Остановить Демона

Мать Надежды махнула рукой и пошла в спальню, обернулась к дочери:

– Надя, ты со мной ляжешь, а Роме мы на раскладушке постелем. Надежда повернулась к Роману, порхнула бровями, капризно пошевелила острым носиком, сделала недовольное лицо. Роман в ответ пожал плечами, развёл руки в стороны, увидев, что мать зашла в комнату, притянул девушку к себе, ласково зашептал:

– Надежда, ты моя надежда… – поцеловал в щёку, улыбнулся. Она почувствовала, как слова пыхнули в душу, сердечко забилось, погладила приятеля по лицу – ощутила ладошкой жёсткую щетину. По телу к животу устремились мурашки. Оба нехотя пошли за матерью в спальню, закрыли за собой дверь.

Бабушка завернула колоду в старый ситцевый платочек, подошла к шкафу, убрала карты в сундучок. Взяла свою табуретку и снова поставила к иконе, кряхтя, встала на неё, сняла с образа платок и зажгла лампадку. Опустилась, задвинула табурет под стол. Вернулась к иконе, со щемящей жалостью посмотрела на неё, в затянутых морщинами глазах блеснули слёзы отчаяния. С горечью подумала – неужто сбудется всё, как карта легла? Не должен Господь допустить такой беды. Она встала на колени, наклонилась и не удержала в себе – точно два ручейка прорвались из-под век, потекли на пол старческие жиденькие слёзы. Стала, всхлипывая, исступлённо молиться, бить поклоны, шептать:

– Исповедаю тебе Хосподу Боху моему и Творцу во Святой Троице Единому, славивому и поклоняемому Отцу и Сыну, и Святому Духу, вся моя хрехи…

2. Николай Гордеев

Через короткий коридор хорошо проглядывалось кухонное окно квартиры, в которое настырно билась ночная пурга. Снег ударялся в стекло и веером разлетался в стороны, растворяясь во мгле. Это мельтешение отражалось в печальных карих глазах молодого крепкого мужчины. Сорокалетний капитан милиции Николай Гордеев понуро стоял в форме посреди большой освещённой прихожей. Деревенское лицо с носом картошкой было печальным, из-под козырька фуражки на глаза нелепо свисал и загибался вверх короткий чуб. На левой стороне груди старенького милицейского кителя светилась серебряная медаль «За отвагу», а на правой – Орден Мужества. Офицер стоял, смущенно перекладывая толстую кожаную папку из одной подмышки в другую, переминался, не зная, что ему делать, одолеваемый щемящей тоской и стыдом. Никогда не испытывал он ничего подобного, хотя в разных ситуациях успел побывать за время службы. И оттого ещё сильнее его коробило нынешнее положение. Как он, старый опер, изловивший немало бандитов, разговоривший не одного убийцу, сумел вляпаться по самые уши. Что на него нашло и как теперь выкручиваться, он не знал. Гордеев достал из кармана пачку папирос, глянул на упаковку, затем по сторонам, разочарованно вздохнул и сунул её обратно – курить бросал. Специально не носил с собой спички или зажигалку, только друзей угощал. Мог бы просто сейчас уйти. Сделал шаг к двери, взялся за ручку, но тотчас бросил, словно обжёгся. Трусом он никогда не был. А скрыться, не простившись и не сказав, казалось ему сейчас наивысшей подлостью. Периодически накатывала злость так, что хотелось врезать кулаком в стену, пробить насквозь, а лучше в самого себя по рёбрам. Напрягался, до хруста сжимал кулак свободной руки, а затем с огорчением расслаблял, обмякая телом. Он отошёл от двери и поглядел в темноту гостиной за штору. Там была тишина. Снова посмотрел вокруг, точно ища поддержки. На вешалке висела подаренная молодой жене сумочка, рядом спускался газовый шарфик, на полу стояли меховые женские сапожки с опушкой. Как так получилось? Он сунул руку под рубашку, достал иконку на шнурке – давнишний подарок бабушки. В Бога не верил, но в этот момент мог обратиться за советом даже к нему. Строгий лик казался неприступным. Молитв Гордеев не знал и попросить правильно не умел. Стало стыдно, и он убрал образок обратно под рубашку. Рядом стоял пуфик, и Николай присел на него в ожидании, положил папку на колени, прикрыл фуражкой с головы. Хмуро свёл мохнатые брови, горько вздохнул, покачал головой. Закинул ногу на ногу. В растерянности повёл носком ботинка из стороны в сторону…

Неожиданно за шторами в гостиной вспыхнул свет. Николай вскочил, надел на голову фуражку, прижал папку под мышкой, вытянулся по струнке.

Из полумрака комнаты в полупрозрачном халате выплыла толстая маленькая женщина лет сорока пяти, с мелкими свинячьими глазками, крохотным ртом и округлым двойным подбородком, окаймленным по бокам властными брылями. В коротких крашеных волосах торчали трубочки бигудей. Она улыбалась, сморщив губки и сладко зевала, потягиваясь. Увидела Николая, хотела обнять, протянула пухлые ладони, но что-то насторожило в его виде. Женщина замерла и строго свела тонкие брови к переносице, опустила руки. Молча, внимательно посмотрела на мужа с удивлением и непониманием.

Николай не выдержал взгляда, потупил взор, в волнении начал дёргать бегунок металлической молнии папки. Наконец, собравшись с силами, глянул в лицо женщине. Даже служебный опыт не придал уверенности, в горле пересохло, и голос предательски захрустел:

– Значит… – судорожно сглотнул он, – ухожу… я, Эра Никаноровна, – снова в нерешительности отвёл взгляд в сторону.

– Как уходишь? Ещё шести нет! А чо свою старую форму напялил? Чо, совещание? А на улицу-то глядел? Жуть! – она покачала головой. – Полный гардероб костюмов, а он вырядился! Давно бы сказал мне, форму новую получил. Дублёнку надень, не забудь, в шкафу висит… Последняя фраза жены придала Николаю силы, он снова посмотрел на неё:

– Так здесь… это, того, всё ваше, Эра Никаноровна, не моё. На лице женщины непонимание сменилось негодованием. Гордеев снова опустил взгляд, косясь исподлобья. Переложил папку под другую мышку. Женщина подошла ближе:

– И чо, что не твоё? Так куда ты? Гордеев заговорил, глядя в сторону:

– Куда-нибудь… пойду уж. Я уже всё… собрался. Эра Никаноровна начала раздражаться, губы искривились и напряглись, повысила тон:

– Николай, куда? Ты можешь мне ответить нормально? Что ты намерен вообще? Гордеев снова поднял взгляд на жену:

– Не знаю, Эра Никаноровна, уйду, не могу так больше, не жизнь это вовсе, мучение одно. Чувствую себя как отставной козы барабанщик! – снова отвёл взгляд. Круглое лицо женщины начало краснеть:

– Какой барабанщик? Ты что? Как же это не жизнь, – выпученные маленькие глазки отразили настороженное удивление, – со мной не жизнь? Мучение? Ты же сам женился, никто за уши не тянул! О семье своей вспомнил? По детям скучаешь? Так иди навести их, я же не препятствую. Николай кивнул, соглашаясь:

– Сам, да… сам женился, конечно, но не могу я так больше, Эра Никаноровна! Не могу, вот ей-богу, – его точно прорвало, речь зазвучала обиженно, – кто же знал, что так получится? Друзей у меня по службе не стало! Была уйма, пиво ходили пить вместе, летом на природу, шашлыки под водочку, в гости приглашали. А теперь только за спиной все ехидничают, посмеиваются. Начальство лебезит, премии выписывают мне одному, награды дают, ордена! У всех усиление, сотрудники работают без выходных, а меня домой гонят к жене-прокурору! Женщина шумно с облегчением вздохнула:

– Ах… так тебя жена-прокурор не устраивает? Так ничего же не изменилось! Когда женился на мне, устраивала? Когда на свадьбе танцевал, с главой города обнимался, устраивала? Когда тебя из тюрьмы вытаскивала, устраивала? – женщина распалялась не на шутку, мясистое круглое лицо пошло красными пятнами, брыли задёргались: – Отставной козы барабанщик! Парился бы сейчас на нарах! Стоит здесь… при па-ра-де, грудь вы-пятил! За что это тебе Орден Мужества дали? Что за подвиг ты совершил, на мне женился? Она протянула руку и рванула с его правой стороны груди орден, бросила на пол, с левой стороны сорвала медаль, осталась висеть одинокая колодка. С ненавистью захрипела:

– А медаль «За отвагу»? Какую твою отвагу? Их только за участие в боевых действиях дают или ранения! Сволочь, это ты за мои ранения получил! Ты меня, гад, ранил прямо в сердце! А мужества в тебе никогда не было, и нет! Деревня! Посмотри на себя, чучело! Отставной козы барабанщик! Николай молчал, опустив голову, согласно кивал. Женщина бросила награды на пол, стала топтать ногами, бигуди на голове мелко тряслись:

– Вот, вот! – замахнулась, чтобы ударить Николая, но увидев его обречённую молчаливую покорность, остановила руку на полпути, опустила: – Ах, вот ты чего хочешь! Голову понурил, киваешь, чтобы я тебя по морде съездила? Нее… я бить тебя не буду! Ты сам себя будешь бить! Так будешь бить, что не только ты, все услышат твои крики. Будешь пощады просить, ужом на сковородке крутиться. Запомнишь на всю свою никчемную жизнь! Отставной козы барабанщик, в тюрьме сгною!..

Николай видел, как жена продолжала давить награды, взмолился:

– Эра Никаноровна, может, не надо? Это всё-таки заслуги.

Если хотите, заберите, верните в кадры.

– Какие кадры? Гнать ваши кадры пора давно, раз таких, как ты, держат! И зачем я дело прекратила, тебя из тюрьмы вытащила?

Николай поднял голову, расправил плечи:

– Так я же невиновен был, Эра Никаноровна. Наркотики эти не мои были. Вы же знаете – я не употребляю! РУОП мне подбросил.

Женщина неожиданно резко успокоилась, ехидно улыбнулась маленьким ртом, слегка вытянула пухлые губки цветочком, начала расплетать бигуди на голове, складывать их в карман халата:

– Ха! Подбросили! В следующий раз я скажу им в рот тебе запихать, чтобы ни один адвокат не отмазал! Подбросили…

Николай остолбенел – в голове мелькнула ужасающая догадка, в недоумении уставился на свою супругу:

– Так что же это получается, я не случайно в КПЗ попал?

Эра Никаноровна, с улыбкой пластично покачивая крупными бёдрами, прошла мимо него и открыла щеколду, распахнула входную дверь:

– Вот то и получается! Думать надо, кого обижаешь! Даю тебе семьдесят два часа на возвращение. Не придёшь – пожалеешь!

Не могу же я на службе сказать, что от меня муж сбежал? Да от меня ни один преступник скрыться не мог, а муж утёк! Это как, по-твоему, характеризует заместителя прокурора города? Ну, да ладно. Иди! Не вернёшься – посажу! За что угодно. Или старое дело возобновлю по вновь открывшимся обстоятельствам… ключи! – она протянула руку.

Николай посмотрел на её пухлую ладонь, стал рыться в карманах, с тревогой оглядываясь на жену и по сторонам. Увидел ключи, лежащие на полочке, рядом с зажигалкой, облегчённо вздохнул, указывая пальцем:

– Вот, я уже положил, – схватил зажигалку и вышел из квартиры, остановился на лестничной площадке в задумчивости.

Обернулся, и в тот же момент дверь громко захлопнулась – жена ждала до последнего.

Николай вышел на улицу.

Безжалостная суровая зима заметала вьюгой древний Выборг, областной городок с невысокими каменными зданиями, скандинавскими крепостными башнями, заполняя все закутки снежной крупой. Сквозь метель едва светились одинокие окна.

Гордеев посмотрел на электрический свет тусклого фонаря и грустно вздохнул. Вот так и он теперь едва светился в темноте, для кого, неизвестно. Достал папиросы, закурил, закрывая пламя зажигалки от ветра у себя на груди. За козырёк натянул глубже на голову фуражку. Сжал воротник кителя у шеи и, крепко держа, ступил на тротуар. Наклоняясь против ветра, пошёл сквозь метель, придерживая папку под мышкой, периодически вынимая изо рта горящую папиросу, согревался, затягиваясь густым теплым дымом. Благо город был небольшой и через полчаса он уже подошел к своей работе. На здании красовалась вывеска «УВД Выборгского района Ленинградской области МВД РФ». Николай прошёл внутрь здания, заспанный постовой за перегородкой с недоумением встал со стула и отдал честь. В коридоре второго этажа стояла тишина. Гордеев не обратил на это внимания – в голове продолжал звенеть разговор с женой, подошёл к знакомому кабинету с табличкой на дверях «Начальник отдела кадров». Постучал, дёрнул за ручку, пытаясь открыть, но дверь не поддалась, посмотрел на наручные часы. Стрелки показывали семь утра. В недоумении обернулся к часам на стене коридора – время было то же. И только осознал, что ещё слишком рано. Сел на стул рядом с дверью, опустил козырёк фуражки на глаза, обнял папку, прижимая к животу. Кто он теперь? В голову проникла пустота, точно кто-то провёл ревизию, избавив её от всех мыслей. Но от случившейся чистки светлее не стало – сплошной мрак. Приятное тепло сняло напряжение, расслабило организм, давая мышцам отдохнуть. Николай закрыл глаза и через мгновение в коридоре уже нарастал шум голосов, хлопали двери, звенели вёдра, шуршали швабры.

Энергичная бабка мыла пол тряпкой, проходя мимо Николая, с удивлением заглянула под козырёк. Сотрудник не пошевелился, продолжая сидеть неподвижно в старой позе. Только папка слегка выехала из рук. Как только уборщица отошла, он приоткрыл глаза, скосил взгляд на стену – часы показывали восемь утра. Гордеев крепче обнял папку и снова уснул. В коридоре появились редкие сотрудники в шубах и пальто, их становилось больше, они тяжело ступали по коридору, здоровались, звенели ключами, открывали кабинеты, заходили внутрь. Николай продолжал крепко спать, сидя в той же позе, папка сползла на соседний стул, фуражка покосилась. Настенные часы показывали девять часов.

Полный пожилой майор милиции в шинели с меховым воротником и каракулевой папахе, по дороге отряхивая с одежды снег, подошёл к двери кабинета, у которой сидел спящий капитан. Открыл дверь ключами и, посмотрев на коллегу, тронул за плечо:

– Николай Фёдорович, вы ко мне? Гордеев испуганно вздрогнул, недоумённо посмотрел вокруг. Наконец пришёл в себя:

– Да, Никодимыч.

– Ну, заходи. Майор прошёл в кабинет. Николай взял папку с соседнего стула, зашёл за ним. У начальника отдела кадров он бывал нечасто. Обычный письменный стол с креслом, сейф, шкаф, стеллаж с делами. У стола два приставных стула. Никодимыч снял шинель и шапку повесил в шкаф, обернулся:

– Форма одежды у тебя не по сезону, Николай Фёдорович, как поживает наш заместитель городского прокурора Эра Никаноровна? – сел в кресло за столом, надел очки. – Садись, кури, согревайся! Николай, дрожа спросонья, сел на стул, буркнул в сторону:

– Спасибо. Курить бросаю. Хорошо она поживает… – снял с головы фуражку, посмотрел майору в глаза: – Только я от неё ушёл, отставной козы барабанщик! Не могу больше, – махнул рукой, – вот так. Друзей по службе растерял, начальство на задних лапках скачет. Что делать, не знаю. Хочу в семью вернуться, по детям скучаю. Так Эра Никаноровна меня здесь на службе сгноит! Может, рапорт написать в другой район или на увольнение? Никодимыч был ошарашен, он снял очки и оставил в руке, глаза распахнулись от удивления, стал в волнении слегка заикаться:

– Т-ты погоди! П-приди в себя-то? До капитана дослужился, работу знаешь, начальство хвалит, ордена даёт! – посмотрел на китель Гордеева – там вместо ордена был вырван клок, – орден-то где? Гордеев тоже посмотрел на дырку:

– Где, где? У прокурора! Кто дал, тот и взял! – перевёл взгляд на другую сторону груди. Там висела колодка от медали. Аккуратно снял её, убрал в карман. Никодимыч покачал головой, снова водрузил очки на нос, начал перекладывать на столе бумаги:

– Да, нелёгкая у тебя задача. Прокурорша тебе тут жизни не даст. В другой район переведёшься, а семья-то здесь… как же?.. А вот нашел, – он взял один из документов: – Недавно из управления кадров звонили – областной отдел убийств расширяют, хочешь, я походатайствую?

– Попробуй, мне выбирать не приходиться, – хмуро пробормотал Гордеев. Майор взял трубку и набрал номер телефона:

– Сергей Моисеевич, я вас приветствую. Это Абрам Никодимыч, кадры Выборга. Я слышал, ты расширяешься, может, возьмёшь от меня парня? Хороший оперативник, опытный орденоносец, неудачно здесь женился на прокуроре… да он тебе сам всё расскажет… Ну и отлично! Так я отправляю? Майор положил трубку и с улыбкой подмигнул Николаю. Затем встал, подошёл к шкафу и вынул оттуда серый милицейский тулуп, протянул Гордееву:

– На вот тебе, в электричке пригодится! Потом вернёшь. Областной отдел на Лиговском, 145. Держись, капитан! Гордеев вскочил объятый радостью, на щеках вспыхнул возбуждённый румянец, в лице запылало счастье. Голова снова наполнилась мыслями, чувствами, готовностью к борьбе. Обнял майора:

– Господи, даже не верится! Буду должен, Никодимыч! По гроб жизни! Честное слово, отставной козы барабанщик! Майор обнял Николая, похлопал по спине:

– Служи Отечеству, капитан! Гордеев вытянулся, как учили, по стойке «смирно», водрузил на голову фуражку, отдал честь:

– Есть служить Отечеству!

3. Антон Заботкин

Яркое летнее солнце Питера не часто радует жителей теплотой своих лучей, скорее только напоминает, что оно существует в перерывах продолжительных моросящих дождей, вселяет надежду, не даёт отчаиваться.

Антон Борисович Заботкин, высокий молодой мужчина тридцати пяти лет, интеллигентного вида с приятными чертами лица, утончённой внешности, в костюме и галстуке под цвет рубашки, с озабоченным видом взбежал по ступеням торгового центра. Быстро прошёл в нужный отдел, без разрешения проскользнул за прилавок в служебный коридор, нашёл необходимый кабинет. Торопливо едва стукнул в дверь, на которой висела табличка «Заведующий», и тут же открыл её, зашёл внутрь. Из-за стола навстречу поднялся мужчина в чёрном рабочем халате поверх рубашки и, вопросительно вскинув брови, недовольно посмотрел на гостя. Не давая ему опомниться, Антон быстрым шагом пересёк кабинет, протянул руку:

– Добрый день! Я из ГУВД, – другой рукой достал удостоверение, раскрыл, показывая, – неделю назад с вами общался по телефону по поводу костылей, таких коротких под руку. Мне сегодня позвонили, сказали, что поступили. Серьёзное лицо мужчины смягчилось, на губах мелькнула приветливая улыбка. Он пожал протянутую ладонь:

– А… канадки что ли?

– Ну да! Канадки.

– Это я звонил, – заведующий открыл шкаф и достал длинный бумажный свёрток, протянул Заботкину. Антон взял пакет и слегка развернул сверху – увидел высунувшийся костыль, радостно улыбнулся:

– Да, это они и есть! Мужчина тоже был рад:

– Берите, деньги уплатите в кассе.

– Спасибо большое, – с пакетом в руках Заботкин быстро удалился из кабинета. Важная задача была решена, но волнение не проходило – предстояла ответственная встреча, он направился к ближайшей станции метро.

Уже целую неделю, где бы он ни находился, в голове шла непрерывная борьба мыслей и чувств. Почему так случилось? Что заставило молодую красивую девушку выброситься из окна, а потом на очной ставке защищать маньяка, сказав, что виновата сама? Конечно, причиной всему изначально был Антон, который познакомил агентессу с преступными авторитетами. Дал возможность попасть в новую жизнь, полную роскоши и развлечений. Но как иначе добывать информацию, предупреждать совершение преступлений, раскрывать? Единственное, чего он всегда боялся, что Аллу разоблачат, поэтому каждую комбинацию и встречу продумывал и просчитывал заранее. Постоянно соблюдал конспирацию и обучал этому её. Но как спасти женщину от неё самой? Как залезть в её голову и понять, что ей надо, на что она готова пойти ради всплеска сиюминутной слабости? И это внутреннее бессилие тяжким грузом вины давило на Заботкина. С кем он мог поделиться своими сомнениями? Ни семья, ни коллеги по службе не должны были этого знать и даже догадываться. И только совершенно секретное личное дело платного агента «Николь» хранило всю информацию. Заботкин спешил к подопечной и чувствовал, что это уже в последний раз.

Типичная городская больница располагалась в небольшом зелёном парке. На лавочках сидели и прогуливались по дорожкам больные с посетителями.

Заботкин с пакетом под мышкой поднялся по ступеням широкого мраморного крыльца. Вход прикрывали и едва покачивались высокие стеклянные двери с табличками на ручках, где красными стрелками были указаны открывающиеся секции. Антон зигзагом прошёл в промежутке между дверьми и оказался внутри.

Всю дорогу он представлял эту встречу. Пытался анализировать своё душевное состояние, но это ему не удавалось. В голове и душе творилось что-то невообразимое. Чувство горечи переплеталось с недавней многолетней радостью, обида с мучительным расставанием. Единственное, что он мог сделать – это поставить жёсткий барьер между своей семьёй и работой. Встреча относилась ко второму.

На первом этаже больницы размещался большой холл, тут же гардероб, ларьки с продуктами и журналами. Вдоль стен – металлические скамейки без спинок. Мимо прогуливались, сидели, общались и ожидали здоровые люди в неброской одежде и больные – в махровых халатах, пижамах, частично загипсованные, с палочками или на каталках.

Заботкин был здесь впервые, глянул по сторонам, почитал вывески – где какое отделение находится, в каком направлении необходимо идти. Направился к широкой лестнице, ведущей на второй этаж, хотел начать подъём, уже поставил ногу на ступеньку, но неожиданно замер. Глядя вверх, медленно отступил на несколько шагов. Он узнал её сразу. Светловолосая девушка чуть за двадцать в больничной вытертой пижаме, стянутой в пояснице широким серым корсетом, осторожно спускалась по лестнице на громоздких деревянных костылях, упирающихся подмышки. Её поддерживала пожилая санитарка маленького роста в белом коротком халате, из-под которого торчала скатавшаяся зелёная шерстяная кофта. Девушка смотрела себе под ноги, аккуратно боязливо ставила их на ступени. Намокшие волосы спадали на распаренное красное лицо, на лбу искрились капельки пота. Поочерёдно сосредоточенно медленно переставляла костыли и опиралась на них, всё тело напряжено дрожало, сковывая медленные движения. Антон продолжал смотреть на девушку, испуганно напрягаясь и замирая, не дыша, прислушиваясь к вибрациям её мышц, точно находясь с ней в связке. Мысленно на расстоянии придавал её немощному телу собственные силы. Она продолжала спускаться, не замечая Заботкина. И ему пришлось отойти ещё назад. Глядел в упор, будучи готовым в любое мгновенье прийти на помощь.

Вот, наконец, она сошла с последней ступени, вскинула голову и посмотрела на помощницу лучезарно светящимся взглядом, несколько капель упали с чёлки, задержались на носу, стекли по вискам. Пожилая женщина с упоением глядела подопечной в лицо, ласково улыбалась, тихо подбодрила:

– Вот видишь, какая ты молодец! – перекрестила девушку, дотянулась, поцеловала в щёку. Больная обвела посетителей торжествующим взглядом, точно ей не хватало аплодисментов. И тут обнаружила Заботкина. Лицо вмиг наполнилось ликующим удивлением, улыбка стала шире:

– АнтОн БОрисОвич! – восторженно произнесла она с особым, знакомым только ему ударением. Наклонилась корпусом вперед, поочерёдно выставляя костыли, приблизилась мелкими шагами. Женщина подошла следом. Антон шагнул навстречу, передал санитарке «канадки». Обнял девушку вместе с деревянными подпорками, прижал к себе:

– Здравствуй, милая Аллочка! – щекой ощутил мокрые волосы, голос задрожал, глаза заблестели, душу пронзили глубокое сочувствие и жалость. Он прикрыл веки. В памяти проносились короткие вспышки ушедших событий:

…Здание с решётками на окнах. У большой металлической двери табличка «Приёмник-распределитель для несовершеннолетних». Дверь открывается, старший сержант выпускает на улицу Аллу – она совсем подросток, одета как мальчишка в тёртые джинсы и дутую матерчатую куртку. Стоит на крыльце, рассеянно смотрит вокруг, видит Заботкина, срывается, несётся бегом, бросается ему на шею…

…Табличка у дверей «Следственная часть ГУВД», рядом закрытые металлические ворота. Створка для прохода приоткрывается, прапорщик выпускает Аллу – ей уже восемнадцать, чёрное кожаное пальто, высокие ботфорты. Она вызывающе стоит на крыльце, смотрит вокруг, видит Заботкина, аккуратно бежит, слегка закидывая в стороны высокие каблуки, крепко обнимает его за шею, прижимается…

…Табличка у металлических дверей «Следственный изолятор № 5». Дверь приоткрывается, сержант выпускает Аллу, на ней короткая норковая шубка и замшевые сапожки с оторочкой. Она устало стоит на заснеженном крыльце, видит Заботкина, идёт быстрым шагом, останавливается, кладёт ему руки на плечи, нежно целует…

Заботкин открыл глаза, в них дрожали слёзы – за прошедшие годы столько всего было… Он продолжал держать в объятьях Аллу вместе с костылями.

Женщина рассматривала «канадки», гордо сообщила Заботкину:

– А мы вот с дочкой учимся ходить. Антон с удивлением посмотрел на женщину, затем, отстраняясь – на Аллу. Девушка выпрямилась, опираясь на костыли, взглянула Заботкину в лицо:

– Познакомьтесь, это моя мама! – глаза её мгновенно наполнились слезами. Антон опустил руки и снова посмотрел на женщину, пытаясь уловить сходство с дочерью. Значит, участковый всё же выполнил его просьбу – связался с родителями, сообщил, молодец… Алла мотнула чёлкой, стараясь улыбнуться бодрее, наклонилась, поцеловала женщину в голову: