Лис, Сова и город лжи

– Где именно? – на всякий случай уточнила Сольвейг, и её собственный голос показался ей чужим. Неужели она в самом деле обсуждает с неблагонадёжным возможность нарушить закон?

– У нас. Кинотеатр «Осколок». – Блондин кивнул в сторону окна, в ночь. Где-то там, в темноте прятался обрыв и тусклые огни Нижнего Фрихайма. – Так что, одна пойдёшь?

– Нет! – выпалила Сольвейг. – Лучше вдвоём.

Она ожидала, что парень посмеётся над такой переменой – только что отказала ему и тут же сама просит сходить вместе, – но он лишь сказал по-деловому:

– Завтра в час, у Длинной лестницы. Не опаздывай, ждать не буду.

Не дожидаясь ответа, блондин развернулся, ловко перебрался за подоконник и исчез в темноте так же внезапно, как и появился.

Девушка бросилась к окну и торопливо закрыла его. Постояла, дрожа от холода, растирая плечи. Вглядываясь в темноту и слушая, как в ушах стучит кровь.

Диффузор тихонько пшикнул новой порцией лаванды. Теперь, когда парень ушёл, этот звук вновь остался единственным во всём доме.

И только сейчас Сольвейг кое-что осознала.

Она так и не спросила, как его зовут.

Глава 3. Падение

Сольвейг. Имя было странным и вычурным, как будто сошедшим со страниц какой-то старой пьесы. Сейчас оно совершенно не подходило этой перепуганной девчонке.

Сначала она кое-как спустилась с Рейном по Длинной лестнице, панически цепляясь за перила и с опаской примеряясь своими нарядными туфлями к каждой потрескавшейся истёртой ступени. Сто пятнадцать ступеней превратились в вечность, но Рейн из вежливости старался не очень закатывать глаза.

Теперь она семенила рядом, кутаясь в своё пальто уродско-розового цвета, как в броню – чистенькую и дорогую броню против местного быта. Шла, вся сжавшись, и только головой крутила, а её глаза, огромные и тёмные, так и метались по сторонам, выхватывая из тумана Нижнего Фрихайма облупленные фасады, граффити-иероглифы, ржавые пожарные лестницы. Каждый шорох, каждый окрик из-за угла заставлял её вздрагивать. Да, в люксовых антуражах «Гипериона» девчонка выглядела уверенной в себе и даже высокомерной, но сейчас она ни капли не была похожа на «Сольвейг», она была похожа на маленькую взъерошенную сову с огромными глазами.

Рейн едва сдерживал ухмылку. Ему нравилось её смятение. Нравилось, что её стерильный мирок трещал по швам от одного только запаха его района: сырой от постоянного тумана штукатурки, прогорклого масла из рыночных ларьков и металлической пыли со стороны промзоны.

Эта Сольвейг так забавно липла к нему – просто как к единственному знакомому человеку среди новой и пугающей обстановки. Но Рейну нравился её взгляд, когда она смотрела на него, – с затаённой надеждой, что он защитит в случае чего. Тогда, в книжном, девчонка смотрела на него как на равного, без презрения. А сейчас она смотрела на него снизу вверх – как на сильного и авторитетного парня, как на последнюю надежду среди хаоса.

А ещё от испуганной «совы» Сольвейг пахло духами – но не той мерзкой лавандой, от которой свербело в носу, а чем-то фруктовым, лёгким и летним. И этот запах Рейну почему-то нравился, хотя он бы скорее отгрыз себе язык, чем признался в этом кому угодно, а уж тем более ей.

У входа в «Осколок» качался на ветру лист бумаги с написанным от руки расписанием. Рейн подошёл к будке кассы, где в маленьком окошке виднелась сонная тётка лет пятидесяти.

– Два на «Лезвие», – буркнул он, шлёпая на стойку мятую купюру – самого крупного достоинства из всей его заначки.

Кассирша протянула сдачу и билеты. За плечом Рейна послышался тихий, изумлённый вздох, и парень оглянулся. Сольвейг смотрела на эти два листочка тонкой бумаги с плохой печатью – с таким восторгом, словно это сокровище.

– Ничего себе! – она осторожно взяла в руки свой экземпляр. – У нас таких сто лет как нет. Это же настоящий винтаж…

– Вы, богачи, такие странные, – фыркнул Рейн и толкнул дверь в кинотеатр.

Внутри «Осколка» пахло старым бархатом, пылью и попкорном, который здесь до сих пор делали на настоящем масле. Зал был погружён в полумрак, и в луче света от прожектора плясали искры пылинок. Сольвейг было сделала пару шагов самостоятельно, но, споткнувшись, быстро сдалась и вцепилась в руку Рейна – как маленькая птичка своими тонкими когтистыми лапками.

На экране поплыли вступительные титры под меланхоличную музыку, но Рейн почти не смотрел фильм, который он видел уже не раз. Он смотрел на неё – ожидая реакции. Не ошибся ли он в ней?

Лицо Сольвейг постепенно теряло испуганное выражение. В её глазах отражались огни бескрайнего футуристического города с экрана, на который она смотрела заворожённо, не отрываясь. Слегка приоткрытые губы подрагивали улыбкой. Казалось, что девушка полностью растворилась в событиях фильма, погрузилась с головой, и в этом была какая-то прямолинейная, детская искренность, которая завораживала. Рейну всегда казалось, что благонадёжные вообще не умеют чувствовать – только махать банковской картой направо и налево, покупая и покупая, – а богачи к тому же постоянно играют на публику. Но эта девчонка действительно не притворялась и не играла. Рейн и сам чувствовал её эмоции – это было по-настоящему.

Фильм закончился. Они вышли на улицу. На небе как раз разошлись тёмно-серые тучи. В октябре северное солнце висело низко, но светило ещё довольно ярко, сейчас его лучи позолотили мокрый асфальт и заблестели в лужах. Один из лучей отразился от окон, ударил прямо в лицо Сольвейг, и девушка с улыбкой прищурилась.

– Ну что, проводить? – спросил Рейн, ревниво наблюдая за её реакцией.

Ему хотелось, чтобы сегодняшний день ей понравился. Чтобы она поняла, насколько Низ интересный, красивый – и ничуть не хуже их глянцевых торговых центров и выстриженных по линеечке парков. Чтобы она пожалела о том, что встреча подошла к концу.

Сольвейг и в самом деле вздохнула, её плечи поникли. Да, приключение было окончено, пора было внось надевать маску приличной девушки.

– Или… – продолжил Рейн с намёком, – показать тебе ещё одно классное место, откуда весь район виден, как на ладони? Совершенно бесплатно, в отличие от ваших обзорных площадок.

Она непонимающе хлопнула глазами.

– Крыша, – подсказал он.

Рейн видел, как внутри девчонки борются страх и любопытство. И почувствовал необъяснимое удовлетворение, когда она кивнула, сжав кулаки. Он всё же оказался прав, позвав её вниз.

Они пришли к старому расселённому общежитию – высокому бетонному уродцу с выбитыми окнами и разноцветными от граффити стенами. Девчонка и тут не отступила. Подъём по сумрачной, местами обрушившейся лестнице стал очередным испытанием, но Сольвейг, к удивлению Рейна, не визжала и не требовала вернуться. Она шла за ним шаг в шаг, и, хотя он слышал каждый её испуганный вздох, всё же добралась до крыши.

Вид отсюда на сто процентов стоил всех усилий. Весь Нижний Фрихайм лежал у их ног – тёмно-серое полотно из бетона и старого кирпича, тонущее в сизой дымке. Слева, где на холме вздымались небоскрёбы Верха, вспыхивали неоновые рекламы, а справа, далеко на востоке, поблёскивала извилина реки.

Рейн и Сольвейг молча смотрели, как короткий осенний закат на минуту окрасил стеклянные башни Верхнего Фрихайма в огненные цвета – и осыпался серым пеплом. Как ни странно, тишина не казалась неловкой.

– Спасибо, – тихо сказала Сольвейг, глядя, как дома внизу всё больше тонут в сумерках. – За фильм. И… за это. Я и в самом деле никогда не видела ничего подобного.

– За «это» ещё рано благодарить, – хмыкнул Рейн, наблюдая, как тут и там на линиях улиц тускло вспыхивают оранжевые огоньки фонарей. – Может, я тебя сейчас украду и продам на органы.

Девчонка фыркнула, и этот звук был таким неожиданно естественным, что Рейн посмотрел на неё.

– Сомневаюсь. Для этого не было необходимости лезть сюда.

Парень поднял бровь. Смотрите-ка, этот большеглазый совёнок уже не выглядит таким перепуганным и даже чего-то умничает.

– Ладно, не продам, – согласился он. – Слишком много возни. Кхм. Что скажешь про кино? Это твоя первая запрещёнка?

Сольвейг пожала плечами:

– Из фильмов – да.

– Ого-о… – с улыбкой протянул заинтригованный Рейн. – А что ещё было?

Она вздёрнула нос уже знакомым ему движением и сказала с заметной гордостью:

– Книги. Их проще скачать и спрятать. В двенадцать я скачала «Над кукушкиным гнездом» на школьный планшет в библиотеке. Спрятала в корневые папки. Всё боялась, что найдут и вычислят меня по камерам, неделю не спала. Но ничего не было.

Он рассмеялся – коротко и глухо.

– Дерзко. А зачем?

– Было интересно посмотреть, за что могут запретить.

– Тебе надо фильм ещё глянуть, он офигенный.

– Его тоже у вас показывают?

Девчонка изо всех сил старалась выглядеть незаинтересованной, делала вид, что внимательно разглядывает улицы внизу, но Рейну нравились намёки и обещания, прячущиеся в её словах.

– Пока нет. Но если будет – дам знать.

– Как? – она взглянула на него удивлённо.

– Пф, что-нибудь придумаю. Тегну на асфальте перед твоим окном.

– Что такое «тегну»?..

– Ну, напишу тебе что-нибудь. В окно посмотришь – а там написано: «Сольвейг, пошли в кино, завтра в пять, место обычное, не опаздывай, ждать твоё королевское высочество не буду». – При виде детского удивления в её больших распахнутых глазах Рейн рассмеялся. – Да ладно, не прям так. Просто знак какой-нибудь. У вас же, небось, асфальт не портят, так что сразу догадаешься, что это я.

На всякий случай Сольвейг уточнила:

– За хулиганство штрафуют, – с таким видом, словно действительно думала, что он не в курсе.

Парень лишь усмехнулся в ответ. В голове мелькнула мысль, что за сегодняшний вечер он улыбался больше, чем за всю предыдущую неделю. А может, и за месяц, который выдался так себе.

Они помолчали, глядя на огни города – редкие и тусклые в Нижнем и сливающиеся в целые неоновые полотна в Верхнем.

– А у тебя? – спросила Сольвейг. – Какая была первая книга? Тот самый идеальный экземпляр, ради которого захотелось рискнуть.

Вопрос застал Рейна врасплох. Он не привык, чтобы его спрашивали о вкусах или воспоминаниях.

– «Мастер и Маргарита», – ответил наконец. Он никому не рассказывал, что ту, самую первую книгу до сих пор прячет в импровизированном сейфе в стене вместе с денежной заначкой. – Там тоже… – запнулся Рейн, не зная, как в двух словах обрисовать сюжет. – Такая же система, как у нас. Правила, контроль, и нужно соответствовать. А один писатель не вписывался в эти правила. И он…

Рейн умолк, не зная, что сказать дальше. «Сошёл с ума»? Человека, незнакомого с сюжетом, подобное описание скорее оттолкнёт. Тем более – благонадёжную девчонку, которой, наверное, больше интересны любовные романчики, чем пронзительные размышления о судьбе творца.

Но Сольвейг кивнула – очень серьёзно и по-взрослому.

– «Рукописи не горят», – процитировала она тихо.

Рейн остолбенел. Это было как удар током. Она знала. Она читала – тот самый роман, который он все эти годы прятал в своей комнате.

– Ты… – он не нашёл слов.

– А у меня, знаешь… – смущённо затараторила Сольвейг, избегая его взгляда. – В детстве была одна книга. От дедушки осталась, совсем старая, потрёпанная. Там была сказка про хитрого лиса. Его звали Рейнар, – она смущённо улыбнулась, смазав взглядом по лицу парня. – Он всё время устраивал какие-то проделки, обманывал, воровал… Ой. – Она резко оборвала себя и густо покраснела.

Рейн посмотрел на неё, на этот румянец, вспыхнувший на её бледных щеках, и что-то внутри него шевельнулось. Но не агрессия и не уязвлённое самолюбие. Что-то другое, беззлобное.

– Рейнар, значит, – протянул он, и уголок его рта дрогнул в усмешке. – Хитрый и неприятный. Ещё и вор к тому же.

– Я не это имела в виду! – воскликнула Сольвейг и окончательно спрятала лицо в ладонях. – Прости. И он вовсе не был «неприятным», я любила эту книжку. Он был… обаятельным. И ещё мне казалось, что ему одиноко. Поэтому он и делал всё это – чтобы на него обратили внимание.

Рейн только хмыкнул в ответ.

Наступила пауза. Где-то внизу засиренила машина.

Налетел порыв ветра, и Сольвейг поёжилась. Теперь, когда солнце скрылось за горизонтом, стало как будто ещё холоднее. Пора было уходить. Рейн безмолвно кивнул на выход, и девушка ответила таким же молчаливым согласием. Румянец с её щёк сошёл, но ещё не до конца.

Когда они заглянули в дверной проём, обнаружилась проблема: теперь внутри здания царила кромешная тьма. Рейн вытащил из-под одежды висящий на шее шнурок с мини-фонариком и щёлкнул кнопкой. Заброшенные коридоры впереди осветило слабым светом.

– Держись за меня, Сова, не потеряйся, – бросил он через плечо.

– Я не Сова… – пробормотала Сольвейг, но крепко вцепилась своими тонкими пальцами в рукав его куртки.

– Конечно Сова. – Рейн начал осторожный путь в темноте, которую лишь слегка рассеивал тонкий луч фонарика. – Если я Лис, значит, ты тоже должна быть кем-то.

На следующем этаже лестница зияла провалом, нужно было добраться до другой – в середине здания.

Идти по ровному полу было проще, чем по замусоренным ступеням, хотя доски скрипели зловеще. Среди темноты и качающегося света фонарика этот звук казался пугающим. На особенно неожиданных скрипах Сольвейг тихонько вскрикивала, и Рейну казалось, что он слышит стук её зубов, так что он торопился спуститься быстрее. Хватит с неё испытаний на сегодня, и так нормально показала себя – тем более, для девчонки из благонадёжных. Её пальто пыльно-розового цвета теперь стало по-настоящему пыльным.

И вдруг позади Рейнара раздался оглушительный хруст, а Сольвейг вскрикнула – коротко и испуганно. Он среагировал молниеносно: рванул её на себя, оттолкнул на прочный участок перекрытия…

…Но от резкого движения сам не удержал равновесия, очередная доска под ногой проломилась… И он рухнул вниз.

Приземлился, бухнувшись на спину, – на груду старого гипсокартона и пыли этажом ниже. Воздух вырвался из лёгких с сиплым звуком. В глазах потемнело.

– Рейн! – раздался сверху тонкий испуганный голосок Сольвейг. В дыру в потолке, освещённую светом фонаря, выглянуло её лицо. Глаза были огромными, тёмными от ужаса, как у пойманной в свет фар ночной птицы. – Рейн! Ты живой? Скажи что-нибудь!

Он откашлял пыль и… рассмеялся. Громко, хрипло, глядя на это перекошенное от страха личико в обрамлении сломанных половиц.

– Ну точно сова… – Его голос был сдавленным, говорить всё же было больно, и в груди пекло. – Высунулась из дупла и ухает…

– Это не смешно! – возмутилась Сольвейг, её голос дрожал. – Не двигайся! Я сейчас! Я найду спуск!

Рейн в самом деле не спешил вставать. Вроде руки-ноги были целыми, но хотелось отлежаться хоть пару минут. Вскоре он услышал её торопливые шаги. Сольвейг слетела с лестницы, подбежала к нему, не обращая внимания на хрустящий под ногами мусор, и упала на колени рядом.

– Ты дурак! – она запустила пальцы в растрёпанные волосы Рейна, ощупывая голову на предмет шишек, её руки дрожали. – Мог ведь убиться!

Парень поморщился от боли и перехватил её запястья. Её пальцы были ледяными.

– Ничего, Сова. Нормально. Смотри, уже встаю.

Рейн заворочался, морщась от впившегося под лопатку острого обломка… И вдруг заметил, как в свете фонарика сверкнули слёзы на щеках Сольвейг. Он замер, ошеломлённый. Никто никогда не плакал из-за него. Никто не бросался на колени в пыль, чтобы проверить, цел ли он.

– Эй, – его голос неожиданно для него самого стал тише и мягче. – Да ладно тебе. Это просто царапины.

– Дурак, – прошептала Сольвейг, вытирая лицо тыльной стороной ладони, оставляя грязные разводы на щеках. – Полный дурак.

Рейн не стал спорить. Он просто смотрел, как она плачет над ним, и где-то глубоко внутри – где, как он раньше думал, ничего нет – вдруг что-то болезненно и тепло дрогнуло.

Глава 4. Граница

Спустя три года

Утро восемнадцатилетия пахло свежесваренным кофе и корицей. Должно быть, отец уже собрался на работу, он всегда уходил раньше всех.

Сольвейг потянулась в постели, откинула одеяло и радостно вскочила. Чудесное солнечное утро!

Она натянула уютный домашний костюм – мягкие кашемировые штаны и просторный свитер цвета слоновой кости – и подошла к окну. Выглянула наружу, осмотрела жёлтые деревья и начавший увядать газон, прихваченный инеем. Теперь ей восемнадцать лет! Казалось, воздух должен был звенеть от осознания этого факта и мир за ночь должен быть стать совсем другим, чем вчера, но за окном почему-то всё было как обычно.

Отступив на шаг, Сольвейг придирчиво осмотрела своё отражение в стекле – повзрослевшее, с твёрдым подбородком и серьёзными глазами. Довольно кивнула. Именно так и должна выглядеть рассудительная благонадёжная девушка, курсистка факультета экономики, которая в следующем году непременно сдаст все экзамены на «отлично», преодолеет огромный конкурс и поступит на очное обучение.

Сольвейг спустилась по лестнице вприпрыжку, мурлыча мотивчик себе под нос. Прошла по пушистому белому ковру столовой, где на длинном столе уже ждала сервировка на двух человек, и нырнула под арку – на кухню, залитую светом. Солнечные лучи так и играли на медном декоре и глянцевых фасадах шкафчиков. Сольвейг направилась к кофемашине – своему главному утреннему спасителю – и поскорее нажала привычные кнопки. Двойной капучино с ванильным сиропом – лучшее начало дня!

– Доброе утро, Сольвейг. С днём рождения, – прозвучал рядом негромкий мужской голос.

Он был бархатным, спокойным, проникновенным и идеально модулированным, а исходил он от умной колонки на столешнице, над которой теперь парил сотканный из света голографический портрет по пояс: мужчина за сорок с гармоничными и мужественными чертами. Его аккуратная стрижка была тщательно уложена, а тёмно-серый костюм-тройка не кричал о роскоши, однако всем своим видом намекал на безупречный вкус и высокий статус.

– Благодарю, Теодор, – автоматически ответила Сольвейг, привычным движением вынимая из кофемашины чашку капучино с воздушной пенкой.

Голографический дворецкий мягко улыбнулся, его глаза цвета тёплого янтаря смотрели на неё с бесконечным вниманием.

– Погода сегодня выдалась прекрасная, как раз для вашего праздника, – продолжил он, и фоном для его голоса заиграла нежная, воздушная фортепианная музыка. – Температура двенадцать градусов по Цельсию, влажность семьдесят два процента. Сегодня я подобрал для вас два варианта завтрака для идеального начала дня. Первый: тосты с авокадо и козьим сыром на закваске, с проростками и яйцом-пашот. Второй: безглютеновые панкейки с ягодами годжи и кленовым сиропом без сахара. Оба варианта оптимально сбалансированы по нутриентам и соответствуют вашему дневному лимиту калорий.

– Пусть будут тосты. – Сольвейг присела на высокий стул возле стола-острова в центре кухни.

– Отличный выбор! Кухонный модуль уже приступил к работе. И, кстати, о вашем дне рождения… – голос Теодора принял торжественный оттенок: – Поздравляю вас с достижением совершеннолетия! В соответствии с протоколом и политикой безопасности компании-производителя, ограничение на установку персональных умных устройств в спальнях несовершеннолетних снято. Я уже заказал и настроил для вас колонку последней модели. Её установят сегодня днем. Это позволит мне лучше заботиться о вашем комфорте, а вам обеспечит более полный и оперативный доступ ко всем сервисам умного дома. Разве это не чудесно?

Сольвейг замерла, не донеся чашку до губ. Она и забыла об этом правиле. Почему-то захотелось возразить, потребовать, чтобы Теодор отменил заказ на установку… Но это было бы странно – она ведь не какая-то технофобка, верящая в абсурдные теории заговора.

Сольвейг посмотрела на голограмму. Теодор ответил ей взглядом, полным отеческой заботы.

– Конечно. Спасибо, – выдавила она, опуская взгляд в кофе. Что еще можно было сказать? Умная колонка в комнате – это общепринято. Удобно. Современно. Правильно.

– Всегда к вашим услугам, – Теодор мягко улыбнулся. – Желаю вам по-настоящему прекрасного дня. Оставить включённой музыку?

– Нет, спасибо.

Светящийся силуэт растаял в воздухе вместе со звуками фортепиано.

Попивая кофе, Сольвейг мечтательно смотрела на деревья за окном.

Звук уведомления вырвал её из медитативной задумчивости. Лежащий на столе ноутбук матери включился, на экране были какие-то сообщения. Конечно, Сольвейг знала, что подглядывать недопустимо, но её взгляд как магнитом потянуло к экрану – и почему так соблазнительно подглядывать за личной жизнью других людей, даже родных?

С места, где сидела Сольвейг, была видна переписка в каком-то незнакомом мессенджере. Её взгляд цеплялся за обрывки фраз: «последний платёж просрочен», «покрыть до конца квартала», «перевод на офшорный счёт». Сердце ёкнуло. Просроченные платежи ассоциировались с кредитом, а офшорные счета – с чем-то нелегальным, и всё это совершенно не вязалось с образом безупречной Алисии Вандервуд, женщины, чьи платья шились по индивидуальным лекалам, а причёски всегда лежали так, будто их только что уложила команда стилистов. Её мать была воплощением успеха Фрихайма. А успех не берёт кредитов.

Сольвейг слезла с высокого стула, подошла ближе к ноутбуку, потянулась к тачпаду, чтобы пролистать переписку выше…

– Ах вот ты где! – напел из-за плеча голос матери. Сольвейг вздрогнула от неожиданности и покраснела, а Алисия захлопнула ноутбук и продолжила: – Оставила его здесь после вчерашнего совещания. Ничего интересного, скучные отчёты.

– Доброе утро, мам, – Сольвейг улыбнулась виновато и отступила подальше от ноута. – Выглядишь замечательно.

Впрочем, Алисия Вандервуд и не могла выглядеть по-другому – никогда.

Конкретно в эту минуту она была воплощением утренней элегантности. Лёгкая нота любимых духов. Кашемировый комплект кремового цвета – мягкие брюки и удлинённый кардиган, под которым виднелась шёлковая блуза оттенка шампань. Каштановые волосы Алисии – на тон темнее, чем у дочери, – были уложены в свободный и чуть небрежный хвост, однако каждая прядь была на своём месте, оттеняя черты лица. Образ дополнял макияж: лёгкий нюд на глазах, идеальные стрелки, подчёркивающие взгляд, и алая матовая помада – символ уверенности в себе.

– Спасибо, доченька, ты тоже! – прощебетала Алисия, выхватив из кофемашины свою чашку. Поверхность капучино была украшена сердечком из пены, и Алисия сбилась с парадного тона, сказала тише, интимнее: – О, Тео, спасибо…

Голографический силуэт немедленно возник над умной колонкой:

– Пожалуйста, Алисия. Мне приятно, что ты заметила.

– Конечно, заметила. Ты всегда так внимателен ко мне, – Алисия застенчиво улыбнулась. Её тон бывал таким мягким только в разговорах с Теодором. Она сделала глоток, пробормотала: – Очень вкусно. И приготовь мне, пожалуйста, зеленый детокс-смузи с имбирём. После вчерашнего ужина нужно срочно привести себя в форму.

– Уже делаю, – дворецкий поклонился. – Хотя, если мне позволено будет заметить, по результатам взвешивания твоя форма сегодня так же безупречна, как и вчера.

– Ах, какой ты льстец…

Отпив ещё капучино, Алисия улыбнулась чашке и каким-то своим мыслям, а затем вновь повернулась к Сольвейг.

– Итак, доченька, ты уже совсем взрослая! Поздравляю! – Она потрепала дочь по плечу и чмокнула воздух возле макушки Сольвейг, чтобы не смазать помаду, однако тут же её тон сменился на встревоженный: – Корни отросли. Сол, нужно быть внимательнее, я же тебя просила.

Сердце Сольвейг сжалось. Расстраивать мать она не любила, вот только расстраивалась Алисия слишком легко и по любому поводу.

Зная, что виновата, девушка всё же попыталась возразить:

– Там всего миллиметр…

– Сольвейг, – Алисия перебила тоном, не терпящим возражений. – Пожалуйста, после завтрака приведи себя в порядок. К тому же не могу не отметить, что твой рейтинг снова просел на три пункта. Твоя вчерашняя прогулка в оранжерее совершенно не компенсировала просадку, там слишком низкие цены.

– Зато там красиво. Фонтаны, птицы, можно посидеть в беседке… Тебе бы понравилось.

– Милая, я понимаю, – тон матери смягчился. – Эстетика – это важно. Но… Впрочем, зачем я объясняю. Ты же умная девушка, уже совсем взрослая. Ты сама всё понимаешь. Твой индекс потребления в последнее время слишком низкий.

Вздохнув, Сольвейг бухнулась на стул, чувствуя, как праздничное настроение трещит по швам.

– Может, это потому, что у меня уже всё есть? Мне не нужны новые вещи, мама. Я не знаю, куда девать старые.

– Что значит «не знаешь»?! – возмутилась Алисия. – Пожертвуй куда-нибудь. Выброси. Твоей сумке уже три месяца.

– Но она мне нравится. Я не хочу новую сумку.

– Речь не о твоих хотелках, Сольвейг, – голос матери возмущённо зазвенел. – Речь о долге. О твоём вкладе. Ты покупаешь – фабрики работают – люди получают зарплату – растёт ВВП – крепнет наш Фрихайм. Твоё потребление – это не прихоть, это социально ответственный поступок. Каждая твоя покупка – это зарплата для дизайнера, для рабочего на фабрике, для курьера! Ты хочешь оставить их без работы? Ты хочешь, чтобы система рухнула из-за твоего… внезапного эгоистичного аскетизма?