Туман в кровавом переулке

– Освальд… вы слышите меня? – мой голос дрожал, но я продолжал говорить, не переставая, словно только моими словами он мог вернуться.

И в этот момент его глаза медленно начали открываться, сначала с трудом, едва различимо, потом всё яснее. Ещё слегка мутные, но всё же живые, смотрели на меня. Он моргнул несколько раз, словно пытался сфокусироваться, губы предательски дрожали, когда он произнёс:

– Где… я?

Моё сердце сжалось от облегчения и тревоги одновременно. Я наклонился ближе, стараясь говорить спокойно, но голос дрожал от волнения:

– Это мой дом, доктор Освальд. Как себя чувствуете?

Он пытался подняться, но его тело было слишком ослаблено. Я осторожно поддержал его, помог сесть, а потом просто обнял, ощущая, как он постепенно расслабляется в моих руках. Его дыхание стало ровнее, и впервые за три дня в комнате повисло спокойствие.

– Сколько времени прошло? – спросил он, и в его голосе слышалась смесь удивления и благодарности.

– Долгих три дня, я очень испугался, когда вы потеряли сознание.

Он закрыл глаза на мгновение, будто бы впитывая моё присутствие и уверенность, что всё действительно будет хорошо. Я наблюдал за ним, ощущая странное, почти священное спокойствие: всё то, что было невозможно описать словами, сейчас висело между нами – доверие, забота и та слабая, но неугасимая надежда, которая держала нас обоих на плаву.

Я медленно встал, стараясь не шуметь, и направился на кухню за водой. Вернувшись, я подал Освальду стакан, став рядом, чтобы он мог держаться. Его взгляд был устремлён на меня, ещё слабый, но внимательный.

– Вы всё ещё мне не нравитесь, – сказал я тихо, немного с улыбкой, стараясь снять напряжение, – но так пугать меня кощунство… Когда придёте в себя, нам нужно поговорить о том, что вы видели.

Освальд согласно кивнул, принимая моё слово и одновременно подтверждая, что готов обсудить это позже.

В комнате повисла короткая пауза – как будто оба мы понимали: разговор будет непростым, но сначала нужно дать время, чтобы прийти в себя. Я стоял рядом, наблюдая за его дыханием и лёгкими движениями, ощущая одновременно облегчение и тревогу: ещё многое предстояло, но первый шаг – возвращение Освальда в наш мир – был сделан.

Через несколько часов Освальд был бодр и весел, словно прошедшие три дня бессознательного сна вообще не существовали. Его глаза блестели живостью, а улыбка легко скользила по лицу. Мы уселись на диван в гостиной.

Сначала он с интересом оглядывал дом, слегка приподнимая брови:

– Какая красота… у такого святого отца, как вы, дом должен быть… – он сделал паузу, улыбнувшись с лёгкой насмешкой.

Я лишь кивнул, слегка улыбаясь в ответ, но его взгляд быстро вернулся к серьёзной теме. Он опустил глаза, сжимая руки на коленях, и заговорил ровным, тихим голосом:

– Леди Шейлу точно убили… – начал он, – но лицо было невозможно разглядеть, слишком темно.

Я слушал молча, чувствуя, как напряжение снова наполняет комнату. Он продолжил, описывая детали:

– Оружие… порезы не случайны, они… аккуратные, острые. Судя по форме, что удалось разглядеть, это был нож с длинным лезвием, хорошо наточенный, такие продают не во всех лавках.

Я сжал кулаки, стараясь скрыть дрожь. Каждое слово Освальда рисовало в воображении картину, которую я не хотел видеть, но которая теперь требовала внимания. Он закончил, посмотрев на меня с тревожной, но спокойной ясностью:

– Я видел только это. Но теперь вы знаете, что произошло.

В комнате снова повисла тишина – уже не та тревожная, что была во время его бессознательного состояния, а тишина, полная понимания и необходимости действовать.

Я глубоко вздохнул, пытаясь собраться. Каждое слово Освальда отозвалось во мне острым эхом – детали убийства были ясны, но их тяжесть требовала холодного, расчётливого подхода.

– Значит, у нас есть подтверждение, – сказал я ровно, стараясь держать голос спокойным. – Лицо скрыто, оружие известно… Нам нужно понять, кто способен так действовать.

Освальд кивнул, слегка напрягшись:

– Я видел только тени, – признался он, – но раны и движения убийцы… они не случайны. Это кто-то натренированный, может бывший солдат.

Я провел рукой по подбородку, обдумывая всё услышанное:

– Хорошо. Нам нужно действовать осторожно. Первое – мы составляем список тех, кто имеет навык обращения с таким оружием, а второе – я хочу, чтобы вы точно вспомнили все детали: звуки, движения, всё, что показалось необычным.

Освальд кивнул снова, и в его взгляде была готовность сотрудничать:

– Я попробую восстановить в памяти всё, что мог видеть, – сказал он, – даже малейшие нюансы.

Я встал, подошёл к окну и взглянул на улицу, стараясь мысленно составить план:

– Пока вы будете восстанавливать детали, я проверю всё, что мы можем использовать. Мы не можем позволить себе ошибок. Если убийца всё ещё на свободе… мы должны быть на шаг впереди.

Комната наполнилась напряжённой сосредоточенностью: никакой паники, только холодная логика и тихое, но непреклонное чувство решимости. Мы знали, что шаги, которые предстоят, будут опасны, но теперь у нас была информация – и с ней приходила сила действовать.

♱♱♱

Я решил утром не затягивать с молитвой. Время, конечно, у алтаря никогда не бывает напрасным, но мысль о колокольне, где нашли леди Шейлу, грызла меня с того самого дня. Что-то в её смерти не давало покоя, и даже слова Освальда – резкие, уверенные, – не заглушили моего сомнения.

Колокольня поднималась, как каменный страж – узкая, с тёмными бойницами, будто пустые глаза. У входа к месту преступления стояла тяжёлая дверь, обитая полосами тёмного металла. Я потянул за ручку, и она со скрипом поддалась. Внутри – полумрак и запах старого дерева, затхлого, как в забытом сундуке. Где-то в глубине колокольни капала вода – мерно, как отсчёт времени.

Я поднял голову. Каменные стены уходили вверх, к тьме, а где-то там, в невидимой вышине, ждали колокола. Лестница спиралью взбегала вдоль стены, крутая и узкая. Я вздохнул и начал подниматься. Каждый шаг отзывался гулом в пустоте, и чем выше я поднимался, тем сильнее в голове нарастало ощущение чужого присутствия.

На площадке, где недавно нашли тело Шейлы, было пусто. Лишь несколько тёмных пятен на досках напоминали о том, что здесь недавно лежала живая женщина. Я присел, провёл рукой по дереву. Доски были шероховаты, влажны от ночного дождя, но кроме этих пятен меня смутило другое: рядом, у стены, я заметил лёгкие следы грязи, будто кто-то недавно поднимался сюда с улицы. Следы не похожи на тонкий женский каблук – они были шире, тяжелее.

Я выпрямился и посмотрел на окно-бойницу. Отсюда виден был весь город, крыши и трубы, из которых вился дым. Но решётка, что должна была закрывать проём, была сорвана. Болты валялись прямо на полу, будто их нарочно выкрутили.

– Значит, это был мужчина, – пробормотал я вполголоса.

Мысли роились, но ни одна не складывалась в ясный ответ. Лишь одно было очевидно: леди Шейла не могла сама попасть сюда, сорвать решётку и оставить на полу следы тяжёлых ботинок, уж тем более спустя пять дней после смерти.

Я ещё раз осмотрел площадку и заметил под балкой странный блеск. Пришлось присесть на колени и заглянуть в щель между досками. Там, застряв, лежала тонкая золотая булавка – с резным вензелем. Я осторожно достал её, подержал на ладони. Свет пробился сквозь облака и упал на металл – вензель сложился в букву «G». Мое сердце кольнуло нехорошим предчувствием.

Хорошая зацепка. Возможно, первая настоящая.Из внутреннего кармана достал маленький блокнот, потрёпанный и уже изрядно исписанный заметками. Кусочек уголька хранил там же – привычка, что осталась ещё со времён семинарии, когда я заносил на бумагу всё, что могло показаться важным. Наклонившись над влажными досками, я приложил лист к следу и бережно вывел контур. Рисунок получился грубым, но достаточным, чтобы запомнить: подошва широкая, с характерным узором из ромбов и линий. Не женская обувь – это точно. Я подул на лист, стряхнул угольную пыль и аккуратно вложил заметку обратно в блокнот.

Я спустился вниз по крутой лестнице, и чем ближе был к выходу, тем сильнее сжимался узел в груди – словно вместе с этим следом я выносил из колокольни чью-то тайну. На улице дождь почти утих, воздух был влажный, свежий, с горьковатым запахом мокрого камня. Я едва успел вдохнуть полной грудью, как у ворот церкви увидел знакомую фигуру – высокий мужчина в тёмной мантии, с золотым крестом на груди. Епископ.

Он шёл навстречу неторопливо, опираясь на посох, и взгляд его был тяжёл, будто он уже знал всё, что происходило. Мы встретились на середине двора.

– Святой отец Вейл, – произнёс он низким, спокойным голосом. – Завтра состоятся похороны леди Шейлы. Проведете службу и отпевание?

Я склонил голову в знак уважения.

– Конечно, – ответил я. – Я сам шел к вам с этой просьбой..

Епископ задержал на мне долгий взгляд, будто пытался прочитать мои мысли. На миг мне показалось, что он знает о моих поисках, о следах и о булавке, что сейчас лежала у меня в кармане. Но он ничего не сказал – лишь благословил меня крестным знамением и прошёл мимо к дверям церкви.

Я остался стоять на мокрых плитах двора, ощущая, как капли дождя медленно стекают по лицу. Завтра будет похоронена леди Шейла. И, надеюсь, мне удасться увидеть ее душу.

Вечером я снова оказался в том самом пабе, где табачный дым всё ещё стоял под потолком густым, почти осязаемым слоем. Масляные лампы едва пробивались сквозь туманную завесу, и свет их был мутным, жёлтым, будто сульфуровым. В углу кто-то бренчал на расстроенной скрипке, а за стойкой толстый хозяин протирал кружки так лениво, словно это был бесконечный ритуал, и всё вокруг существовало лишь для его повторения.

Освальд уже ждал меня. Он сидел за небольшим круглым столом, отодвинув кожаный портфель к стене и снимая перчатки с длинных тонких пальцев. Его светлые волосы, выбившиеся из-под цилиндра, торчали в разные стороны, как у человека, который всю жизнь спорит с ветром и почти всегда проигрывает.

– Ну что ж, дорогой друг Эд, – сказал он, когда я опустился на скрипучий стул напротив. Его глаза блеснули в полумраке. – Нашли ли вы сегодня что-нибудь, что стоит нашего внимания?

Он наклонился чуть ближе, и в этом движении было одновременно нетерпение и азарт охотника, чья добыча уже близка. Я достал из внутреннего кармана блокнот, положил его на стол и слегка прижал ладонью, словно хотел придать находке вес.

Он озадаченно глянул на меня, словно уже собирался озвучить новую остроумную шутку. Я чуть придвинул блокнот ближе к Освальду, открыл его на нужной странице и развернул так, чтобы он мог видеть. На сероватой бумаге чётко проступал контур отпечатка подошвы – грубая, но тяжёлая работа.

– Сегодня я поднялся в колокольню, – начал я спокойно, но голос всё равно дрогнул от воспоминаний. – И нашёл это. Чужие следы. Туда нельзя попасть просто так: дверь всегда заперта, ключи – лишь у горстки людей. А всё же кто-то был там до или после бедной леди Шейлы.

Я постучал пальцем по рисунку, словно подчеркивал сказанное.

– Но вот что странно, грядь была достаточно свежей, а значит там был кто-то после ее убийства.

Освальд склонился над рисунком, глаза его засияли холодным интересом, он провёл рукой по подбородку и коротко хмыкнул.

– Любопытно… весьма любопытно, – пробормотал он.

Я закрыл блокнот и спрятал обратно в карман сутаны.

– Завтра будут похороны, – продолжил я. – Отпевание пройдёт в церкви, и епископ лично намерен присутствовать. Я хотел бы, чтобы вы тоже пришли, доктор. В толпе можно заметить больше, чем на пустой улице. Иногда убийца сам не удерживается от соблазна взглянуть на своё творение в последний раз.

Я посмотрел на Освальда в упор, и наши взгляды встретились поверх мутного янтарного эля.

– Что скажете, доктор Освальд? Составите мне компанию у алтаря? Ах, точно! Есть еще кое-что.

Я достал из-под складок плаща золотую булаву. Металл был тёмный, шероховатый, кое-где я заметил тёмные пятна, слишком свежие, чтобы быть простым налётом времени.

– Вот ещё одна находка, – сказал я, понизив голос. – Сомневаюсь, что подобное просто так оказалось в храме.

Освальд вытянул шею, его глаза загорелись. Он протянул руки, и я позволил ему рассмотреть находку ближе.

– Хм… любопытно, – пробормотал он, проводя пальцем по сколу на металле.

– Видите? Это не пыль и не ржавчина. Возможно, следы органического происхождения.

Доктор аккуратно завернул булаву в платок и положил к себе на колени, словно сбережённый трофей.

– Возьму её к себе, – произнёс он с лёгкой улыбкой. – Попробую сделать несколько тестов. Может, мне удастся определить, чья кровь здесь оставлена.

Я кивнул.

– Берегите находку, друг мой. Это может стать ключом к пониманию того, что произошло в колокольне.

Он усмехнулся, подхватил свой портфель и аккуратно спрятал в него свёрток.

– Завтра на похоронах я буду рядом, – добавил Освальд. – А пока что займусь этой прелестной железякой. Кто знает, какие тайны она хранит?

Мы обменялись взглядами – в них было больше мрачного согласия, чем радости. Людей в зале почти не было – только парочка рабочих, да старый хозяин, скучающе протиравший кружки за стойкой.

Освальд поставил на стол свой портфель, достал из внутреннего кармана аккуратно сложенные бумаги и, развернув одну из них, постучал пальцем по строчке.

– Теперь моя очередь делится новостями. Я говорил с патологоанатомом, – начал он негромко, наклоняясь ближе. – Человек надёжный, не из тех, кто станет болтать. Так вот… официального заключения вы пока не увидите, но он рассказал мне кое-что интересное.

Я почувствовал, как у меня сжалось горло, и жестом предложил ему продолжать.

– У леди Шейлы… – Освальд задержал паузу, будто смакуя эффект, – не оказалось сердца. Совсем.

Я непроизвольно перекрестился.

– Вы хотите сказать… его вынули?

– Вот именно. Но в этом-то и загвоздка, – он постучал костяшкой пальцев по столешнице. – Никаких следов хирургического вмешательства. Ни шва, ни аккуратного разреза. Грудная клетка словно закрыта, как и была. А органа – нет.

Я ощутил, как холодный пот выступил у висков. Воспоминания о странных ранах на теле Шейлы, теперь все складывалось в ещё более чудовищную картину.

– Это невозможно, – прошептал я.

Освальд криво усмехнулся.

– Возможно, если мы имеем дело не с человеком, а с чем-то другим.

Он отпил из кружки эля, глаза его сверкнули, как у человека, встретившего наконец загадку всей своей жизни.

– Но как бы то ни было, – продолжил доктор, – теперь у нас есть уверенность: леди Шейла не могла покончить с собой. Кто-то или что-то убило ее, а после забрало сердце, но может и в обратном порядке, я не уверен.

♱♱♱

Я тихо открыл дверь на кухню, стараясь не скрипнуть петлями. Воздух там был густой от запахов: тушёное мясо, пряности, свежий хлеб – всё это смешивалось в тёплом облаке, резко отличавшемся от холодных коридоров моего нового дома.

Кухарка, крепкая женщина с красноватыми руками, занятыми тестом, вздрогнула и едва не выронила деревянную ложку, когда заметила меня в дверях.

– Лорд Вейн! – воскликнула она, слишком громко, словно опасаясь, что за ней подслушивают. – Я… я не ожидала вас здесь увидеть.

Я слегка улыбнулся и поднял ладонь, стараясь выглядеть как можно мягче.

– Простите, мисс, не хотел напугать, – сказал я. – Просто запахи ваши донеслись даже в мой кабинет, и я подумал, что грех будет пройти мимо.

Она неловко поклонилась, всё ещё пряча взгляд.

– Ужин будет готов к седьми, как всегда, сэр.

Я шагнул ближе, остановившись у стола. На нём лежал нож, рядом клок петрушки и большая миска с мясом. Всё выглядело привычно и мирно – и потому особенно чуждо после рассказов Освальда.

– Я знаю, – продолжил я мягко. – Но я пришёл не за едой. Видите ли, я ещё плохо знаком с этим домом… и с людьми, которые в нём живут. А ведь дом держится не только на камне и дереве, но и на тех, кто в нём трудится.

Кухарка наконец подняла на меня глаза. В них читалось сомнение, но вместе с ним – осторожный интерес.

– Хотите… поговорить? – спросила она тихо.

Я кивнул и придвинул стул.

– Да. Расскажите мне о доме, о прежнем хозяине. О том, что вы сами видели и слышали. Иногда мелочи, на которые мы не обращаем внимания, могут оказаться важнее всего.

Она сжала руки в фартуке и помедлила, а потом вздохнула и всё-таки села напротив.

– Для начала скажите, как вас зовут?

– Мэри, сэр, – ответила она тихо.

Я кивнул.

– Хорошо, Мэри. И ещё одно: называйте меня не «святой отец», а Эдмунд. Так мне будет ближе.

Я поудобнее устроился на стуле напротив неё, сложив руки на коленях, и ждал, пока она наберётся смелости заговорить. В кухне потрескивал огонь в очаге, а за маленьким окошком уже сгущались сумерки.

Мэри всё ещё теребила фартук, но наконец произнесла:

– Знаете, отец… нет, сэр Эдмунд, нам с вами пока не доводилось много говорить. Но, если честно, мы… мы страшно боялись, кто придёт на место прежнего святого отца.

Я приподнял бровь.

– Почему?

Она опустила глаза.

– Тот, что был до вас… человек суровый. Да что там суровый – жестокий. Груб, всегда чем-то недоволен. Денег лишал часто – порой без объяснений. А нам ведь жить на что-то надо… у меня дети. Их нужно кормить, обувать, а с прошлым хозяином каждую монету приходилось вырывать из судьбы.

Я невольно подался вперёд.

– У вас есть дети?

Она кивнула и впервые улыбнулась – устало, но искренне.

– Да. Двое. Старший – мальчонка, девять лет. Смышлёный, вечно вопросы задаёт. Младшей – всего пять. Она, знаете ли, любит петь. Всё утро может напевать, пока я хлеб замешиваю. А потом смеётся, будто само солнце постучалось в двери.

Я почувствовал, как что-то тяжёлое сжало мне сердце. Дети – свет, а здесь, в этих мрачных стенах, его катастрофически не хватало.

– Прошлый хозяин… – тихо сказал я, – явно не должен был быть святым отцом. Человек, что лишает хлеба тех, кто служит дому, не может служить Господу.

Я выдержал паузу, позволив её словам осесть в воздухе, и добавил:

– С будущего месяца я увеличу жалованье всем, кто служит здесь. Так, как и должно быть. Не обещаю чудес, но обещаю справедливость.

Она широко раскрыла глаза, будто не верила своим ушам. Потом быстро перекрестилась и прошептала:

– Да хранит вас Господь, отец…

Я лишь слегка кивнул, стараясь скрыть дрогнувшую улыбку. Мне впервые показалось, что стены этого дома стали чуть теплее. Затем тихо произнёс:

– Извините, что отнял у вас время.

Мэри лишь улыбнулась, тепло и по-доброму, без слов.

– Благодарю вас, сэр Эдмунд… за тёплое отношение, – пробормотала она, чуть наклонившись.

Я уже направлялся к двери, но вдруг добавил:

– И ещё одно: если вашим детям не с кем будет остаться, пусть они приходят вместе с вами. Здесь им будет весело, и вы сможете спокойно готовить – я позабочусь, чтобы они были под присмотром.

Её глаза заблестели, и она едва сдерживала слезы. Словно маленький свет озарил всю её усталость.

– О, сэр Эдмунд… – начала она, чуть кланяясь. – Это будет прекрасно! Завтра же приведу их и познакомлю с вами.

Я кивнул, ощущая, как необычное тепло разливается внутри. В доме, где царила строгость и порядок, впервые возникло чувство, что можно жить иначе – с заботой и уважением. Мэри ещё раз поклонилась, а я, уже выходя из кухни, почувствовал лёгкость, которую давала не только вера, но и простая человеческая доброта.

♱♱♱

Я поднялся с кровати, чувствуя, как утренний холод проникает сквозь стены. В доме почти никого не было – прислуга ещё не успела прийти, и тихая пустота казалась почти осязаемой.

Быстро одевшись, я проверил воротничок сутаны и надел пальто, накинув сверху плащ. Цилиндр на голову и шагнул к двери. Улицы встречали меня сырой дымкой и редким светом, пробивавшимся сквозь низкие облака.

Мысли о леди Шейле не отпускали: гроб уже должен был стоять в церкви. Я ускорил шаг, чувствуя, как город медленно просыпается, а жители, сквозь туман и дождь, спешат по своим делам. Каждый шаг отдавался в голове глухим эхом – сегодня она будет предана земле, а вместе с этим начнётся цепь событий, которую мне предстояло распутать.

Подойдя к площади у церкви, я заметил первых людей: полицейские, несколько прислуги и священнослужителей, готовых к отпеванию. Гроб ещё не успели занести внутрь, и тишина перед церемонией была словно глухой удар колокола – момент ожидания, когда всё кажется застылым и неотвратимым.

Я сделал глубокий вдох и шагнул к церковному порогу, готовый встретить день, который обещал быть тяжёлым и непростым.

Спустя двадцать минут, гроб стоял у алтаря. Я осторожно приблизился к нему. Леди Шейла лежала в нём так, будто вот-вот должна была открыть глаза: лицо было идеально загримировано, кожа казалась нежной и светлой, а макияж и причёска подчеркивали её аристократическое изящество. Шёлковое платье ложилось складками, отражая слабый свет витражей, и казалось, что она вот-вот вдохнёт этот прохладный утренний воздух.

Я слегка коснулся её руки, осторожно, почти боясь потревожить покой, и тихо прошептал молитву на древнем языке. Слова были знакомы лишь мне, и каждая фраза отдавала тихим эхом по каменным стенам.

И вдруг… рядом с гробом, как будто родившись из самой тьмы и света одновременно, появился призрак леди Шейлы. Она была полупрозрачна, но глаза её сияли живым, настороженным светом. Лёгкий холод окутал воздух вокруг, и сердце моё сжалось от странного, почти болезненного ощущения присутствия чего-то между миром живых и миром мёртвых. Ее взгляд встретился с моим.

Я осторожно спросил:

– Кто убил вас леди? И как вы оказалась в колокольне?

Её руки слегка дрогнули, едва заметно, и губы прошептали:

– Я… не видела его лица… Оно… было сокрыто странной маской… – голос едва различался, но дрожал и тянулся, как ветер через пустой зал. – Он сказал… что моя жертва принесёт мир в этот город…

Я пытался уловить детали, но призрак лишь покачал головой, прозрачные волосы колыхались без звука:

– Как я оказалась в колокольне… не могу вспомнить…

Тонкий холод витал вокруг меня, смешиваясь с запахом воска и ладана. Внутри меня всё сжималось: тайна маски, её невольная жертва, ощущение присутствия того, кто умел действовать скрытно и безжалостно. Каждый отблеск свечи на её лице, каждый изгиб платья казались важным знаком, но истина скрывалась в полутона, в паузах между шёпотами.

Я внимательно оглядел присутствующих, стараясь уловить малейшие признаки тревоги или скрытой вины. Поролоны проходили по всем церемониальным традициям – ровный хор, чинное расставление свечей, поклоны, приглушённые шёпоты прихожан. Казалось, никто не выглядел слишком подозрительно: лица были спокойными, руки сложены аккуратно, взгляды почти все устремлены на гроб.

Но внутри меня что-то подсказывало: истинная угроза скрыта не в открытых действиях, а в том, что прячется за маской внешнего порядка. Лёгкий холод пробежал по спине, когда я подумал о словах призрака – о маске и о том, что её убийца сказал насчёт «мира для города». Каждое движение, каждое чуть заметное смещение одежды или взгляда могло быть ключом.

Когда последние слова отпевания стихли, а гроб леди Шейлы был плотно заколочен, я почувствовал, как воздух вокруг словно стал легче. Лёгкое дрожание, едва заметное, обвило гроб, и призрак леди Шейлы постепенно растворился в воздухе, как туман под утренним солнцем. Её душа, наконец, обрела покой у Бога, и в этом мгновении тревога, что держала меня последние дни, немного отпустила.

Носильщики осторожно подняли гроб, и я следил за каждым их шагом, пока они не вынесли его за двери церкви. Свет дня казался немного ярче, воздух – теплее, а стены храма – тихими свидетелями завершившейся миссии. На этом наша роль в судьбе леди Шейлы была окончена: теперь её путь лежал дальше, и долг церкви, священника и всех причастных был выполнен.

Глава 3. След тайного общества

Паб в это время дня был на удивление тихим. Лишь редкие посетители сидели по углам, кто с кружкой эля, кто с газетой. Я устроился за нашим привычным столом у окна, и почти сразу к нему подошёл Освальд. Он был всё так же небрежно одет – серый костюм словно специально выбирал пыль и складки, цилиндр держался на честном слове, а светлые волосы торчали, будто он только что вышел из бури. В руках его был неизменный портфель, обтёртый, но явно тяжёлый.

– Ну, святой отец, – усмехнулся он, садясь напротив, – похоже, наша покойница всё ещё держит вас в мыслях.

Я слегка кивнул и сделал вид, что рассматриваю меню, хотя мысли мои были далеко не о еде.

– Я видел её дух, Освальд, – сказал я тихо, так, чтобы никто вокруг не услышал. – На отпевании. Она пришла ко мне.