Остановить Демона

– Ладно-ладно, не рыгай! Поедем в баню, возьмём девчонок, – снова окликнул Володю: – Соколов, где здесь у вас можно поесть нормально. Тот жалобно с опаской залепетал:

– Мне бы деньги… и домой надо… Кормилин недовольно засопел, отсчитал доллары и передал ему, стал инструктировать:

– Если менты придут – знать никого не знаешь! Собирался продавать квартиру, дал объявление во все газеты, обратился в агентство, обещали всё оформить, вот – ждёшь… никто не приехал… Соколов испуганно кивнул:

– Конечно, да, я понял… – забрал купюры, не считая, сунул в потайной карман. Яшин, не отрываясь от вождения, передал Соколову клочок бумаги и ручку:

– Запиши-ка мне свой телефон и домашний адрес, где кантуешься, заодно! Я потом тебе позвоню – спрошу, как дела!

– Хорошо, Игорь Петрович! – Владимир кивнул, быстро заполнил листок и вернул. Яшин взял записку, мельком глянул в текст, убрал, не оборачиваясь, предложил:

– Серж, давай его на остановке выкинем, до дому сам доберётся, и поедем отсюда подальше – в Колпино. Скоро здесь кипиш начнётся. А там я знаю хорошую шашлычную, спокойно посидим, а дальше посмотрим. Кормилин кивнул:

– Давай. Машина притормозила на очередной остановке, и Соколов вышел. «Жигули» развернулись и стали стремительно удаляться. Кормилин наклонился к Яшину:

– Слушай, Игорь, этот рыжий нас не сдаст? Морда в веснушках как-то доверия не вызывает. Водитель улыбнулся:

– Нее… парень хороший, покладистый. Правда, деньги любит, ну а кому они сейчас не нужны?

– А зачем ему деньги?

– Да машину хочет купить. Кормилин насторожился:

– Скажи ему, чтобы пока и не думал. Менты сразу за горло возьмут. Крайний срок через полгода! Яшин кивнул:

– Скажу обязательно.

Соколов стоял на остановке, вокруг не было ни души, осторожно достал из потайного кармана доллары, точно карты раскрыл их в ладонях перед лицом, недоверчиво щупал купюры – те заманчиво хрустели. Он поднял лицо от денег к небу. Рыжее лицо светилось безмятежной радостью от привалившего нежданного счастья. Он неосознанно улыбался – скоро сбудется его заветная мечта. Посмотрел вдаль – там по шоссе удалялась жёлтая машина Яшина. Что-то сжалось и тоскливо заныло в груди, как неосознанное суеверное зловещее предчувствие. Улыбка тотчас сошла с губ, лицо стало хмурым, в душу запала смутная терзающая тревога.

Часть 2

1. Страшная находка

Высоко в бездонном летнем небе, раскинув крылья, одиноко парил орёл, большой жизненный опыт позволял ему не делать лишних движений – не тратить зря энергию. Теперь он отвечал за орлицу, высиживающую два яйца в гнезде, носил ей еду, зорко высматривал внизу добычу, оценивал шансы на удачу. В последние годы охота казалась делом нетрудным. Люди перестали добывать дичь, решали свои проблемы. Зайцев и птиц в округе расплодилось великое множество, можно было не тратить силы на юрких маленьких мышей или землероек.

Внизу простирались знакомые леса и поля Ленинградской области. Текли мутные после весенних паводков реки. Чёрными скученными кляксами с неровными краями среди яркой зелени виднелись крыши деревенских изб, рядом – небольшие прямоугольники распаханной земли, остальное поросло бурьяном и борщевиком. Прозрачные рыбные озёра зарастали вдоль берегов, заводи превращались в болота – чистить было некому.

Летнее утреннее шоссе ещё блестело от ночной влаги – солнце только взошло, и высушить его не успело. Бабка Степанида старалась крепче держать руль велосипеда, чтобы колесо случайно не вильнуло. Тогда – беда, ничто не поможет. Это знание далось ей нелегко. Но уже лет пять падений не было, колени и локти успели зажить, хотя и не так быстро, возраст продолжал увеличиваться, достиг уже отметки в семьдесят пять лет.

На руле висел серый алюминиевый бидон с молоком утренней дойки, и надо было доставить его заказчику в соседнюю деревню в целости и сохранности. На всю округу у Степаниды осталась единственная корова, которая летом за счёт дачников приносила неплохой доход. Что позволяло пережить зиму, засадить поле картошкой с морковкой, а к осени собрать урожай и запастись сеном. Настроение у Степаниды было хорошее. Улыбка не сходила с лица. Всю жизнь она прожила в бедности и только несколько лет назад разбогатела – сын купил ей тёлочку. Во время своих поездок она любила вспоминать прошлое, думать о будущем. Представляла, как, продав молоко, вернётся в дом, где внуки только начнут просыпаться, готовиться к завтраку. Их родители приедут повидаться только к вечеру, и радость общения с малышами, казалось, не закончится никогда. В такие счастливые моменты внуки виделись ей сыновьями, путала их имена, ощущая себя молодой и полной сил мамой.

Лето ожидалось тёплым, корова пощипывала молодую травку на заброшенном колхозном поле, здоровье позволяло с утра до обеда развозить молоко по заказчикам, а вечером копаться в огороде – это ли не благодать Божья? В небе пели жаворонки, из придорожных кустов прерывисто плакала иволга, тихо шуршали резиновые колёса, глухо постукивал о раму наполненный бидон.

Степанида на ходу успевала смотреть по сторонам, узнавала знакомые перелески, лужайки, покрытые жёлтыми одуванчиками. По дороге высматривала ёлочку, что срубит под Новый год, примечала новшества: появившиеся кучки мусора, неубранный сухостой, брошенные на обочине железки, порванные резиновые камеры от колёс машин. Укоризненно качала головой, огорчённо вздыхала – цивилизация губит природу! Невдалеке на лесной дороге Степанида заметила красную машину, обрадовалась – может, отдыхающие окажутся городскими, с утра-то свежего молочка никто не откажется попить! Денег у них больше, чем у деревенских, платят щедрее. Ну а если возьмут всё, так она вернётся домой и снова нальёт. Постоянные клиенты подождут, не сахарные – не растают.

Она осторожно притормозила на шоссе, съехала с насыпи, подкатила к машине и обмерла: слева от неё лежали женщина и мужчина с окровавленными головами. Руки Степаниды от страха резко повернули руль в сторону. Колесо встало поперёк. Она кубарем вылетела из седла на землю. Падая, успела заметить впереди у берёзки свернувшуюся клубочком девушку. Больше ничего…

Боли не чувствовала, как и своего возраста, точно вернулись прежние силы, удесятерились. Дальше – всё на автомате. Степанида вскочила с земли, подхватила велосипед и покатила его бегом к шоссе что есть мочи. Запрыгнула в седло и понеслась обратно к дому. Руки, крепко сжимавшие руль, постепенно слабели, начали дрожать, отчего переднее колесо велосипеда опасно виляло, угрожая вновь сбросить свою хозяйку наземь.

Свалившийся с руля алюминиевый бидон оставался лежать в траве на боку. Крышка, привязанная верёвочкой к ручке, откинулась, белое свежее молоко вытекало на землю.

2. Сборы Разгуляева

На круглом столе в гостиной пронзительно и долго звонила белая толстая трубка телефона. Рядом лежала новенькая милицейская фуражка. По стенам висели детские рисунки вперемежку с милицейскими грамотами. Было солнечное утро, и на матовой стеклянной филёнке закрытой кухонной двери отражалась подвижная тень. Изнутри приливами нарастал возмущённый невнятный женский голос, заглушаемый глухим хлюпаньем, металлическим стуком и плеском воды. Наконец дверь кухни распахнулась, и появилась женщина лет тридцати пяти в длинном фартуке поверх яркого платья и чёрных резиновых перчатках, её голова была повязана косынкой. В одной руке она держала вантуз, в другой – длинный ёршик. Приятное лицо женщины исказили раздражение и агрессия. Трель звонка продолжалась, и она энергично направилась к телефону, ругаясь по дороге:

– Ну, хоть бы раз… хоть бы раз что-то сделал по дому, ментяра! Что, опять уработался вчера? К телефону подойти не можешь? Мне никто в этом доме не звонит – только ему по десять раз на дню. Зачем, если его дома не бывает? Всю Ленинградскую область истоптал. Звоните ему по деревням, по сёлам, ищите его в избушках на курьих ножках… в лесах! Зачем сюда звонить?..

Женщина взяла ёршик и вантуз в одну руку, другой подняла телефонную трубку. Прижала к уху. Внутри что-то трещало, шипело. Она зажала трубку между ног и свободной рукой вытянула из неё длинную антенну, снова приложила телефон к уху. Гнусавый нетерпеливый мужской голос требовал к телефону Разгуляева. Вместе с трубкой она подошла к закрытой двери спальни. Попыталась её открыть на себя, взялась за круглую пластиковую ручку рукой, в которой держала телефон – не получилось. Затем другой рукой – мешал ёршик с вантузом, по ходу дела продолжала тихо бурчать:

– Сегодня суббота. Кому это всё надо, что за служба такая, чему вы там все служите?.. Она зло несколько раз стукнула в дверь ногой, негромко возмутилась:

– Да проснись же ты, чёрт усатый, а то сейчас всё брошу… Дверь неожиданно тихо отворилась. На уровне пояса появилось оплывшее круглое усатое лицо Степана с узкими заспанными красными глазами и торчащими усами. Наклонившись, он стоял в майке-алкоголичке и семейных трусах, держался за ручку изнутри. Хрустел прокуренным похмельным голосом:

– Родине служим, милая, Родине… – кашлянул, с испуганным видом прижал указательный палец поперёк губ, другой рукой показал жестом, что он ушёл, – подвигал указательным и средним пальцами, опущенными вниз. Женщина категорично покрутила головой – настырно протянула трубку.

Степан вздохнул и наклонился, прикладывая к трубке ухо, немного послушал – знакомый голос начальника продолжал ругаться.

Разгуляев сморщился, изогнув усики, махнул рукой, ушёл вглубь спальни, на ходу недовольно бурча:

– Скажи этому лопоухому, что я и так на работе. Уехал в район на происшествие. Сегодня выходной, какого чёрта он мне звонит, обзывает пьяницей? Ерша ему в глотку! – лёг в кровать и накрылся одеялом с головой. Настроение женщины мгновенно изменилось – она радостно улыбнулась, выключила телефон, упёрлась антенной в стену, убирая её в белый корпус. Голос стал весёлым:

– Ну и хорошо, наконец-то проведем выходные всей семьёй!

Не буду я с твоим начальником разговаривать. Вместе водку жрёте, а потом друг друга найти не можете.

Она закрыла дверь в спальню, положила телефон на место, снова пошла на кухню, прикрыв за собой дверь.

На мутной стеклянной филёнке опять задвигалась тень. Стало слышно, как женщина ходит по кухне, что-то весело напевая, затем в раковине захлюпал вантуз.

Степан крутился в кровати – поворачивался то на один бок, то на другой, накрывался одеялом, откидывал его и снова переворачивался. Жмурил глаза, но через минуту снова открывал, сон не возвращался. Он с горечью думал о том, что ещё успел застать времена, когда убийства совершались не чаще, чем раз в месяц.

Как правило, очевидные, в результате ссоры или неосторожных действий. Пока ехали из города в деревню, участковый уже приводил виновного в отдел. Оставалось только записать признательные показания и оперативно отработать по камере на причастность к другим преступлениям. А пока суд да дело, можно было на охоту сходить, по грибы или порыбачить – не служба, а малина! Теперь же не было ни дня отдыха – пока в одном районе раскрывали, в другом уже труп рисовался, а то и два, и не простые, а огнестрелы, частенько с отрубленной головой или сожжённые. С каждым годом всё хуже…

Наконец Разгуляев не выдержал, приподнялся и сел на кровать, посмотрел вокруг. Увидел на подстилке своего любимца – старого дворового пуделя с печальными маленькими глазами, усмехнулся. Длинные лохмы жирных волос и опущенные большие уши имели схожесть с физиономией начальника отдела – Сергея Моисеевича Шапкина. Именно поэтому отчество подходило кличкой собаке как нельзя кстати.

Заметив взгляд хозяина, пёс тут же вскочил, в ожидании, преданно глядя, стал бить хвостом об пол. Степан погрозил ему пальцем, сдвинув брови, и тот снова лёг, отвернулся, свернувшись клубком. Разгуляев встал, на носочках подошёл к двери, тихо открыл её и выглянул в гостиную. Убедившись, что там никого нет, подошёл к столу и забрал телефон. Так же тихо вернулся, прикрыв дверь, вытянул антенну, набрал номер. Услышав в динамике знакомый голос, улыбнулся:

– О, Гордеев, привет! Это Степан Разгуляев. Ты же сегодня дежуришь! А я забыл. Чего этот лопоухий мне названивает, икает всю дорогу? На дне рождения генерала снова газировки нахлебался как лещ воздуха? Некоторое время внимательно слушал ответ, переспросил:

– Сколько трупов? Четыре? Все огнестрелы? Какая деревня? А где у нас Антон Заботкин? Не знаешь, где он живёт? Давай узнавай, пусть едет в Тосно, я тоже буду. Скажи лопоухому, что я на месте происшествия. Всё, поехал один. Как только освободишься, давай ко мне. Что узнаю – расскажу, наметим план, будем бредень закидывать.

Разгуляев выключил трубку, убрал антенну и отложил телефон в сторону. Остался сидеть на кровати, спустив ноги, задумался, неторопливо взял брюки, надел одну штанину и замер от нахлынувшей внутренней горечи, покачал головой. Да уж. Такой казни ему видеть ещё не приходилось. Ладно, бандиты между собой стреляются. Вон в прошлом году десять трупов сожгли в Каменке. Преступников задержали – такие же отморозки, как и те, которых убили. Но они-то знали, куда шли, а здесь мирные граждане. За что население крошить? Им и так нелегко приходится. Он поднял вопрошающий взгляд на собаку.

Пудель точно почувствовал, снова повернулся и сел, выжидающе глядя на хозяина. Разгуляев кивнул ему:

– Ну что, Моисеич, теперь знаю, чего звонишь, давно такой расправы не было! Гордеев чёрт, как только на дежурство заступит, так жди неприятностей, – укоризненно покачал головой. Собака в ответ махнула хвостом, переступила передними лапами. – Что сучишь? Небось, по свежей рыбке соскучился? Так прикажи ехать на рыбалку вместо расстрела в Тосно! А слабо?

Пёс сильнее завилял задом, забил хвостом, облизывая чёрный кожаный кончик носа. Разгуляев кивнул:

– Облизываешься… понимаю, понимаю… Вот раскроем четверное и поедем за рыбой, сеточку поставим! Собака согласно наклонила голову, виновато пискнула. Не утерпев, подскочила к хозяину, стала подпрыгивать и лизать в лицо. Разгуляев уклонялся, лениво закрываясь ладонями, укорял:

– Эх, Моисеич, вижу – совестно тебе! Вчера у генерала на дне рождения газировку хлебал, а мы-то работали в Сланцах. Убийство раскрывали, психа в камеру закрывали. И что – сегодня тоже мы поедем на четверное? Нехорошо, Моисеич. Несправедливо! Будто, кроме нас, в отделе никого нет! Почти тридцать бойцов! А? Собака, не дождавшись взаимности, отошла на место, села, виновато поскуливая, снова отвернула морду.

Внезапно дверь с грохотом распахнулась, в спальню забежали две девочки двойняшки семи лет в длинных ночных рубашках. С разбегу кинулись на Разгуляева, обняв, толкнули на постель и упали вместе с ним, завалили в одной штанине, начали баловаться. Щипали и щекотали, крича наперебой:

– Папа, папа, ты куда собираешься?

– Сегодня суббота, выходной!

– Ты обещал сводить нас в зоопарк!..

Сосредоточенное лицо Разгуляева озарилось умилённой улыбкой, стрелки усов подскочили вверх, внутри гортани возникло непроизвольное мурлыканье. Стал ёжиться от щекотки, мычал от удовольствия, обнимая дочурок, целовал в щёки и головы, – куда попадал. Сквозь урчание и поцелуи деланно возмущался:

– Какой вам ещё зоопарк нужен, вы сами как две мартышки, и на кухне тигрица! Девочки хохотали, повторяли в рифму:

– Мы мартышки, мы мартышки,а ты наш усатый мишка…

В спальню зашла жена Разгуляева с полотенцем в руках. Глядела грустными васильковыми глазами. Знала – если начальник звонит, случилось что-то плохое. Значит, мужу опять предстояла командировка, и неизвестно на какой срок. Будут перезваниваться по телефону, ожидать встречи – такая у неё судьба. Жалко дочек – они без папки страдали. Дабы поддержать веселье, изобразила на лице показушный испуг, нахмурила брови, стала шутливо ругаться:

– Безобразие какое, завтрак остывает, что у вас здесь происходит? Разгуляев делано испугался, схватил дочек, прижал к себе с обеих сторон, цыкнул на них, так что те тоже замерли. Бесстрастно доложил:

– Никак нет, Людмила Ивановна, гарнизон к принятию пищи готов! Хозяйка строго посмотрела на замерших «бойцов», но сдержаться не могла. Глаза заискрились лукавинками, на губах появилась улыбка, в груди нарастал смех. На постели, выпятив грудь, с серьёзным видом топорща усы, замер Разгуляев в растянутой спущенной майке, чёрных семейных трусах и одной штанине; в его объятиях, вытянувшись по струнке и оттянув носочки, отдавая честь, полулежали дочки с красными серьёзными лицами, растрёпанными волосами, распущенными бантами. Людмила начала хохотать, заражая остальных безудержным весельем. Дочки не сдержались и тоже разразились заливистым смехом. Разгуляев радостно улыбнулся, глядя на всех, в груди растекалось уютное благодатное тепло.

Неожиданно хозяйка замолкла, заперев смех, снова сделала серьёзный вид, нахмурила брови, скомандовала:

– Ну-ка быстро одеваться, умываться и завтракать! Папу вызывают на работу, а мы пойдём гулять в парк!..

Разгуляев вышел из подъезда своего шестиэтажного дома сталинской постройки с окнами на Неву и направился дворами к гаражу. Открыл металлические ворота, закрепил их камнями, чтобы они не хлопали на ветру. Внутри стояли старенькие бежевые «жигули» первой модели, оставшиеся от отца. Сел за руль, пытаясь завести, но повёрнутый в зажигании ключ не вызвал каких-либо изменений. Степан хлопнул себя ладошкой по лбу – опять забыл, что сел аккумулятор. Огорчённый вышел наружу, огляделся по сторонам, почесал затылок. Неожиданно увидел, как с удочками и рюкзаком к соседнему кирпичному боксу подошёл сосед, вставил ключ и начал открывать. На душе у Разгуляева отлегло, улыбнулся – помощь будет. Осторожно поинтересовался:

– Ты чего, сосед, так поздно на рыбалку? Рыба в руки идёт к тому, кто рано встаёт! Сосед подпёр тяжёлые двери:

– Да я в ночное, поеду под Приозерск, хочу жене налимов на котлеты поймать. Разгуляев кивнул:

– Котлеты – хорошее дело! – вспомнил, что Людмила раньше тоже делала котлеты из щуки или покупала рыбный фарш в магазине. Сосед сел в иномарку и сразу её завёл. Вылез из салона, давая машине немного прогреться. Разгуляев подошёл ближе, прислонился к воротам, похвалил:

– Хорошая у тебя машина, в любое время года заводится. Дай прикурить. Сосед надменно сморщился:

– Не курю и тебе не советую. Степан улыбнулся: – Да не мне, моему коню! Для себя я курево всегда найду или потерплю. А вот конь без него не тянет! Сосед с интересом заглянул в гараж Разгуляева, усмехнулся:

– Да какой же это конь? Это твоя старая конченая кляча. Не поменял ещё? Всё так и мучаешься? Когда аккумулятор-то купишь? Денег нет? Степан с жалостью посмотрел на свою машину, пожал плечами:

– Так и мучаюсь, деньги вроде есть, на рынок нет времени съездить, выбрать. Всё мотаюсь по области, подгадать выходной не получается. В лице соседа мелькнуло сочувствие, стал укорять:

– Говорил я тебе, иди в мою фирму начальником службы безопасности. Будешь жить как человек, и выходные по расписанию. Зарплата соответствующая – иномарку купишь! Разгуляев с отвращением поморщился, засопел, топорща усы-стрелочки, презрительно парировал:

– Ты что хочешь, чтобы майор из убойного отдела твою колбасу с сосисками охранял? Вон найми шавок из братвы, пусть лают! Давай лучше выезжай, а то я на происшествие опаздываю, сейчас свою вытолкну! Он зашёл к себе в гараж и, упершись в багажник машины, потихоньку выкатил её наружу, открыл капот. Сосед осторожно выехал на иномарке и припарковался рядом, завели провода. Разгуляев подключил клеммы, сел в свою машину и повернул ключ зажигания. Двигатель вздрогнул и сразу завёлся. Степан погладил рукой торпеду, ласково похвалил:

– Хороший коняга, не обижайся на этого дурака, мы с тобой ещё повоюем!

Вылез из машины и подошёл к соседу поблагодарить:

– Ну вот, теперь полный порядок, – в лице Разгуляева неожиданно отразилось смущение, он замялся, а потом протянул руку для прощания: – ты бы как-нибудь моей жене колбаски занёс свеженькой или сосисок, а то ей некогда с утра очереди занимать в магазин. Я тебе потом денежку отдам. Сосед пожал протянутую ладонь, согласно кивнул:

– Хорошо, – закрыл гараж, вернулся в машину, сел за руль, открыл изнутри окно, – да я и так занесу, не жалко. Ты мент настоящий, на таких порядок держится в стране, потом сочтёмся! Разгуляев довольно улыбнулся, сощурил глаза, пригладил усы:

– Вот это правильно! Что такое деньги сейчас – это грязь! Из-за них все неприятности в мире. Сосед кивнул в окно и уехал. Разгуляев закрыл гараж и тоже тронулся в путь.

3. Побудка Заботкина

В спальне Заботкина царил полумрак, окна зашторены. Вся мебель, люстра, палас на полу были недавно купленные финского производства. Причудливо пахли иностранными ароматами. Статуэтки и подсвечники на окне были тоже оттуда. Комната дышала уютом и безукоризненным дизайнерским вкусом. Антон лежал в постели с женой Мариной, полной красивой женщиной тридцати пяти лет, был погружён в собственные грустные мысли, растерянно смотрел в потолок. Марина тоже проснулась, приподнялась на локтях, склонилась над мужем:

– Что с тобой? Ты всю ночь дёргался, точно в конвульсиях. Снова неприятности на работе?

– Вроде нет, – Заботкин ласково погладил жену по лицу, – в областном отделе проще, чем в городе. Хотя и в деревнях ужас что творится. Такое время… Вчера, когда ехали с убийства, подумал о наших детях, вспоминал их маленькими, как книги им читал. С такой работой нечасто их видел, а сейчас с командировками ещё реже буду. Что им предстоит в этой суровой нынешней реальности? Не представляю. Может, однажды в трудный момент, когда окажутся на распутье, вспомнят, как я сидел с ними, обнимал, гладил по головкам, читал хорошую добрую книгу. И это воспоминание отвратит их от низости и подлости. Что мы можем ещё им дать?

Жена прижалась к Антону всем телом:

– Ты знаешь, когда я ребёнком жила с родителями в Прибалтике, думала – какое счастье, что весь мир знает русский язык. Значит, все могут общаться между собой и всегда можно договориться. Я была так горда, что живу в Советском Союзе! Теперь боюсь. Вокруг стреляют, убивают, страшно… всё, что было раньше – рушится. По телевизору – кошмар, новости лучше не смотреть. Мне кажется, никто не знает, что впереди. В такие времена мы должны быть вместе, нужно доверять друг другу, понимаешь… доверять! Ведь, правда?..

– Да… доверять… – согласился Антон, заглянул в лицо жене. По её щекам беззвучно стекли две слезинки. Она вздохнула:

– Да, наступило время доверять… Марина думала, как хорошо, что муж работает в милиции, у него есть оружие, чтобы защитить свою семью, но дома бывает редко. Внезапно накатил страх – ведь он должен защищать и других, сидеть в засадах, преследовать убийц, рисковать своей жизнью. Она снова терялась в сомнениях – быть может, лучше уехать с детьми в Финляндию, директор фирмы уже переехал и звал её тоже.

На тумбочке в прихожей зазвенел телефон. Антон встал, в трусах-плавках и футболке пошёл в коридор, снял трубку. Из детской комнаты выбежали, балуясь, два подростка: семнадцатилетний Олег и его брат Илья на четыре года младше. Оба в спортивных трусах и футболках с номерами, закричали наперебой:

– Это нас!

– Это нас тренер на соревнования приглашает! Стали ожидать около отца, ёжась от утренней прохлады, глядя на телефон, тянули руки, шутя, толкались. Увидев, что отец внимательно слушает, встали в боксёрские стойки. Начали лёгкий спарринг. Шлёпали друг друга ладошками по плечам и в грудь, уклонялись от ударов, делали угрожающие выпады. Антон держал трубку около уха, коротко отвечал:

– Я понял. Уже собираюсь. Марина с лёгким возмущением и мольбой в глазах привстала с кровати, осторожно негромко напомнила:

– Сегодня же суббота!? Антон положил трубку на рычаг, пожал плечами:

– В Тосно четырёх граждан застрелили. Марина в ужасе откинулась на постель, закрыла ладонями лицо. Мальчики замерли, молча смотрели на отца, в лицах отразились удивление и настороженность, они перестали баловаться, погрустнели, вернулись в свою комнату.

4. Банда пополняется

Вечером в скромной шашлычной Колпина, отделанной изнутри опалённой вагонкой, отдыхал народ. В помещении густо накурено, вдоль стен расположился десяток деревянных столов. Пахло запечённым мясом, варёной картошкой и чем-то кислым. В центре зала две пары танцевали, медленно изгибаясь, наклонялись из стороны в сторону, периодически целовались. Из динамиков на стенках звучала популярная песня группы «Фристайл»:

– Ах, какая женщина, как-а-ая женщина,Мне б такую…

Из-за стойки строго следил за порядком бармен южной национальности, наливал спиртное, протирал полотенцем мокрые фужеры. У стены при входе на двух диванчиках, милуясь, сидели в обнимку пары. За длинным столом, сдвинутым из трёх штук, веселился с десяток парней и девчонок чуть за двадцать. Перед ними стояли откупоренные банки и бутылки с пивом, пакеты с чипсами, валялись пустые пачки дешёвых отечественных сигарет, несколько пепельниц, доверху наполненные, окурками.