спирит-панк-опера «БэздэзЪ»

Дюк доложил старпому Ригарду, что доставил пакет, получил вольно и занял своё место позади стола, спиной к тёплой стене духового отделения. Тут он увидел, как в приют зашел человек из-под дождя, ни на кого не глядя, он сел на патронный ящик в дальнем углу. Дюк аж подпрыгнул на месте – это же бэр из Журавлево.

Дюк вскочил, подбежал к журавлевскому бэру, желая распросить его о том, как же он спасся из лап Соло, где его жена и сын. Но напоролся на почерневший взгляд, какой бывает у человека, раздавленного горем. Подошли еще рыкари, они увидели на груди ветерана геройскую звезду, а на лице черное опустошение. Тогда ему дали одеяло укрыться и оставили в покое. Мокрый гость поставил на колени свой чемодан, вцепился в него и как будто бы забылся.

Мамонт-Ной прикончил бочонок консервов, облизал ложку, протёр её платком, спрятал в нагрудный карман. Банку с оратайским припасом можно было бы не мыть, она и так выскоблена до блеска. Великан капризно отодвинул ее от себя – какую дрянь приходится жрать, а всё равно мало. Вар-Гуревич тоже прикончил свой паёк, великаны голодно переглянулись. Оратаи не любят войну, постоянный опасности, неуют и полуголод, но родовое проклятие – необоримое чувство долга – понуждает воспитанных оратаев к военному ремеслу и службе.

Пока что оставалось ждать утра, сна ни в одном глазу – днём отоспались. Рыкари пьют, веселятся, они и великанам предлагали спирту, но те отказались: унылое свинство – в полупустом брюхе болтать спирт с пайковыми консервами. Предстояли скучные часы на чужом празднике, но вдруг подоспело развлечение – рыкари затеяли игру “Свечку”. Оратаи оживились – посмотреть, как рыкари друг по другу стреляют, это любому оратаю понравится, а тут еще стали ставки принимать.

Это балагур Горват затеял игру. Он пристал к Гелле, мол, давай стружку с сердца снимем, стрельнемся, повеселим парней. Гордый и меланхоличный печальник недолго отказывался, намекая захмелевшему Горвату, что счет в их личном противостоянии давно не в пользу Горвата. Этим он только сильнее раззадорил роевого. Горват закричал, что б готовили барьер, сегодня его день, его голос пропитан войной и рука крепка, как смерть. В судьи он призвал коротышку Яквинту.

В фуражку на столе полетели купюры и монеты, принесли пистолет, поставили посередине общего стола подсвечник, в разогретый воск свечи закрепили карту пикового валета и расступились. Суть игры состояла в следующем. Один рыкарь вызывал другого, вызвавший становился пострелом, приглашенный стрелком, они расходились от барьера с картой на указанное судьей количество шагов. Стрелок становился к пострелу спиной.

Задачей стрелка было на счет три обернуться и немедленно выстрелить в пострела, при этом попасть по карте на свече, причем, чем выше попал, тем лучше, а чиркнуть по верхнему краю считалось высшим мастерством или удачей.

Пострелу же нужно было принять выстрел рыком и не попятиться, не прозевать и не получить пулю на перевдохе, а такое нет-нет да случалось. После выстрела карту меняли, стрел-пострел менялись ролями, и все повторялось. Если оба живы, оба устояли и каждый попал по своей карте, то судья смотрел: чье попадание выше, тот и выиграл. Всё просто – достаточно быть метким, как черт, и уметь голосом останавливать пули.

Гелле поднесли футляр с долгоствольным старинным коловратом на один патрон. Он зарядил его, отошел на свою метку и отвернулся. Горват прошел на свою позицию, скинул китель и остался в красной расстегнутой до пупа рубахе.

– Готовы? – прогудел волчий пастырь.

В приюте стихло. Горват встал, как фехтовальщик, широко расставив ноги, чуть присел, тряхнул головой, что б стряхнуть лишний хмель, руки повесил плетьми, задрал голову, выставил кадык и густо прокашлялся в усы. Пастырь Яквинта начал отсчет. Раз. Гелла взвел курок. Два.

– Три!!! – крикнул пастырь.

Гелла развернулся, вскинул пистолет. Выстрел и рык. Карта взлетела в брызгах воска, подсвечник опрокинулся, Горват дрогнул в рокоте рыка, качнулся, чуть согнулся от удара, но не отступил, пуля звякнулась ему под ноги, он пнул ее носком сапога и расхохотался, потирая грудь.

– Весело! – заорал он, погрозил Гелле пальцем и попросил пистолет.

Гелла передал пистолет, сложил руки за спиной, левую ногу выставил немного вперед, упор перенес на правую, голову чуть наклонил и уставился на соперника. Горват, скалясь, отвернулся.

– Ра-аз, – сказал пастырь.

Гелла толчком диафрагмы пробудил в груди рыкарскую дрожь.

– Два.

Гелла загудел так, что проступил и задрожал румянец на белых скулах.

– Три-и!!!

Горват развернулся и по-бандитски выстрелил от пояса. Встречный рык Геллы. Крестовый валет остался на свече. Пуля упала в добром метре от Геллы, но толчок в голосовую стену все же был такой силы, что Гелле пришлось взмахнуть руками, чтобы сохранить равновесие и не отступить.

Оставалось проверить карты. Гелла попал под самое основание – плохой выстрел. Зато Горват снял валету перья на берете, пуля прошла по самому самому верхнему краю. Волчьим воем и хохотом Горват ознаменовал свою долгожданную победу. Теперь приют загудел пуще прежнего, а Гелла равнодушно зевнул и пошел спать.

Выиграв на свечке, Горват раздухарился, залил в себя ещё кружку спирта и полез к оратаям:

– Ну-ка, братцы божичи, давай с вами состязаться, силою меряться, давай снопы рубить, поглядим, у кого пуп крепче, – дразнил он их, неуклюже изображая богатырский распев.

С шутками и прибаутками к нему присоединились и другие рыкари, стали кричать, улюлюкать и звать оратаев на состязание. Волчий Пастырь Яквинта опять залез на стол (он любил вещать с высот) и заголосил своим трубным гласом:

– Айда рубить снопы. Рррррубить ссссснопы-ы-ы-ы-ы-ы!

Мамонт-Ной тол

ько усмехался – вот ещё. Рубить снопы – это не шутка, можно себе и сухожилия потянуть. С этими рыкарями только свяжись – добром не кончится.

– Нет-нет-нет, спасибо, господа, мы пас.

Но тут удивил малыш Вар: он поднялся, хлопнул себя ладонями по животу, как по тугому боевому барабану, и сказал:

– Я пойду. Готовьте снопы и меч.

Вот чёрт, бывают у него приливы весёлой придури, которые берутся из ниоткуда и без всякого предупреждения. То тише воды, то вот на тебе. В тихом омуте, как говорится. Рыкари заревели, загудели, засвистели, загоготали, приветствуя отчаянного богатыря.

5.3.

Из приюта высыпали всей толпой под свежую майскую ночь. Луна светила чистым ярким диском, звёзды качались спелыми гроздьями, кажется, что рукой с дозорной мачты можно достать. Из чёрный еловой рощи спускался густой хвойный дух, с яблоневого сада поднимался цветочный дурман от лепестового снега. Все вышедшие на воздух из прокуренного душного приюта задышали широко и мечтательно, стали глядеть на небо, на звёзды, на Луну, нюхая красоту, как волки, сытые падалью, нюхали бы свежее сырое мясо. Славная будет рубка, такой-то ночью. “Несите снопы и гроб, – крикнул Горват. – Славная, славная будет рубка”.

Из трюма принесли вязанку железных прутьев – она была толщиною с телеграфный столб, вслед за ними четверо рыкарей, весело напевая, вынесли плоский гроб, обитый бирюзовым бархатом. Гроб положили на траву посреди поляны, неподалёку от ковчега, и встали кругом: рыкари, оратаи, егеря и стрелки палубной команды, те, что присоединились к ночной пирушке. Вместе они запели гимн пещерного первозверя-кузнеца.

Открыли крышку гроба – там лежал непомерный меч по имени Ставролиск Стрижекрыл – вторая святыня ковчега. Дол меча – фигура Стрижекрыла, лезвия – крылья Ставролиска, основание клинка – голова василискова сына в массивном нимбе, рукоять – сплетенные рога. Внутри клинка натянута струна из болотного железа. Вес всего меча 12 пудов под солнцем в полдень и все 16 под полной луной.

Пока пели гимн, на поляне выбрали место, принесли из трюма железный столб (запасную полуось ковчега) и два молота. Вбили столб в сырую землю на две трети и надели на него сноп из стальных прутьев. Бросили жребий. Право бить первому выпало Вар-Гуревичу.

Вар как следует размялся, присел и выпрыгнул неожиданно высоко для своих исполинских размеров. Он махнул тяжелыми руками так, что ночной воздух загудел. Подошел к гробу и поднял меч правой рукой, но тут же помог себе левой. В руках огромного оратая меч был обычным двуручником и не казался слишком уж большим для него. Но видна была особенная тяжесть клинка и его тяга к недрам ночной земли. Вар широко вздохнул, отчего заскрипел, как сырое дерево, загудел, как слон, размахнулся, крылатый клинок со свистом рассек воздух. Удар, искры, верхушка снопа едва не слетела прочь, но осталась держаться всего лишь на нескольких прутках.

Толпа уважительно зашумела “Богатырь! Божич!”, но всё же не совсем чисто, немного не хватило. Вар передал меч двум рыкарям.

К мечу вышёл Горват – Чего шумите? Подумаешь. Недорезал же. Сейчас покажу как надо. – он в две глубокие затяжки докурил папиросу, бросил под ноги окурок, растоптал. Закрутил усы, потёр ладони.

– Сейчас я вам покажу, как надо.

Стянул с себя рубаху – кожа да кости. Ухватился за рукоять, острые лопатки вылезли из спины, как два плавника, потянул меч на ударную позицию, скользя сапогами по мокрой траве. Он едва ворочал священным клинком, пыхтел и надрывался. Пара молодых рыкарей попробовали ему помочь, но он рявкнул на них, как на щенков под ногами.

Наконец Горват управился и встал шагах в четырех от снопа.

– Давай, Горватушка! Покажи им! Дай понять! – заорали рыкари. К тому времени уже почти весь лагерь был на ногах. Многие из сменщиков были с юга и никогда вживую не видели рыкарских забав, и не понимали, что собирается делать это щуплый рыжий усач с непомерным мечом. Но тут Горват вцепился в рукоять так, что вены вздулись на руках и шее, выпучил глаза и, глядя на сноб, как на убийцу матери, крикнул:

– А ну, разойдись!

Все попятились. Горват присел, загудел, дрожь рыка пошла по его телу и передалась на клинок, в следующий миг, он с диким ревом сделал два пружинистых шага, пронзительно вскрикнул и рубанул клинком с такой легкостью, как будто тот сделан из фанеры.

Удар пришелся точно, но клинок завернуло, он прорубил лишь несколько прутков, отпружинил, и его отбросило назад вместе с Горватом, который не удержался на ногах, упал на задницу и выпустил меч, который отлетел на несколько шагов, чуть не перелома ноги зрителям. Сунув отбитые ладони под мышки, Говат разразился проклятиями и оправданиями:

– Скользко, чёрт. Паскуда. Скользкие сапоги.

Но рыкари не стали его слушать.

– Эх ты, рубака. Проспись иди. Пьяный полез, позорник. Куда тебе. Тьфу на тебя, балабол. – Горват сидел на траве, не в силах подняться без посторонней помощи, прикуривал папиросу отсушенными руками, оправдывался, огрызался и угрожал толпе.

Тут вышел из толпы десятник роевых Бравад:

Ну-ка, дайте я.

Он поднял меч, подтащил, встал на исходную, зарычал с особым соловьиным присвистом и пошел на удар. Но не удержал рукояти, меч отлетел в сторону и чудом никого не убил. И Бравада освистали и высмеяли, причём к ним энергично присоединился Горват, он громче всех кричал:

– Ты-то куда? Криворукий!

Теперь рыкарей было не остановить: они не желали опозориться перед оратаями, но никто не мог ударить даже как Горват. Кому-то выворачивало клинок, кто-то не мог его разогнать, кто-то пускал петуха вместо рыка.

Оратаи стояли в стороне, довольно улыбались и подбадривали рыкарей, отчего те сатанели и расходились пуще прежнего, уже и Горват рвался для второго удара. Но его не пускал доктор Свит – он клялся, что не будет штопать его заново, если швы разойдутся.

Тут к мечу подошел юный Дюк. Он ловко подтянул меч на изготовку, причём встал дальше, чем остальные – шагах в семи. – Ты-то куда? Пупок развяжется, недоросток – крикнул Горват.

Но Дюк никого не слушал, он вдруг свистнул так, что звёзды на небе дрогнули и засветили ярче, потом зарычал зычным голосом. Рывок, быстрые шаги, впивающихся в почву, как машинные иглы в строчку, клинок взлетел, свист будто страницу перелистнули на самом интересном месте, соломенный хруст железа – и верхушка снопа свалилась в одну сторону, а меч, которого не удержал юный Дюк, полетел в другую, красиво воткнулся в землю шагах в десяти и ещё несколько секунд продолжал звенеть в лунном свете в наступившей тишине.

– Ах ты! – крикнул Горват, вскочил и шатаясь пошёл на Дюка.

Все подумали, что он набросится на малолетнего выскочку, но Горват вместо этого, рассмеялся и принялся толкать и трепать Дюка по белобрысой шевелюре.

– Ну ты, брат, даешь. Василискова кровь. Видали вы, бегемоты, что такое рыкарский дух? Вас даже меньшой мой вон как. Какое вам с рыкарями тягаться.

Оратаи чесали затылки: и правда – мелкий Дюк одолел великана Вара.

– Впрочем, ставка была против Горвата, так что гоните выигрыш.

Ночь похолодела, богатырская забава исчерпала себя, одни бойцы разошлись по палаткам, другие вернулись в приют и там еще продолжали чествовать Дюка. Рыкари разбирали его технику с длинным разгоном, когда он сделал на три шага больше, чем все остальные. Но главное, какой же сильный у парня прорезался голос. Ригард сказал, что голос этот как у Дикобраза – героя Времен Скрежета, его старинные духовые записи он слышал библиотеке рыкарской школы. С ним многие согласились.

Другой сказал, что Дюк все же не ходил в атаки, а рыкарское сердце кипело войной все это время, вот сила накопилась и нашла себе выход. Как бы то ни было, природа его не обделила, и в полку появился еще один могучий воин. А чтобы юный Дюк не зазнавался, ему велели идти спать и на дорожку навешали тычков и затрещин. Василиск не любит гордецов и может наказать стыдной смертью.

Старпом Ригард был рад, что ему достался такой валет. За все дни боев Дюк ни разу не подвел его, ни разу не помешал. Какой бы опасной и тяжелой ни была обстановка, он внимательно слушал приказ, понимал с полуслова и выполнял наилучшим образом. А уж когда Дюку достался быстроногий Аллегро, то он и вовсе стал незаменим. Никто не мог так быстро доставить распоряжения по роевым звеньям, вернуться и доложить обстановку так кратко и обстоятельно.

К тому же за все это время Дюк не получил ни единой царапины, даже когда под ним убило его первого коня. Таких называют медные мальчики – они звенят, сверкают и предназначаются славе – если удача им не изменит. Его сегодняшний удар раскрыл в нем и правда многообещающий дар. Ригард разбирался в рыкарских техниках получше многих рыкарей, он с азартом следил за духовыми чемпионатами и понимал, чего стоит такой удар в исполнении мальчишки. Только что он меч под конец не удержал. Но это ничего, научится – какие его годы.

Ригард поднялся на боевую палубу и проверил дозоры. Всё тихо: сменные батальоны крепко окопались на склоне холма, у бродов и под крепостью. Пока что главным звеном обороны оставался ковчег с его могучей батареей, но сменщики уже установили на позициях половину подошедших орудий. Завтра к обеду позиции будут готовы и надежны даже без ковчега.

Ригард снова спустился в приют, там уже стало тише и свободней, все, кто уже не мог больше пить и гулять, спали в своих гамаках или разошлись по палаткам, а те, кто еще мог, – продолжали пить. За офицерским столом остались Мамонт-Ной, неуемный Горват и Яквинта.

Волчий пастырь Яквинта путешествовал по всему своему хронотопу, охваченному войной: он принимал последний вздох и тайные покаяния в госпиталях, проповедовал бесстрашие в отступающих частях и бессмертие там, где готовились к контратакам. Пастырь проводил обряды “приготовления”, во время которых зажигал маленькие чучела соломенных коней, пел колыбельные над умирающими и побудки над павшими. Много он видел разного народа, многое слыхал и своими глазами видел немало.

Сейчас он рассказывал историю, слышанную им лично от одного инженера из Ставросы, про то, как они со столичными спецами обследовали подбитый саркофаг, застрявший поперек Узкой Глотки, и про то, что они увидели внутри. После Гроболома саркофаги горели ещё сутки, и жар был такой, что вокруг кипела вода и пахло ухой, а на берегу валялась варёная рыба и варёные Соло.

И на второй день жар от саркофагов не давал подняться на них. И только 18 апреля группа инженеров, специалистов от главной ставки и дюжина штурмовиков на двух лодках смогли пристать к еще тёплому саркофагу и подняться на палубу. Два дня они посменно обследовали внутренности корабля по мере того, как остывал метал. Внутри всё выгорело, остались только борта чудовищной толщины, некоторые перекрытия, лестницы и кабели из тугоплавкого металла.

Такая громадина с такой бронёй требовала соответствующей силовой установки и таких же огромных ёмкостей для мазута или угля, или другого горючего, но никакого двигателя и никаких цистерн обнаружено не было, только двенадцать полностью выгоревших этажей во чреве исполина. Неисследованным остался полузатопленный нижний отсек, но он явно был недостаточен по объёму, чтобы содержать в себе двигатель и топливо, или тем более духовую установку (даже если бы Соло владели тайной производства духовых машин). Тем не менее именно сюда спускались все кабели, и из него же выходили оси гребных винтов и водометные сопла.

Обследование показало, что нижний отсек представлял из себя капсулу, покрытую толстой бронёй, с единственной дверью, по счастью, находившейся над водой. В недра саркофага спустили инструмент, перепробовав сварку, буры и направленные взрывы, на второй день инженеры смогли одолеть дверь.

Когда растаял кислый дым железа, исследователям открылся ход внутрь капсулы, там оказалось светло, как в солнечный день, слышалась негромкая, красивая музыка и пахло цитрусовыми. Первыми вошли штурмовики, закованные в броню, вооруженные до зубов, вскоре они вернулись без шлемов, с опущенным оружием и позвали остальных.

Внутри оказались уютные, прекрасно освещенные, роскошно убранные комнаты, декорированные бирюзой, слоновой костью и янтарем. Посреди главного зала замер матово-зеленой водой бассейн с мозаиками в виде русалок. На столах стояли немного подвявшие цветы, чуть подветренная еда на фарфоровых блюдах: фрукты, рыба и мясо, по которому ползали сытые осы.

В конце зала во всю ширину раскинулось возлежание, какие бывали на пирах у древних царей. В центре его на атласных подушках лежал долговязый богомол в шелковых, похожих на лепестки алых цветов одеяниях и в окружении десятка прекрасных, обнаженных, полуобнажённых, юных и слишком юных девушек и юношей. Некоторые из них ещё были живы. Все они приняли какой-то яд – на их щеках подсыхала розоватая пена. Богомол, замерший в мертвых объятиях, убил себя более мощным ядом, который разъедал его изнутри, как кислота.

Еще нашли спальни, кухню, склад, душевые, небольшую оранжерею с райскими птичками и библиотеку – первая же книга, открытая на случайной странице, жалила мерзостью и падала из рук. Нашли и бильярд, и глобус звездного неба в рост человека, и гардеробы, забитые вечерними и любовными платьями, – не было лишь силовой установки. Что всё-таки приводило этот корабль в движение? Неоткрытой оставалась только одна дверь.

Чтобы вскрыть её понадобились целые сутки. Когда открыли, за ней оказалось стальное цилиндрическое пространство высотой в пять махов, оно уходило в темноту и вскоре заканчивалось черной стеной. В нее был вмурован огромный изросший великан почти мараварского роста. Он был растянут за руки и ноги на четырех стальных толстых тросах, его грудь была пробита ударом жреческой пики, брошенной тут же, в загустевшую на полу кровь, прилипавшую к подошвам.

Из загривка великана тянулся с десяток тонких, как нити, стальных проводков, каждый из них входил в черную коробочку, из которой выходили по два более толстых проводка, они расширялись, каждый раздваивался, проходя через новые более крупные переходники, так образовывались толстые хвосты и переплетения кабелей, которые врастали в черную стену.

– То есть знаете, что получается? – закончил Яквинта вопросом и сам ответил. – Они смогли обратить оратая в маравара и питают его силой целый громадный корабль. Говорю вам, это один из тех оратаев, что попали в плен на Медианах в первую войну.

– Ерунда, не может быть, – усомнился Ригард. – Духовую машину гуляй-города питает сорок отборных духовых, а гуляй-город раза в три меньше саркофага.

Яквинта выпил, макнул кусок сала в горчицу и закусил.

– Так духовые – это вольная сила, а здесь, получается, подневольная.

Тут вмешался Горват:

– Да ну тебя, что ж, по-твоему, воля, что ли, слабее неволи? Думай, чего говоришь!

– Если орех раздавить, то из него пойдет чистое масло, – задумчиво ответил Яквинта.

– Чего? – не понял Горват. – Ай, ладно! – Он махнул рукой и зевнул во всю пасть.

Мамонт-Ной сидел задумавшись: не так давно он сам имел неудовольствие столкнуться с богомолом и теперь помалкивал. Ему до сих пор было не по себе от воспоминаний, как его богатырская сила киселём текла из-под железной богомоловой мощи, и о младенце в ароматный луже из короба за спиной долговязого. После виденного ему уже никакая самая диковинная и чёрная байка об изобретательном живодерстве Соло не казалась враньем.

– Ладно, братцы, не бойтесь, я тут видал во сне, как Василиск на руках у Вия открыл глаза, посмотрел на юг, потом приподнял повязки на груди, коснулся рукой своих ран и нарисовал кровью прямо по воздуху знак возвращения.

Сказав это, Яквинта поднялся, качнулся, как воздушный шар, и поплыл на улицу до ветра.

Только пастырь ушел, как из капитанской рубки в приют спустился сонный связист, подошел к Ригарду и показал бумажную ленту со строкой красных букв.

– Мастер старпом, молния из ставки.

Ригард велел ему зачитать вслух. Связист начал читать:

– Срочно. Вниманию всех штабов и личного состава. Противник использует наших пленных. Соло дают им бомбы, спрятанные в ручную кладь, сумки, чемоданы. Под видом беженцев их отправляют на важные военные и гражданские объекты. За минувшие сутки таким образом были подорваны: ставки трех полков, склады боеприпасов, хлебные дома в городах Юзин, Баклай и Черносвитовск. Тем же способом убит боевед дельтийского войска Яробаев. Атаки взрывниками продолжаются. Немедленно принять меры. Усилить охрану важных объектов, исключить проникновение в расположение частей всех посторонних. Всех, кто пытается проникнуть, останавливать предупреждением и огнем, вещи досматривать саперам со всеми мерами осторожности. Немедленно к исполнению.

Связист закончил читать. Горват, Ригард и Мамонт-Ной переглянулись, а потом вдруг разом поворотились в дальний конец приюта, где в тени, закутанный в плед, сидел мокрый гость. Он уже обсох, седые волосы торчали в разные стороны, глаза тонули в черных кругах и горем глядели из глубины. Связист достаточно громко прочитал молнию ставки о живых бомбах, и мокрый гость всё слышал – чемодан на его коленях был уже открыт.

Горват, быстрый на решения, не раздумывая ловко выхватил пистолет и выстрелил. Голова мокрого гостя дернулась, позади на стенке образовались красные жирные брызги, а на лбу чёрная дырка размером в копейку.

– Бомба, – рявкнул Горват и бросился к выходу.

Мамонт-Ной даже не дернулся – он Мамонт, а не кузнечик, он только опустил забрало и не отрывал взгляда от чемодана. Бойцы повскакивали с коек.

Ригард поднялся и пятился к выходу, завороженно глядя на чемодан на коленях покойника. Успел или не успел Горват прикончить гостя, прежде чем тот что-то нажал в своем проклятом чемодане?

Взрыв. Ударная волна отодвинула Ноя, как тяжелую мебель, к стенке, по оратайской броне ударили осколки, вспыхнула бочка спирта, обдало жаром. Ной поднялся и, нащупывая путь в пламени, пошел к выходу. Под руку ему попался кто-то живой, барахтавшийся в огне, Ной схватил и потащил его за собой. Кажется, это был старпом Ригард.

Глава 6.1

31 декабря 919. Крематорий.

Левша и Иванка спустились по темной узкой лестнице. Их окружила совершенная темнота. Под ногами горбатые камни, под правой ладонью Левша почувствовал теплую сухую стену, левая рука – в цепкой приятной хватке иванкиных пальчиков, впереди слышно ее дыхание и шепот на подунавском, прерываемый смехом. Кажется, она очень довольна тем, как Левша проучил злобного гуляй-голову. Видно сильно злобный Горват ее напугал, раз так развеселила Иванку его незавидная участь. Впрочем, у фронтового рыкаря должны быть крепкие нервы, может, он ещё придёт в себя.

Спустились еще по одной лестнице. Темень стала жаркой и густой. Левша почувствовал испарину на лбу, по виску за шиворот пробежала капля. Полная черная пустота, кажется, глазницы набиты черной ветошью. Жара. На очередном кривом камне Левша оступился, подался вперед, коснулся пыльными пальцами открытой мокрой спины Иванки, она вскрикнула, как от щекотки, Левша потёр пальцы – пот и пыль, – получилась тонкая теплая грязь. Иванка чуть замедлилась, Левша натолкнулся на нее, угодил лицом в горячие, мягкие волосы, пахнущие ванной, ночными духами и горючим лаком. В ладони попалась тонкая талия с горячими кошачьими боками. Как бы ни был Левша сам хрупок и слаб, но Иванка будто елочная игрушка из тонкого шероховатого стекла. Как существо почти такого же роста может быть таким слабым и легким? Иванка повернулась к нему и отступала вперед спиной, слабо отталкивала его руки, мягко оттаскивала его за чуб, зачем-то уворачиваясь от поцелуя. Левша шел на Иванку, путаясь в ней, как в сахарной паутине. Он уже был готов подломить ее и уложить на горбатые камни, когда заметил вдали, или вблизи, пыльный мигающий огонек. Тьма стала таять, вернулось зрение, и Левша теперь только сообразил, что они в склеповой галерее. Пыль на его правой руке с погребальных масок, статуй и урн, а то, что постоянно рассыпалось под ногами, – это высохшие букетики васильков, которые приносят покойникам на поминальные встречи.