Утопия-модерн. Облик грядущего

Один гениальный мыслитель предположил, что в качестве эталона денежной стоимости можно использовать не какое бы то ни было вещество, а вместо него – силу, и что стоимость может быть измерена в единицах энергии. Это превосходное развитие (по крайней мере – в теории) общей идеи современного государства как кинетического, а не статического; так еще раз подчеркивается отличие нового социального порядка от старого. Старый уклад – система институтов и классов, управляемых состоятельными людьми; новый – это союз предприятий и интересов, над которым главенствуют заинтересованные лидеры.

Конечно, суждения мои обо всем этом – довольно поверхностные, сродни конспекту или выжимке из серьезной научной статьи, подготовленной для популярного журнала. Поэтому вообразите мое удивление, когда, развернув случайно газету, я вдруг узнаю: подразумеваемый гениальный мыслитель (вернее, его здешняя инкарнация) занимает самый ответственный пост в Утопии и касается вопросов денежного обращения на страницах печати! Статья эта, как мне кажется, давала полное и ясное объяснение его новых задумок – если закрыть глаза на обилие специфической терминологии; она опубликована, очевидно, для того, чтобы общество могло подвергнуть его предложение всесторонней критике – так можно сделать вывод, что в Утопии-модерн власти представляют наиболее прозрачные и детально разработанные схемы любого предполагаемого изменения закона или обычая.

Оценим же местный административный порядок. Любого, кто следил за развитием технической науки в течение последнего десятилетия или около того, не шокирует мысль о том, что консолидация большого числа общественных служб на значительных территориях ныне не только осуществима, но и очень важна, желательна. Через некоторое время отопление и освещение, равно как и снабжение электроэнергией бытовых и промышленных, городских и междугородных коммуникаций, будут осуществляться с единых электростанций. Ясно как божий день, что как только минует экспериментальная стадия снабжения электроэнергией, вопрос всецело перейдет в ведение местной администрации (канализация и водоснабжение – в ту же копилку). И местная администрация, само собой, предстанет единственным хозяином положения.

По этому вопросу даже такой закоренелый индивидуалист, как Герберт Спенсер, сходился во мнении с социалистами. Итак, мы может прийти к заключению, что в Утопии, какие бы там виды собственности ни существовали, естественные источники энергии – уголь, водяная сила и тому подобные – будут находиться в распоряжении местных властей. Для максимального удобства контролируемые одной властью земли будут разделены на участки, равняющиеся приблизительно половине пространства, занимаемого ныне Англией. В Утопии будут следить за тем, чтобы электрическая энергия добывалась при помощи гидравлической силы, ветра, морских приливов и отливов – и вообще всякой естественной силой. Электричеством будут освещаться города и поселки, а также разные общественные места; кроме того, электричество будет распределяться между частными лицами и обществами, регулирующими отопление и освещение квартир. Такое устройство, несомненно, усложнит подсчеты трат и отношения – разных отделов между собой и государства с потребителями; но для упрощения бухгалтерии в Утопии, вероятно, будут вести счет на единицы физической энергии.

Не исключено, что оценка различных местных администраций для центрального мирового правительства уже будет рассчитана на основе приблизительно общего количества энергии, периодически доступной в каждой местности, зарегистрированной и заявленной в этих физических единицах. Расчеты между центральными и местными органами власти могут вестись в этих терминах. Кроме того, можно представить, что утопические местные власти заключают контракты, по которым оплата производится уже не монетой на основе золота, а банкнотами на столько-то тысяч или миллионов единиц энергии той или иной электростанции.

Так проблемы экономической теории подверглись бы огромному прояснению, если бы вместо измерения в колеблющихся денежных величинах можно было бы распространить на их обсуждение ту же самую шкалу энергетических единиц – если бы в самом деле можно было совершенно исключить идею торговли. В Утопии-модерн, во всяком случае, производство и распределение обычных товаров были выражены как проблема преобразования энергии, и схема, которую сейчас обсуждала Утопия, была естественным продолжением этой идеи. Все местные энергетические управы должны были свободно выпускать энергетические векселя под залог избытка доступной для продажи энергии – и заключать все свои контракты на оплату в этих банкнотах до меры максимума, определяемого количеством энергии, произведенной и распределенной в этой местности в предыдущем году. Эта эмиссионная способность должна была возобновляться так же быстро, как банкноты, поступавшие для погашения стоимости энергии. В мире без границ, с населением, в основном мигрирующим и эмансипированным от местности, цена энергетических банкнот этих различных местных органов должна будет все время стремиться к единообразию, ибо занятость будет постоянно смещаться в районы, где энергия дешева. Отсюда цена, скажем, миллиона единиц энергии в любой конкретный момент в золотовалютном эквиваленте была бы примерно одинаковой во всем мире. Было предложено выбрать какой-то определенный день, когда экономическая атмосфера наиболее спокойна, и объявить наконец фиксированное соотношение между золотыми монетами и энергетическими банкнотами; каждый золотой лев и каждый кредитный лев представляли бы собой точное количество единиц энергии, которое можно купить в этот день. Старая золотая монета должна была бы сразу перестать быть законным платежным средством сверх определенных пределов – кроме как для центрального правительства, которое не будет перевыпускать ее по мере поступления, иметь полную стоимость в день конвертации по любому курсу; но с течением времени ее все равно заменят обычной жетонной чеканкой. Таким образом, старые расчеты льва и значения мелких разменных денег в повседневной жизни не должны были подвергаться никаким нарушениям.

Экономисты Утопии, как я их понял, имели иной метод и совершенно иную систему теорий, чем те, кого я читал на Земле, и это значительно усложняет мое изложение. Эта статья, на которой я основываю свой «конспект», плавала передо мной в незнакомом, сбивающем с толку и похожем на нечто из сна болоте фразеологии. И все же у меня сложилось впечатление, что вот она – та справедливая золотая середина, которую не смогли нащупать экономисты на моей родной планете. Мало кому удавалось абстрагироваться от интересов политиканского и ура-патриотического толка, а навязчивой идеей всегда становилась международная торговля. Здесь, в Утопии, мировое правительство лишает их такой опоры: импорт отсутствует, если за таковой не считать метеориты, экспорта нет вообще.

Торговля есть исходное понятие земных экономистов, и начинают они с запутанных и неразрешимых загадок о меновой стоимости – неразрешимых в силу того, что любая торговля в конечном счете включает в себя индивидуальные предпочтения, а их невозможно исчислить, они уникальны. Нигде, похоже, экономисты не обращаются с действительно определенными стандартами, каждая экономическая диссертация и дискуссия сильнее, чем предшествующие ей, напоминают игру в крокет, в которую Алиса играла в Стране Чудес – когда молотки были фламинго, а шары ежами, норовящими уползти прочь. Но экономика в Утопии должна быть, как мне кажется, не теорией трейдинга, основанной на средненьких психологических изысках, а физикой, примененной к проблемам теории социологии. Магистральная задача утопической экономики в том, чтобы установить условия наиболее эффективного применения неуклонно возрастающих количеств материальной энергии, которые прогресс науки предоставляет на службу человеку, на общие нужды человечества. Людской труд и существующий материал рассматриваются в связи с этим. Торговля и относительное богатство в такой схеме лишь эпизодичны. Тенденция статьи, которую я читал, заключалась в том, что денежная система, основанная на относительно небольшом количестве золота, на котором до сих пор велись дела всего мира, необоснованно колебалась и не давала реального критерия благосостояния. Дело в том, что номинальная стоимость продуктов и предприятий не обладала ясным и простым отношением к реальному физическому благополучию общества, что номинальное богатство общества в миллионах фунтов, долларов или львов измеряло не что иное, как количество надежды на будущее, воздуха. Рост доверия означал инфляцию кредита, и пессимистическая фаза – крах этой галлюцинации собственности. Новые стандарты, рассуждал автор статьи, должны были все это изменить – и мне показалось, что так оно и будет.

В общих чертах я попытался передать смысл этих замечательных новшеств, но вокруг них сразу назревает масса сложнейших дискуссий. Не буду вдаваться в их детали – да и не уверен, что имею право хоть сколько-нибудь точно передать многочисленные аспекты этого сложного вопроса. Я прочитал все это за час или два отдыха после обеда, на второй или третий день моего пребывания в Утопии, когда мы сидели в маленькой беседке на берегу озера Ури – туда мы укрылись, когда хлынул ливень; принявшись за скрашивающее время чтение, я незаметно втянулся – и вскоре был поражен информационной насыщенностью того, что читаю с таким живым интересом. Мало-помалу передо мной все яснее вырисовывалась картина экономической жизни в Утопии.

§ 3

Про разницу между социальными и экономическими науками в том виде, в каком они существуют в нашем мире и в этой Утопии, пожалуй, стоит сказать еще пару слов. Я пишу с величайшей неуверенностью, потому что на Земле экономические науки, благодаря трудам ученых, достигли высочайшего уровня запутанной абстрактности, а я не могу похвастаться не только ближайшим знакомством с ними, выпадающим на долю каждого усидчивого студента, но и ничем иным, кроме самого общего представления о том, каких высот эти науки достигли в Утопии. Однако безусловная необходимость экономического развития для всякой Утопии заставляет и меня попытаться выяснить связь между их экономическими науками и нашей.

Собственно говоря, в Утопии нет никакой «особой» экономической науки. Многие ее задачи, которые, на наш взгляд, были бы сугубо экономическими, в Утопии входят в область психологии. Обитатели Утопии-модерн делят психологию на две отрасли: во-первых, общая психология индивидуумов, нечто вроде физиологии разума, не отделенная должной границей от физиологии в общепринятом смысле; во-вторых, психология родственных отношений меж индивидуумов. Вторая отрасль является особенно подробным исследованием влияния одних людей на других и их взаимных отношений на всевозможных ступенях родства – кровного, душевного, духовного, умственного и так далее. Это наука о всяких человеческих сближениях и возможных группировках – семейных, соседских, общественных, об ассоциациях, союзах, клубах, религиозных сектах и кружках, о целях сближения между людьми, о методах этого сближения и о коллективных решениях, которыми поддерживается объединение человеческих групп, и, наконец, о правительстве и государстве. Выяснение экономического сближения считается наукой второстепенной и подчиненной этой главной науке – социологии. В нашем мире, на Земле, политическая экономия и другие экономические науки представляют, в сущности, безнадежную путаницу социальных гипотез с психологическими нелепостями, сдобренную несколькими географическими и физическими обобщениями. В Утопии же основы этих наук твердо и четко классифицированы, отделены друг от друга.

С одной стороны изучение экономии физических сил переходит в изучение общества как организации для обращения всей свободной энергии природы на служение материальным целям человечества. Эта своего рода физическая социология должна стоять в Утопии на такой ступени практического развития, чтобы человечество могло уже пользоваться векселями, чья стоимость выражена в единицах энергии.

С другой стороны проходит процесс изучения экономических задач разделения труда в зависимости от такой социальной организации, целями которой являются смена поколений и воспитание в атмосфере личной свободы. Оба эти направления исследований независимо друг от друга будут обеспечивать постоянную информационную поддержку управляющей власти.

Ни в одной области интеллектуальной деятельности наша гипотеза свободы от традиции не будет иметь большей ценности для создания Утопии, чем здесь. С самого начала земное изучение экономики было бесплодным и бесполезным из-за массы непроанализированных и пунктирно намеченных предположений, на коих оно основывалось. Игнорировались факты, что торговля есть побочный продукт, а не существенный фактор общественной жизни, что собственность есть пластичная и изменчивая условность, а стоимость способна к безличному обращению только когда к ней предъявлены самые общие требования. Богатство измерялось биржевыми мерилами. Общество рассматривалось как почти безграничное число взрослых индивидуумов, неспособных ни к каким иным союзам, кроме деловых товариществ, а способы конкуренции считались неистощимыми. На таком зыбучем песке и выросло здание, которому старались придать вид солидности, точной науки – со своим «научным жаргоном» и законами.

Наше освобождение от этих ложных представлений благодаря деятельности Карлейля, Рёскина и их последователей – более кажущееся, чем действительное. Старая громада все еще давит нас, разные строители подправляют и перестраивают ее, местами подставляют под нее подпорки и даже порой слегка облагораживают фасад. Вывеску со словами «Политэкономия» закрасили, вместо нее теперь другая: «Инновационные Экономические Науки». Но от старой версии они отличаются разве что беспродуктивностью пестования всяческих адамов смитов[17] и отказом от уймы неверных обобщений (на новые, по-видимому, просто нет умственных сил). В дебрях этих наук мы на Земле блуждаем, точно в лондонском смоге, и ничего не находим там помимо неудобств; их типичные представители расположены к популизму и кликушеству, требуют уважения к себе как к экспертам и рвутся к скорому политическому использованию своего положения. Что касается Ньютона, Дарвина, Дальтона, Дэви и Адама Смита – эти хотя бы не играли в знаменитостей, а оставались просто философами и учеными.

Однако даже в своем нынешнем явно нездоровом и неэффективном состоянии корпус экономических наук должен продолжать борьбу. Пусть пока в этих науках мало, собственно, научности, а больше плавающей в мутной водице статистики, ничего не поменяется, покуда изучение общественных союзов, а также основ организации производства с твердой опорой на географию и физику не создаст возможность построить для экономической науки прочный фундамент.

§ 4

Заметьте: все прежние Утопии были сравнительно небольшими государствами. Та же платоновская Республика, к примеру, была меньше обыкновенного английского города, и никакого различия не делалось между семьей, общиной и государством. Платон и Кампанелла – хотя последний и был христианским священником – возводили коммунизм в крайнюю его степень, даже устанавливали коммунистическую общность мужей и жен – эта идея доведена была, наконец, до применения в скандально известной коммуне Онайда[18]. Коммуна ненадолго пережила своего основателя, по крайней мере, в том, что касается коммунизма, ввиду сильного индивидуализма ее сынов. Томас Мор тоже отвергал частную собственность и устанавливал полную общность, а из утопистов, появившихся в эпоху Виктории, к тому же склонялся Кабе. Но коммунизм Кабе был коммунизмом типа «свободного товарооборота»: вещи становились вашими только после того, как вы их реквизировали. По-видимому, то же самое предлагает и Моррис в своей утопии. По сравнению с предтечами у Беллами и Морриса больше чуткости по отношению к индивидуализму, и они так далеко отходят от прежнего единообразия, что можно даже усомниться, будут ли впредь писаться коммунистические утопии. Такая утопия, как та, которую я предлагаю читателям, написанная в начале двадцатого столетия, после почти векового спора между коммунизмом и социализмом, с одной стороны, и индивидуализмом с другой, является как бы своего рода выводом, или заключением, этого спора. Обе стороны так перекроили и настолько изменили свои первоначальные программы, что, по правде говоря, выбор между ними был бы труден, если бы не ярлыки, все еще приклеенные к их вождям. Мы, принадлежащие к последующему поколению, ясно видим: по большей части спор разгорался из-за смешения вопроса количественного с качественным. Беспристрастному наблюдателю ясно, что как индивидуализм, так и социализм, доведенные до крайности, являются чистейшей нелепостью. Первый превратил бы людей в рабов богатства и насилия, второй сделал бы их рабами государства, а истинный, разумный путь пролегает между этими двумя крайностями и далеко не по прямой линии. К счастью, прошлое мертво и давно хоронит своих умерших, и в наши функции не входит решать, на чьей стороне победа. В те самые дни, когда политический и экономический строй жизни становится все более социалистическим, идеал человечества отчетливее склоняется в сторону индивидуализма.

Государство должно прогрессировать, оно не может стоять на месте, и это значительно усложняет задачу всех создателей утопий. Мы должны касаться не только вопросов провизии и одежды, порядка и здоровья, но и инициативы отдельных лиц, для которой должно быть отведено свое поприще. Фактором развития является индивидуализм, но существует он только благодаря инициативе и ради нее; индивидуализм – это метод действия инициативы. Каждый человек в меру своего индивидуализма нарушает закон, установленный прецедентами, уходя от общих формул и прокладывая новые тропы в мире идей.

Как следствие, государству, представляющему массу и озабоченному лишь сохранением посредственного большинства, немыслимо производить удачные опыты, вводить разумные нововведения и насыщать общественную жизнь новыми смыслами. В противоположность индивидууму, государство – видовое понятие. Индивидуум исходит из вида. Он производит свой жизненный опыт; если не успевает этого сделать – умирает, и его потенциал обнуляется, если успевает – оставляет по себе некий след, запечатленный в его потомстве и в творениях.

Биологически вид представляется аккумуляцией опыта всех следовавших друг за другом индивидуумов – от самого начала истории, – и мировое государство современного утописта в экономических своих проявлениях должно быть выводом из экономического опыта, над коим индивидуальная инициатива будет продолжать вершить надстройки – чтобы погибнуть при неудаче или слиться с не подверженным смерти мировым государственным организмом. Сей организм и является универсальным законом, общим для всех ограничением, поднимающейся постепенно платформой, на которой стоят отдельные индивидуумы.

В этом идеальном представлении всемирное государство – единственный собственник всех земель, а все муниципалитеты и остальные органы правления находятся в зависимости от него. Государство-доминант и его субординаты заведуют всеми источниками энергии, что разрабатываются или непосредственно ими, или через посредство арендаторов, фермеров или агентов. Энергия будет применяться к различным потребностям. В распоряжении государства всецело находятся эксплуатация угля и электрической и водяной силы. Государство заботится о поддержании в порядке путей сообщения и о быстром и недорогом судопроизводстве, оно же служит «передаточным колесом» для планеты, так как доставка и распределение труда, контроль и управление добывающей промышленностью, плата и забота о здоровье и силе поколения, чеканка монет, установка мер и весов, поощрение исследователей, вознаграждение за убытки, причиненные невыгодными коммерческими предприятиями, которые служат благу всей общины – все это находится в ведении и обязанности государства. Оно же выдает, когда понадобится, субсидии критикам и авторам, поощряя просветительские и культуртрегерские процессы.

Таким образом, развиваемая энергия может быть уподоблена атмосферным осадкам, выпадающим на горы, которые, будучи морскими испарениями, в конце концов все равно возвратятся в море. Они образуют речные системы, питающиеся из массы источников – точно так же индивидуальная инициатива и борьба стремятся к одной цели. С нашей, человеческой, точки зрения горы и моря созданы для жилых зон, которые находятся между ними. Мы вправе думать, что и государство создано для отдельных личностей. Государство существует для индивидуума, закон – для свободы, мир – для опытов, исследований и трансмутаций.

Вот те основные положения, которые служат незыблемыми устоями для Утопии-модерн.

§ 5

В рамках очерченной мною схемы, где государство – источник всей энергии и наследует у самого себя, какова будет природа частной собственности отдельных граждан? В нынешних земных условиях человек без всякой собственности лишен свобод; размеры его собственности как бы служат мерилом его раздолья. Без всякого имущества, особенно без крова и пищи, у человека нет выбора, кроме как взяться за добычу этих вещей; он находится в рабстве своих потребностей до тех пор, пока не заполучит собственность для их удовлетворения. Но обладая некоторым достатком, человек может делать многое – например, взять двухнедельный отпуск, когда захочет, и попробовать то или иное новое отступление от своей работы; при достатке большем он может устроить себе год, свободный от хлопот и отправиться на край земли; при гораздо большем достатке он может приобретать сложную технику и пробовать любопытные новинки, строить дома и разводить сады, открывать предприятия и проводить эксперименты в целом. Очень скоро в условиях Земли собственность индивидуума может достичь таких размеров, что его свобода начнет угнетать свободу других. Здесь мы снова упираемся в вопрос количества об урегулировании конфликтующих свобод – вопрос, который слишком многие настоятельно полагают качественным.

Целью свода законов о собственности, который можно было бы найти в действии в Утопии, был бы тот же самый объект, который пронизывает всю утопическую организацию, а именно всеобщий максимум индивидуальной свободы. Какие бы далеко идущие действия ни предпринимали государство, великие богачи или частные корпорации, голодная смерть из-за каких-либо осложнений в сфере занятости, невольная депортация, уничтожение альтернатив рабскому подчинению не должны последовать. Помимо таких оговорок, целью современной утопической государственной мудрости будет обеспечение человеку свобод всей его законной собственности, то есть всем ценностям, которые были созданы его трудом, умением, талантом и силой. Все, что он справедливо сделал, он имеет право сохранить, это достаточно очевидно; но он также будет иметь право продавать и обменивать все это.

Полагаю, что в Утопии-модерн все обитатели ее будут обладать неограниченным правом собственности относительно тех предметов, что имеют непосредственное к ним отношение: одежда, украшения, ремесленные приспособления, произведения искусства, книги, купленное или сделанное ими оружие – если в Утопии будут нуждаться в таких вещах, – и так далее. Все вышеозначенные блага, приобретенные утопистом на свои активы, будут ему и принадлежать неотъемлемо – если только он не профессиональный торговец. Он будет вправе отдавать их или хранить у себя, не уплачивая за это никаких налогов. Такой род собственности будет иметь настолько личный характер, что, уверен, в Утопии будет существовать право передавать эту собственность во владение наследникам или друзьям умершего собственника. Туда же стоит причислить личный транспорт и домашних животных – а вот дом и земельный надел будут подлежать весьма незначительному налогообложению и наследоваться лишь в ряде особых обстоятельств. Член социал-демократической партии, наверное, возразит: если такого рода собственность будет существовать, то люди будут на нее, главным образом, и расходоваться. Но в этом нет ничего дурного – и мы слишком сильно воспринимаем ту атмосферу нужды, которая царит в нашем плохо устроенном мире. Как я уже не раз повторил, в Утопии реален баланс вещей, подкрепленный сознательностью индивидов – никому не придется голодать из-за чьего-то бездумного накопительства. Раздача такого количества имущества частным лицам будет способствовать тому, что одежда, украшения, орудия труда, книги и искусство стали еще лучше и красивее – потому что, приобретая такие вещи, человек обеспечивает себе что-то неотъемлемое. Кроме того, никто не воспретит в течение своей жизни откладывать суммы для обеспечения особых преимуществ образования и ухода за несовершеннолетними детьми, своими и чужими, и таким образом – также осуществлять право наследования[19].

Всякая другая собственность будет считаться обитателями Утопии менее важной, и к ней будут относиться не с таким уважением. Даже деньги, оставшиеся после частного лица или же отданные им в долг без процентов, не будут считаться после смерти своего владельца личным имуществом. Данное правило распространится и на собственность, приобретенную посредством всевозможных коммерческих операций сугубо ради наживы, а не ради идеи. Новаторские предприятия, экспериментальные формы дохода и частные изобретения не будут являться делами государства – ибо они всегда начинаются как авантюры с неустановленной ценностью, и следующим после изобретения денег нет такого новшества, которое так облегчило бы свободу и прогресс, как внедрение обществ с ограниченной ответственностью. Всяческие злоупотребления и необходимые реформы закона о земельных компаниях не касаются нас здесь и сейчас – достаточно того, что в Утопии-модерн такие законы должны считаться настолько совершенными, насколько это вообще возможно для человеческих. В дотошно кодифицированном утопическом законе благоразумному продавцу всегда будет обеспечен адекватный покупатель. Можно, конечно, усомниться в том, будет ли позволено компаниям в Утопии предпочитать один класс акций другому или выпускать долговые обязательства, и будет ли ростовщичество (ссуда денег под фиксированный процент) разрешено вообще. Но какой бы ни была природа акций, которыми может владеть индивид, все они будут проданы после его смерти, а все, что он явно не выделил для специальных образовательных целей, перейдет – возможно, с некоторыми отчислениями ближайшим родственникам, – во владение государства. «Надежное вложение» – одна из тех практик, которые Утопия не поощряет и которой автоматически препятствует развивающаяся посредством падения процентной ставки безопасность цивилизации. Как мы увидим позже, государство застрахует детей каждого гражданина и тех, кто находится на его законном иждивении, от неудобств его смерти; оно выполнит все разумные завещательные распоряжения, если таковые будут собственником оставлены; сам он также будет застрахован от болезни и старческой немощи. Благая цель утопической экономической теории будет заключаться в том, чтобы поощрять гражданина тратить излишки денег на улучшение качества жизни или с помощью экспериментов (которые могут принести либо убытки, либо большие прибыли), или на эстетические нужды.