Остановить Демона

– Мама заберёт меня из больницы к себе, её муж не против. Уедем в деревню. Антон Борисович, вы знаете, я так счастлива! Простите меня за то, что вас не слушала, подвела, сама во всём виновата. Простите за всё! – глаза её молили о пощаде, и где-то в глубине затухающей искоркой таилась робкая пульсирующая надежда. Лицо Антона стало напряжённым, на скулах заходили желваки, снова нахлынули воспоминания, а с ними давняя злость. Веки свело, он не в силах сдержать слёз, снова обнял Аллу. Окунулся в её душистые мокрые волосы, удивительно знакомые почти родные, учащённо заморгал, прижимая девушку, пока глаза не стали сухими. Слегка отстранившись, Заботкин достал из кармана конверт и протянул женщине. Та автоматически взяла, но заглянув внутрь, попыталась вернуть, перекрестилась:

– Что вы, что вы, нам от вас деньги не нужны! У нас в деревне всё есть! А за палочки спасибо – даже и не знали, где их искать, говорят – такой большой дефицит!

– Это деньги не мои, Алла заработала, – спокойно пояснил Антон и вложил конверт обратно в сухие маленькие ладони женщины. Подумал, что надо заканчивать с этой тягостной процедурой, обернулся к бывшей подопечной, поцеловал её в щёку:

– Держись, Николь! Женщина услышала незнакомое имя, широко раскрыла глаза, с недоумением посмотрела на Антона, а потом на дочь. Алла обернулась к матери, их взгляды встретились, переполненные благодарной жалостью друг к другу. На глазах обеих выступили слёзы, скользнули по молодым розовым щекам, растеклись в складках глубоких старческих морщин.

Антон быстрым шагом направился к дверям. Алла посмотрела ему вслед, всхлипнула, зажимая ладошкой рот, чтобы не разрыдаться, подбородок сморщился и затрясся. Мать тоже перевела взгляд на Заботкина. Подняла руку, чтобы благословить, но засомневалась, оглянулась на дочь и опустила щепоть за спину – кем был этот человек в судьбе её дочери – добрым ангелом или дьяволом-искусителем?..

Антон подошёл к большим стеклянным дверям, попытался открыть. Дёрнул несколько раз неудачно. Увидел в отражении двери своё лицо, по которому текли слёзы. Опустил взгляд – нарисованная красная стрелка показывала в сторону. Правая секция оказалась незапертой. Дальше снова прошёл по стрелке налево и вышел на улицу. Остановился на крыльце, поднял лицо, подставляя его прохладному летнему ветру. Вспомнил лабиринт из стрелок и подумал, что вся его милицейская жизнь идёт по чьей-то невидимой указке. Ему даются направления и повороты, которые совершенно от него не зависят и неизвестно к чему ведут. Надо было спешить на доклад к руководству, и он направился к ближайшей станции метро…

Кабинет руководителя отдела в Большом доме на Литейном проспекте был уставлен старинной мебелью. Высокий потолок, узкие врезные книжные шкафы, массивная люстра в центре, в углу большой дубовый стол. Вдоль стен тяжелые деревянные стулья с кожаными спинками. Всё источало запах старого дерева и кожи, наполняло глубоким ощущением нетленности. Заботкин по стойке «смирно» стоял в центре кабинета перед столом начальника. В массивном коричневом кожаном кресле восседал крепкий пожилой мужчина в костюме с отливом. Круглое татарское лицо с тонкими усиками-стрелочками перекосилось, глаза сузились недовольством и презрением. Твёрдым невозмутимым голосом он продолжал отчитывать подчинённого:

– …Дело агента «Николь» сдать в архив! Такую девчонку не сберёг, загубил… Заботкин пытался оправдаться:

– Андрей Петрович, я же ей не раз говорил, ну как ещё… Начальник, не слушая, прервал:

– Доложишь рапортом на имя начальника управления всё, что произошло, с чего началось, и какие меры ты принимал, как занимался воспитанием агента, обучением и так далее, назначим служебную проверку. А вообще, Заботкин, мне кажется, ты ещё не созрел для работы в агентурном отделе главка. Толку от тебя никакого. Целого Феоктистова и его братию тебе дали на откуп, внедрил агента – девочку! И что? Только факты преступной деятельности, – он медленно встал из-за стола, неторопливо подошёл вплотную, приблизив губы к уху Антона, продолжил тише:

– А кому они нужны сегодня? В стране такое творится – демократия прёт со всех сторон! С информацией работать не умеешь. Где раскаяние преступников? Где возмещение ущерба? Надо глубже смотреть на перспективу! Мы же не вечно в ментовке служить будем! Не дожидайся, поищи себе место, или я тебя обратно «на землю» отправлю стажироваться. Свободен! Заботкин вытянулся по стойке «смирно»:

– Есть, товарищ полковник! Разрешите идти?

– Идите! Антон развернулся на месте, пошёл к двери, вышел из кабинета. Душу наполнила горечь. Всё тело горело, на лбу выступил пот. Грудь жгло точно как в детстве от горчичника, забытого матерью. Видимо, этот просторный коридор с толстыми дубовыми дверьми вдоль стен, мягкими дорожками на полу не для него. Точно непосильный груз свалился ему на плечи, заставив ссутулиться. Ведь он так стремился попасть служить именно сюда. Мечтал разрабатывать преступные группы, внедрять агентов, сажать бандитов, и теперь оказалось, что он просто не подходит, точно гайка с другой резьбой. Даже года не продержался здесь… Заботкин медленно пошёл вдоль знакомых кабинетов бывших коллег и начальников, не поднимая глаз на проходящих мимо сотрудников, руководителей, гражданских специалистов. Начальник отдела, известный во всех силовых структурах города, сказал, что им не по пути. С кем же ему по пути? А что он расскажет жене, детям? Место, где он мечтал служить – элита милицейской карьеры, ему не подошло, и он снова возвращается «на землю» – в территориальное отделение милиции. Будет ловить мелких мошенников, заезжих наркоманов, квартирных воришек… Неожиданно Заботкин почувствовал, что кто-то сзади хлопнул его по плечу и пошёл рядом, услышал радостный голос:

– О, привет, Антон! Ты чего такой хмурый, еле по коридору плетёшься? Смотри, коллеги зашибут! Заботкин повернул голову и узнал своего бывшего сослуживца Александра Матвеева, с которым начинал работу в районе. Подумал – ну вот лёгок на помине! Можно прямо с ним и возвращаться «на землю», дослуживать пенсию. Снова принимать заявления от граждан, готовить отказные материалы, сидеть в засадах, сочинять, лгать, изворачиваться ради процента раскрываемости. Антон остановился и, увлекая приятеля с ковровой дорожки, отошёл в сторону горько пошутил:

– Саш, да меня и так уже зашибли! – пожал протянутую руку. Матвеев пошевелил чёрными густыми усами, в удивлении вытаращил мышиные глазки:

– Случилось что?

– Да вот, был на ковре у Новикова. Сказал, чтобы уходил из его отдела – не подхожу! Матвеев заулыбался, снова хлопнул Антона по плечу:

– А ты что, в агентурном служишь? Не знал. Слышал, у вас народ долго не задерживается. Начальник с генералами по вечерам чай пьёт, компромат на своих и чужих собирает, подковёрные игры… Плюнь ты, иди лучше к нам в областные убийства. У нас делить нечего: замочили гражданина – езжай в командировку ищи убийцу, руководи деревенскими оперативниками, учи. И твой агентурный опыт нам пригодится! Заботкин пожал плечами:

– А ты в областном? Да я в принципе и не против командировок. Только как ваше начальство к этому отнесётся? Новиков наверно уже всем раструбил, что я предатель, информацией торгую, работать не умею. Он всегда так делает. Александр засмеялся:

– Да я же тебя знаю как облупленного, вместе ж на территории в окопах сидели. Не волнуйся – начальство возражать не будет. Я и есть начальство, заместитель начальника отдела по раскрытию убийств в Ленинградской области! Эта новость ошарашила Заботкина, точно, кроме него, никто карьеру делать не собирался:

– Серьёзно? Ты заместитель начальника? Ну, ты, Саша, молодец! Растёшь! – почувствовал, как в душе зарождается надежда. Александр самодовольно улыбнулся, добавил:

– А начальник наш, Сергей Моисеевич, золотой человек! Он никого не слушает, у него своё мнение! Поехали, я на служебной машине довезу, в отделе рапорт напишешь и со всеми познакомишься. Ну как – поехали? Александр протянул руку и в ожидании замер.

– По-е-хали! – Заботкин улыбнулся, с размаху шлёпнул по его ладони своей, крепко сжал.

Это была настоящая удача. Печаль прошла, лицо Заботкина засветилось благодарной радостью – он оставался в главке.

4. Оперативная группа в сборе

Город Сланцы Ленинградской области летом 1995 года ничем не отличался от других пригородов Санкт-Петербурга. По центральной улице, объезжая выбоины в разбитом асфальте, ползли старенькие отечественные автомобили. Поскрипывая и дрожа, сворачивали на просёлочные дороги, медленно переваливаясь на колдобинах, опасливо погружали колёса в не исчезающие вечные лужи. Сигналили зазевавшимся прохожим, будоража пронзительным гудком бездомных собак, пугая куриц и гусей, заплутавших на проезжей части. Ветхие в чёрных смоляных заплатах железные крыши безликих панельных пятиэтажек ощетинились телевизионными антеннами. Окна грязные от осевшей пыли, на балконах застарелый хлам: лысые колёса от проданных автомобилей, ржавые поломанные велосипеды, порванные раскладушки. Всё убого и грустно. Население привыкло, что никто о них не заботится, зарабатывало на жизнь где только можно, главное – чтобы не мешали.

Небольшое двухэтажное деревянное здание с крыльцом и навесом светилось окнами непрерывно уже вторые сутки. Несмотря на летнюю жару, практически все фрамуги были закрыты – так требовал приказ. Вдоль козырька над входом красовалась надпись большими буквами «Милиция». Перед зданием на площадке покрытой щебнем с проросшей травой стояли два жёлтых служебных «уазика» с синими полосами и чёрная намытая до бархатного отлива «волга» начальства. В сторонке ещё несколько «жигулей» девятой и восьмой модели с простреленными колёсами. Тут же остов от разобранного грузовика.

Была середина дня, и необычная суета, начавшаяся день назад, не утихала. Одни граждане торопливо заходили внутрь здания, другие выходили. Сотрудники милиции периодически волокли в отдел мужчин и парней непрезентабельного вида: пьяных, в наколках, в потрёпанной грязной одежде. Те не сопротивлялись, только недовольно бубнили ругательства, опасливо оглядывались на сопровождающих – не слышат ли?

Молодой деревенский оперативник в сером костюме и оранжевой рубашке с чёрным галстуком вёл за предплечье пожилого мужчину. Тот возмущался:

– Ну чо, чо ты меня всё тянешь? Я с утра уже отмечался у своего участкового! Жить свободно не дают! Демократия наступила называется, никакой свободы!

Молодой постовой в форме старшего сержанта легко толкал в спину пожилого мужчину, годившегося ему в отцы, незлобиво приговаривал:

– Давай, дядя Егор, не куражься, выясним, где вчера был, и отпустим! Мужчина оглядывался назад:

– Вы-ясня-ют здесь, выясняют, да я тебе и так скажу…

– Дядя Егор, так не положено, надо на протокол! Мужчина показушно отмахнулся рукой, стал огрызаться:

– Протокол, протокол, забыл, как десять лет назад я тебе леща давал, когда ты у меня удочки упёр из сарая? А? Тогда не говорил пра-пра-такол…

Пожилой капитан вёл в отдел парня в наколках. За ними хромала девушка в цветастом кафтане, ругала участкового:

– Семён Арсентич, вы бы лучше ему работу нашли, чем таскать в ментовку! Уже два месяца как освободился. Кто детей кормить-то будет? Я вчера ногу поранила, еле иду. А его – ну куда сейчас? Куда ведёте, дядя Семён? Капитан недовольно отнекивался:

– Шла бы ты, Настюха, к детишкам. Сейчас выясним, где твой вчера был…

– Да где ж он мог быть – на диване валялся цельный день! Я же прошу вас, дядь Семён, устройте на работу…

На крыльце появился старший лейтенант лет пятидесяти с седыми усами. На рукаве красная повязка с надписью «Дежурный». Достал из кармана папиросы, закурил, стал смотреть по сторонам. Подошла маленькая толстая бабка в кофточке с рюшами, подпоясанной широкой юбке и платке, обратилась к нему:

– Володька, Федька мой у тебя? Дежурный вынул папиросу изо рта, кивнул:

– У меня.

– Так чего ж ты его держишь? Не знаешь, где его дом?

– Знаю, баба Мань.

– Так чего стоишь-то, веди, я его заберу.

– Не положено!

– Что не положено?

– Не положено отпущать. Он вчера дебош в магазине устроил? Грабёж совершил.

– Да какой же это грабёж? Ритка-ветрогонка ему водку не дала, вот он и завёлся. Она, стерва, решила мне отомстить, что я уток её с огорода прогнала. Ну, он и взял сам, а как же моего отца Пал Митрича-то помянуть. Сороковой день был! Дежурный покачал головой:

– Ну вот, видишь, она заявление написала…

– Да я её, сучку ряженую, сейчас за волосы притащу, чтоб забрала свою бумаженцию.

– Тогда она и на тебя напишет!

– А ну пущай напишет, попробует! – женщина нервно развернулась, пошла, размахивая руками точно крыльями, продолжая ругаться: – Ну, погоди ж ты у меня, псина сутулая…

В кабинете начальника уголовного розыска в рубашке с расстегнутым верхом и большими тёмными кругами подмышками, с приспущенным галстуком, выпятив круглый живот, за столом устало сидел старший оперуполномоченный по особо важным делам майор милиции Степан Ильич Разгуляев сорока лет. Лицо красное с узкими татарскими глазами, усы – стрелочками, на лбу испарина. Его пиджак висел на спинке стула. Пепельница на столе была наполнена начатыми и затушенными папиросами. Двух затяжек «Беломорканала» Степану вполне хватало, чтобы успокоить нервы, к никотину привыкать он не хотел.

Уже вторые сутки не спавши, вместе с Николаем Гордеевым он опрашивал местное население. Доказательной базы не было, поскольку прошедший дождь размыл все следы. Изъятый с места происшествия обычный кухонный нож уже залапали все кому не лень – от выехавшего на убийство сержанта до полковника, начальника отдела милиции. Кому могла помешать старая бабка, жившая на краю деревни? Быть может, что-то знала или случайно увидела? Тогда для чего живот вспарывать и в рот морковку пихать? Может, секта в деревне существует, но местные оперативники клялись, что этого быть не может – если только ссора или месть! На столе перед Разгуляевым лежали липовые фотографии с изображением следов обуви на земле, которые он всегда возил с собой. Тут же плёнки с отпечатками пальцев Николая Гордеева, откатали, как только узнали, что рукоятка ножа к дактилоскопии не пригодна. Сам вещдок с окровавленным лезвием лежал тут же, как положено в полиэтиленовом пакете. В сторонке были сложены принадлежности для дактилоскопии: чернильная губка, бланки и прозрачные пластиковые прямоугольники для фиксации следов.

Разгуляев в очередной раз устало посмотрел на Гордеева. Тот с грозным напускным видом топорщил густые чапаевские усы, широко расставив ноги, стоял у стола. Держал внаклонку за шею хилого конопатого парня в спортивных штанах и майке, руки по локоть в наколках. Приближая его рыжее лицо к столешнице, ругал:

– Ну, отставной козы барабанщик, смотри, твои же отпечатки, твои, – делал энергичное рубящее движение свободной рукой по воздуху, – только не ври, подлец, не вводи во грех! Парень жалобно стонал:

– Не убивал я, начальник… не убивал… вор я… Гордеев отпустил шею парня, крепко схватил его руку, повернул ладонью вверх, другой рукой взял со стола использованную плёнку. Грубо с силой сжал пальцы парня. Тот сморщился от боли, стал извиваться. Гордеев поднёс к его пальцу плёнку со своим отпечатком, стал убеждать:

– Ты же сиженный, процедуры все знаешь! Вот, смотри отпечатки! Видишь – совпадают! Вот он основной завиток, и у тебя тоже по центру, а потом дуга и петля! Смотри же! Ты чего, слепой? Ну… твои же, и на ноже – твои! Парень извивался, крутил головой стенал, чуть не плача:

– Не убивал я, начальник, вот ей-богу… Поднялся Разгуляев, глянув на обувь задержанного, выбрал на столе подходящую фотографию отпечатка следа на земле, наклонился к парню, показывая. Захрипел, убеждая:

– Ну, ерша тебе в глотку, точно твои следы! Твой размер! Подними ногу! Ты вчера на колхозном поле был, бабку зарезал от головы до самого низу, за что? А морковку, зачем ей в рот засунул? Парень поднял одну ногу, стоял на второй, шатался:

– Какую морковку? Ей-богу, начальник, нож не мой, следы не мои, Богом клянусь, никого не резал! Я вчера целый день у Катьки-самогонщицы на хате промаялся с животом. От параши отойти не мог. Вот, падлой буду, не мой это нож! Гордеев крепко схватил парня за плечо, встряхнул:

– Ну, если не ты, кто? Отставной козы барабанщик! Ты же за ножевое сидел по малолетке? Значит, дело тебе привычное! Суд нас поддержит! Последний шанс тебе – иди, тряси своих братков в кутузке, иначе снова на зону поедешь! Вот даю тебе слово. Можешь по-тихому мне шепнуть – никому не скажу! Разгуляев одобрительно тронул спину Гордеева, затем подошёл к двери и открыл:

– Сержант, этого обратно в обезьянник, пусть подумает! Давай следующего! Служивый увёл парня. Разгуляев с Гордеевым устало присели на стол, пытались отдышаться, готовясь к новому представлению. Степан взял из пачки очередную папиросу, закурил, сделал две затяжки и затушил в пепельнице, ещё больше сузил глаза, покачал головой:

– Вот зараза – клёв хороший, да улов негожий. Сколько уже народу перелопатили за двое суток? Думаю, это не он. У нашей рыбы другой закуток! Гордеев расстегнул ворот рубахи, глядя на дымок от папиросы, сглотнул слюну, кивнул:

– Не он, это точно, но пусть вынюхивает, отставной козы барабанщик, нам помогает! Разгуляев неожиданно спросил:

– Интересно, у местных есть агентура на коридоре? Не спрашивал?

– Спрашивал, есть. Сейчас подтянут. Если что, в камеру своего из Питера вызовем. И кому эта бабка в поле понадобилась, ума не приложу.

Дверь кабинета снова открылась, и сержант втолкнул парня лет восемнадцати:

– Принимайте товар. Пытался утекать, хорошо дежурный на крыльцо покурить вышел! Разгуляев поднялся, кивнул сержанту подошёл к юноше. Дверь закрылась.

– Ты что же, такой шустрый значит, сбежать хотел? Назад только раки ходят! Ну-ка покажи руки? Сейчас твои отпечатки эксперт посмотрит. Специально по твою душу приехал из Питера. Парень протянул ладони, побледнел, в глазах мелькнул смертельный испуг. Гордеев сделал серьёзное лицо, насупил брови, с важным видом вразвалочку подошёл к задержанному. Взял его ладони, начал разглядывать пальцы, улыбнулся Разгуляеву:

– Ну, вот так и есть, отставной козы барабанщик, его отпечатки. Парень окаменел, руки задрожали. Разгуляев обрадовался:

– Ну, наконец-то попался! – подошёл ближе, заглянул парню в лицо, – приплыл? И рыба виляет хвостом, когда её за жабры берут. Не зря хотел убежать! Парня начала трясти лихоманка… Николай показал пальцы парня Разгуляеву:

– Во, смотри, по центру завиток, а сбоку петля и дуга. Разгуляев согласно кивнул:

– Точно, его отпечатки, – пошёл к столу взял полиэтиленовый пакет с ножом, потряс, – твой нож? Признавайся! Парень мельком посмотрел на пакет, глаза его расширились, в них появились слёзы:

– Мой, – начал всхлипывать. Разгуляев мельком переглянулся с Гордеевым, удивлённо порхнул бровями, отечески обнял парня, успокаивая:

– Ну ладно, ладно. Что сделано, то сделано. Уже не исправишь. Теперь только снисхождение поможет! Давай, давай пройдём за стол. Николай показушно закатил глаза, вздохнул, скрытно подмигнул Степану, устало плюхнулся на стул, стал искать глазами папиросы, чтобы закурить. Разгуляев посадил парня за стол. Показал на оттиски пальцев, убеждая:

– Вот видишь, сколько отпечатков твоих наснимали. Эх ты! Ну ладно, запишем как чистосердечное признание. Может, ты и не хотел таких последствий, так уж получилось. Не плачь, рыбка – будем крючок из жабр вынимать. Господи, до чего вы молодые глупые! Только от соски, а всё туда же! Парень смотрел на отпечатки, кивал, соглашаясь:

– Ну да, я не хотел, так получилось.

– А нож где взял?

– Дома на кухне.

– У матери значит. А что у потерпевшей забрал?

– Да ничего особенного, кошелёчек да перстенёк, – он снял с мизинца маленький перстень и положил на стол. Разгуляев стал рассматривать перстень, появились сомнения:

– Какой-то он крошечный совсем, как же ты его снял?

– Послюнил… Степан вытаращил глаза, переглянулся с Николаем, снова спросил:

– Послюнил? А кошелёк где?

– Дома в столе, – парень начал плакать, – там денег чуть-чуть оказалось, я всё отдам и деньги с получки верну. У меня на следующей неделе зарплата. Гордеев разминал в руках беломорину, прислушивался. Разгуляев усмехнулся:

– Смешной ты, однако, как же ты ей отдашь? Просил осётр дождя, на поле лёжа!

– Я знаю парадную, где она живёт. Оперативники снова недоумённо переглянулись. Степан наклонился и заглянул парню в глаза:

– Уже не живёт, ты же её убил! Парень вскинулся, улыбнулся сквозь слёзы:

– Что вы! Я не убивал, только ножом пригрозил – она и не сопротивлялась вовсе. Чего её убивать-то? Разгуляев обернулся к Гордееву, вздохнул:

– Николай Фёдорович, дай парню листок, пусть пишет чистосердечное признание, так будет понятней. Гордеев разочарованно вздохнул, смял папиросу в кулаке, привстав, бросил её в пепельницу на столе. Положил перед задержанным бумагу, дал ручку. Тот начал писать. Разгуляев вернулся на место начальника, поднял трубку прямого телефона, спросил в динамик:

– Дежурный, посмотри-ка по журналу регистраций, у тебя грабёж был на днях под ножом, перстенёк и кошелёк похищены, – обернулся к парню: – Напомни, когда это было? Тот оторвался от писанины:

– Позавчера, – и снова наклонился над листом. Разгуляев повторил в трубку:

– Позавчера, – прислушался, затем улыбнулся, – кому материал поручили? А… давай-ка его сюда. Здесь у нас ваш грабитель пишет явку с повинной, хороший парень, не обижайте. Пускай его заберёт, чтобы не мешал. Степан положил трубку, глядя на Николая, молча, развёл руками:

– Вот так – когда нет камбалы, то и ёрш – рыба! – изобразил на лице разочарование. Кивнув, надул губы, дунув через них, издавая жалобный писк. Повернулся к парню: – Ну что вы такие все примитивные? Неужели по-другому деньги не забрать, как только ножом угрожать? Ну, ты же молодой, красивый, пригласил девочку в кино, а по дороге сочинил, что деньги потерял или тебя обокрали! Да она бы сама тебя в кино сводила и ещё десятку дала, чтобы родители не ругали! Думать совсем не хотите! Ну что, тебя этот перстенёк обогатил? Вот тебе и наука – сказала карасю щука! Парень закончил писать, задумался, понуро сидел на стуле, мял свои пальцы, согласно кивал. Гордеев откинулся на спинку стула, глубоко вздохнул, надо было продолжать работать…

Бодрым шагом с открытой улыбкой к отделу милиции подошёл Антон Заботкин. Это была его первая командировка, и он готовился горы свернуть, оправдать доверие Матвеева – пахать, пока убийца не будет найден и изобличён! Дежурный на крыльце увидел незнакомого подтянутого мужчину в костюме с галстуком, затушил папиросу о железную банку, прикрепленную к перилам, приосанился на всякий случай:

– Вы к кому, товарищ?

– Я из главка, убойщики здесь работают? Дежурный вытянулся по стойке «смирно»:

– Так точно! На второй этаж, направо. В этот момент из отделения милиции старший сержант вытолкнул пьяного мужика:

– Свободен! Иди домой! Тот спустился с крыльца, огрызнулся:

– Так я и пойду сейчас домой, всю душу мне растравили, испоганили, убийцу из меня хотели сделать! Посмотрите, народ честной как из вора «Ваньки-огурца» хотели мокрушника слепить! – споткнулся о камень, схватился за перила, запел:

– Из-за острова на стрежень,На простор морской волны,Выплывают расписные,Стеньки Разина челны…

Заботкин усмехнулся и зашёл внутрь здания.

…В кабинете начальника уголовного розыска в большом удобном кожаном кресле руководителя продолжал устало сидеть Разгуляев. Вздыхал, в очередной раз вытирая лоб платком. Гордеев пристроился сбоку на ручке, нервно курил. Напротив, перед столом, точно на жёрдочке, на краю стула примостился парень лет двадцати пяти. Светлые длинные неухоженные жирные волосы распущены до плеч. Мятая рубашка и куртка на вырост. Болезненное угреватое лицо с редкими волосиками на подбородке и щеках без эмоций, взгляд тусклый безразличный. Опустив голову, мял сплетённые на коленях пальцы, бормотал:

– Боженька всё видит, всё знает, накажет, кто грех совершил… Гордеев затушил папиросу, встал, зашёл за спину парня, жестом показывая Разгуляеву, как бы он саданул этого богомольца своим кулаком по голове. Раздался стук в дверь.

С подносом, уставленным принадлежностями для чая, зашёл предоставивший свой кабинет майор милиции начальник уголовного розыска – мужчина южной национальности, угодливо улыбнулся:

– Стэпан Илыч, заработалыс вэрно, да! Вот хочу за вам поухаживат да – здэс чайку заварыл с чабрэцом, обэдат пора да, а вы нэ завтракал. Майор расставил чашки, блюдца, тарелку с печеньем и чайник на журнальном столике у окна. Разгуляев кивнул на парня, спросил:

– Спасибо за чай. А что это за чудо к нам приволокли? Он вроде как не в себе, только о Боге бормочет, лукавый пескарь! Как хоть его зовут? Майор повернул голову, увидел задержанного, улыбнулся: