Лис, Сова и город лжи

– Это не аскетизм! – вспылила Сольвейг. – Это рациональное использование ресурсов. Называется «осознанное потребление». Я читала.

– «Осознанное потребление»? – повторила Алисия, скривившись с таким отвращением, словно это было ругательство. – Я не понимаю, тебя этому учат на подготовительных курсах в экономический? Мы с отцом платим такие суммы за эти курсы, а ты что? Где ты такое вычитала? – она возмущённо покачала головой. – Милая, «осознанность» – это когда ты осознаёшь, какая сумка лучше смотрится с твоим новым пальто и даёт больший прирост к рейтингу. Вот и всё. – Она вздохнула, смягчившись. – Ладно, не хочешь для себя – купи что-нибудь для дома. Может быть, новый ковёр? На днях выйдет новая модель роботов-пылесосов.

Сольвейг смотрела, как по стенам их идеальной кухни ползут солнечные зайчики, и думала о Рейне. О том, как он чинил старые и сломанные вещи. Поначалу для неё это было дико, но потом она поняла своеобразную прелесть такого подхода. И Рейн вовсе не рушил экономику Фрихайма. Он просто был вне системы потребления и рейтинга, но ведь это необязательно должно быть плохо.

– Ладно, – Сольвейг махнула рукой, сдаваясь. – Купи сама что-нибудь с моей карты. Пылесос. Ещё один диффузор. Что хочешь.

Алисия аж подпрыгнула от возмущения.

– Да ты с ума сошла! Камера распознает моё лицо! Покупка не зачтётся в твой рейтинг! – Она посмотрела на дочь с искренним удивлением, даже с нотками ужаса. – Сол, мне начинает казаться, что с тобой что-то не так. Все девушки твоего возраста…

– Со мной всё в порядке, мама, – перебила её Сольвейг, вставая. – Сегодня у меня много учёбы. Пойду в библиотеку, нужно готовиться к семинару. Вечером обязательно что-нибудь куплю.

Лицо матери просияло.

– Прекрасно, дорогая! Вот это я понимаю – продуктивный день рождения! – Она дотянулась и похлопала дочь по плечу. – Только не забудь что-нибудь купить по дороге. Хотя бы кофе с собой, чтобы система зафиксировала активность. Ты забываешь о важности ежедневных покупок, а ведь они дают растущий коэффициент.

– Прости, мам. Постараюсь покупать каждый день.

– Вот это моя доченька! Люблю тебя, хорошего дня!

– И я тебя! – Сольвейг уже спешила вверх по лестнице, чтобы скорее покрасить волосы и покончить с этой нудной обязанностью.

***

Закончив с макияжем, Сольвейг подошла к шкафу и достала неприметный тёмно-серый дождевик. Аккуратно свёрнутый, он занимал не так много места в сумочке. В соседнее отделение она положила серую кепку.

В прихожей надела серую парку. Алисия каждый раз морщила нос, говоря, что она выглядит «бедно», но Сольвейг возражала, что сейчас это самый модный тренд.

Девушка вышла из дома и вдохнула полной грудью. День рождения наполнял радостью и предвкушением. Сегодня она попросит у Рейна особый подарок! Тот, о котором давно мечтала. И будет упрашивать до тех пор, пока Рейн не согласится!

Улицы вокруг сияли стеклом, полированным гранитом и хромированным металлом. Ровные ряды деревьев с золочёно-жёлтыми кронами, безупречные газоны, снующие бесшумные электрокары. На углу Сольвейг ответственно купила стаканчик латте по-францискански – аутентичный средневековый рецепт! – с органическим мёдом. Отличная дорогая покупка для поднятия рейтинга.

Она уже почти дошла до спуска в Нижний город, как вдруг телефон завибрировал. Проклятье, забыла оставить его дома или хотя бы вынуть симку, чтобы избежать отслеживания! Но хорошо, что телефон напомнил о себе сейчас, а не позже, когда она уже будет в запрещённом районе.

Сольвейг взглянула на экран и, не удержавшись, закатила глаза. Мама всегда слишком нервничает! Портит себе нервы из-за пустяков.

– Мам, всё хорошо, я купила кофе, иду пью, скоро буду в библиотеке, – проговорила она скороговоркой.

– Прекрасно, солнышко! – голос Алисии звучал преувеличенно бодро. – Ты видела новости?

– Нет.

– Ясно… Мм… Ты сегодня будь аккуратнее, хорошо? В городе какая-то… напряжённость, – она нервно рассмеялась. – Напали на шофёра… ну, одной известной нам семьи, и ходят слухи, будто это коллекторы… Конечно, этого не может быть, я не верю, что такие уважаемые люди… Впрочем, это не телефонный разговор… Но ты просто будь осторожнее.

Её голос испуганно дрогнул на последних словах, выдав невысказанное «я люблю тебя» и «вернись целой». Сольвейг почувствовала укол вины. Сказала как можно мягче:

– Хорошо, мам. Не беспокойся, я в порядке. Я буду осторожна.

– Отлично! – голос Алисии вернулся к нервозно-жизнерадостному тону: – С днём рождения!

Впереди как раз показалась Длинная лестница – путь в запрещённый район. Сольвейг замедлила шаг… Но затем отмахнулась от всех этих мыслей. Сегодня её день. Она заслужила немного счастья. Ничего страшного не случится. Она уже хорошо ориентируется в Низу, там не так уж опасно, и всё будет в порядке.

Свернув в проход между домами, где не было камер, девушка надела дождевик и кепку, обошла дом с другой стороны, а там прокралась мимо камеры, выждав момент, когда та отвернулась в другую сторону. А уж отсюда Сольвейг не шла, а почти летела. Теперь, спустя годы, она не боялась. Благодаря урокам Рейна она знала все камеры и все слепые зоны. Теперь спуск по Длинной лестнице был уже не прыжком в неведомую, пугающую бездну, а дорогой к другу.

Сольвейг привычным движением достала из внутреннего кармана поддельный пропуск, который дал ей Рейн, и провела им по сканеру пропускного пункта. Загорелся зелёный свет. Опустив голову, чтобы скрыть лицо под кепкой, Сольвейг толкнула металлическую решётку, и та распахнулась, пропуская к лестнице.

И вот она начала спускаться. Сто пятнадцать ступеней вниз, на улицы Нижнего Фрихайма. С каждым шагом воздух менялся. Становился более влажным, более ароматным, он пах подгнившими листьями, дымом из заводских труб, ржавчиной… Теперь этот запах ассоциировался у неё со свободой.

Сольвейг улыбнулась, вспомнив, как три года назад спускалась по этой лестнице впервые – медленно, на ватных от страха ногах, вжав голову в плечи, вздрагивая от каждого шороха и втайне ожидая, что обратно наверх её уже не выпустят.

– Ты как сова, – хрипло рассмеялся тогда Рейн. – Вертишь головой на все триста градусов. Расслабься. Здесь не кусаются. Если, конечно, не лезть куда не надо.

Тогда, в самом начале, он частенько срывался на колючие слова, а когда улыбался – отводил взгляд и склонял лицо, словно прячась. Как будто улыбка – это что-то запрещённое, постыдное, недопустимое. То, что нужно скрывать от других.

Но почему-то уже тогда, в тот самый первый раз, сквозь тревогу, беспокойство, да и страх, чего уж там, Сольвейг почувствовала: этому колючему парню со скупой улыбкой и холодно-серыми глазами можно доверять. И она не ошиблась.

Сейчас Сольвейг спускалась легко, почти бегом, ловко перепрыгивая трещины в ступенях и пятная дорогие ботинки пылью Низа. Теперь она знала каждую вмятину в металлической трубе, исполняющей роль поручня, каждый граффити-тег на стенах, каждую выбоину. Этот мир больше не пугал её. Да, он оказался немного другим, чем наверху, но тоже вполне обычным.

Последняя ступень, и за ней – глубокая трещина на асфальте. Сольвейг про себя считала этот разлом границей. Она торжественно переступила через трещину – и официально оказалась в Нижнем Фрихайме.

Воздух гудел от грохота проносящихся по эстакаде монорельсов и натужного гула кондиционеров продуктового магазина неподалёку. Небо было перетянуто сотнями проводов. Но осеннее солнце, пусть и бледное, пробивалось даже сюда, оно золотило облупленные фасады и высвечивало яркие ягоды рябины на уже облетевших деревьях. Здешние деревья не согревали тёплым воздухом, так что они теряли листья гораздо раньше, чем их собратья из парков Верхнего города.

Знакомый путь к дому Рейна.

Улицы Низа были более узкими, более кривыми и тёмными. Теперь Сольвейг видела красоту и здесь – странную, непривычную красоту. То, чего она никогда не видела в Верху. То, что раньше и не посчитала бы красивым. Лужи с отражающимся в них небом. Красные ягоды рябины на тёмно-сером мокром асфальте. Белые облака пара, клубящиеся над люками: когда спешащие по своим делам люди проходят через них, то на мгновение кажутся призраками.

– Сольвейг! Это же ты?

Девушка обернулась на знакомый голос. Рядом с высокой аркой бежевого многоэтажного дома стояла Туве Ниман, мать Рейна. Её лицо, испещрённое сеточкой мелких морщин – говорящих скорее о тяготах жизни, чем о возрасте, – расплылось в широкой улыбке, в которой не было переднего зуба. Светлые вперемешку с сединой волосы выбивались из небрежного пучка. Женщина была укутана в поношенный тёплый кардиган тёмно-синего цвета, из-под которого виднелось простое платье в мелкий цветочек. На ногах были хлопчатобумажные колготки немаркого коричневого цвета и практичные ботинки на толстой подошве, рассчитанные на дождливую осеннюю погоду.

– Здравствуйте, Туве, – улыбнулась Сольвейг.

– Ах, какая встреча! – Туве по-дружески взяла девушку под руку, её пальцы были шершавыми и прохладными. – Ты же к нам, да? А Рейна ещё дома нет. А ты, может, пока помоги старой женщине, пройдись со мной до магазина? Здоровье уже не то, а за компанию проще.

Сольвейг охотно кивнула. Мысль о том, чтобы хоть немного поддержать семью Рейна, согревала, особенно в этот прекрасный день. Девушка понимала, как непросто выживать в Низу, к тому же в одиночку – она не знала, что случилось с отцом Рейна, но было ясно, что ситуация непростая, – так что она была рада помочь.

– Конечно, давайте.

И они так и пошли – под руку. По дороге Туве спросила, как у неё дела, но Сольвейг была достаточно взрослой, чтобы понимать: это вопрос из вежливости. Так что она коротко ответила, что всё замечательно.

По дороге они зашли в небольшой супермаркет, где вкусный аромат свежего хлеба смешивался с неприятными запахами моющих средств и отсыревшего лежалого товара. Туве взяла большую тележку и деловито стала складывать в неё покупки: макароны, крупы, консервы, творог.

Нагрузив тележку доверху, Туве взяла с полки упаковку самого дорогого чая из представленных в магазине – хотя для Сольвейг, привыкшей к ценам Верха, он всё равно казался слишком дешёвым и не особо качественным – и принялась осматривать её, цокая языком и качая головой.

– Хочется иногда позволить себе что-то вкусное… Но всё так дорого… А Рейн так любит этот чай…

– Тогда нужно брать, – кивнула девушка.

– Думаешь? – переспросила Туве, и в её серых глазах блеснула хитринка.

– Конечно, – улыбнулась Сольвейг.

– Ну ладно. – Женщина быстро сунула упаковку в тележку и поспешила к кассе.

Здесь она принялась рыться в своей вместительной сумке, наконец-то нашла карту, приложила к терминалу оплаты… И терминал пискнул отказом.

– Не хватает средств, – скучающе прокомментировала кассир.

– Ох, как же это… – удивлённо хлопнула глазами Туве. – А какое сегодня число? Соцпомощь должна была уже прийти… Что же делать…

– Я помогу, – вступила Сольвейг.

Она уже не в первый раз видела этот спектакль с картой, но понимала, что нужно подыгрывать, если хочет обеспечить Рейна продуктами и любимым чаем – а она безусловно хотела.

– Ох, детка, спасибо, я так тебе благодарна, – Туве уже повлекла её к банкомату у стены. – Ты только на карту положи, здесь оплата с карты. Ты же понимаешь, нужно поднимать рейтинг. Ну, что я рассказываю, ты сама всё знаешь – как это работает.

– Конечно. – Сольвейг принялась скармливать банкомату новенькие хрустящие купюры. В Верхнем Фрихайме наличные были не нужны, но девушка специально снимала деньги в банкомате как раз для таких случаев.

– Я всё тебе отдам! Когда соцпомощь переведут. – Туве уже спешно складывала покупки. – Ну, нашу, для малоимущих семей. Задерживают почему-то в этом месяце.

– Что вы, не надо… Это мелочи.

– Спасибо тебе, родная. – Туве снова взяла Сольвейг под руку, когда они вышли на улицу с двумя большими пакетами. Её лицо сияло удовлетворением. – Ты настоящая помощница. Рейну повезло с тобой.

Затем они сделали небольшой крюк – Туве пояснила: «Там ремонт, асфальт кладут» – и прошли мимо отделения связи, рядом с которым Туве вдруг вспомнила, что сегодня последний день оплаты комуналки, а иначе потом уже начнёт капать пеня. Сольвейг молча кивнула и протянула ей две последние купюры, которые придержала на всякий случай: вдруг захочется купить что-нибудь вкусное на рынке или у продавщицы булочек на углу, а частники карты не принимают, только наличные. Но ладно, возможность поднять социальный рейтинг семьи Ниман хотя бы на несколько драгоценных баллов была гораздо важнее, чем сосиска в тесте.

Глядя, как Туве прикладывает свою карту к терминалу, девушка не могла удержаться от удовлетворённой улыбки. Это была маленькая негласная сделка между ними: Сольвейг покупала себе чувство нужности и причастности, а Туве – возможность жить чуть легче. И, конечно, ни одна из них не говорила об этом Рейну.

Сольвейг помогла Туве дотащить нагруженные доверху пакеты до дома. День был тёплый и солнечный, по дороге Туве ещё не раз сказала, как удачно, что получилось оплатить комуналку вовремя, и как она благодарна за помощь – но все деньги вернёт, конечно, – а Сольвейг чувствовала себя почти что членом семьи. Она участвовала в делах Ниманов, она вносила свой небольшой вклад в улучшение их жизни. И это чувство было куда ценнее всех денег Верхнего города.

Наконец они подошли к дому – девятиэтажному зданию из потемневшего от времени кирпича. Семья Ниман жила на девятом этаже, а лифт, как обычно не работал. Под конец пути Сольвейг с двумя пакетами уже тяжело пыхтела.

Зато, когда Туве открыла дверь квартиры и Сольвейг зашла внутрь, её окутало привычным уютным запахом: старой мебели, каких-то технических штук Рейна, припоев и канифоли, – и это был запах дома.

Глава 5. Карта и ключ

Входная дверь скрипнула, впуская его из промозглого подъезда домой – в горячий и влажный воздух, наполненный запахом жареного лука, куриного бульона и котлет. Туве, когда готовила, не открывала форточку, чтобы не простудиться на сквозняке, так что их маленькая двухкомнатная квартира полностью пропитывалась ароматом еды. В ответ на запах в желудке Рейна заурчало. Сейчас нужно поесть и, наполнившись тёплой ленью, завалиться спать…

Не спал он со вчерашнего утра, проведя за работой всю ночь. Несмотря на усталость, Рейн чувствовал определённую гордость: у него явно были способности, и его растущее с годами мастерство было востребовано. В цифровом мире, где многие обитатели Низа даже не умели писать от руки – лишь печатать на экране смартфона, – умение идеально скопировать живой росчерк пера было редким и ценным искусством. Искусством лжи. И Рейн владел им в полной мере.

Он разулся, прошёл в микроскопическую ванную и помыл руки, неудобно выворачивая запястья так, чтобы поместиться в узкую раковину. Хотя на работе он надевал латексные перчатки, но чернила всё равно умудрялись попасть на пальцы и никогда не отмывались до конца.

На выходе из ванной поймал в коридоре спешащую обратно к плите мать с банкой сметаны в руке.

– Что у нас, сегодня пир?

– Да, – просияла Туве, – соцпомощь пришла, я купила продуктов. И там к тебе… – она многозначительно кивнула на закрытую дверь его комнаты.

Усталость Рейна как рукой сняло, на сердце потеплело. Он поспешил в комнату.

Сольвейг сидела, забравшись с ногами на его серый диван, и листала тетрадь клуба буклегеров – подпольной книжной сети, где неблагонадёжные тайно обменивались книгами. В тайниках вместе с книгами обычно лежали и толстые общие тетради, куда вписывали отзывы на прочитанное и комментарии к чужим отзывам.

– Привет, Сова. – Рейн прошёл в комнату и направился к шкафу, чтобы взять смену одежды.

Сольвейг подняла на него глаза, и в них вспыхнула тёплая искорка.

– Привет. Я тут читаю твои отзывы. Ты очень умный, Рейн. Я это уже говорила, и ещё раз повторю.

Он не показал чувств, сосредоточенно стягивая толстовку, но в глубине души что-то легко и сладко отозвалось на её слова. Настолько сладко, что он рванул в душ, лишь бы побыстрее скрыться от её восхищённого взгляда – слишком уж неловко было, когда Сольвейг вот так сияла глазами и хвалила его.

Вернувшись из душа в свежей одежде – как же здорово переодеться спустя сутки – Рейн спросил:

– Так чего ты такая довольная? Настолько отзывы понравились? Или из-за обеда? Котлеты скоро будут.

– Я не буду, – она мотнула головой. – Дома ела. Но… ты прав. У меня есть повод для радости.

Рейн бухнулся на другой угол дивана, растянулся с наслаждением – было приятно наконец-то расслабиться после сидячей работы, – и посмотрел на неё, вопросительно подняв бровь.

Сольвейг выдержала паузу, тщетно борясь с улыбкой, расцветающей на красивых губах. Наконец произнесла:

– У меня день рождения.

– Сегодня? – удивлённо переспросил он.

– Ага. Восемнадцать лет!

– С ума сойти, – Рейн хмыкнул. – А чего раньше молчала? Или хоть бы сказала заранее.

– Не хотела обременять тебя. Мне не нужны подарки и прочее…

– А у меня всё равно есть, – перебил он и вскочил с дивана.

Прошёл к шкафу, порылся на той полке, где лежала не одежда, а разные бытовые предметы. Вытащил из глубины свёрток в простой крафтовой бумаге. Вообще-то это был подарок, заготовленный на новый год – и до того момента Рейн успел бы найти более праздничную упаковку, – но, раз такое дело, придётся отдать как есть.

Он протянул свёрток Сольвейг, и девушка поспешила развернуть грубую бумагу. Рейн внимательно следил за выражением её лица – за сияющими от восторга глазами, за приоткрытыми в нетерпении губами… И вот наконец её губы сложились в удивлённо-недоверчивую улыбку.

– Рейн… – выдохнула она, и на свете не было ничего лучше такого – с нежно-восторженным придыханием – звучания его имени.

Внутри лежал квадратный блокнот. Но не простой. Это был нарядный подарочный вариант: на плотной голубой обложке сияли золотые звёзды, а среди плотных молочно-белых страниц пряталась золотая ленточка-ляссе. На первом развороте чёрной гелиевой ручкой было выведено название, вписанное в вязь абстрактных узоров, – «Орфей спускается в ад». Все страницы блокнота были заполнены угловатым почерком Рейна с тщательно выписанными стилизованными геометрическими инициалами. Почти на каждом развороте на полях были небольшие зарисовки или короткие цитаты – как диалог с текстом.

– Хотел показать тебе эту пьесу, но её не найти на бумаге. Пришлось переписать так. Она о творчестве. Ну, не совсем, но в том числе. О музыканте и его… – у него чуть не вырвалось «любви». Но не вырвалось, Рейн вовремя успел оборвать себя. Некоторые слова не стоило произносить, слишком уж они мелодраматичные и пафосные.

– Это… – голос Сольвейг дрогнул. Она аккуратно переворачивала страницы блокнота, стараясь не касаться выведенных чёрной ручкой букв и узоров. – Рейн, я не знаю, что сказать.

– Ничего не говори, – отмахнулся он, но по щекам пробежал лёгкий румянец. Хорошо, что склонившаяся над страницами Сольвейг не смотрела на него в этот момент.

Наконец она осторожно закрыла блокнот и подняла взгляд.

– Спасибо, – пробормотала неуверенно. – Но вообще я не ожидала подарка. И поэтому хотела попросить о другом.

Сольвейг оглядела его торс внимательно, оценивающе.

– У меня день рождения, – напомнила она.

– Я понял.

– Совершеннолетие.

– Угу… – протянул Рейн с опаской.

О чём она хочет попросить, оглядывая его тело как-то… жадно? При виде того, как по нежным ягодным губам Сольвейг дразняще скользнул кончик языка, в голове Рейна мелькнуло какое-то смутное подозрение, от которого стало жарко…

– Сделай мне татуировку, как у тебя, – выпалила она.

И снова посмотрела на его футболку и руки, покрытые синевато-чёрными узорами.

Абсолютно поражённый, Рейн потерял дар речи, лишь смотрел на неё не моргая. Кое-как отмерев, проговорил:

– В честь совершеннолетия ты сошла с ума?

– Я имею право решать, как мне выглядеть, – тихо, но настойчиво сказала Сольвейг.

– Мать тебя прибьёт! – Рейн мотнул головой в сторону Верхнего города. – А если это засечёт система? Баллы снимут или что?

– Вроде бы понижают коэффициент благонадёжности. – Сольвейг выставила ладонь, предупреждая его возражения: – Но она не засечёт. Сделай на таком месте, где камеры не увидят.

– Это на каком? – ещё больше опешил Рейн. В голове пронеслись десятки вариантов для секретной татуировки, но он постарался отмахнуться от этих образов.

– Ну… – девушка помялась, раздумывая. – Например?..

Она ткнула указательным пальцем себе над левой грудью, в районе сердца, и вопросительно взглянула на Рейна.

Он смотрел на неё, в его взгляде читалось изумление и какое-то новое, глубокое уважение. Словно он увидел её в новом свете.

– Ты уверена? Обратной дороги не будет. Это навсегда. Нет, то есть можно свести, но всё равно останется шрам. Заметный.

– Я уверена на сто процентов, – твёрдо ответила Сольвейг.

Рейн молча кивнул, указал ей на диван и направился в угол, заваленный разнообразными вещами, чтобы достать машинку и краски.

Когда вернулся, протирая инструмент антисептиком, обнаружил, что Сольвейг лежит на его диване в одном лифчике, прикрывшись снятой футболкой. В маленькой комнате, наполнившейся резким покалывающим запахом спирта, стало к тому же очень жарко.

– Футболку настолько не оттянуть, – пояснила она, отводя глаза. – Надо же нормально сделать.

– Ну да, – он деловито включил настольную лампу и направил на нужный участок. Нужно собраться и сконцентрироваться. Это всего лишь ещё одна работа, ещё один рисунок, вот и всё. Подумаешь, что он на теле… И на чьём именно теле…

Кожа на груди Сольвейг была удивительно светлой, такой же молочной, как цвет страниц в подаренном им блокноте, а ещё беззащитной. Рейн чувствовал, как по спине бегут мурашки, затылок как-то сладко покалывало, а во рту пересохло.

Стараясь отвлечься, парень отвёл взгляд от своего «холста» и принялся надевать перчатки. Нужно хотя бы унять сердцебиение, чтобы рука не дрогнула.

– Что хочешь? Имя? Какой-нибудь цветочек? – спросил Рейн, стараясь говорить нарочито буднично.

– Выбери сам. Я тебе доверяю, – ответила Сольвейг, спуская лямку лифчика с плеча, чтобы открыть лучший доступ, и указала на ту часть груди, что была ближе к руке. – Если можно, вот здесь, чтобы как-то под лямкой… спрятать. Чтобы в открытом платье было не видно.

Рейн кивнул и аккуратно протёр её кожу спиртом. Опершись рукой на диван, навис над девушкой, стараясь разместить рабочую руку удобно, но в то же время – каким-то чудесным чудом – не укладывать запястье на приятную округлость в кружевном лифчике, которая так и лезла под руку. И когда это Сова успела стать такой… взрослой?

– Кхм. – В пересохшем горле продолжало першить, и Рейн сглотнул с усилием. – Ладно. Тогда это займёт какое-то время.

Сольвейг прикрыла глаза. Раздалось жужжание машинки. Первый удар иглы – и она вскрикнула, вся напряглась в инстинктивной попытке отстраниться.

Рейн тут же отпустил педаль.

– Потерпи, Сова. Сама захотела.

И снова жужжание. Она кусала губу, жмурилась, но больше не издала ни звука. Рейн в целом сосредоточился на работе, думая лишь о рисунке, и даже кружево, маячащее перед глазами, уже не так отвлекало. Он ведь профессионал, в конце концов. Хотя, слушая её глубокое прерывистое дыхание настолько близко, всё же почувствовал, как по спине щекотно сбежала капля пота.

Наконец он выключил машинку и финально протёр кожу салфеткой.

– Готово. Можешь смотреть.

Сольвейг медленно, всё ещё с опаской открыла глаза. Покосилась на свою грудь. Провела ищущим взглядом по комнате, и Рейн указал на шкаф.

– Там внутри есть зеркало. Нормально? Голова не кружится?

Она осторожно встала, подошла к шкафу, открыла дверцу. Приблизив лицо к зеркалу, осмотрела небольшой геометричный узор.

– Это… что-то значит? – тихо спросила она, проведя кончиками пальцев над кожей, не касаясь покрасневшей поверхности. – Здесь как будто буквы… и цифры?

– «Ugle», – Рейн подошёл и встал за её спиной, тоже оглядывая в зеркале результат своей работы. – Это «сова» на старонорвежском языке. «Rev» – «лис». А цифры – координаты. Того парка, где ты оставила мне книги.

«Где всё началось».

Ему показалось, что глаза Сольвейг блеснули ярко – как будто влагой слёз, – а в следующее мгновение девушка отвернулась и начала натягивать футболку.

Затем, покрасневшая, взглянула ему в лицо – с ожидаемым восхищением, ведь он и в самом деле был профи в графике, и с неожиданной нежностью, которая его смутила… И вдруг обняла и прижалась, её волосы щекотно скользнули по его шее. Прошептала ему в грудь, опалив горячим дыханием ключицу:

– Спасибо!..

Рейн неловко похлопал её по спине.