Лис, Сова и город лжи

– Зато всё бесплатно, в отличие от вашего Верха. И свободно. Настоящий Фрихайм, а не ваша золотая клетка с камерами на каждом углу. Только покупаете, покупаете… А можно у вас купить тоннель, где на повороте звук поезда такой, будто кто-то плачет? Или подъезд, где в темноте граффити светятся как призраки? У нас много чего есть, – блондин презрительно обвёл пальцем её лощёную комнату, – получше этого.

Сольвейг колебалась. Тёмные тоннели, призраки… Это звучало интригующе, но слишком пугающе и непонятно. Слишком далеко от её мира.

– Пошли завтра в кино, – вдруг сказал парень.

– Что? – Сольвейг высокомерно скривилась, наконец-то почувствовав себя в знакомой ситуации. На свидания её звали не раз, хотя мать так ни разу и не отпустила её. – С тобой?

– Да хочешь – одна иди, – блондин равнодушно пожал плечами. – Я билет достану, иди. Завтра «Бегущий по лезвию» будет.

Вот теперь Сольвейг заинтересовалась по-настоящему. Она видела это название в списке запрещённых к показу фильмов – «за излишний пессимизм и искажённую картину мира». Если запрещённые книги она иногда находила возможность скачать, то просмотр фильма был за пределами возможностей.

– Прямо в кинотеатре?.. – недоверчиво спросила она.

– Представь? – парень улыбнулся. – На большом экране.

Кино. Публичное место. Там будут люди. Это звучало… безопасно. Да, безумно и дико для неё – благоразумной девушки, никогда не думавшей пересекать границу, – но безопасно. Во всяком случае, лучше, чем идти в какие-то тоннели с призраками.

– Где именно? – на всякий случай уточнила Сольвейг, и её собственный голос показался ей чужим. Неужели она в самом деле обсуждает с неблагонадёжным возможность нарушить закон?

– У нас. Кинотеатр «Осколок». – Блондин кивнул в сторону окна, в ночь. Где-то там, в темноте прятался обрыв и тусклые огни Нижнего Фрихайма. – Так что, одна пойдёшь?

– Нет! – выпалила Сольвейг. – Лучше вдвоём.

Она ожидала, что парень посмеётся над такой переменой – только что отказала ему и тут же сама просит сходить вместе, – но он лишь сказал по-деловому:

– Завтра в час, у Длинной лестницы. Не опаздывай, ждать не буду.

Блондин и сейчас не стал ждать её ответа: он развернулся, ловко перебрался за подоконник и исчез в темноте так же внезапно, как и появился.

Сольвейг бросилась к окну и торопливо закрыла его. Постояла, дрожа от холода, растирая плечи. Вглядываясь в темноту и слушая, как в ушах стучит кровь.

Диффузор тихонько пшикнул новой порцией лаванды. Теперь, когда парень ушёл, этот звук вновь остался единственным во всём доме.

И только сейчас Сольвейг кое-что осознала.

Она так и не спросила, как его зовут.

Глава 3. Падение

Сольвейг. Имя было странным и вычурным, как будто сошедшим со страниц какой-то старой пьесы. Сейчас оно совершенно не подходило этой перепуганной девчонке.

Сначала она кое-как спустилась вместе с Рейном по Длинной лестнице, панически цепляясь за перила и с опаской примеряясь своими нарядными туфлями к каждой потрескавшейся истёртой ступени. Сто пятнадцать ступеней превратились в вечность, но Рейн из вежливости старался не очень закатывать глаза.

Теперь девчонка семенила рядом, кутаясь в своё пальто уродско-розового цвета, как в броню – чистенькую и дорогую броню против окружающей разрухи. Шла, вся сжавшись, и только головой крутила, а её глаза, огромные и тёмные, так и метались по сторонам, выхватывая из тумана Нижнего Фрихайма облупленные фасады, граффити-иероглифы, ржавые пожарные лестницы. Каждый шорох, каждый окрик из-за угла заставлял её вздрагивать. Да, в люксовых антуражах «Гипериона» девчонка выглядела уверенной в себе и даже высокомерной, но сейчас она ни капли не была похожа на «Сольвейг», она была похожа на маленькую взъерошенную сову с огромными глазами.

(здесь и далее Artflow)

Рейн едва сдерживал ухмылку. Ему нравилось её смятение. Нравилось, что её стерильный мирок трещал по швам от одного только запаха его района: сырой от постоянного тумана штукатурки, прогорклого масла из рыночных ларьков и металлической пыли со стороны промзоны.

Эта Сольвейг так забавно липла к нему – как к единственному знакомому человеку среди новой и пугающей обстановки. Но Рейну нравился её взгляд, когда она смотрела на него, – с затаённой надеждой, что он защитит в случае чего. Тогда, в книжном, девчонка смотрела на него как на равного, без презрения. А сейчас она смотрела на него снизу вверх – как на сильного и авторитетного парня, как на последнюю надежду среди хаоса.

А ещё от перепуганной «совы» Сольвейг пахло духами – но не той мерзкой лавандой, от которой свербело в носу, а чем-то фруктовым, лёгким и летним. И этот запах Рейну почему-то нравился, хотя он бы скорее отгрыз себе язык, чем признался в этом кому угодно, а уж тем более ей.

На стене у входа в «Осколок» ветер трепал лист бумаги с написанным от руки расписанием. Рейн подошёл к будке кассы, где в маленьком окошке виднелась сонная тётка лет пятидесяти.

– Два на «Лезвие», – буркнул он, шлёпнув на стойку мятую купюру – самого крупного достоинства из всей его заначки.

Кассирша протянула сдачу и билеты. За плечом Рейна послышался тихий, изумлённый вздох, и парень оглянулся. Оказалось, что Сольвейг смотрела на эти два листочка тонкой бумаги с плохой печатью – с таким восторгом, словно это было сокровище.

– Ничего себе! – она осторожно взяла в руки свой экземпляр. – У нас таких сто лет как нет. Это же настоящий винтаж…

– Вы, богачи, такие странные, – фыркнул Рейн и толкнул дверь в кинотеатр.

Внутри «Осколка» пахло старым бархатом, пылью и попкорном, который здесь до сих пор делали на настоящем масле. Зал был погружён в полумрак, и в луче света от прожектора плясали искры пылинок. Сольвейг было сделала пару шагов самостоятельно, но, споткнувшись, быстро сдалась и вцепилась в руку Рейна – как маленькая птичка своими тонкими когтистыми лапками.

Они сели.

На экране поплыли вступительные титры под меланхоличную музыку, но туда Рейн почти не смотрел, потому что видел фильм уже не раз. Он смотрел на девчонку – ожидая реакции. Не ошибся ли он в ней?

Сольвейг постепенно расслаблялась, её лицо больше не выглядело таким напряжённым и испуганным. Сейчас она увлечённо, не отрываясь, смотрела на экран, и огни бескрайнего футуристического города отражались в её глазах, а на слегка приоткрытых губах то и дело мелькала улыбка. Рейн подозревал, что девчонка лишь для вида строила из себя «крутую бунтарку», разбирающуюся в запрещёнке, но нет: было видно, что она в самом деле слышала об этом фильме и теперь была рада увидеть его воочию.

Шли минуты. Казалось, что Сольвейг полностью растворилась в событиях фильма, погрузилась туда с головой, и в этом была какая-то прямолинейная, детская искренность, которая завораживала. Рейну всегда казалось, что благонадёжные вообще не умеют чувствовать – только махать банковской картой направо и налево, покупая и покупая, – а богачи к тому же постоянно играют на публику. Но эта девчонка действительно не притворялась и не играла. Рейн и сам чувствовал её эмоции – это было по-настоящему.

Фильм закончился. Они вышли на улицу. На небе разошлись тёмно-серые тучи. В октябре северное солнце висело низко, но светило всё ещё ярко, сейчас его лучи позолотили мокрый асфальт и заблестели в лужах. Один из лучей отразился от окон, ударил прямо в лицо Сольвейг, и девчонка смешно прищурилась.

– Ну что, проводить? – спросил Рейн, ревниво наблюдая за её реакцией.

Ему хотелось, чтобы сегодняшний день Сольвейг понравился. Чтобы она поняла, насколько Низ интересный, красивый – и ничуть не хуже их глянцевых торговых центров и выстриженных по линеечке парков. Чтобы она пожалела о том, что встреча подошла к концу.

Сольвейг и в самом деле вздохнула, её плечи поникли. Да, приключение было окончено, пора было возвращаться наверх и надевать маску приличной девушки.

– Или… – протянул Рейн с намёком, – показать тебе одно классное место, откуда виден весь район? Совершенно бесплатно, в отличие от ваших обзорных площадок.

Сольвейг непонимающе хлопнула глазами.

– Крыша, – пояснил он.

Рейн видел, как внутри девчонки борются страх и любопытство. И почувствовал необъяснимое удовлетворение, когда она кивнула, сжав кулаки. Он всё же оказался прав, позвав её вниз.

Они пришли к старому расселённому общежитию – высокому бетонному уродцу с выбитыми окнами и разноцветными от граффити стенами. Девчонка и тут не отступила. Подъём по сумрачной, местами обрушившейся лестнице стал очередным испытанием, но Сольвейг, к удивлению Рейна, не визжала, не плакала и не требовала вернуться. Она шла за ним шаг в шаг, и, хотя парень слышал каждый её испуганный вздох, всё же добралась до крыши.

Вид отсюда на сто процентов стоил всех усилий. Весь Нижний Фрихайм лежал у их ног: тёмно-серое полотно из бетона и старого кирпича, тонущее в сизой дымке. Слева, где на холме вздымались небоскрёбы Верха, вспыхивали неоновые рекламы, а справа, далеко на востоке, поблёскивала извилина реки Лаген.

Рейн и Сольвейг молча смотрели, как короткий осенний закат на минуту окрасил стеклянные башни Верхнего Фрихайма в огненные цвета – и осыпался серым пеплом. Как ни странно, тишина не казалась неловкой.

– Спасибо, – тихо сказала Сольвейг, глядя, как дома внизу всё больше тонут в сумерках. – За фильм. И… за это. Я и в самом деле никогда не видела ничего подобного.

– За «это» ещё рано благодарить, – хмыкнул Рейн, наблюдая, как тут и там на линиях улиц тускло вспыхивают оранжевые огоньки фонарей. – Может, я тебя сейчас украду и продам на органы.

Девчонка фыркнула, и этот звук был таким неожиданно естественным, что Рейн посмотрел на неё.

– Сомневаюсь. Для этого не было необходимости лезть сюда.

Парень поднял бровь. Смотрите-ка, этот большеглазый совёнок уже не выглядит таким перепуганным и даже чего-то умничает.

– Ладно, не продам, – согласился он. – Слишком много возни. Кхм. Что скажешь про кино? Это твоя первая запрещёнка?

Сольвейг пожала плечами:

– Из фильмов – да.

– Ого-о… – с улыбкой протянул заинтригованный Рейн. – А что ещё было?

Она вздёрнула нос уже знакомым ему движением и сказала с заметной гордостью:

– Книги. Их проще скачать и спрятать. В двенадцать я скачала «Пролетая над гнездом кукушки» на школьный планшет в библиотеке. Спрятала в корневые папки. Всё боялась, что найдут и вычислят меня по камерам, неделю не спала. Но ничего не было.

Рейн рассмеялся – коротко и глухо.

– Дерзко. А зачем?

– Было интересно посмотреть, за что могут запретить.

– Тебе надо фильм ещё глянуть, он офигенный.

– Его тоже у вас показывают?

Девчонка изо всех сил старалась выглядеть незаинтересованной, делала вид, что внимательно разглядывает улицы внизу, но Рейну нравились намёки и обещания, прячущиеся в её словах.

– Пока нет. Но если будет – дам знать.

– Как? – она взглянула на него удивлённо. – Ты же отсюда не можешь мне позвонить.

– Пф, что-нибудь придумаю. Тегну на асфальте перед твоим окном.

– Что такое «тегну»?..

– Ну, напишу тебе что-нибудь. В окно посмотришь – а там написано: «Сольвейг, пошли в кино, завтра в пять, место обычное, не опаздывай, ждать твоё королевское высочество не буду». – При виде детского удивления в её больших распахнутых глазах Рейн рассмеялся. – Да ладно, не прям так. Просто знак какой-нибудь. У вас же, небось, асфальт не портят, так что сразу догадаешься, что это я.

На всякий случай Сольвейг уточнила:

– За хулиганство штрафуют, – с таким видом, словно действительно думала, что он не в курсе.

Парень лишь усмехнулся в ответ. В голове мелькнула мысль, что за сегодняшний вечер он улыбался больше, чем за всю предыдущую неделю. А может, и за месяц, который выдался так себе.

Они помолчали, глядя на огни города – редкие и тусклые в Нижнем Фрихайме и сливающиеся в целые неоновые полотна в Верхнем.

– А у тебя? – спросила Сольвейг. – Какая была первая книга? Тот самый идеальный экземпляр, ради которого захотелось рискнуть.

Вопрос застал Рейна врасплох. Он не привык, чтобы его спрашивали о вкусах или воспоминаниях.

– «Мастер и Маргарита», – ответил наконец. Он никому не рассказывал, что ту, самую первую книгу до сих пор прячет в импровизированном сейфе в своей комнате, вместе с денежной заначкой. – Там тоже… – запнулся Рейн, не зная, как в двух словах обрисовать сюжет. – Такая же система, как у нас. Правила, контроль, и нужно соответствовать. А один писатель не вписывался в эти правила. И он…

Рейн умолк, не зная, что сказать дальше. «Сошёл с ума»? Человека, незнакомого с сюжетом, подобное описание скорее оттолкнёт. Тем более – благонадёжную девчонку, которой, наверное, больше интересны любовные романчики, чем пронзительные размышления о судьбе творца.

Но Сольвейг кивнула – очень серьёзно и по-взрослому.

– «Рукописи не горят», – процитировала она тихо.

Рейн остолбенел. Её слова были как удар током. Она знала. Она читала – тот самый роман, который он все эти годы прятал в своей комнате.

– Ты… – он не нашёл слов.

– А у меня, знаешь… – смущённо затараторила Сольвейг, избегая его взгляда. – В детстве была одна книга. От дедушки осталась, совсем старая, потрёпанная. Там была сказка про хитрого лиса. Его звали Рейнар, – она смущённо улыбнулась, смазав взглядом по лицу парня. – Он всё время устраивал какие-то проделки, обманывал, воровал… Ой. – Она резко оборвала себя и густо покраснела.

Рейн посмотрел на неё, на этот румянец, вспыхнувший на её бледных щеках, и что-то в его груди шевельнулось. Но не агрессия и не уязвлённое самолюбие. Что-то другое, беззлобное.

– Рейнар, значит, – протянул парень, и уголок его рта дрогнул в усмешке. – Хитрый и неприятный. Ещё и вор к тому же.

– Я не это имела в виду! – воскликнула Сольвейг и окончательно спрятала лицо в ладонях. – Прости. И он вовсе не был «неприятным», я любила эту книжку. Он был… обаятельным. И ещё мне казалось, что ему одиноко. Поэтому он и делал всё это – чтобы на него обратили внимание.

Рейн только хмыкнул в ответ.

Наступила пауза. Где-то внизу засиренила машина скорой помощи.

Налетел порыв ветра, и Сольвейг поёжилась. Теперь, когда солнце скрылось за горизонтом, стало как будто ещё холоднее. Пора было уходить. Рейн безмолвно кивнул на выход, и девушка ответила таким же молчаливым согласием. Её щёки всё ещё были слегка румяными.

Когда они заглянули в дверной проём, обнаружилась проблема: теперь внутри здания царила кромешная тьма. Рейн вытащил из-под одежды висящий на шее шнурок с мини-фонариком и щёлкнул кнопкой. Фонарик осветил заброшенные коридоры впереди слабым светом.

– Держись за меня, Сова, не теряйся, – бросил парень через плечо.

– Я не Сова… – пробормотала Сольвейг, но крепко вцепилась тонкими пальцами в рукав его куртки.

– Конечно Сова. – Рейн начал осторожный путь в темноте, которую лишь слегка рассеивал тонкий луч фонарика. – Если я Лис, значит, ты тоже должна быть кем-то.

На следующем этаже лестница зияла провалом, вниз было не пройти, так что нужно было добраться до другой лестницы – в середине длинного здания.

Идти по ровному полу было проще, чем по замусоренным ступеням, хотя доски скрипели зловеще. Среди темноты и качающегося света фонарика этот звук казался пугающим. На особенно неожиданных скрипах Сольвейг тихонько вскрикивала, и Рейну казалось, что он слышит стук её зубов, так что он торопился спуститься быстрее. Хватит с неё испытаний на сегодня, и так нормально показала себя – тем более, для девчонки из благонадёжных. Её пальто пыльно-розового цвета теперь стало по-настоящему пыльным.

И вдруг позади Рейна раздался оглушительный хруст, а Сольвейг вскрикнула – коротко и испуганно. Он среагировал молниеносно: рванул её на себя, оттолкнул на прочный участок перекрытия…

…Но от резкого движения сам не удержал равновесия, очередная доска под ногой проломилась… И Рейн рухнул вниз.

Приземлился, бухнувшись на спину, – на груду старого гипсокартона и мусора этажом ниже. Воздух вырвался из лёгких с сиплым звуком, грудь коротко пронзило болью. В глазах потемнело. В горле запершило от взметнувшейся пыли.

– Рейн! – раздался сверху тонкий испуганный голосок Сольвейг. В дыре на потолке, освещённой светом фонаря, показалось её белое лицо. Глаза были огромными, тёмными от ужаса, как у пойманной в свет фар ночной птицы. – Рейн! Ты живой? Скажи что-нибудь!

Парень откашлял пыль и… рассмеялся. Громко, хрипло, глядя на это перекошенное от страха личико в обрамлении сломанных половиц.

– Ну точно Сова… – Его голос был сдавленным, говорить всё же было больно, в груди пекло. – Высунулась из дупла и ухает…

– Это не смешно! – возмутилась Сольвейг, её голос дрожал. – Не двигайся! Я сейчас! Я найду спуск!

Рейн в самом деле не спешил вставать. Вроде руки-ноги были целы, но хотелось отлежаться хоть пару минут. Вскоре он услышал торопливые шаги. Сольвейг слетела с лестницы, подбежала к нему, не обращая внимания на хрустящий под ногами мусор, и упала на колени рядом.

– Дурак! – Она запустила пальцы в растрёпанные волосы Рейна, ощупывая голову на предмет шишек, её руки дрожали. – Мог ведь убиться!

Парень поморщился от боли и перехватил её запястья. Её пальцы были ледяными.

– Ничего, Сова. Нормально. Смотри, уже встаю.

Рейн заворочался, морщась от острых обломков под спиной… И вдруг заметил, как в свете фонарика сверкнули слёзы на щеках Сольвейг. Он замер, ошеломлённый. Никто никогда не плакал из-за него. Никто не бросался на колени в пыль, чтобы проверить, цел ли он.

– Эй, – голос Рейна неожиданно для него самого стал тише и мягче. – Да ладно тебе. Это просто царапины.

– Дурак, – прошептала Сольвейг, вытирая лицо тыльной стороной ладони, оставляя грязные разводы на щеках. – Полный дурак.

Рейн не стал спорить. Он просто смотрел, как она плачет над ним, и где-то глубоко внутри – где, как он раньше думал, ничего нет – вдруг что-то болезненно и тепло дрогнуло.

Глава 4. Граница

Спустя три года.

Утро восемнадцатилетия пахло свежесваренным кофе и корицей. Должно быть, отец уже собрался на работу, он всегда уходил раньше всех.

Сольвейг потянулась в постели, откинула одеяло и радостно вскочила. Чудесное солнечное утро!

Девушка натянула уютный домашний костюм цвета слоновой кости – мягкие кашемировые штаны и просторный свитер – и подошла к окну. Выглянула наружу, осмотрела сад: жёлтые деревья и начавший увядать газон, прихваченный инеем. Теперь ей восемнадцать лет! Казалось, воздух должен был звенеть от осознания этого факта и мир за ночь должен быть стать совсем другим, чем вчера, но за окном почему-то всё было как обычно.

Сольвейг в 15 лет

Отступив на шаг, Сольвейг придирчиво осмотрела своё отражение в стекле – повзрослевшее, с твёрдым подбородком и серьёзными глазами. Довольно кивнула. Именно так и должна выглядеть рассудительная благонадёжная девушка, курсистка факультета экономики, которая в следующем году непременно сдаст все экзамены на «отлично», преодолеет огромный конкурс и поступит на очное обучение.

Сольвейг спустилась по лестнице вприпрыжку, мурлыча мотивчик себе под нос. Прошла по пушистому белому ковру столовой, где на длинном столе уже ждала сервировка на двух человек, и нырнула под арку – на кухню, залитую светом. Солнечные лучи так и играли на медном декоре и глянцевых фасадах шкафчиков. Сольвейг направилась к кофемашине – своему главному утреннему спасителю – и поскорее нажала привычные кнопки. Двойной капучино с ванильным сиропом – лучшее начало дня!

– Доброе утро, Сольвейг. С днём рождения, – прозвучал рядом негромкий мужской голос.

Он был бархатным, спокойным, проникновенным и идеально модулированным, а исходил он от умной колонки на столешнице, рядом с которой теперь стоял сотканный из света голографический мужчина. На вид ему было лет сорок, черты лица подкупали своими мужественными и гармоничными пропорциями, его аккуратная стрижка была тщательно уложена, а тёмно-серый костюм-тройка всем своим видом намекал на безупречный вкус и высокий статус.

– Благодарю, Теодор, – автоматически ответила Сольвейг, вынимая из кофемашины чашку капучино с воздушной пенкой.

Голографический дворецкий мягко улыбнулся, его глаза цвета тёплого янтаря смотрели на неё с бесконечным вниманием.

– Погода сегодня выдалась прекрасная, как раз для твоего праздника, – продолжил он, и фоном для его голоса заиграла нежная, воздушная фортепианная музыка. – Температура пять градусов по Цельсию, влажность семьдесят два процента. Сегодня я подобрал для тебя два варианта завтрака для идеального начала дня. Первый: тосты с авокадо и козьим сыром на закваске, с проростками и яйцом-пашот. Второй: безглютеновые панкейки с ягодами годжи и кленовым сиропом без сахара. Оба варианта оптимально сбалансированы по нутриентам и соответствуют твоему дневному лимиту калорий.

– Пусть будут тосты. – Сольвейг присела на высокий стул возле стола-острова в центре кухни.

– Отличный выбор! Кухонный модуль уже приступил к работе. И, кстати, о твоём дне рождения… – голос Теодора принял торжественный оттенок: – Сольвейг, поздравляю тебя с достижением совершеннолетия! В соответствии с протоколом и политикой безопасности компании-производителя, ограничение на установку персональных умных устройств в спальнях несовершеннолетних снято. Я уже заказал и настроил для тебя колонку последней модели. Её установят сегодня днем. Это позволит мне лучше заботиться о твоём комфорте, а тебе обеспечит более полный и оперативный доступ ко всем сервисам умного дома. Разве это не чудесно?

Сольвейг замерла, не донеся чашку до губ. Она и забыла об этом правиле. Почему-то захотелось возразить, потребовать, чтобы Теодор отменил заказ на установку… Но это было бы странно – она ведь не какая-то технофобка, верящая в абсурдные теории заговора.

Сольвейг посмотрела на голограмму. Теодор ответил ей взглядом, полным отеческой заботы.

Теодор

– Конечно. Спасибо, – в конце концов выдавила девушка, опустив взгляд на свой кофе. Что ещё можно было сказать? Умная колонка в комнате – это общепринято. Удобно. Современно. Правильно.

– Всегда к твоим услугам, – Теодор мягко улыбнулся. – Желаю по-настоящему прекрасного дня. Оставить включённой музыку?

– Нет, спасибо.

Светящийся силуэт растаял в воздухе вместе со звуками фортепиано.

Попивая кофе, Сольвейг мечтательно смотрела на деревья за окном.

Звук уведомления вырвал её из медитативной задумчивости. Лежащий на столе ноутбук матери включился, на экране замигали новые сообщения. Конечно, Сольвейг знала, что подглядывать недопустимо, но её взгляд как магнитом потянуло к экрану. И почему всегда так соблазнительно подглядывать за личной жизнью других людей, даже родных?..

С места, где сидела Сольвейг, была видна переписка в каком-то незнакомом мессенджере. Её взгляд цеплялся за обрывки фраз: «последний платёж просрочен», «покрыть до конца квартала», «перевод на офшорный счёт». Сердце ёкнуло. Просроченные платежи ассоциировались с кредитом, а офшорные счета – с чем-то нелегальным, и всё это совершенно не вязалось с образом безупречной Алисии Вандервуд, женщины, чьи платья шились по индивидуальным лекалам, а причёски всегда лежали так, будто их только что уложила команда стилистов. Её мать была воплощением успеха Фрихайма. А успех не берёт кредитов.

Сольвейг слезла с высокого стула, подошла ближе к ноутбуку, потянулась к тачпаду, чтобы пролистать переписку выше…

– Ах вот ты где! – вдруг напел из-за её плеча голос матери.

Сольвейг вздрогнула от неожиданности и покраснела, а Алисия захлопнула ноутбук и продолжила:

– Оставила его здесь после вчерашнего совещания. Ничего интересного, скучные отчёты.

– Доброе утро, мам, – Сольвейг улыбнулась виновато и отступила подальше от ноута. – Выглядишь замечательно.

Впрочем, Алисия Вандервуд и не могла выглядеть по-другому – никогда.

Конкретно в эту минуту она была олицетворением утренней элегантности. Лёгкая нота любимых духов. Кашемировый комплект кремового цвета – мягкие брюки и удлинённый кардиган, под которым виднелась шёлковая блуза оттенка шампань. Каштановые волосы Алисии – на тон темнее, чем у дочери, – были уложены в свободный и чуть небрежный хвост, однако каждая прядь была на своём месте, оттеняя черты лица. Образ дополнял макияж: лёгкий нюд на глазах, идеальные стрелки, подчёркивающие взгляд, и алая матовая помада – символ уверенности в себе.