Хроники Истекающего Мира. Вера в пепел

Глава 9: Первый эксперимент

Имперская башня проснулась ещё до рассвета. В её стенах было нечто большее, чем просто шум людей и машин: она дышала, как живой организм, улавливая каждый звук, каждую тень. Внизу, где ряды труб сливались с жилами камня, шелестели клапаны, в верхних секциях мелькали слабые огни ночных смен. Но утро несло не только работу – оно несло ожидание.

Каэлен проснулся рано, ещё до того, как к нему постучал Маррик. Сон был коротким и беспокойным: перед глазами всё ещё стоял сердцевик, его медные отблески и тихое, пугающе живое движение внутри. Ему снились корни, уходящие в глубь, и крик земли, который он не мог расслышать. Но теперь сон ушёл, и его место заняла привычная собранность: утро требовало действий.

Комната, выделенная для них, была строгой и чистой. Узкие окна пропускали холодный свет, на столах лежали записи – их записи – схемы фильтров, зарисовки трав, заметки Лиры. Айн спала у стены, но глаза её были открыты, как у охотника: она не спала полностью, она лишь ждала момента.

– Вставай, – сказал Маррик коротко. – Элиан ждёт в лаборатории.

Умывшись ледяной водой из металлической чаши, Каэлен почувствовал, как мысли становятся яснее. Он накинул лёгкий жилет с множеством карманов, проверил сумку: травы, маленькие ампулы, несколько рунических мелков. Лира была уже готова, её волосы заплетены, взгляд сосредоточен. Она молча протянула ему маленький сосуд с настоем – крепкий, горький, чтобы прогнать остатки сна.

– Нам придётся сделать невозможное, – сказала она, когда они вышли в коридор. – Мембрана – только начало. Но если мы сегодня ошибёмся, ошибёмся громко.

– Мы не ошибёмся, – ответил Каэлен, хотя в голосе его звучало больше уверенности, чем он чувствовал.

Лестницы башни выводили их вверх, но казалось, что они спускаются вглубь, так как свет становился мягче, а стены – плотнее. Их путь вёл к лабораториям, куда допуск был ограничен. У дверей их встретил Элиан. Он выглядел собранным, но уставшим: ночь не принесла ему сна. В руках он держал тонкую металлическую палочку – ключ к рунной системе замков.

– Сегодня мы попробуем сделать то, чего ещё не делал никто, – сказал он без предисловий. – Мы дадим земле новую воду. И посмотрим, захочет ли она её принять.

Лаборатория встретила их тёплым светом и шумом приборов. Здесь не было пышности – только столы, стекло, металл и запах трав, перемешанный с озоном. Вдоль стен стояли полки с сосудами: прозрачные, зелёные, дымчатые. В центре – длинный стол с мембранами, рунными схемами и несколькими кристаллами, которые светились мягким светом, как угли в очаге.

На дальнем конце зала висела карта: сеть жил, которые переплетались, как корни дерева. Красные метки горели, показывая места, где земля болела.

– Здесь мы проверим твои идеи, – сказал Элиан, обращаясь к Каэлену. – Ты говорил, что природа может помочь удержать силу, если её правильно направить. Сегодня у тебя шанс это доказать.

Каэлен подошёл к столу. Внутри него поднялась странная смесь чувств – страх и восторг. Он видел свои записи, свои травы, но теперь они были не просто словами, а частью чего-то большего. Лира заняла место рядом, её руки привычно готовили настои. Айн стояла чуть в стороне, её взгляд не упускал ни одного движения.

– Начнём, – сказал Элиан. – И запомним: каждый шаг сегодня – это шаг в неизвестное.

Подготовка заняла почти час, хотя каждый из них знал порядок действий наизусть. Селия разложила на белом столе инструменты так, будто расставляла ноты: пинцеты, тонкие костяные шпатели для трав, кристаллические иглы для рун, три вида стеклянных палочек с притёртыми пробками. Тарин перенёс на вспомогательный стол переносной регистр – тяжелую коробку из чёрного дерева с врезанными пластинами: линия «пульс», линия «дрейф шва», линия «утечка». На стене ожили две диаграммы: «температура» и «молекулярный шум», последняя всегда казалась Каэлену колдовством цифр – серые зерна хаоса, склонные внезапно складываться в рисунок.

Входная ванна жила по своим правилам: мутно-зелёная вода из Бледной кромки равномерно струилась из питающей трубы, и даже через стекло было видно, как тяжёлые кристаллики соли лениво вращаются в микровихрях. Запах стоял узнаваемый – степная горечь с металлической нотой, от которой першило в горле. Над столом висела развёрнутая схема стенда «Мембрана-7»: три слоя трав, три рунных шва, «сердцевой» ток пониженной силы через гаситель, пузырьковый отстойник на выходе.

Лира молча перебирала пучки трав. Корень рель – тёмный, горький, хрупкий; ярра – светлая, с тонкими жилками, пахнущая сухим мёдом; верела – светло-серебряная, почти бесцветная на воздухе, но оставляющая на пальцах влажный след. Она резала их под острым углом, чтобы не ломать волокна, и выкладывала на решето. Время от времени она сдувала с ладони пыльцу, чтобы та не попала на швы – руны не любят чужих примесей.

Айн стояла чуть в стороне, как дозорная у изгиба дороги. Её ладонь то опускалась на край стола, то зависала над внутренней рамой мембраны. Она не вмешивалась, но слушала. Однажды она тихо произнесла:

– Здесь глухо. Значит, можно. Если бы стену звенело, я бы сказала «нет».

Селия кивнула, словно получила подтверждение из иных источников.

Элиан не суетился. Он обошёл зал, отметил расположение людей, проверил, чтобы охрана держалась за дверью, а не над душой, и только потом встал к пульту питания. Он выглядел не командиром, а дирижёром – и это подействовало на всех успокаивающе. Когда он коснулся руны «подача», тонко, как комариный звон, заработал гаситель. На панели загорелась филигранная архаическая надпись: «семь долей».

– Пойдём по контуру, – сказал Тарин. – Каэлен, твой слой – первый. Лира, держи отвар рели на «мокрой тени». Селия – швы. Если «дрейф» даст зубец более чем на две десятых, я сбрасываю без обсуждений.

– Сбрасывай, – отозвалась Селия. – Мне не нужна красивая кривая на стене и мёртвый стол.

Каэлен поднял первый лист мембраны – тонкий, как луковая кожица, светящаяся изнутри слабым, молочным светом. Он уложил его на рамку, ощупью проверил, чтобы волокна легли вдоль потока, а не поперёк. Пальцы были сухие, но тёплые: мембрана «любит» тепло рук, это Селия повторяла всем, как заклятье. Над листом, точно крылом, легли травы. Ярра – тонкий слой, как дыхание; рель – реже, кусками, чтобы «держал» соль; верела – местами, как заплатки.

– Тишина – в шов, – напомнил Тарин.

Селия наклонилась к рамке. Кончиком иглы она начертила в месте будущего соединения две короткие «связи», тишину заложила не на поверхность, а в паз, где стекло встречается с волокном: это была их новая хитрость – держать «спор» там, где он обычно и начинается. Потом, уже почти машинально, подняла второй лист мембраны и закрыла травы, прижимая кромку ладонью. В лёгком нажатии была нежность человека, который много раз спасал то, что ломается без крика.

– Запись пошла, – сказал Тарин.

Панели ожили. Из входной ванны вода, глухо звякнув по стеклу, пошла по лотку к первому шву. На границе, где зелёный мутный поток встречал светлый край мембраны, возникла зыбкая линия, и на миг показалось, что вода упёрлась и не станет идти дальше. Но руна «связь», шепча то ли давно выученные слова, то ли просто повторяя ритм потока, взяла своё – и вода, тяжело ворча, начала протискиваться сквозь травы.

Запах изменился первым. Привычная соляная горечь сунулась в нос и отступила, будто ударившись лбом о стекло. В её место вступил сухой травяной пар, настойчивый, но не обидный. Лира потянулась к «мокрой тени» – блюдцу с тёмным отваром рели, – смочила им кончик деревянной лопаточки и провела по шву, как списком проверяя ровность закона.

– Тихо, – сказала она. – Держит.

– Посмотри на «шум», – бросил Тарин.

На диаграмме «молекулярный шум» серые зерна действительно отступили от границы, в центре стало светлее, словно кто-то выровнял песок ладонью. Каэлен не понимал математики этого чуда, но сердцем чувствовал: это и есть то, ради чего они копались в рунах ночами – тонкое, почти невидимое «затихание» там, где обычно начинается раздрай.

Первые капли в выходной чаше были мутноваты, но держали белёсый, добрый оттенок. Лира опустила полоску бумаги. Серый – почти белый. Она кивнула.

– Пойдём на две доли выше, – предложила Селия. – Чуть-чуть.

– Держи «перелив» на готове, – сухо сказал Тарин. – Если траву поведёт, заглушим всплеск в руну.

Они подняли «подачу» до девяти долей. Гаситель пискнул – едва слышно, как скрип снежинок под сапогом в безветрие. Внутри мембраны трава зашевелилась – но не от ветра, от силы. Ярра легла плотнее, как если бы её листочки вспомнили древний навык делать тень; рель, наоборот, разошёлся волокнами, выпуская наружу скрытую горечь; верела стала влажнее, и от неё – это было удивительно – пошёл лёгкий, едва уловимый свет, словно она внутри себя задержала что-то и теперь тихо делилась.

Каэлен чувствовал, что дышит в такт стенду – глупость, но тело само выбрало ритм. Он оглянулся на Айн: та смотрела на мембрану так, как в степи смотрят на тучу, которая может пройти стороной или лечь на землю на неделю. Айн шепнула:

– Если вода злится, «тишина» должна быть глубже.

– Мы и заложили её глубже, – ответила Селия, не отрываясь от шкал. – Но я слышу тебя, степь.

К четвёртой минуте выходная струйка стала почти прозрачной. Запах – чистый, как после короткого ливня, когда дорожная пыль оседает, а земля успевает вдохнуть. Лира провела второй тест. Полоска пожелтела – знак, что посторонние «соли-провокаторы» ушли вместе с осадком. Она не улыбнулась, но в голосе прозвучало:

– Пьётся.

– Не спеши, – отрезал Тарин, но и у него дрогнули уголки губ. – Смотри на «дрейф».

И как будто в ответ на его слова на графике дрейфа тонкая линия чуть приподнялась – не зубец, а дыхание. Селия сразу приложила ладонь к шву, будто рукой можно было удержать капризность мира. Руна «тишина» послушно блеснула, и линия легла почти ровно.

– Дальше не идём, – сказал Тарин. – Держим десять минут и на сброс.

– Держим, – кивнула Селия.

Время сделалось вязким. Секунды тянулись, как тонкая золотая нить, и любая неосторожность могла её порвать. Внутри мембраны что-то едва заметно менялось: ярра насыщалась водой, становилась тяжелее, рель отдавал горечь послушно, как старый солдат, а верела – верела и оставалась загадкой – она словно «пела» на грани слышимости, и от этого пения волоски на руках вставали дыбом. Айн тихо, будто боялась спугнуть, прошептала:

– Стой. Не толкай.

Элиан стоял у пульта как статуя. Он не вмешивался – и тем самым вмешивался сильнее всех: присутствием, которое держало общую «тишину» в людях. И только глаза его время от времени касались гасителя – будто там, в этой маленькой коробочке, лежала не медь, а чья-то судьба.

На восьмой минуте Лира наклонилась к выходной чаше, зачерпнула в ложечку и поднесла к губам – не выпивая, а вдохнув. Она умела «слышать» воду носом – по влажности, по остаточной горечи. Её брови чуть разошлись:

– Мягче. Но на языке – тень.

– Тень чего? – спросил Каэлен.

– Семени, – ответила она неожиданно. – Как будто вода помнит траву. Ничего плохого. Но в больших объёмах будет спор.

– Значит, – сказал Тарин, – на полевой версии придётся ставить отстойник на ступень больше. Запиши.

Селия уже писала.

Минуты девятая… девять и половина… десятая. Селия мягко повела тумблер на «сброс», и стенд послушно начал глохнуть. Поток через травы ослаб, мембрана «отпустила». Графики снизились – не к нулю, но к ровной черте. Гул гасителя стих. Все выдохнули – почти синхронно.

– Первый цикл – чисто, – произнес Тарин, и даже позволил себе короткое, редкое слово: – Браво.

И тут почти нечаянно случилась мелочь – такая, на которую в учебниках отводят полстроки, а в жизни рушатся недели. На внутренней кромке мембраны, в том самом шве, где «тишина» держала разлад, едва – настолько едва, что это можно было принять за игру света – мелькнул крохотный искорный отблеск. Селия, уже убирая руку, коснулась краем перчатки рамки, не сильнее, чем касаются щеки спящему. Ничего бы не произошло – если бы в эту же секунду из входной ванны не пришёл ложный пульс: клапан в магистрали чихнул – то ли от давления, то ли от «усталости». Две случайности сложились, как зубцы шестерён.

Руна «тишина» не сломалась. Она дрогнула. Внутрь шва, как игла, вошла тончайшая струйка сырого, ещё злого потока.

Краем глаза Каэлен увидел, как на «дрейфе» выскочил крошечный зубец. Тарин пальцем уже был на аварийном сбросе, но не нажал – это не было «аварией», это был «гость». Селия резко прижала ладонь к шву, но на долю сердца опоздала. И в эту долю времени слой ярры, напившийся воды до предела, отреагировал не по схеме.

Он вздохнул. Не «лёг» – вспух, как хлебный мякиш на жаре. Внутри мембраны, между листами, что-то бесшумно распёрло травяной пласт, и в эту щель, как в нору, нырнула агрессивная влага.

– Перелив! – коротко бросил Тарин.

Селия ударила по рунной полоске – «перелив» светанул, как тонкая молния, – взял на себя удар, но то, что успело пролезть, уже делало своё.

Сначала это было красиво. Ярра, подхваченная незапланированным током, на глазах стала чуть прозрачней – её жилки заполнились светлыми пузырьками. Верела, будто радуясь чужому напору, дала по волокнам серебристые жилки – как мороза узоры на стекле. Рель остался держать горечь, но на самом краю, там, где листы мембраны сходились, на поверхности выросло то, что Лира называла словом «цвет» – не краска, не знак, а тон, чуждый естеству.

Пятнышко размером с ноготь. Зеленовато-белое, как молодая соль в тени. Оно появилось и тут же пустило тонкий стеклянный блеск, и для глаза это блеск был красивым – как светлый мёд в сотах на солнце.

– Остановить, – сказал Элиан.

Голос его прозвучал не громко – и оттого резче.

Селия уже вела на «ноль». Гаситель зашипел, поток сдуло, швы погасли. Все трое – Лира, Каэлен, Айн – стояли, не дыша. В тишине было слышно, как где-то далеко, в другом крыле, кто-то выронил металлическую ложку.

Пятнышко не исчезло. Более того, на его кромке, там, где мембрана спаяна со стеклом, выступила крошечная капелька – прозрачная, с бесстыдным блеском. Капле понадобилась секунда, чтобы вытянуться и, не отрываясь, потянуться вниз. Она оставляла за собой тончайший след – линию, что на глазах кристаллизовалась в микроскопическую корочку.

Лира первой нашла голос:

– Это соль.

Она произнесла слово без удивления, как врач, узнавший старого врага в новой одежде.

– Сброс полнейший, – повторил Тарин, теперь уже так, словно спорил с самим собой за прежнюю секунду. – Питание – в ноль. Давление – в ноль.

Панели подчинились, воздух стал холоднее, лампы будто побледнели. Но мембрана жила по своему законам. Пятнышко, лишённое подпитки, не исчезло, а расцвело мельчайшими «корнями» – паутинкой, которая полезла по внутренней стороне стекла, стараясь найти вниз путь, к лотку, к воде, к миру.

Айн протянула ладонь – не касаясь, на два пальца от поверхности – и резко убрала.

– Оно хочет наружу, – сказала она. – Оно зовёт.

– Анализ, – бросил Элиан. – Лира?

Лира уже держала стеклянную иглу. Она коснулась самой кромки – лёгко, как крыло. Игла вынула крошку – не кристалл, не траву – нечто промежуточное, влажное, живое. Крошка на воздухе тут же потемнела и начала «схватываться» – белеть, как соль на камне после волны.

– Состав – завтра, – сказала она ровно. – Но это похоже на соляную фракцию, только с «памятью». Она ведёт себя так, будто у неё есть цель.

– На нас смотреть не надо, – сухо сказал Тарин, хотя никто на него и не смотрел. – Мы знали, что «утечки» будут. Мы хотели – чтобы они были маленькими.

– Они маленькие, – ответила Селия очень тихо. – Пока.

Каэлен стоял, сжав пальцы до боли. Радость первой чистой струи ещё не остыла, и новый страх ударил в ту же точку – так сильнее всего и больно. Он смотрел на паутинку соли и думал о девочке у бочки. В горле снова появился знакомый соляной привкус – не от воздуха, от памяти.

– Это не провал, – сказал Элиан, и тишина подчёркнула простоту фразы. – Это ответ.

В голосе не было ни радости, ни поражения. Было – принятие работы, у которой нет коротких путей.

– Протокол, – продолжил он уже привычно. – Зафиксировать «пятно». Задуть шов. Мембрану – изолировать в стеклянный колпак. Осадок – на стекло, воздух – сухой. Людям – отдых на двадцать минут. Потом – цикл на «холодной тяге», без травы, только «тишина». Я хочу знать: это мы «разбудили» соль травой или она жила в воде изначально и нашла лазейку.

– И ещё, – добавил Тарин, даже не глядя на Элиана, – на поле ставить двойной кожух. Если «пятно» побежит на бочке – чтобы ему некуда было бежать.

– Поставим, – отозвалась Селия.

Айн, не двигаясь, смотрела на паутинку. В её взгляде не было паники. Там было то, что у степных называют «смотрит далеко». Она тихо сказала:

– Это как сорняк. Не сожжёшь – вернётся. Не поймёшь – заглушит всё.

– Значит, будем понимать, – сказал Элиан. – И жечь – там, где надо.

Он обвёл всех взглядом. И только теперь позволил себе жест – короткий, человеческий, почти домашний: ладонью коснулся плеча Селии. Та кивнула – благодарно, но без лишней мягкости: ещё рано благодарить.

Каэлен глубоко вдохнул – впервые за эти минуты позволил воздуху войти до конца. Его пальцы разжались, и он снова ощутил – не силу, нет – возможность. Возможность – это когда ты видишь врага в лицо. Даже если это лицо – крошечная белая корочка на стекле.

Лира накрыла шов стеклянным колпаком. Внутри стало на миг мутно – дыхание людей осталось снаружи. Паутинка соли, лишённая воздуха, вздохнула – и застыла. Но где-то в её сердцевине, как в мелком зёрнышке, таилась живая искра – так показалось Каэлену, и он не стал говорить этого вслух.

– Двадцать минут, – повторил Элиан. – Пейте тёплую воду. Без разговоров – пока.

Они расступились от стола. Тишина стала иной – не напряжённой, рабочей. У каждого было своё дело – и свой вопрос, который он унесёт в эти двадцать минут.

Каэлен подошёл к окну-щели под потолком. Сквозь неё в лабораторию просачивалась бледная полоска утра. Город за ней ещё не проснулся, но где-то уже звякали ведра, и кто-то внизу, может, в той же очереди, мечтал о прозрачной, тихой воде, которая не оставляет соли на губах. Каэлен сжал край подоконника.

– Мы не ошиблись, – сказал он негромко, сам себе. – Мы услышали.

И за его спиной мембрана – прикрытая стеклом, запертая на «тишине» – лежала спокойно, как дикая зверушка, которую на миг убаюкали. Но в углу контура, в месте, где свет почти не касался стекла, что-то едва заметно мело, как снег в щёлке двери. Это было начало новой работы – более трудной, чем они думали утром. И никто из них уже не хотел лёгких дорог.

Двадцать минут отдыха пролетели незаметно, но они были нужны каждому. Лира присела на край стола, молча обтирая руки мягкой тканью, впитывающей запахи трав. Айн стояла у стены, скрестив руки на груди, как часовой: её глаза то закрывались, то снова открывались, и в каждом взгляде читалась сосредоточенность, будто она держит слух не на людей, а на саму башню. Маррик вышел ненадолго, чтобы проверить коридор, но вернулся так же тихо, как уходил.

Каэлен всё это время не отходил от окна. Он смотрел на полоску света, которая постепенно расширялась – утро над городом разгорается медленно, но уверенно. Вдали, там, где крыши укрывали рынки и дворы, уже поднимался дым от кухонь. На миг он представил: женщины несут ведра, дети тянут руки к воде, кто-то зачерпывает ковшом и пьёт, не задумываясь, что эта вода прошла через травы, руны, через их сомнения и страхи. Эта мысль вернула силы.

Когда Элиан вернулся, его вид почти не изменился: всё тот же собранный человек, но в глазах появилась усталость, спрятанная глубоко. Он встал за пультом и, прежде чем начать, долго смотрел на накрытую стеклянным колпаком мембрану.

– Мы не закрываем дверь из-за странного звука, – сказал он спокойно. – Мы идём дальше, чтобы понять, что за ней.

Селия подняла взгляд от записей:

– Шов держится. Я задала минимальное питание, чтобы осадок не пересох. Он стабилен.

Тарин стоял у регистров, его пальцы бегали по панелям быстро, как у музыканта.

– Я готов. Схему я перераспределил. На этот раз обойдемся без «пульса» из магистрали, будет только локальное питание.

Лира, проверив отвар рели, добавила тихо:

– Мы изменим порядок слоёв. Рель – поверх, верела – в сердцевине. Она гибче.

Элиан кивнул:

– Сделайте. И запишите каждую мелочь.

Они действовали молча и точно. Каждый шаг – как ритуал: новый слой мембраны лёг на рамку, травы рассыпались тонким рисунком, руны вырезались острейшей иглой. Даже запах стал другим – мягче, суше, почти приятный, как утренний хлеб.

Когда питание пошло снова, весь зал будто задержал дыхание. Тонкий гул пробежал по трубам, графики ожили. Сначала поток шёл спокойно, но на второй минуте Каэлен заметил, что трава внутри мембраны реагирует иначе. Ярра не легла, как прежде, а расправила волокна, словно ловя свет. Верела не просто светилась, она слегка колыхалась.

– Это не просто фильтрация, – сказал Каэлен, сам не заметив, что говорит вслух. – Она слушает воду.

– Она не слушает, – поправила Айн тихо. – Она спорит с ней.

Поток на панели оставался ровным, но на «шуме» появился знакомый всплеск – не угроза, но предупреждение. Тарин сразу отреагировал:

– Я вижу. Селия, держи ладонь на шве. Лира, приготовь связку трав «тихого яра».

На пятой минуте появились первые капли на выходе – чистые, прозрачные. Их даже не тестировали сразу: Лира взглянула и поняла. Она кивнула Элиану.

Но радость была недолгой. Почти сразу на панели «дрейф» мелькнула тонкая линия – слабее, чем в первый раз, но она была. Внутри мембраны один участок начал темнеть – не соль, не травы, а тонкий, едва заметный оттенок серого, словно тень пробежала под листом.

– Видите? – сказала Лира. – Она находит новые пути.

Элиан молча подошёл к мембране, наклонился, словно хотел услышать её дыхание.

– Запомните это место. Не трогайте пока.

Тень не росла, но не исчезала. Она была как след, оставленный на песке.

В этот момент дверь тихо скрипнула, и в лабораторию вошёл гонец в серой форме. В руках у него был свёрток с печатью Совета. Элиан взял его, не открывая сразу.

– Новости приходят всегда не вовремя, – сказал он и отложил пакет. – Мы закончим цикл и только потом посмотрим, что им нужно.

Но все понимали: эта тень в мембране и этот свёрток связаны лишь одним – их работа теперь не только наука, но и политика. И с каждым шагом они всё ближе к черте, за которой ошибки станут громче, чем победы.

Гонец стоял в дверях, словно не решался переступить черту. Его серый мундир был покрыт пылью дорог, на сапогах – следы влаги, будто он шёл и под дождём, и по пеплу. Лицо усталое, но собранное; глаза чуть расширены, как у человека, который несёт в руках что-то, что не должно упасть.

Элиан поднял взгляд на него, и в этом взгляде было всё: усталость, ожидание, лёгкая тень раздражения. Он не любил, когда его прерывают в работе. Но он понимал: гонцы не приходят сюда по пустякам.

– Входи, – сказал он тихо.

Гонец шагнул вперёд. Его движения были сдержанными, но плечи выдали напряжение. Он протянул свёрток обеими руками, как дар или как приговор. Печать Совета – тёмная, с серебряной нитью – казалась непривычно толстой, как будто её накладывали не один раз.

Элиан взял свёрток и задержал его в руках, словно слушал. В лаборатории повисла тишина. Даже капли в выходной чаше теперь казались слишком громкими.

– Кто передал? – спросил Элиан.

– Совет. Лично. – Гонец запнулся, потом добавил: – Архивариус Тендр. Сказал: «Срочно. Открыть немедленно».

Элиан кивнул. Тонкие пальцы легко сорвали печать, серебряная нить тихо звякнула и упала на стол, как капля ртути. Разворачивая письмо, он стоял спокойно, но его спина была прямой, как копьё.

Лира и Каэлен стояли рядом. Маррик переместился ближе к двери, чтобы прикрывать вход, его рука невольно легла на эфес меча – привычка, а может, предчувствие. Айн даже не приблизилась; она смотрела в окно, но её слух, казалось, был весь здесь.

Письмо оказалось не свитком, а несколькими плотно сложенными листами. Ровный почерк, но не чернила, а тёмно-серые штрихи – как будто письмо написано не рукой, а сделано копией. Элиан читал молча. Его глаза двигались быстро, но выражение лица оставалось неподвижным. Только раз бровь едва заметно дрогнула.

Тишина тянулась слишком долго. Даже Тарин, обычно невозмутимый, поднял голову от приборов.

– Что там? – тихо спросил Каэлен.

Элиан не ответил сразу. Он положил листы на стол, пальцы слегка прижали края, чтобы они не свернулись обратно. Потом поднял глаза.