Лис, Сова и город лжи

«Где всё началось».

Ему показалось, что глаза Сольвейг блеснули ярко – как будто влагой слёз, – а в следующее мгновение девушка отвернулась и начала натягивать футболку.

Затем, покрасневшая, взглянула ему в лицо – с ожидаемым восхищением, ведь он и в самом деле был профи в графике, и с неожиданной нежностью, которая его смутила… И вдруг обняла и прижалась, её волосы щекотно скользнули по его шее. Прошептала ему в грудь, опалив горячим дыханием ключицу:

– Спасибо!..

Рейн неловко похлопал её по спине.

– Теперь твоя очередь, – неожиданно даже для самого себя сказал он. – Сделай мне.

Сольвейг испуганно отпрянула.

– Я… я же не умею! Сделаю криво…

Рейн ухмыльнулся и вновь направился в угол с кучей барахла. Порывшись там в ящике старого комода, достал странный на вид прибор, похожий на небольшой пистолет. Щёлкнул выключателем, и наконечник «пистолета» засиял ярким голубовато-белым светом.

– Смотри. Это облучатель. Гораздо проще, чем иглой. Вот специальные чернила к нему, наносишь рисунок… Смотри, здесь в памяти есть несколько коллекций, можно выбрать готовый. Ну, или просто имя напиши от руки. Или что хочешь. А потом обводишь рисунок – и облучатель просто сохраняет его на коже. Как штампик. Даже ребёнок справится.

На самом деле облучатель выжигал рисунок, и это было больнее, чем работа иглой, – потому-то его почти не использовали, – но Рейн решил не говорить об этом Сольвейг, чтобы не напугать ещё больше. Он протянул девушке «пистолет», и она взяла его и без того дрожащими руками.

С опаской включила, вздрогнув при этом, – словно ждала, что прибор взорвётся или обожжёт её. Начала листать меню выбора рисунков. Листала и листала, задерживаясь на некоторых вариантах ненадолго… Рейну было любопытно, что же она выберет. У него хватало не очень удачных и не очень качественных татуировок – а иногда он просто набивал себе очередные геометрические узоры «под настроение», не особенно стараясь, – так что вряд ли выбор Сольвейг мог ощутимо испортить его внешний вид. Ну, разве что она потребует набить милого мультяшного зайца где-нибудь на щеке – тогда Рейн скорее всего отказался бы. Наверное. Потому что, если Сольвейг очень сильно попросит, он бы согласился и на зайца, лишь бы её порадовать.

Тем временем Рейн тоже стянул футболку и улёгся на диван, под свет лампы, в ожидании.

Пролистав базу готовых рисунков до конца, девушка разочарованно поджала губы. Посмотрела на баночку с чернилами, бросила взгляд на голую грудь Рейна – там же над сердцем, где он нарисовал ей свою карту. Но затем зацепилась взглядом ниже.

– Это у тебя лис? – выдохнула она в восхищении.

– Мм, – согласно мыкнул парень.

Он поднял правую руку, открыв большую монохромную татуировку – спящего лиса, уютно обвившегося вокруг его торса на середине рёбер. Передняя половина лиса заканчивалась острым носом недалеко от солнечного сплетения, а задняя уходила на спину и там кончиком пышного хвоста обвивала позвоночник.

– Покажи! Поднимись! – Сольвейг в нетерпении сама потянула его выше, чтобы осмотреть рисунок со всех сторон. – А тут… кто это?

– На лопатке? – Рейн попытался вывернуть шею так, чтобы увидеть, куда она указывает.

– Ага, – девушка провела пальцем по его коже, обрисовывая линии.

– Мама. Она любит васильки, так что добавил.

– Это твой эскиз? – в её голосе звучало искреннее удивление.

– Конечно.

– Ничего себе… Чем-то похоже на женские портреты Матисса. А это?.. – теперь её палец коснулся правой лопатки в нескольких местах, обозначая точки звёзд.

– Созвездие. «Лисички». Просто в шутку.

– А это?.. Это?.. – Сольвейг вела пальцем по его коже, касаясь то одной, то другой татуировки.

Чувствуя, как по загривку и между лопаток бегут искристые мурашки от её щекотных прикосновений, Рейн объяснял, хотя зачастую эти линии, точки и схематичные узоры ничего и не значили, а просто выражали его настроение в тот момент. Однако когда палец Сольвейг добрался до изображения монеты на правом запястье, монеты с буквой «Х», он перехватил её руку и сказал твёрдо:

– Хватит. Давай уже делать.

– Хорошо, – взгляд Сольвейг всё же скользнул обратно к рисунку монеты, но настаивать девушка не стала. – Но я не знаю… У тебя столько всего…

– Сделай что хочешь. – Рейн лёг обратно на диван. – Просто на память.

И вдруг её взгляд стал твёрже – словно Сольвейг приняла решение. Она аккуратно взяла баночку с чернилами и макнула туда указательный палец. Затем приложила его к груди Рейна – прямо над сердцем.

– Вот, – выдохнула она, отнимая палец. Её грудь вздымалась от волнения. – Это тебе.

Удивлённый, Рейн посмотрел на тёмный, ажурный узор на своей груди – там, где сильно колотилось сердце, – и его лицо стало серьёзным. В их мире отпечаток указательного пальца был всем: удостоверением личности, ключом, кошельком. Богачи прятали свои отпечатки, в общественных местах носили тончайшие, почти невидимые перчатки – чтобы не оставить где-либо случайный след, – а некоторые параноики носили их и дома, не доверяя даже членам семьи. И вот так дать другому человеку – не родственнику, а парню из Низа – полный доступ ко всем своим данным – это был слишком серьёзный шаг.

– Уверена?

Сольвейг замялась на несколько секунд… Но кивнула.

– Ты точно уверена? – на этот раз он решил настоять.

– Абсолютно, – она посмотрела ему в лицо прямым открытым взглядом. – Я так хочу.

Молча, он взял облучатель. Включил его. Голубоватый свет озарил комнату. Рейн в последний раз вопросительно взглянул на Сольвейг – и она кивнула. Положила руки на прибор поверх его пальцев. И вместе они повели жгучим лучом след по его груди – вплавляя чернила в кожу навсегда.

Процесс занял всего несколько секунд, Рейн даже не поморщился, только задержал дыхание от боли. И вскоре на его груди чернела, чуть поблёскивая, новая татуировка.

Не удержавшись, парень коснулся её пальцами, провёл с нажимом, словно проверяя, нормально ли сработал облучатель, не сотрётся ли результат. Но на самом деле Рейну просто было приятно прикасаться к отпечатку Сольвейг на его коже: словно теперь её прикосновение навсегда осталось с ним, призрачно ощущаясь на груди – прямо над горячо стучащим сердцем.

Глава 6. Скромное обаяние

В прихожей их дома пахло полиролью для мебели – значит, приходила горничная, – а ещё безе с лимонным кремом. Очевидно, мать заказала торт к её возвращению. Сольвейг прижала к груди сумочку, в которую еле-еле помещался подаренный Рейном блокнот, и собралась было проскользнуть наверх, в свою комнату. Под джемпером пряталась на груди тихо ноющая татуировка, напоминая о себе лёгким жжением, – как тайный знак, как их с Рейном опасный, но такой приятный секрет. Девушка была счастлива. Это было странное, лёгкое, почти пугающее чувство, будто она украла что-то очень ценное и пока что никто этого не заметил.

– Сольвейг, дорогая? Ты пришла? – раздался из гостиной бодрый голос матери.

Девушка заглянула в комнату, ожидая увидеть обычную домашнюю картину. Однако Алисия стояла посреди гостиной в длинном платье цвета шампанского, её лицо сияло предвкушением и вечерним макияжем.

– С днём рождения, солнышко! – она прошествовала к дочери, обвила руками в шёлковых перчатках. От неё пахло густым терпко-сладким парфюмом и вином. – Беги переодевайся, у нас совсем мало времени.

Сольвейг почувствовала, что искрящаяся лёгкость внутри неё наткнулась на знакомую преграду и начала таять, превращаясь в камень на душе.

– Куда? Я не планировала… – её голос прозвучал глухо.

Единственное, чего ей сейчас хотелось, – спрятаться в своей комнате и внимательно, с замиранием сердца, прочитать подарок Рейна.

– Как куда? – Алисия всплеснула руками, и бриллианты на её пальцах брызнули холодными искрами. – Мистер и миссис Холт дают вечер в честь открытия новой галереи! Это уникальный случай завести полезные знакомства. Там будут все сливки общества!

Её поддержал раздавшийся из умной колонки голос Теодора:

– Алисия совершенно права, Сольвейг. Мой анализ показывает, что посещение данного мероприятия повысит социальный коэффициент семьи на целых 2%! А также предоставит возможности для создания и развития социальных связей с высокоранговыми представителями академической среды, что безусловно полезно для вашего будущего обучения в университете. Такой шанс нельзя упустить.

Сольвейг сжала зубы. Хотя Теодор – всего лишь ИИ, но он всегда появлялся вовремя, чтобы поддержать Алисию.

– Мам, я так устала… – начала она.

Но та прервала её:

– Вот именно! Ты и повеселиться должна! Провести день рождения в библиотеке – это, конечно, ответственно, но слишком скучно! – Алисия увлекла её вверх по лестнице, распахнула дверь комнаты и с торжествующим видом указала на открытый шкаф. – Смотри!

Там висело платье. Не просто платье, а настоящий шедевр – цвета тёмного изумруда, с глубоким вырезом на спине и тончайшими бронзовыми бретелями.

– Примерь! Ну же! – настаивала мать, и в её глазах светилось неподдельное восхищение собственным вкусом.

Сольвейг переоделась, и, к её облегчению, ткань вполне скрыла пластырь, прикрывающий свежую татуировку. Платье сидело безупречно, подчёркивая линию талии и аристократичную бледность кожи. Тяжёлый шёлк-сатин переливался при малейшем движении, словно живая вода. Девушка в зеркале казалась очаровательной незнакомкой: изящная, хрупкая, в полной мере принадлежащая миру роскоши и жизненного успеха. Сердце Сольвейг дрогнуло от удовольствия. Она была красива. И мать, впервые за долгое время, смотрела на неё не с осуждением за отросшие корни волос и покупку непритязательной куртки, а с восторгом.

– Идём? – спросила Алисия, и в её голосе звучала почти мольба.

Сольвейг кивнула. «Всего на пару часов, – сказала она себе. – А потом вернусь и прочту пьесу про Орфея».

– А папа?.. – девушка оглянулась, прислушиваясь к звукам дома. – Он не пойдёт с нами?

Лицо Алисии закаменело, улыбка скривилась, словно примёрзнув к губам.

– Милая… Ты же знаешь, папа много работает. Ради нашего блага. Ради всего Фрихайма. – Её улыбка всё же исчезла, голос стал тихим и уставшим: – Нет, он не пойдёт с нами. Он снова на работе.

– Ладно, – Сольвейг улыбнулась так искренне, как только могла. – Конечно, он очень занят. Но нам вместе будет очень весело, да, мам? Потом мы расскажем ему, как прошёл праздник.

– Конечно, – Алисия ответила на её улыбку с облегчением и благодарностью.

Сольвейг продолжила ещё оптимистичнее:

– Тогда поехали? Жду не дождусь, когда мы будем там!

***

Роскошный зал был похож на гигантскую хрустальную шкатулку. Люстры из венецианского стекла отбрасывали на стены миллионы радужных зайчиков, а со сводчатого потолка свисали гирлянды живых орхидей. Воздух гудел от приглушённого смеха, звона бокалов и шелеста шёлка. Алисия, как опытный капитан, вела дочь сквозь это море бриллиантов и улыбок, представляя её то банкиру, то министру культуры, то владельцу сети клиник.

– Моя дочь, Сольвейг. Недавно поступила на подготовительный курс факультета экономики, – звучало её щебетание. – В свободное время так увлечена современным мета-импрессионизмом!

Сольвейг кивала, улыбалась, автоматически отвечала на комплименты, протягивала руку для поцелуя и изо всех сил старалась отложить в памяти все эти «полезные имена». Она ела устриц, которые таяли во рту, как холодное море, и крошечные трюфельные канапе, каждое из которых стоило, вероятно, как недельная соцпомощь для малоимущих семей типа Ниманов.

И вот, в очередном повороте этого карусельного кружения, взгляд Сольвейг зацепился за фигуру неподалёку от входа. Молодой человек лет двадцати четырёх – двадцати пяти, видимо, только что приехал и теперь направлялся к госпоже Холт, хозяйке вечера, по пути кланяясь знакомым. Казалось, не только взгляды окружающих, но и свет люстр следует за ним. На нём был не просто смокинг, а идеально сидящий, сшитый явно на заказ костюм глубокого тёмно-синего цвета, который подчёркивал его широкие плечи и статную фигуру. Его светлые, убранные назад волосы отливали пшеничным золотом, а лицо было волевым и породистым: прямой греческий нос, мужественный подбородок, чётко очерченные губы.

Алисия, заметив направление взгляда своей дочери, просияла ещё ярче.

– А, вот и он! Пойдём, солнышко, познакомлю тебя с одним перспективным молодым человеком.

Она взяла Сольвейг под локоть и повела через зал, легко лавируя между гостями. Молодой человек, как раз закончивший разговаривать с госпожой Холт, заметил их приближение. Взгляд его карих глаз скользнул по Алисии и остановился на Сольвейг, улыбка стала теплее.

– Кайл, дорогой, как я рада, что вы всё-таки нашли время! – воскликнула Алисия.

– Госпожа Вандервуд, – молодой человек склонил голову. Его голос был тёплым, проникновенным, и Сольвейг показалось, что при звуках этого голоса у неё в груди что-то тает. – К сожалению, я был вынужден опоздать. Комитет завалил нас отчётами по квотированию. Неотложное дело.

– Вы прямо как мой муж, всегда в делах, всегда печётесь о благе нашего города, – улыбнулась Алисия. – Но иногда нужно и отдыхать. Кстати, позвольте представить вам мою дочь, Сольвейг. Сольвейг, это господин Кайл Вандербилт. Один из самых ярких молодых умов в нашем Комитете социального благополучия.

Сольвейг протянула руку в тонкой шёлковой перчатке. Кайл, следуя этикету, склонился над ней безупречным, отточенным движением, его губы остановились в паре миллиметров от ткани, а затем взгляд немедленно вернулся к лицу девушки.

– Очень приятно, госпожа Вандервуд. Ваша мама не преувеличивала, этот вечер стал значительно ярче с вашим появлением.

– Благодарю вас, – ответила Сольвейг, надеясь, что голос не выдаёт её внезапного волнения. Рядом с этим блестящим молодым человеком она вдруг почувствовала себя неопытной девочкой, первокурсницей, в то время как он излучал ауру взрослой, облечённой властью серьёзности.

– Что ж, я вас оставлю, – с лёгким намёком сказала Алисия, уже отступая прочь. – Уверена, вы найдёте о чём поговорить. Кайл, не скучайте!

Она растворилась в толпе, оставив их наедине в самом центре шумного зала.

Наступила небольшая пауза. Кайл первым нарушил молчание:

– У вас ведь сегодня день рождения? Поздравляю. И вы, очевидно, студентка? Позвольте угадать… Банковское дело? Экономика? Или, быть может, юриспруденция?

– Экономика, – удивилась Сольвейг. – Как вы догадались?

– У вас особенный взгляд, – он сделал лёгкий жест рукой. – В нём чувствуется незаурядный ум. Похоже, что вы любите искать и находить связи между явлениями. Это очень ценное качество для экономиста.

– Вы… очень внимательны, – сказала Сольвейг, впечатлённая.

– Профессиональная деформация, – Кайл улыбнулся, и в уголках его глаз легли лучики. – В Комитете мы учимся не только анализировать тонны данных, но и видеть людей насквозь.

– Но в то же время вы здесь, – слегка улыбнулась она, решив показать, что тоже умеет анализировать и делать выводы. – На открытии художественной галереи.

– Как и вы, – ответил улыбкой молодой человек. – Кажется, у нас много общего.

Они заговорили об искусстве. Кайл оказался блестящим собеседником. Он не просто сыпал именами и названиями, а выстраивал сложные, парадоксальные связи между эпохами и стилями, говорил о влиянии экономических факторов на творчество и о том, как искусство, в свою очередь, формирует общественное сознание. Он говорил не как восторженный любитель, а как стратег, видящий всю шахматную доску культуры.

– А вы не находите, – Кайл взял два бокала с шампанским с подноса проходящего официанта и протянул один ей, – что современное искусство Фрихайма слишком увлеклось самокопированием? Бесконечные вариации на тему «золотого века» потребления. Не хватает… дерзости. Нового слова.

– Возможно, ему просто не хватает искренности, – неожиданно для себя ответила Сольвейг. – Каждый штрих кажется таким… гладким, выверенным. Идеально отработанным многочисленными повторами. Как этот отполированный зал. Без шероховатостей, без случайностей. В нём нет места для несовершенства, а разве возможно живое искусство без проб и ошибок?

Кайл внимательно посмотрел на неё, его карие глаза чуть заметно сузились, как будто он рассматривал интересный экспонат.

– Глубокое замечание, госпожа Вандервуд. Очень глубокое. Возможно, вы правы. Может быть, нашим художникам как раз и не хватает смелости показать эти самые «шероховатости»… в рамках дозволенного, разумеется.

Он произнёс это с такой лёгкой, едва уловимой иронией, что Сольвейг не поняла – шутит он или говорит всерьёз. Однако это было и неважно. Главное – ему было интересно вести эту беседу. С ней. И этот интерес заставлял сердце Сольвейг биться чаще. Кайл был таким взрослым. Таким умным и серьёзным. И она рядом с ним чувствовала себя особенной.

Его комплименты звучали не как лесть, а как констатация факта – факта её красоты. Когда зазвучала музыка, Кайл предложил Сольвейг руку, повёл к площадке в центре зала. Его рука на её талии была твёрдой и уверенной, он вёл легко, не давая ей ошибиться. Они говорили о последних выставках, о музыке, о модных трендах – обо всём. Он был умён, эрудирован и… безопасен. С ним не нужно было прятать свои манеры, не нужно было стесняться своих денег, образования и образа жизни, не нужно было лгать о том, кто она. Для него она была Сольвейг Вандервуд из хорошей семьи – красивая девушка с большими перспективами в жизни. И чувствовать себя именно такой было до головокружения приятно.

Спустя час, разгорячённая музыкой, танцами и его руками на своей талии, Сольвейг ушла в дамскую комнату поправить макияж. Освежающая мраморная тишина обняла её. Девушка подошла к зеркалу, увидела своё раскрасневшееся лицо, счастливые глаза… Но потом взгляд упал на тонкую бретельку платья. Там, ниже, под изумрудной тканью скрывался след другой её жизни. Свежий, ещё немного воспалённый.

Внезапно, как удар током, Сольвейг пронзило чувство жгучей, неловкой вины. Она была здесь, в этом роскошном хрустальном дворце, танцевала и флиртовала с другим мужчиной – отмеченная этим тайным знаком на её коже. Знаком, где были сплетены их имена на старинном языке – Сова и Лис, – будто в красивой средневековой балладе.

Обманывала ли она Кайла, пряча под платьем этот знак? Почему-то только сейчас Сольвейг запоздало осознала слова Рейна «Это навсегда». А если у неё будет близость с Кайлом – ну, или с кем-то другим, пока ещё рано строить точные планы насчёт Кайла, – как она собирается прятать татуировку? Придётся её удалить?..

От этой мысли Сольвейг почувствовала ещё большую вину. Обещала Рейну, что «навсегда», что «уверена», но вечером того же дня строит планы стереть его рисунок. Ради Кайла. И все эти танцы, объятия, улыбки… Она как будто обманывала его. Изменяла.

Девушка глубоко вздохнула, пытаясь унять сердцебиение.

«С чего бы? – строго и рассудительно сказала она сама себе, глядя в глаза своему отражению. – Что за глупые идеи? Мы просто друзья. У нас нет никаких обязательств. И это… это моя реальная жизнь. Рейн – это… побег. Сказка. Пять минут свободы. Но будущее на этом не построишь. А Кайл – это прекрасный, умный, красивый мужчина моего круга. Всё правильно. Всё так, как и должно быть».

Она выпрямила плечи, поправила платье, скрывающее её тайну, и снова надела маску успешной красавицы. В конце концов, сегодня её день рождения! Она имеет право быть счастливой, танцевать и веселиться. Однако лёгкая трещина уже прошла по идеальной поверхности её праздника, и обратно это было уже не склеить.

***

Всю дорогу до дома Сольвейг воодушевлённо болтала с матерью, обсуждая сегодняшний вечер, Кайла, танцы, подаваемые блюда, галерею госпожи Холт… и снова Кайла.

Машина остановилась возле особняка, они вышли.

Сад вокруг был слабо освещён декоративными лампами – ровно настолько, чтобы видеть дорожку к дому, – и Сольвейг почти не обратила внимания на лёгкое движениев густых кустах. Всего лишь тень. Но что-то – какой-то древний инстинкт – заставило её взгляд на секунду задержаться на этом месте. Ощущение было мимолётным – как будто прохладный ветерок скользнул по задней поверхности шеи, – и девушка поспешила отмахнуться от него.

Думать о Кайле было гораздо приятнее, чем о каких-то тенях. Поёжившись от холодного осеннего воздуха, Сольвейг поспешила к крыльцу: счастливая, сверкающая, благоухающая духами красавица. Улыбнувшись матери, зашла в дом.

Даже не подозревая, что из темноты сада за ней следил чей-то внимательный взгляд.

Глава 7. Жизнь

На ходу дожёвывая бутерброд, Рейн в прихожей шнуровал ботинки, мысленно уже погрузившись в предстоящую работу, когда в дверь постучали условным ритмом. Три коротких, два длинных. Сова.

Он выругался про себя. Времени нет, придётся отказать ей и отправить обратно домой. Но руки уже сами потянулись к дверному замку – хотелось увидеть её хоть ненадолго.

Сольвейг стояла на пороге, закутанная в тёмно-серый дождевик, покрытый блестящими дорожками воды, с капюшоном, надвинутым на лоб. В руках она сжимала небольшой, тщательно упакованный прямоугольник.

– Я ненадолго, – тут же выпалила она, словно извиняясь. – Я помню, что у тебя сегодня рабочий день, но… это тебе.

Она настойчиво впихнула ему в руки свёрток. Удивлённый, Рейн взял его, ощущая под обёрточной бумагой тяжёлый и твёрдый предмет. Развернул. Внутри лежал павербанк – не потрёпанный, бэушный, как всё в его мире, а новый, матово-чёрный и явно дорогой. На его ладони он лежал как обломок другого мира.

– Зачем? – хмуро спросил Рейн, чувствуя, как по загривку пробегает смутная неприязнь. – У меня есть.

Он терпеть не мог, когда его тыкали носом в его уровень жизни: хотя теперь Рейн уже зарабатывал, однако нищее детство оставило болезненный шрам глубоко внутри.

– Этот лучше. Мощнее. – Сольвейг не смотрела ему в глаза, переминалась с ноги на ногу. – Чтобы… чтобы ты всегда был на связи. И если опять электричество отключат…

В её голосе слышалась какая-то виноватая нота, которую он не мог расшифровать. Может, ей было стыдно, что она может себе позволить такие вещи, а он – нет? Или она просто чувствовала, что нарушает его правила?

– Не надо было, – буркнул Рейн, пытаясь сунуть подарок обратно ей в руки. – Трать на себя.

– Нет! – Сольвейг сделала шаг назад, и в её глазах вспыхнула упрямая, почти отчаянная просьба. – Возьми. Пожалуйста. Я так хочу.

Парень посмотрел на её сжатые кулаки, на просительное выражение лица, и что-то дрогнуло внутри. Она не хотела унизить его этим подарком. Это было… что-то другое. Жест заботы, пусть и неуместный.

– Ладно, – Рейн сунул павербанк в карман толстовки, чувствуя его нелепую тяжесть. – Спасибо. Мне правда пора.

Сольвейг кивнула, ещё раз бросила на него быстрый, странный взгляд и почти побежала вниз по ступеням лестницы. Он так и не понял, что это было.

***

Рейн натянул куртку и начал спускаться на улицу, стараясь загнать подальше назойливое тепло, разлившееся у него под рёбрами от подарка Сольвейг. Было одновременно раздражающе – нельзя радоваться подачке, пусть даже от неё, – и всё же против воли приятно, когда он сжимал в кармане гладкую поверхность с закруглёнными углами, и от этой приятности было стыдно, и все эти чувства закручивались в тугой спутанный клубок.

Воздух Низа встретил его привычным промозглым холодом. Налетевший ветер швырнул в лицо запах гнилья из мусорных контейнеров неподалёку, и Рейн поморщился. Он уже собрался зашагать прочь, но заметил непривычное оживление у соседнего дома через дорогу.

Там стоял небольшой грузовой фургон с потёртыми боками, и двое людей – мужчина и женщина – с неловким, явно непривычным для них усилием вытаскивали из него громоздкий угловой диван, обитый дорогой и новой тканью в чёрно-белую полоску. Они пыхтели и неумело примерялись к деревянным ручкам, не зная, как удобнее за них взяться, их движения были лишены привычной для здешних мест сноровки. На их лицах, ещё не утративших ухоженности и следов высокомерия, уже проступало новое выражение – смесь растерянности, страха и заискивания.

Рядом, вцепившись в ржавый поручень лестницы, ведущей в подъезд, стояли их дети. Девочка лет шести, с двумя аккуратными хвостиками, в жёлтом пальто с заметной полосой грязи, смотрела на окружающую улицу огромными, полными животного страха глазами. Она прижималась к старшему брату – подростку лет тринадцати, который пытался её успокоить, обнимая за плечи и время от времени тормоша с показной улыбкой. Но Рейн, привыкший читать язык тела, видел, как напряжены его плечи, как сам он косится на каждый громкий звук. Мальчишка храбрился, но страх сквозил в каждом его движении.

«Спустились», – констатировал про себя Рейн. Переселенцы из Верха. Социальный рейтинг не выдержал очередного кризиса, система пережевала их и выплюнула сюда, в аварийное жильё, выдав в придачу к ордеру на квартиру клеймо неудачников. Для Рейна зрелище переезда было не в новинку, такое случалось всё чаще. Но наблюдать это всегда было странно: как будто смотришь на инопланетян, высадившихся в аду.