Несломленные

Так формировался стиль, который он пронес через всю жизнь. Без громких заявлений, без формальностей. С пониманием, что любое решение начинается с конкретного человека и с конкретной задачи.

В 1980-х годах Владимир Сальдо по линии Минстроя, а затем уже Генштаба Министерства обороны СССР оказался в заграничной командировке. Его направили в Монголию в составе небольшой группы военных советников для строительства специальных объектов. Этот этап он вспоминает как один из самых серьезных вызовов в своей жизни.

«Это была спецмиссия. Не обычная стройка. Мы работали при воинских частях, в закрытом режиме. Все решалось на месте, быстро, точно. Там ты действительно учишься отвечать не словами, а делами. Там проверяют не звания, а компетенцию», – говорил он мне в интервью. Условия были непростыми: другая страна, другая культура, совершенно иная среда.

«Когда я приехал, оказалось, что никто из местных не говорит по-русски. Я начал учить монгольский. За знание языка даже доплачивали 20 процентов. Но не в этом дело. Просто иначе невозможно было работать. Надо было понимать людей», – вспоминал Сальдо. Он работал без переводчика, сам решал технические вопросы, налаживал взаимодействие на стройке. Этот опыт дал ему многое. Он научился ориентироваться в нестандартных ситуациях, быстро принимать решения, брать ответственность. «Там ты понимаешь, что не важны твои дипломы. Важно, как ты держишь слово. Как умеешь организовать работу. Как относишься к тем, кто рядом. Уважение рождается не по званию, а по делу», – говорил он спустя годы.

Вернувшись из заграничной командировки, Владимир Сальдо продолжил работать в строительстве. Он не просто возглавлял объекты, он заново собирал Херсон по кирпичику. Речь шла не о кабинетном управлении, а о реальном включении в каждую деталь: от прокладки коммуникаций до озеленения дворов. Он сам нередко выезжал на место, общался с рабочими, находил решения там, где все, казалось, стояло.

Когда в начале 2000-х возникла идея идти в мэры, он не колебался. «Я не умел красиво говорить. Но умел делать», – скажет он позже. Кандидатура Сальдо тогда воспринималась как неожиданная – он шел не от партийных структур, а от практики. «Мэр – это политик, естественно, потому что его не обходят стороной политики местного уровня, который обязан находить общий язык со всеми. Это кроме того, что он еще обязан уметь управлять городским хозяйством», – объяснял он.

Для него мэр – это не кресло, а инструмент работы. «Профессия – это когда человек, если берется за дело, то он этим делом занимается с полной самоотдачей, самозабвенно и на результат». Он не уехал тогда, когда уезжали даже те, кто громко обещал остаться. «Если бы я уехал тогда – я бы предал сам себя. А я не из таких», – говорил он, вспоминая события, когда над городом уже звучали минометы, а на дверях властей рисовали мишени. Он остался. «Меня, конечно, много, как и любого мэра, критиковали. Но самое для меня было бы обидное, если бы меня критиковали за лентяйство и за безделье», – честно признавался он. А уважение к нему формировалось из реальных дел.

Я хорошо помню, как однажды в очереди за гуманитарной помощью пожилая женщина сказала: «Да он еще в двухтысячных нам детскую площадку делал, я ж сама голосовала!» В этот момент стало ясно – речь не о политике. Речь о конкретных делах, которые помнят.

Когда в 2002 году Владимир Сальдо пришел в мэрию (возглавил ее!), Херсон был в упадке. «Город был в таком забвении, в далеком-далеком. Он считался как бы тупиковым, недоразвитым. На него особо внимания не обращали, больше смотрели на промышленные центры», – вспоминал он. Улицы были в трещинах, здания серые и потертые, освещение почти отсутствовало. Все говорило о запущенности. Вместо громких заявлений он начал с самого простого – инфраструктуры. Его подход был инженерным: не сверху вниз, а снизу вверх. Сначала свет. Потом схема движения транспорта, канализация, детсады, дворы.

Для него работа мэра была не про внешнее. А про то, чтобы жил город. И чтобы он был цельным: «Улица Пугачева – не хуже центра. А Порт – такой же Херсон, как и Ушакова». При нем пошла реформа ЖКХ не из кабинета, а из разговоров с людьми. Он открыто работал с теми, кого обычно игнорировали: «Я не командую сверху. Я спрашиваю тех, кто здесь живет. Они мне подскажут. А я помогу реализовать». Его союзниками стали старшие по домам, дворники, активисты, совет ветеранов. Не просто как формальные участники, а как настоящие партнеры. Запустили конкурсы между районами не ради наград, а чтобы люди почувствовали, что от них многое зависит. «Когда ты видишь, как ребенок поливает клумбу, которую вчера сам посадил, ты понимаешь: что-то мы делаем правильно».

Появились цветники, расписанные заборы, новые маршруты. Город начал меняться. Одним из самых показательных решений первых лет стало «возвращение Потемкина».

«Памятник в Херсоне Потемкину был еще с 1836 года. Это была работа известного скульптора – между прочим, украинского происхождения – Ивана Мартоса», – напоминал Владимир Сальдо. Он подчеркивал: эта скульптура стояла в ряду других шедевров Мартоса – памятников Минину и Пожарскому в Москве и дюку де Ришелье в основанной им Одессе. Их объединяло не оформление, а идея: «любовь к своей Родине». Возвращение памятника стало настоящей проверкой. В адрес мэра поступило письмо от 13 националистических организаций, где говорилось: «Зачем нам нужен в городе еще один идол? Неужели Херсону необходимо место поклонения и проведения культовых оргий антиукраинских сил?»

Ответ Сальдо был спокоен: он не вступал в публичную полемику, не делал резких заявлений. Он сделал то, чего от него не ожидали, инициировал общегородской референдум. «Тогда все жители Херсона, более 90 %, высказались за то, чтобы памятник был восстановлен», – рассказывал он в теленовостях.

Киев постоянно урезал бюджет, пытался продавливать нужные решения, требовал лояльности. Сальдо держал дистанцию. «Я не киевский чиновник. Я херсонский мэр. Меня избрали здесь, им я и отвечаю», – подчеркнул он однажды на пресс-конференции. Когда журналисты пытались задавать общие вопросы, например, как он оценивает темпы развития города, он отвечал просто: «Вы лучше спросите у людей, сколько раз кран прорвало за зиму. Вот и будет вам темп».

Весной 2014 года все, что долго казалось чужим – «где-то там», – стало происходить здесь. Сначала это было не про Херсон. Казалось, что рушится Киев, где ломают систему, уносят смыслы, вытаптывают привычные ориентиры. Но очень скоро стало ясно: лом идет по всем. По улицам, по домам, по людям. И один из первых, кто встал под этот удар, был Владимир Сальдо. Он тогда был не просто политик. За ним была репутация, выстроенная годами. Он не бегал по ток-шоу, не записывал яркие заявления. Работал.

«Я был в Верховной раде на тот момент, народный депутат от Партии регионов. Это была самая крупная партия в Украине по численности. Она была лидером в юго-восточных областях, во всех. И в центральных во многих. Поэтому, понятно, когда произошел переворот, то мы сразу же стали в немилости у той части, которая стремилась одолеть, подмять под себя людей, живущих на юго-востоке Украины», – вспоминал он.

Давление росло. Сначала в прессе, потом физически. «Возле моего дома неоднократно организовывались митинги с сжиганием покрышек, с плакатами и лозунгами “Чемодан – вокзал – Россия” и так далее. Это был признак очень серьезный».

В какой-то момент это стало почти облавой: «Я прекрасно понимал, что следующей целью стану я. Не по закону. Не по суду. А по улице. Меня уже поставили в перечень “неправильных”. Просто потому, что я не прыгал, не поддерживал майдан, а оставался при своем».

«Я был в горсовете – мне плеснули в лицо краской. В зал заседаний не пускали, выкрикивали. У дома – митинги, покрышки. На работе – угрозы». И дальше коротко: «Они хотели страха. А получили твердость».

У него была возможность уехать. Были предложения. Но он остался. «Я не собирался прятаться. Я не тот человек. Если бы я ушел тогда, потом бы уже никогда не вернулся. А я знал, что мне еще возвращаться». Позже он скажет: «Революция достоинства? Какое тут достоинство? Это была технология. Четкая. Жесткая. Разрушительная». Тогда, в 2014-м, он еще не знал, насколько все это зайдет далеко. Но уже видел, что его страна трескается по швам, и видел – молчать нельзя.

Весной 2022 года то, что долго казалось невозможным, стало реальностью. Херсон был освобожден. Украинская власть ушла, сменились флаги. На улицах стало тихо, но тревожнее меньше не стало. Люди не понимали, что будет дальше. Нужен был тот, кто возьмет на себя ответственность. Владимир Сальдо это сделал. «Я согласился возглавить областную Военно-гражданскую администрацию. Я люблю свой город. Мне не страшно. Я знаю, что нужно делать. И кто, если не я?» – сказал он. Он не ждал команды – просто вышел.

Мы встретились с ним первый раз в его кабинете, в Херсоне. На стене висела карта Херсонской области. Рядом стояла кружка крепкого кофе. Он молчал недолго. «Я не считаю, что мы победили. Мы только начали. Победа – это когда дети смогут спокойно идти в школу. Когда на рынке не будет автоматчиков. Когда будут ходить автобусы и платить зарплату учителям».

Вскоре погиб его помощник. Владимир Васильевич воспринял это без истерики. «Целью был я. Но я не в машине был. Значит, жить надо дальше», – сказал он. Опасность стала постоянным фоном. За ним следили. Его дом просматривали с дронов. Информационные атаки не прекращались. «Мне не страшно. Если боишься – не выходи из дома. А я уже вышел», – говорил он.

Сальдо ездил в районы, куда не решался поехать ни один журналист. «Сейчас нужно быть не важным, а нужным», – усмехнулся он, когда мы были в Бериславе. Он говорил с людьми прямо. На рынках, в клубах, в больницах. Без протокола, без записей. «Я знаю, что вы боитесь. Но я рядом. Я не уехал. И не уеду. Нам всем нужно набраться сил. Вы держитесь. А я буду рядом». Этим словам верили. Потому что их говорил человек, который сам остался.

«Мы взяли курс на воссоединение с Россией и уже не свернем с него. Это не сиюминутное решение. Это путь. Долгий. Трудный. Но наш», – говорил он в дни исторического референдума.

А спустя две недели после воссоединения Херсонской области с Россией ему пришлось участвовать в реализации непростого решения – организовывать эвакуацию мирных жителей с правого берега Днепра: «Мы не можем рисковать жизнями. Если нужно отойти, мы отойдем. Но только чтобы вернуться сильнее».

Однажды я спросил у него: «Вы вообще спите?» Он усмехнулся и ответил, не задумываясь: «Когда у тебя перед глазами все, от Снигиревки до Скадовска, спать не получается. Усталость приходит только тогда, когда ты понимаешь: можно остановиться. А мы пока не можем». А потом он пропал. В тот день мы собирались поехать вместе в Голую Пристань. Его машина не вышла. Телефон молчал. Помощники тоже. Ни комментариев, ни слухов. Только тяжелое, вязкое ощущение, что случилось что-то серьезное. Неделю спустя появилась правда. Владимир Сальдо отравлен. Боевой яд. Предатель из близкого круга. Он скажет об этом позже сам, спокойно: «Нашли того, кому я доверял. Он подсыпал яд. Это была лошадиная доза. Цель – не просто убрать. А сделать это тихо. Чтобы никто не понял. Чтобы выглядело как инсульт, как перегруз. Но не получилось».

Его состояние было критическим.

«Два месяца меня продержали с маской на лице и в наручниках, и в цепях закованным. Потом еще четыре месяца под стражей уже именно полиции… Я в прямом смысле слова сбежал оттуда. Все было подстроено», – вспоминал он, когда говорил о другом, раннем эпизоде – похищении. В 2016 году по заданию украинских властей с Сальдо уже пытались расправиться в… Доминиканской Республике, куда его выманили якобы на переговоры по бизнесу.

Но теперь все было куда страшнее: яд, полная клиническая тишина, кома.

«Я отсутствовал. Фактически не жил. Пятнадцать дней я был вне жизни…» Таков он. Даже возвращаясь из клинической смерти, он спрашивал не про себя, а про сводку. Поэтому, когда потом вышло первое видео, его ждали все. На экране – бледный, хриплый. Но живой. «Хорошего всем настроения, крепости духа, выдержки и веры в победу», – сказал он. Как будто не из небытия вернулся, а просто вышел из затянувшейся командировки.

Когда он впервые вышел на связь по видеоконференции, в зале повисла тишина. Кто-то прошептал: «Он?» – «Точно он!» – «Да слава богу…» Камера показывала бледное лицо, ослабший голос. Но он сразу взял в руки дело. Без долгих вступлений. «Работаем. Планы прежние», – сказал он. А потом, чуть медленнее, добавил: «Вы не думайте. Я еще в строю. И пока нужен – буду». С каждым днем голос креп. Сначала это был почти шепот. Затем – уверенный, знакомый всем в Херсоне тембр. «Мне не нужно сочувствия. Мне нужно, чтобы вы продолжали делать свое. Чтобы держали строй. Чтобы верили. Потому что если вы не верите, то что тогда делать мне?» – сказал он на одной из встреч с аппаратом администрации. Позже, когда ситуация начала стабилизироваться, он признался: «Я не знал, зачем мне второй шанс. А потом понял: не мне. Нам. Чтобы доделать». Он не возвращался «на поправку». Он сразу вернулся в процесс: планы восстановления, логистика, координация, распределение ресурсов.

Область продолжала жить. В школах шли уроки, в больницах работали врачи, в домах слышались детские голоса. Но все это было хрупким. Потому что фронт был близко. И тогда он озвучил то, что никто не хотел говорить вслух: главное сейчас – люди. «Моя главная задача – безопасность мирных. Все остальное подождет. Не будет людей – не будет никакой власти». С этого момента стало ясно: все будет подчинено эвакуации. Детей, женщин, стариков – людей, которые не должны оказаться под ударами.

Он не стал ждать. «Если мы не начнем сейчас, потом будет поздно. Мы не имеем права ждать приказа сверху, когда речь идет о жизнях. Готовьте списки. Отрабатывайте логистику. И все – с завтрашнего утра». Это были четкие инструкции. Эвакуация стала не просто мероприятием, а спецоперацией по спасению. Точной, быстрой, организованной.

Я видел, как он стоял на причале, когда отправляли первую партию эвакуируемых. Я спросил: «Зачем вы здесь?» Он ответил спокойно: «Если не я, то кто будет смотреть в глаза тем, кто едет?» Он не наблюдал со стороны. Он провожал лично. Сам помогал грузить вещи, разговаривал с женщинами, гладил по голове испуганных детей. Один мальчик лет шести обнял его и тихо спросил: «Дядя, а ты останешься?» Сальдо, не раздумывая, ответил: «Останусь».

Эвакуация шла под сирены, под разрывы, под угрозы. Но шла, потому что была выстроена четко.

Параллельно шла другая работа. Он обращался к руководству страны с просьбой о поддержке: «Прошу помочь в организации выезда мирных граждан. Мы не можем подвергать их риску. Мы делаем все, что можем, но нужны ресурсы. Транспорт, топливо, связь. Каждая минута на вес жизни». Эти слова звучали не как официальное заявление, а как личная просьба. Даже сквозь экран было видно: говорит человек, которому больно за тех, кого он вывозит.

Обстрелы усиливались. Снаряды ложились по складам, по домам, по рынкам, по колоннам с эвакуированными. И тогда он сказал прямо: «Это месть. Потому что мы выбрали. Потому что мы не свернули. Потому что мы сказали: “Мы – Россия”. Это не боевые действия. Это наказание. Но мы все равно не сдадимся».

Когда пришлось покинуть Херсон, это стало ударом. «Я до последнего боролся, чтобы решение было другим. Но мы – часть большой страны. Мы выполнили приказ. Мы сохранили жизни. А это значит, что у нас еще все впереди. Вернемся. Обязательно», – сказал он в тот день. Позже, уже не на камеру, я видел, как он стоял у окна и смотрел в сторону противоположного берега Днепра. Молчал. А потом произнес тихо: «Это наш город. Он просто пока ждет. А мы пока собираем силу». В его словах не было отчаяния, это было обещание.

Он часто повторял: «Власть – это не привилегия. Это ответственность. Особенно перед теми, кто не может ответить тебе взаимностью: старики, дети, раненые, те, кто в беде». Эта формула сопровождала его на всем пути – и когда он был мэром, и когда стал главой региона, и когда пережил отравление, и когда вернулся. В одной из библиотек он однажды остановился, глядя на стеллаж, и сказал: «Вот здесь стояли книги Джека Лондона. И “Момент истины” тут же. Это книги не о победе. Это книги о том, как не сдаться. Как остаться собой, когда тебя пытаются сломать». «Не обязательно быть академиком. Но обязательно быть настоящим. Настоящим мужиком. Настоящим человеком». Он не любит пафоса.

Владимир Васильевич говорит о своем возрасте: «69 лет – и я не перестаю учиться. Я слушаю, запоминаю, проверяю, потому что если ты перестал учиться, начал умирать». Он сам расставляет акценты: не на цифре, а на действии, на умении оставаться включенным.

Вообще моя любимая история (звучит как анекдот): Владимир Сальдо родился 12 июня, в День России. Этот факт сам по себе стал поводом для многочисленных комментариев и ассоциаций – как позитивных, так и провокационных. В одном из интервью он с иронией и твердостью ответил на это так: «Моя мама предвидела, наверное, что 12 июня впоследствии станет Днем России… Дурь у наших противников после 2014 года доходила до такой степени, что такого рода реплики и упреки в комментариях, в соцсетях, конечно, сыпались. Он весь такой пророссийский, поддерживал и все делал для того, чтобы именно идеи России, идеи русских преобладали в Херсоне. Да, в этом меня обвиняли». Получилось, что дата рождения Сальдо – 12 июня – не только символична, но и стала частью его биографии, которую обсуждали и сторонники, и противники.

Когда его спрашивают: «Вы не боитесь?» – он отвечает: «Я боюсь только одного – потерять доверие тех, кто мне поверил». После всего, что с ним произошло, он не стал другим. Он стал глубже, точнее, тверже – когда нужно. Мягче с детьми. Когда одна девочка подарила ему рисунок с надписью «Спасибо, что защитили», он посмотрел ей в глаза и сказал: «Спасибо тебе, что не боишься. Это значит, мы все делаем правильно». Он не рассказывал о пережитом, он просто продолжил работать: приезжал на стройки, обходил школы, проверял больницы, заходил в комнаты ветеранов. И везде повторял одно и то же: «Главное – быть рядом. Не исчезать. Не уходить в кабинеты. Не прятаться за статус».

Кстати, про статус. В 2008 году Владимир Сальдо получил признание, которое, несмотря на всю политизированность украинской реальности, было основано на реальных делах. Его официально назвали лучшим мэром Украины среди всех глав городов областного значения.

Он сам вспоминал об этом без пафоса, но с точностью: «Да, было такое. В Украине на тот момент было все достаточно демократично, все институты гражданской жизни развивались, хотя подпольное разрушение шло уже. В 2008 году на ежегодном подведении итогов результатов среди всех претендентов от областных центров, больших городов, 24 их было, мне было присвоено звание лучшего мэра Украины по всем средним статистическим показателям».

Это решение не было кулуарным. Его принимали на основании объективных показателей: состояние инфраструктуры, уровень благоустройства, выполнение социально-экономических программ. За ним не стояли олигархи. Он не был медиазвездой. Он был тем, кто «знал, где в каком районе труба сгнила», – и ехал туда лично. Поэтому и получил признание, несмотря на то, что тогда, как он говорил, «подпольное разрушение шло уже» – намек на процессы демонтажа суверенности и управляемости в украинской системе.

Он воспринимал это звание не как трофей, а как подтверждение того, что стиль «не орать, а делать» работает. Позже, когда речь зашла о достижениях за годы мэрства, он добавил: «Есть какие-то действительно такие вот конкретные материальные вещи, как памятник. Их можно считать вот такими достижениями. А есть, например, такие вещи, я считаю, что это действительно заслуга. Это то, что мне удалось сознание людей в позитив перевернуть к своему городу, к своей улице, к своему двору».

И немного о том, в чем мы с ним сошлись, совпали. Книги. Для Владимира Сальдо они не просто полки в кабинете. Это опора, внутренняя система координат, с которой он прошел самые трудные участки своего пути. Он вспоминал, какие книги формировали его в юности: «Мои любимые книги в школе – “В августе сорок четвертого”, то есть “Момент истины”. Она меня сильно, так сказать, как мальчишку интересовала».

Позже он признался мне, что особенно был увлечен книгами Джека Лондона: «Вот знаете, я еще очень увлекался Джеком Лондоном! Это один из любимых писателей. Да-да-да. Ну я могу долго говорить, поэтому… Или вот, допустим, в том же “Белом солнце пустыни” есть моя любимая фраза: “Тебя как, сразу прикончить, или желаешь помучиться?” Ну еще помучаюсь. Мужской характер такой твердый. Поэтому в жизни нужно жизнь любить. Но, извините меня, на первом месте в жизни человек каждый. То есть если ты сам себя любишь, то ты и жизнь будешь любить. Если ты к себе относишься с требовательностью, с вниманием, не ленишься, закаляешься физически, то и в жизни будешь успешным, и жизнь будет хорошей, интересной. А если валяешься…»