Материнское сердце в пенале

– Я не… – начал он, но голос предательски дрогнул.

Эллен повернула книгу к нему корешком, где золотыми буквами было вытеснено: «А. и Б. Стругацкие. Пикник на обочине. 1972».

– Страница сорок шесть, – тихо сказала она. – Там, где Рэд говорит о «счастье для всех». Ты всегда пропускаешь слово «даром».

Солнечный луч дрожал на обложке, превращая золотые буквы в живые. Энтони вдруг представил, как она сидит где-то вечером, сверяя его случайные фразы с текстом, отмечая карандашом в библиотечном экземпляре…

– Зачем ты это… – он не закончил.

Эллен поправила шапку, которая опять съехала набок, и вдруг улыбнулась.

– Чтобы в следующий раз ты цитировал правильно.

И повернулась к выходу, оставив его наедине с книгой и странным ощущением, будто кто-то только что аккуратно вскрыл его грудную клетку, заглянул внутрь. И ничего там не украл.

Дэвис ощутил, как сжимаются его челюсти. Так сильно, что боль резкими волнами расходилась к вискам. В ушах застучало. Она не просто слушала, она изучала его, как один из этих проклятых учебников, методично собирая по крупицам каждую оговорку, каждый провал.

– Если заметила, то почему ничего не сказала? – голос звучал чужим, сдавленным.

Эллен обернулась не сразу. Сначала поправила шапку, давая себе время собраться с мыслями. Когда она наконец повернулась, то слегка наклонила голову, и розовая прядь соскользнула вниз, как занавес, за которым можно спрятаться.

– Не хотела подставлять тебя перед друзьями. – Она произнесла это тихо, но четко. – Вряд ли бы ты это оценил.

В ее словах не было ни жалости, ни упрека. Просто констатация факта: она знала его довольно хорошо. Знала, как он ненавидит, когда его поправляют при всех. Как краснеет до корней волос, когда кто-то вскрывает его ошибки.

Энтони резко выдохнул.

– А теперь решила, что можно?

– Теперь мы не с друзьями. – Девушка пожала плечами.

Энтони медленно разжал зубы.

– Спасибо, – выдавил он наконец.

Дышать стало немного легче.

***

Будильник не сработал, но Кармен проснулась ровно в четыре тридцать. Ее внутренние часы, заведенные годами сменного графика, не признавали выходных. Она лежала неподвижно, уставившись в потолок, где сеть тонких трещин за ночь успела разрастись новыми ответвлениями.

За окном хрипло перекликались вороны, те самые три завсегдатая, что каждое утро устраивали совещание на пожарной лестнице. С кухни доносилось мерное капанье. Этот звук давно стал частью домашней симфонии, таким же привычным, как скрип входной двери у соседа в пять пятнадцать пять. Старик Морозов никогда не отклонялся от своего ритуала. Газета, утренняя прогулка, два куска сахара в чай.

Кармен потянулась, ощущая, как позвонки похрустывают в унисон. Вчерашняя двенадцатичасовая смена оставила после себя знакомую ломоту в теле.

Она закрыла глаза, вдыхая густой коктейль ароматов. Вчерашний пережаренный кофе, въевшийся в занавески табачный дым, едва уловимый запах плесени из-под раковины. Эти стены давно перестали быть просто стенами; они впитали в себя каждый ее вздох, каждую ночную бессонницу. Где-то на границе сознания мелькнул полуобраз. Другая жизнь, другой сценарий, но рассыпался, как пепел с кончика сигареты. Мечтать было непозволительной роскошью, а Рейес научилась соблюдать жесткую экономию даже в мыслях.

Тело поднялось с кровати без участия сознания. Ноги, помнящие каждую щель в линолеуме, провели ее к кофемашине. Пальцы, движимые мышечной памятью, нашли сигареты в привычной вмятине подоконника. Первая затяжка обожгла легкие, первый глоток кофе горький, как все ее утра последних лет. День начал раскручиваться, как старая кинолента, где каждый кадр был до боли знаком. Ни неожиданных поворотов, ни новых декораций. Только проверенная временем рутина, надежная в своей предсказуемости.

За окном каркали те же вороны, на том же месте лежала недопитая бутылка текилы, даже трещина в потолке удлинилась ровно настолько, насколько это было ожидаемо.

Рейес сделала еще один глоток, наблюдая, как солнечный луч медленно ползет по облезлым обоям, отмечая неумолимый ход времени. Сегодня будет как вчера. Завтра будет как сегодня. И это было почти утешительно.

Телефон внезапно вздрогнул на тумбочке, издавая глухое жужжание, будто раздраженный шершень. Рейес замерла с сигаретой на полпути к губам. Она точно помнила – всегда, абсолютно всегда переводила аппарат в беззвучный режим. Эта привычка въелась в подкорку после ночных вызовов на работу, после пьяных звонков бывших, после всего того, от чего хотелось отгородиться хотя бы во сне.

Экран светился в полумраке комнаты, отбрасывая синеватые блики на потрескавшуюся штукатурку. Пять утра. Кто мог… Нет, она точно не хотела знать. Рука сама потянулась к аппарату, но замерла в сантиметре от него. Пусть. Пусть звонит. Пусть этот настойчивый кто-то там, в другом конце города, поймет наконец, что некоторые номера лучше не набирать. Тем более в такую рань.

Жужжание прекратилось так же внезапно, как началось. Комната снова погрузилась в серую предрассветную тишину, нарушаемую только тиканьем старых батарей. Кармен сделала глубокую затяжку, наблюдая, как дым смешивается с паром от кофе. На экране телефона замигал значок пропущенного вызова. Один. Потом второй. Она перевернула аппарат экраном вниз.

Сегодняшний день уже перестал быть предсказуемым, и это раздражало больше, чем сам звонок.

Кармен ненавидела торговые центры. Эти искусственные оазисы с их стерильным блеском, где люди, словно манекены, разыгрывали спектакль благополучия.

Ее ноги сами выносили к речному излому, где бетонные плиты набережной сдавались под натиском дикого ивняка, а земля пахла не асфальтом и жареным миндалем, а тиной и свободой. Здесь можно было закурить, не ощущая на себе ни жалостливых, ни осуждающих взглядов. Только равнодушное скольжение утиного взора по воде. Тишину нарушал лишь сдержанный диалог волны с берегом, да пронзительный скрип фрикционного тормоза на древней удочке.

На ее камне, а Кармен уже давно мысленно считала этот плоский валун своим, сидел старик. Его выцветшая кепка с облезлой эмблемой какого-то рыболовного клуба будто приросла к седой голове. Руки, испещренные коричневыми пятнами, безвольно лежали на коленях, и только легкое подрагивание указательного пальца выдавало, что он не спит. Поплавок застыл среди кувшинок, образуя идеально круглые разводы на зеркале воды.

– Клюет? – бросила Кармен, зная ответ прежде, чем задать вопрос.

Старик не шевельнулся. Только его желтоватый глаз, мутный, как речная вода в межсезонье, медленно перевелся с поплавка на горизонт, где свинцовое небо цеплялось за трубы дальнего завода.

– Нет, – выдохнул он, и это короткое слово повисло между ними, густое, как смог над промзоной. В нем уместились все утренние зори без поклевки, все пустые ведра и потрескавшиеся от времени удилища.

Кармен достала сигарету, прикрывая ладонью пламя зажигалки от несуществующего ветра. Они стояли так – она с сигаретой в зубах, он с удочкой в одеревеневших пальцах. Два островка в реке времени, где можно было не притворяться рыбаками, не изображать занятых людей.

Поплавок дернулся, но старик даже не пошевелился. Кармен усмехнулась уголком губ. Может, это была рыба, а может, просто ветер, или тот самый невидимый груз, что тянет всех ко дну. Неважно. Здесь, где вода лизала ржавые банки и битые бутылки, вопросы тонули быстрее, чем поплавки.

Она докурила, раздавила окурок о бетон и пошла прочь, оставляя за спиной старика, реку и утро, которое так и не стало ничьим уловом.

Глава 7

Больница дышала стерильной тоской. Запах хлорки смешивался с привкусом человеческого страха, въевшегося в стены. Флуоресцентные лампы мерцали, как умирающие светлячки, наполняя коридор призрачным свечением. Стены, некогда белые, теперь походили на старую зубную эмаль – желтоватые, с трещинами и пятнами. Где-то вдалеке методично капала вода. Ровные, размеренные звуки, словно чьи-то невидимые часы отсчитывали последние минуты чьей-то жизни.

Вольф стоял у грязного больничного окна, разминая затекшие мышцы шеи, когда за спиной раздались мерные, утяжеленные годами шаги.

– Ищете меня? – Голос напоминал скрип ржавых петель – низкий, с характерной хрипотцой, выдававшей многолетнюю дружбу с Мальборо.

Доктор замер в полушаге, скрестив мясистые руки на груди. Его когда-то белый халат теперь больше походил на географическую карту – желто-коричневые пятна образовывали причудливые архипелаги. Йод? Кофе? Следы давнишних операций?

– Да. О вашем пациенте. – Вольф медленно повернулся к нему.

– О котором именно? – Андерсен нервно почесал щетинистый подбородок. – У меня их было пятеро за последние сутки.

– О том, кто по всем законам медицины должен был стать трупом.

Тень пробежала по лицу врача, словно облако по осеннему полю. Его пальцы автоматически полезли в карман, доставая помятую пачку. Сигарета замерла между зубами, но так и не была зажжена. Даже он, похоже, соблюдал здесь правила.

– Пройдемте, – Андерсен резко развернулся, халат взметнулся, обнажая потертые джинсы и стоптанные кроссовки. – В мой… так называемый кабинет.

Его «кабинет» оказался крошечной комнатенкой, заваленной историями болезней и пустыми кофейными стаканами. На стене диплом с пожелтевшим стеклом, на столе череп, мирно улыбающийся всем тридцатью двумя зубами. Андерсен швырнул пачку сигарет в ящик, который закрылся с протестующим скрипом.

– Садитесь, – буркнул он, – если найдете где. – Сам он опустился на стул, который жалобно заскрипел, но выдержал. – И спрашивайте. У меня ровно пятнадцать минут.

Эдриан пристроился на краю стола, нарушая все границы личного пространства.

– Начнем с самого простого, доктор. Как вытащили парня с того света? По учебнику или есть свой секрет?

Андерсен усмехнулся.

– Учебники, – прошипел он, – пишут те, кто никогда не стоял по локоть в крови в три часа ночи. Так что спрашивайте конкретнее, детектив. У вас осталось четырнадцать минут.

За окном завыла скорая, привозя новую порцию человеческого горя. Вольф достал блокнот, щелкнул авторучкой, и звук прозвучал неожиданно громко в маленьком кабинете.

– Эдвард Дэвис. – Он произнес имя медленно, смакуя каждый слог. – Колотая рана в живот. Потерял почти сорок процентов крови. Вы вели его операцию.

Андерсен откинулся на спинку стула.

– В этом месяце у меня было четверо таких. На прошлой неделе парень с ножом в печени. – Его пальцы нервно постукивали по ручке кресла. – Рутинная работа.

– Но не все ваши пациенты, – Вольф сделал паузу, – перед операцией зарезали отца, мать и брата с сестрой.

Тишина повисла плотной завесой. Даже часы на стене, до этого громко тикающие, будто затаились. Где-то вдалеке взвыла и тут же затихла сирена, словно призрак пронесся по коридорам больницы.

Андерсен медленно вынул незажженную сигарету изо рта, аккуратно положил ее на край стола, выровнял словно по линейке.

– Конкретнее, детектив. – Его голос внезапно стал очень тихим. – Что именно вы хотите знать? Как он выжил? Или почему?

Вольф медленно перевернул страницу блокнота, оставляя на бумаге едва заметные отпечатки потных пальцев.

– Ранение. Насколько критично?

Маркус провел ладонью по лицу, оставляя красноватые следы на усталой коже.

– Сквозное проникновение в тонкий кишечник. Чистый разрез. Повезло, что не рваная рана. Перитонита удалось избежать чудом.

– Возможность самоповреждения? – Вольф не поднял глаз от блокнота.

Уголки губ Андерсена дрогнули в чем-то, отдаленно напоминающем улыбку.

– Вы хотите спросить, мог ли подросток аккуратно всадить себе нож под ребра? – Его палец описал в воздухе дугу. – Технически возможно. Но траектория… – Он резко ткнул указательным пальцем в свой живот под неестественным углом, – требует либо невероятной гибкости, либо посторонней помощи.

Ручка Вольфа замерла на мгновение, оставляя кляксу на бумаге.

– Если предположить внешнее вмешательство…

– Тогда ваш «доброжелатель» полный профан, – доктор перебил, раздраженно постукивая по столу. – Полмиллиметра влево и он бы истек кровью за три минуты. Здесь либо дилетант, либо…

– Либо?

– Либо кто-то очень точно рассчитал силу.

Вольф записал это особо крупными буквами.

– Клиническая смерть, – произнес он, наблюдая за реакцией врача.

Андерсен впервые за разговор напрягся.

– Одна минута сорок семь секунд. Полная остановка сердечной деятельности. Мы его вытащили буквально с того света. – Он сделал паузу, глядя куда-то сквозь Вольфа – Вы уверены, что именно он их убил?

Вольф медленно поднял голову, встретив его взгляд.

– А что? Будете сожалеть, что спасли его?

Хирург резко рассмеялся. Коротко, сухо, без тени веселья.

– Сожалеть? Ни капли. – Он скрестил руки, мотнув головой. – Это моя работа. Кем бы он ни оказался – убийцей, святым, чудовищем или просто парнем, которому не повезло, – я был обязан. Но если он действительно сделал это… – Андерсен наконец зажег ту самую сигарету, игнорируя запрет. Дым заклубился в воздухе, смешиваясь с запахом антисептика. – …то, возможно, я вернул его не для того, чтобы он ответил. А для того, чтобы он запомнил.

– Жизнь – худшее наказание?

Андерсен сделал глубокую затяжку.

– Иногда – да.

***

В тот день Сэм ввалилась на площадку с таким видом, будто только что ограбила швейную мастерскую. Из карманов ее потертых джинсов торчали иглы всех калибров – от тонких, едва заметных, до толстых, словно спицы. Ее уши, и без того напоминавшие колючую проволоку из-за обилия сережек, теперь грозили превратиться в полноценный арсенал.

– Смотрите что притащила!

Рикки лениво раскачивался на ржавых качелях, которые скрипели, как старухи на лавочке. Сигарета, прилипшая к его нижней губе, дымилась, угрожая в любой момент свалиться и оставить очередной ожог на его и без того испещренной пятнами куртке.

Лиам тем временем методично перебирал их скудные припасы на рассохшейся лавочке. Его пальцы, с обкусанными ногтями, лениво пересчитывали две банки тушенки, пачку начатых чипсов и три сигареты без фильтра, будто это было целое сокровище фараонов.

Эллен подняла голову, оторвавшись от потрепанного журнала, который Энтони принес вчера. Ее взгляд скользнул по Сэм, оценивая новый улов.

– Ты опять была на барахолке? – спросила она, в голосе прозвучало не столько осуждение, сколько привычная усталость.

Сэм лишь усмехнулась, вытаскивая из кармана очередную иглу – на этот раз такую длинную, что она могла сойти за шило.

– А где еще? В магазинах за это просят деньги, – она ловко перекинула иглу между пальцами, будто фокусник, готовый к трюку.

– И что, собираешься зашить себе рот наконец? – Рикки фыркнул, выпуская кольцо дыма в воздух.

Лиам отвлекся от своих сокровищ, бросив взгляд на иглы.

– Может, хоть зашьешь мне карманы, а? А то последние крохи вываливаются…

Сэм в ответ пнула его ногой, от чего Лиам чуть не покатился с лавки. Рон залился смехом.

– Сможешь мне ухо проколоть? – неуверенно спросила Ривс, откинув прядь волос за ухо – Давно уже хотела еще одну серьгу добавить.

Саманта оживилась моментально, как будто только и ждала этого вопроса. Ее глаза блеснули азартом.

– Без проблем, подруга! – она щелкнула пальцами и тут же швырнула Эллен небольшую жестяную коробку, когда-то бывшую упаковку для печенья. Теперь она гремела, как пиратский сундук, доверху наполненный сокровищами – десятками сережек от простых колец до причудливых шипов и подвесок с цветными камнями.

– Лови. Выбирай любую.

Ривс осторожно открыла коробку, глаза расширились от изумления.

– Боже… Ты их все сама носила?

– Некоторые – да, – Сэм самодовольно ухмыльнулась, доставая из кармана пачку влажных салфеток. – Остальные… ну, считай, коллекция.

– Ты хоть знаешь, как это делать правильно?

– А что тут знать? – девушка уже доставала самую тонкую и острую иглу из своего арсенала. – Чистым инструментом, быстро и без лишних раздумий.

Рикки фыркнул, но, кажется, был впечатлен.

– Только не ори, – пробормотал он, но в голосе сквозило любопытство.

Лиам даже приподнялся с лавки, забыв про драгоценные припасы.

– Давай уже, – Эллен закрыла глаза, сжав кулаки. – Только… не промахнись.

Саманта ухмыльнулась, поднося иглу к ее уху.

– Расслабься. Это будет легче, чем кажется.

В этот момент даже Энтони, обычно предпочитавший оставаться в тени, невольно заинтересованно приподнял голову. Он никогда не горел желанием добавить себе пару лишних дыр в теле. Но со стороны это казалось не так уж и страшно. Даже довольно заманчиво.

Энтони наблюдал, как Сэм уверенным движением подносит иглу к уху. Его пальцы непроизвольно сжались в кулаки. Не от страха, а от странного возбуждения, которое он не мог объяснить. Воздух вокруг будто наэлектризовался, наполнившись тем особым напряжением, которое всегда возникает перед моментом, когда сталь вонзается в плоть.

– Готовься, – предупредила Саманта, в голосе прозвучала та самая смесь хладнокровия и азарта, которая заставляла Энтони задерживать дыхание.

Ривс зажмурилась сильнее. Даже Рикки перестал раскачиваться на качелях, застыв с полузабытой сигаретой в зубах.

Резкий вдох. Быстрое движение. Игла пронзила кожу.

– Готово! – торжествующе объявила Сэм, вставляя в свежий прокол маленькое серебряное кольцо.

Эллен открыла глаза, сначала с удивлением, потом с восторгом потрогала новую серьгу. Капля крови алела на ее пальце.

Энтони почувствовал, как в его груди что-то екнуло. Он неосознанно провел рукой по собственному уху, представляя, как холодный металл пронзает плоть. Боль, да. Но вместе с ней и освобождение. Возможность оставить на теле отметину, видимый знак того, что он контролирует хотя бы это. Хотя бы свою боль.

– Кто следующий? – спросила девушка, оглядывая компанию с вызовом в глазах.

И Энтони, к собственному удивлению, почувствовал, как его рука сама тянется вверх.

– Я, – ответил он тихо, но твердо.

Впервые за долгое время он хотел чего-то. Хоть и такого маленького поступка, но по своей собственной воле.

Саманта замерла с иглой в руке, ее брови поползли вверх. Даже Рикки выплюнул сигарету, не веря своим ушам.

– Ты серьезно? – Эллен первой нарушила ошеломленную тишину.

Энтони не ответил. Он просто шагнул вперед, и в его обычно пустых глазах появилось что-то новое – решимость, смешанная с легким безумием. Его пальцы дрожали, но не от страха, а от странного предвкушения.

– Ну что ж… – Сэм медленно ухмыльнулась, протирая иглу салфеткой. – Где хочешь проколоть, тихоня? Ухо? Язык? Может, бровь?

Он покачал головой и неожиданно для всех поднял руку к нижней губе.

– Здесь, – прошептал Энтони.

Рон ахнул. Лиам присвистнул. Даже Рикки замер, впечатленный его выбором. Сэм наклонилась ближе, ее дыхание пахло мятной жвачкой.

– Будет больно.

Энтони лишь кивнул. Боль – это то, что он знал лучше всего. Но впервые это будет его выбор. Его контроль. Его отметина.

Когда холодная сталь вонзилась в плоть, он даже не дрогнул. А когда Саманта вставила тонкий серебряный лабрет, Энтони впервые за год широко улыбнулся.

***

Очередной звонок раздался ровно в шесть, когда Кармен, стоя на коленях перед дышащей на ладан духовкой, пыталась засунуть в нее противень с сырой курицей. Черный дымок уже вился из щели дверцы, а запах горелой проводки смешивался с ароматом лимонного маринада, которым она так старательно натирала тушку три часа назад.

– Черт бы побрал… – прошипела она, вытирая ладонью пот со лба и оставляя на коже след муки.

Телефон продолжал вибрировать на кухонном столе, подпрыгивая с каждым звонком, как раздраженная оса. Кармен пнула дверцу духовки ногой. Ручка, которую она все собиралась прикрутить, с характерным лязгом отвалилась. Курица с грохотом съехала на пол, оставив жирный след на и без того сомнительного вида линолеуме.

Запах гари висел в воздухе густым удушающим одеялом. Кармен стояла посреди кухни, босиком, в луже куриного сока, и смотрела на черный дым, валивший из духовки. В руке висел кухонный половник.

Телефон зазвонил в третий раз, прежде чем она наконец отреагировала. Она схватила его, едва не выронив из скользких пальцев. На экране снова незнакомый номер. Опять эти проклятые коллекторы или, что хуже, работа. Кармен уже открыла рот, чтобы рявкнуть в трубку, но…

– Миссис Рейес? – женский голос звучал неестественно четко. – Это доктор Рэдлин из городской больницы Элсфорта.

Кармен машинально потянулась выключить плиту, но рука дрогнула, и половник с грохотом упал на кафель.

– Мы не смогли дозвониться до вас утром. Ваш муж и сын попали в аварию этой ночью.

Мир сузился до точки. Кармен схватилась за край стола, оставив жирные отпечатки пальцев на белоснежной скатерти, которую купила в прошлом месяце «на случай, если Майкл когда-нибудь приедет».

– Дэвид в тяжелом состоянии, но стабилен.

Где-то в подсознании мелькнула мысль: «Он всегда был крепким, чертов ублюдок».

– Мальчик отделался легкими ушибами.

Губы Кармен сами собой сложились в беззвучное «Майкл…».

– Он очень напуган и просил, чтобы вы приехали.

Пять лет. Пять лет она видела его только на фотографиях, которые Дэвид изредка присылал – школьные снимки, где Майкл всегда стоял чуть в стороне от других детей. Пять лет она звонила строго по расписанию, которое установил суд.

И теперь…

– Я… я выезжаю. Сейчас же.

Она бросила телефон в сумку, даже не попрощавшись. Черный дым из духовки теперь казался смешным. Курица, лежащая на полу – нелепой.

Рейес мчалась в спальню, оставляя разводы на паркете. Чемодан, который она достала с верхней полки шкафа, был покрыт пылью. Она не уезжала из города с тех пор, как потеряла сына.

Руки дрожали так сильно, что она трижды ошиблась, набирая номер такси.

– Все будет хорошо, – шептала она, запихивая в сумку телефонную книжку с вырванными страницами. – Все будет хорошо, – повторяла, хватая первую попавшуюся пару обуви. – Все будет…

Голос сорвался, когда она случайно задела рамку с фото – последним их совместным снимком. Стекло разбилось, но Кармен даже не остановилась.

У нее наконец-то был веский повод нарушить правила. И она не собиралась терять ни секунды.

Глава 8

Джошуа Дэвис был тем, кого замечали сразу, даже когда он стоял в толпе таких же, как он, рослых парней в футбольной форме.

Он и так был капитаном команды. Лидером не по назначению, а по праву той необъяснимой харизмы, что заставляла других невольно к нему прислушиваться. Его плечи, будто созданные для того, чтобы держать груз ответственности, казались еще шире под напором взглядов болельщиков.

Высокий, под метр восемьдесят пять, он двигался с той легкой небрежностью, которая выдавала в нем прирожденного спортсмена. Даже когда просто шел по коридору школы, слегка сутулясь, будто стараясь стать чуть меньше. Но это не работало.

Резкие скулы, следы давнего подросткового угрева, которое он то ли стеснялся, то ли давно перестал замечать. Карие глаза, всегда улыбающиеся первыми, еще до того, как губы подхватывали движение. Взгляд открытый, но с легкой тенью усталости: капитанство давалось ему не только победными голами.

Темно-русые волосы, с рыжинкой на солнце, вечно спадающие на лоб, несмотря на все попытки зачесать их назад. Он откидывал их резким движением, будто отмахивался от чего-то. Может, от внимания, которого было слишком много.

Он не старался быть тем, кем его видели. Но у него это получалось без слов.

В «Риверсайде» его знали все. И в этом не было ничего удивительного.

Капитан футбольной команды, забивавший решающие голы в последние минуты матчей. Король выпускного, чья улыбка красовалась на всех школьных постерах. Любимец учителей, способный одной шуткой разрядить даже самую напряженную атмосферу в классе. Он был тем самым парнем из подростковых комедий – слишком идеальным, чтобы быть правдой, слишком ярким, чтобы оставаться незамеченным.

Но если бы кто-то действительно присмотрелся, то увидел бы больше. Увидел бы, как его улыбка становилась чуть менее искренней после десятого за день «Эй, Дэвис, дай пять!», как он задерживался в пустой раздевалке после тренировок, будто эти несколько минут тишины были единственным временем, когда он мог просто быть собой. Увидел бы, как его карие глаза, обычно теплые и смеющиеся, на мгновение теряли блеск, когда он думал, что никто не смотрит.

Проблема с ярлыками в том, что они редко оставляют место для человека. А Джошуа, вопреки всему, был именно человеком. Не картонным героем школьных легенд, а живым, устающим, иногда сомневающимся. И, возможно, именно поэтому, куда более интересным, чем любое клише.