, он полз вверх, цепляясь за каждый выступ, за каждую трещину. Он не смотрел вниз – страх высоты был роскошью, которую он не мог себе позволить. Он смотрел вверх, на тёмный силуэт, неподвижно застывший на краю крыши. Ирвуд, который взобрался сюда с лёгкостью и ловкостью уличной кошки, теперь молча, скрестив руки на груди, наблюдал за его неуклюжими, жалкими попытками. В его молчании не было сочувствия. Только холодная, безжалостная оценка. Это зрелище, это безмолвное судейство, подхлёстывало гордость и гнев Вайрэка лучше любого кнута. Каждый уступ был врагом, каждый камень – испытанием. Его пальцы, привыкшие к гладкости книжных переплётов и эфеса учебного клинка, срывались с мокрых выступов, оставляя на них кровавые следы. Он лез, задыхаясь не столько от усталости, сколько от унижения. Внизу, в своей стихии, Ирвуд был хозяином. Здесь, на голой стене, Вайрэк был никем. И это было невыносимо.

«Смотрит, – стучало в висках вместе с кровью. — Наслаждается. Судит. Думает, я слабак. Нет. Я не сдамся. Я долезу. И однажды ты так же будешь ползти передо мной.» Ярость придала ему сил. Он нашёл новый уступ, подтянулся, чувствуя, как протестующе затрещали мышцы. Он почти добрался. Оставалось всего несколько футов.

Наконец, когда до края оставалось не больше локтя, а силы были на исходе, Ирвуд, словно решив, что представление окончено, свесился вниз. Его рука, сильная и уверенная, схватила Вайрэка за шиворот серой робы и без видимого усилия втащила наверх, как слепого, барахтающегося котёнка. Вайрэк рухнул на плоские каменные плиты, не в силах даже пошевелиться. Он лежал, тяжело дыша, чувствуя, как бешено колотится сердце, а по лицу текут капли ледяного дождя, смешиваясь с потом. Унижение было полным.

Крыша встретила его порывом холодного, влажного ветра. Он пах мокрым камнем, прелой листвой из забитых водостоков и далёким, едва уловимым запахом угольного дыма, который тянуло со стороны городских кварталов. Внизу, во дворе приюта, царила почти полная темнота, нарушаемая лишь тусклым, колеблющимся светом одного-единственного факела у ворот. А вдалеке, за тёмной громадой приютских стен, сиял другой мир. Квартал знати. Он горел сотнями ярких, тёплых огней, словно россыпь драгоценных камней на чёрном бархате ночи.

Вайрэк с трудом поднялся на ноги и подошёл к краю, глядя на это далёкое сияние. Внутри поднималась глухая, ноющая боль. Там был его дом. Его жизнь. Он видел огни в окнах своего особняка и с ненавистью представлял, как лорд Крэйн уже предвкушает свой триумф, как мысленно примеряет на себя роль хозяина, как только Совет вынесет нужное ему решение. Но он заставил себя отвернуться, сжав кулаки. Прошлое – это яд, который парализует волю. Будущее – это сделка, которая даёт оружие.

Он присел на корточки у плоской каменной плиты, покрытой слоем пыли и птичьего помёта. Он чувствовал себя уверенно, почти как дома. Здесь, в тишине и холоде, он снова был в своей стихии – в мире знаний, который никто не мог у него отнять. Он подобрал с крыши острый осколок сланца и, зажав его в пальцах, как перо, повернулся к Ирвуду, который молча наблюдал за ним, прислонившись к каменному парапету.

– Готов? – спросил Вайрэк, и в его голосе прозвучали нотки снисходительности, которых он сам не заметил. Голос учителя, обращающегося к нерадивому ученику.

Ирвуд лишь коротко кивнул, его лицо было непроницаемым в полумраке.

«Вот. Вот моя сила, – пронеслось в голове Вайрэка, и он упивался этим моментом. – Он может быть королём внизу, в грязи, среди шакалов. Но здесь, в мире символов и знаний, я – лорд. Я даю ему то, чего он не может взять силой. Он зависит от меня».

Его движения, когда он чертил на камне, были точными, выверенными, полными врождённой грации. Осколок сланца в его руке оставлял на пыльной плите чёткую, белую линию. Он вывел первую руну.

– Это «А», – произнёс он, и его голос обрёл ту спокойную, поучающую интонацию, которую он так часто слышал от наставника Элиана. – Это не просто закорючка. Это символ. Первая руна в имени моего Дома. Алари. Она означает начало, честь и силу. Смотри. Две опоры, твёрдо стоящие на земле, и перекладина, которая их соединяет. Это – основа. Как стены замка. Он объяснял её звук, её форму, пытаясь вложить в этот сухой урок всю философию своего растоптанного мира. Затем он начертил рядом вторую руну, похожую на парус. – Это «Б». Благородство. Видишь, она закрыта с одной стороны? Это значит, что истинное благородство – это не то, что ты показываешь всем, а то, что хранишь внутри, как сокровище. Оно защищает тебя от низости мира. Он видел, как Ирвуд, подавшись вперёд, с жадностью, которой он никогда не видел на его лице, следит за каждым движением его руки. Это пьянящее чувство контроля на мгновение вытеснило и боль, и унижение. Он отчаянно пытался собрать осколки своей собственной идентичности, доказать самому себе, что он всё ещё наследник Алари, а не просто воспитанник номер триста сорок два.

Ирвуд смотрел не на руну. Он смотрел на руку, которая её чертила. Тонкие, длинные пальцы, не знавшие мозолей, двигались с такой уверенностью и лёгкостью, будто рисовали не на грязном камне, а на шёлке. Он видел, как горят глаза аристократа, как расправляются его плечи. «Он умный, – пронеслась в голове Ирвуда холодная, аналитическая мысль. – Очень умный. Но его ум – как ключ от замка, которого не существует. Красивая, но бесполезная вещь.» Он с уважением смотрел на то, как Вайрэк пытается построить свой мир из пыли и символов. Но этот мир был хрупок. Его мог смести любой надзиратель, любой удар в спину. Ирвуд чувствовал смесь жалости и раздражения. Ему нужен был не наставник философии. Ему нужен был заточенный клинок. А клинок, который не знает, как резать, – это просто кусок металла. Он резко шагнул вперёд, его деревянный клог с громким стуком ударился о камень. Вайрэк вздрогнул, оторвавшись от своего урока. – Твоя честь здесь стоит меньше, чем корка хлеба, которую у тебя отбирают, – бросил Ирвуд, и его голос был резким, как удар хлыста. – Сначала – главный урок. Он схватил опешившего Вайрэка за шиворот его серой робы и грубо подтащил к самому краю крыши. Ветер ударил в лицо, заставив пошатнуться. Внизу, в темноте двора, двигались крошечные фигурки. – Смотри, – прошептал Ирвуд ему прямо в ухо, и его дыхание было горячим и пахло кислой кашей. – Твои руны здесь не помогут. А вот это – поможет. Он не просил, а требовал внимания, его пальцы больно впились в плечо Вайрэка. Он начал свой урок. Урок выживания. – Видишь? – он кивнул на одинокий факел у ворот. – Он всегда коптит перед тем, как погаснуть. Пять ударов сердца – и двор погрузится в полную темноту. Это твой шанс. А теперь слушай, – он кивнул на административное крыло. – Иногда из его кабинета доносится короткий, резкий звон. Как маленький медный колокольчик. Большинство детей не обращают на него внимания, принимая за случайный шум. Но это не случайность. Это сигнал. Он вызывает к себе Брока. С этого момента у тебя есть минута, чтобы исчезнуть со двора, потому что Брок выйдет злой. Он перевёл взгляд на тёмный силуэт надзирателя, медленно обходившего периметр. – Вон тот, с перебитым носом, – кивнул Ирвуд вниз. – Он всегда чешет ухо перед тем, как свернуть за угол. Это значит, он пойдёт в обход, к прачечной. У тебя есть три секунды, чтобы спрятаться за бочками. Не четыре. Три. А тот, что хромает, всегда идёт прямо, к кухне. Его хромота – это твой компас. Его речь была обрывистой, лишённой всякой риторики. Это были не советы. Это были законы. Жестокие, конкретные, выученные ценой боли и голода. – Щуплый смотрит на левое плечо перед тем, как ударить правой. Всегда. Это его привычка. Он думает, что обманывает. Но он просто предсказуем. А его дружок, тот, что толстый, всегда облизывает губы, когда врёт. Запомни это. Это важнее твоих рун.

Внезапно порыв ветра, пронёсшийся над крышей, сорвал с края небольшой кусок отколовшейся черепицы. С сухим, щёлкающим звуком он полетел вниз и с громким стуком, который в ночной тишине прозвучал как выстрел, ударился о каменные плиты двора.

Оба мальчика замерли, как мыши под взглядом совы. Внизу, у ворот, силуэт надзирателя с перебитым носом дёрнулся и застыл, поворачивая голову в их сторону. – Кто здесь?! – раздался его грубый, хриплый окрик.

Ирвуд среагировал мгновенно. Он схватил Вайрэка за шиворот и одним резким движением швырнул его на черепицу за массивный, широкий дымоход. Сам он прижался к камню с другой стороны, превратившись в тень. Вайрэк лежал, не смея дышать, его сердце бешено колотилось о рёбра, отдаваясь в ушах гулкими, паническими ударами. Он слышал тяжёлые, размеренные шаги надзирателя, приближающиеся к их башне.

Шаги затихли прямо под ними. Надзиратель постоял, вглядываясь в темноту, почесал свой перебитый нос и, что-то проворчав про ветер, развернулся и пошёл дальше по своему маршруту. Опасность миновала.

Вайрэк выдохнул, чувствуя, как ослабевают сведённые судорогой мышцы. И тут он услышал тихий, сдавленный смешок. Ирвуд, выбравшись из-за дымохода, тихо смеялся, глядя на него. – Вот тебе и ещё один урок, аристократ, – прошептал он, и в его глазах плясали насмешливые огоньки. – Твои руны не научат тебя не дышать.

Ночь за ночью они встречались на своей холодной, продуваемой ветрами крыше. Их уроки превратились в странный, почти шизофренический ритуал, где два мира сталкивались, пытались и не могли понять друг друга. Сначала наступало время Вайрэка. В тишине, нарушаемой лишь шелестом ветра, он, как заправский наставник, чертил на пыльных черепичных каменных плитках руны, терпеливо объясняя их звуки и формы. Он чувствовал, как с каждой выведенной линией к нему возвращается частичка его старого мира, его уверенности. Это была его территория, его сила. Он был не просто мальчишкой в серой робе, а хранителем древнего знания, наследником культуры, и этот факт давал ему иллюзию контроля над хаосом, в который превратилась его жизнь.

Затем наступало время Ирвуда. Он без всякой церемонии грубо стирал ногой хрупкие символы чести и благородства, и крыша превращалась в его учебную комнату, а весь приют внизу – в учебное пособие. Он учил Вайрэка читать другой язык – язык теней, язык тела, язык выживания. Он заставлял его часами лежать на холодном камне, наблюдая за двором внизу, пока Вайрэк, напрягая зрение до боли в глазах, не начинал без подсказок замечать, как меняется походка надзирателя, когда тот устал, или в столовой, как подрагивает рука у одного из приспешников Щуплого, когда тот собирается солгать. Это была жестокая, но жизненно необходимая наука, в которой не было места философии, только голые, уродливые факты.

Но чем дальше они продвигались, тем яснее становилась проблема. Урок Вайрэка зашёл в тупик. Он был стеной, о которую разбивались все его усилия, и эта стена была выстроена из полного, абсолютного непонимания.

Он сидел на корточках, в сотый раз выводя на камне руну «К». – Смотри, – говорил он, и в его голосе нарастало плохо скрываемое раздражение, смешанное с отчаянием. – Это «К». Звучит как «кх». Как камень, который треснул. Повтори. Ирвуд хмурился, его губы беззвучно шевелились. Он смотрел на руну, как на змею, пытаясь угадать её природу, запомнить её изгибы, но она ускользала, рассыпалась на бессмысленные черточки в его сознании. – Ка, – наконец выдавил он. – Нет! Не «ка»! Просто «кх»! – Вайрэк резко, с силой провёл осколком по камню, оставляя глубокую царапину. – Как можно не понимать? Это же очевидно! Звук «А», руна «А». Звук «К», руна «К». Что тут сложного?

Он видел, как темнеет лицо Ирвуда, как сжимаются его кулаки до побелевших костяшек. Он видел, как в его глазах вспыхивает знакомый, злой огонёк унижения. Ирвуд, который был королём внизу, здесь, перед лицом этих непонятных закорючек, чувствовал себя тупым, беспомощным ребёнком. И это его бесило. Он привык быть самым хитрым, самым быстрым, тем, кто видит мир на три шага вперёд. А здесь он был отстающим учеником, и это уязвляло его гордость до глубины души, заставляя чувствовать себя таким же беспомощным, как в тот день у позорного столба. Он привык, что мир – это набор простых, жестоких правил: бей или беги, обмани или умри. Любую проблему можно было решить силой, скоростью или хитростью. А здесь… здесь были другие правила. Тихие, непонятные, написанные на пыльном камне. Они не поддавались ни одному из его талантов. Он не мог их запугать, не мог обмануть. И от этого бессилия, от невозможности применить свою звериную натуру, в нём закипала слепая, животная ярость.

– Твои закорючки – глупость! – вдруг огрызнулся Ирвуд, вскакивая на ноги. – Какая разница, «ка» или «кх», если надзиратель с дубинкой идёт?! – Разница в том, что руны – это знание, а не просто звуки! – вспылил в ответ Вайрэк, тоже поднимаясь. Аристократическое раздражение, которое он так долго сдерживал, прорвалось наружу. – Это то, что отличает нас от животных! Но тебе, видимо, этого не понять! – Ах, не понять?! – Ирвуд шагнул к нему, его глаза опасно сузились. – Зато я понимаю, что твои красивые руны не помешали Щуплому и его шакалам избивать тебя ногами! Где была твоя «сила», аристократ?

Слово «аристократ» прозвучало как пощёчина. Вайрэк отшатнулся, словно его ударили. – По крайней мере, я не дикарь, который умеет только прятаться и воровать! – выплюнул он, и слова были полны яда. – А что толку от твоей чести?! – взревел Ирвуд, и его ярость, до этого кипевшая внутри, вырвалась наружу. – Где была честь твоего отца в том переулке?! Его красивые манеры не спасли его от ножа!

Это было последней каплей. Упоминание отца, произнесённое с такой жестокой, уличной прямотой, сорвало с Вайрэка тонкую плёнку цивилизованности. Ярость, чистая и белая, ослепила его. Он бросился вперёд, выбрасывая кулак, целясь Ирвуду в лицо. Удар был быстрым, отточенным сотнями часов тренировок.

Но он ударил в пустоту.

Ирвуд не отступил и не поставил блок. Он просто исчез. Одним плавным, почти звериным движением он ушёл с линии атаки, одновременно подставив ногу. Вайрэк, пролетев по инерции вперёд, споткнулся и с криком рухнул на жёсткие черепичные плитки. Прежде чем он успел пошевелиться, Ирвуд уже сидел у него на спине, одной рукой выламывая ему руку за спину, а другой прижимая его лицо к холодной, грязной крыше.

– Я ведь не только хитростью умею, аристократ, – прошипел он ему прямо в ухо, и его голос был спокоен, но в этом спокойствии таилась смертельная угроза. – Твои приёмы красивы. Но они для поединков. А я дерусь, чтобы выжить. Разница понятна?