Утопия-модерн. Облик грядущего

Вместе с частным владением и открытой возможностью участия в различных деловых операциях в Утопии, конечно же, будут существовать товарищества или ассоциации, при посредничестве различных контрактов владеющие общей собственностью (в виде арендуемой сельскохозяйственной либо иной земли или выстроенных общими средствами домов, фабрик и заводов). В случае, если явится желающий провести подобные предприятия за свой счет, этому лицу будут предоставлены все права и привилегии, разрешенные товариществу. С деловой точки зрения он один и будет считаться полноправным товариществом, невзирая на единоличное участие, и его единственной акцией будут распоряжаться после его смерти, как любыми другими акциями… Вот, собственно, и все о втором виде собственности. И эти два вида собственности, вероятно, исчерпывают блага, которыми может обладать утопист.

Тенденция современной мысли выступать всецело против частной собственности на землю, природные объекты или продукты закрепится в Утопии-модерн на государственном уровне. При условии сохранения свободного передвижения земля будет сдаваться в аренду компаниям или частным лицам, но – ввиду неизвестных потребностей будущего – никогда на более длительный срок, чем, скажем, на пятьдесят лет.

Имущественная зависимость детей и родителей, мужей и жен, насколько могу судить, в современном мире рассматривается более квалифицированно, чем прежде, но о том, как этот вопрос решен в Утопии, я лучше расскажу позднее – когда мы будем рассматривать вопрос о браке в Утопии. Пока что достаточно отметить, что усиливающийся контроль общества над благополучием и воспитанием ребенка, как и растущая тенденция ограничивать и облагать налогом наследство, являются дополнительными аспектами общего замысла – рассматривать благополучие и судьбу будущих поколений уже не как заботу родителей и альтруистичных личностей, а как преобладающий вопрос государственной мудрости, а также долг и здравый смысл мирового сообщества в целом.

§ 6

Решив раз и навсегда, что существующая в природе механическая сила создана для служения человеку, и приняв финансовую систему Утопии, основанную на электрической энергии, мы тем самым создаем контраст между современной и классическими Утопиями. За исключениями незначительного применения водяной силы для мельниц и ветряной для плавания на парусах – применения, в сущности, столь незначительного, что классический мир не был даже в состоянии обойтись без рабства, – и столь же незначительного задействования быков при обработке земли и лошадей для перевозки, вся необходимая для жизни государства энергия добывалась путем мускульного труда рабочих, буквально двигавших Землю своими руками. Беспрерывный физический труд являлся условием существования. Лишь с открытием каменного угля и железа ситуация переменилась. Сейчас, если бы кто-то взялся выразить в единицах энергии сумму рабсилы, производимой в Англии и Соединенных Штатах, оказалось бы, что большая часть ее добыта не путем физического напряжения человечества, но горением угля и жидкого топлива, мощью взрывчатых веществ, ветра и воды. Подобное распределение указывает на ослабление зависимости человека от физического труда.

Кажется, в настоящее время не существует четких границ вторжения механических приспособлений в жизнь. Однако люди, предугадавшие значение механической силы, стали появляться не более трехсот лет тому назад. Трудно поверить, как мало значения придавали в былое время механике; Платону и не снилось, какую роль машины будут играть в социальной организации – в его эпоху не существовало ничего, что могло бы навести на эту мысль. В его представлении государство могло существовать, пользуясь исключительно мускульной силой и сражаться врукопашную. Политических и нравственных выдумок он насмотрелся в избытке, и в этом направлении – до сих пор будоражит воображение. Но вот касательно всевозможных материальных изобретений он практически слеп; полагаю, за всю его долгую жизнь не явилось ни одного изобретения, механического приспособления или метода, имеющего хоть малейшее общественное значение. Мы привыкли считаться с возможностью вещей такого рода, которая поразила бы древнего академиста и с которой, по всей вероятности, ему было бы непросто примириться; мы в настоящее время бедны воображением лишь при разрешении политико-социальных вопросов. Как ни очевидно для нас историческое существование Спарты, она в наших глазах столь же неправдоподобна, как автомобильный двигатель – в глазах Сократа.

Платон по сущей оплошности положил начало утопии, не признающей машин, где есть особый класс рабов, которые и были в ответе за весь потогонный труд. Этой проторенной тропой прошли все позднейшие сочинители разных утопий. Правда, у Бэкона появляются некоторые слабые намеки на возможность механического прогресса в «Новой Атлантиде», и лишь в двадцатом столетии начинают появляться утопии, отводящие некоторую важную роль механизмам. Мне кажется, Кабе был первым, кто настоял на механизации тяжелого труда – а ведь даже у Мора все «недостойные» работы делегируются рабам!

Большей частью утописты новой формации проводят идею, что всякий труд доставляет радость, и потому все общество без различия принимает участие в общем труде. Но, по правде, это убеждение сильно расходится с действительным опытом человечества. Какому-нибудь рантье потребуются титанические, поистине олимпийские спокойствие и дальновидность, чтобы согласиться с вышеизложенным. Да, в университетские годы Рёскин принимал участие в строительстве дорог – но это явное похвальное исключение, никак не правило; его пример наименее заразителен.

Если тяжелый труд и является благословением по идее, то никогда благословение не было так искусно замаскировано, и даже те лица, которые охотно проповедуют нам его, не нашли до сих пор ничего лучше, как соблазнять нас бесконечным набором грядущих райских кущ. Конечно, физическое или умственное напряжение, пусть даже продолжительная работа, исполненная по велению сердца – это не тот тяжелый труд, о котором мы говорим. Творение артиста, например, когда он достигает высшего развития своего творчества и работает свободно, сообразуясь исключительно лишь со своим желанием – это, понятное дело, не труд, а наслаждение. Но всякому, думаю, ясна разница между высадкой картофеля для собственных нужд и работой на плантации семь дней в неделю за грошовую плату.

Сущность труда – в этом угнетающем, поглощающем всю волю императиве и в том, что императив этот исключает свободу (проблема ведь не только в переутомлении). До тех пор, пока от тяжелого труда всецело зависело полудикое выживание индивида, бесполезно было и думать о том, что внимание человечества когда-либо обратится к иной перспективе, а для тех, кто наиболее изворотлив, цель жизни заключалась в том, чтобы свалить как можно больше работы на другого. Конечно, теперь, когда физические науки создали новые условия, человек как источник энергии невольно отстранен. Возможно, в скором времени все рутинные работы будут автоматизированы; мысль, что настанет время, когда не будет людей, обреченных на труд «от сих до вечности», не кажется более полнейшей нелепицей. Да, придет час, когда весь безынициативный труд вымрет.

Ясный посыл, который физическая наука несет миру в целом, заключается в том, что если бы наши политические, социальные и моральные «устройства» были так же хорошо приспособлены для своих целей, как линотипная машина, антисептическая установка или электрический трамвай, то сейчас, в настоящий момент, не нужно было бы прилагать сколько-нибудь заметных усилий для сохранения мира, и лишь малая толика тех отчаяния, страха и беспокойства, которые ныне делают человеческую жизнь такой сомнительной в ее ценности, присутствовала бы в наших кругах. Наука – слишком компетентный слуга, поумнее хозяев, и она предлагает ресурсы, устройства и средства, для пользования коими мы слишком глупы. И с материальной стороны Утопия-модерн должна представить эти дары как принятые – и явить мир, в котором нет более основной причины для чьего-либо рабства или неполноценности.

§ 7

Фактическое уничтожение класса рабочих и рабов даст о себе знать во всех деталях гостиницы, которая приютит нас, и спален, которые мы будем занимать. Только открыв глаза, я совершенно ясно понимаю, что лежу в постели не где-нибудь, а в Утопии. Ведь никакого угрюмого лакея по имени Боффин[20] в серо-зеленой ливрее ко мне не приставили!

Утопия! Одного этого слова достаточно, чтобы любой, стряхнув оковы сна, подскочил от кровати к ближайшему окну. Из моего, увы, не углядеть ничего, кроме огромного горного массива за гостиницей – такой и на Земле можно найти. Я возвращаюсь к окружающим меня приспособлениям и провожу осмотр, пока одеваюсь, «залипая», точно сонная муха, то над одной интересной вещицей, то над другой.

Комната – очень светлая, чистая и простая: в ней все, от мебели до портьер, рассчитано на простоту уборки и починки. Все очень пропорционально, хотя в комнате потолок несколько ниже, чем на Земле. Ни камина, ни печей не видно, и это удивляет меня. Удивление мое не проходит, пока я не замечаю на стене термометр рядом с шестью выключателями. Над этим распределительным щитом – краткая инструкция: один выключатель обогревает пол, который покрыт не ковром, а чем-то вроде мягкой клеенки; другой в ответе за матрац, который сделан из металла с продетыми там и сям катушками сопротивления; остальные – в разной степени прогревают стены, посылая ток через раздельные контуры. Окно не открыть, но на потолке комнаты – бесшумно вращающийся лопастной механизм, создающий циркуляцию воздуха в комнате. Для притока внешней атмосферы установлена вытяжка.

Рядом со спальней помещается уборная и ванная, комнаты со всем необходимым для совершения туалета. Стоит только нажать кнопку – и, проходя через спиральную систему труб с электроподогревом, в душ подается горячая вода. Если перекинуть специальный тумблер, из диспенсера на стене выскакивает кусок мыла. Грязные полотенца можно сложить в ящик, при нажатии на дно которого они уносятся по пневмопроводу в прачечную. На стене комнаты есть карточка, на которой напечатан тариф за проживание – с примечанием, где говорится, что цена комнаты удваивается, если посетитель оставит уборную не в том виде, в каком она была при его заселении.

Рядом с кроватью стоят маленькие часы, циферблат которых находится на одном уровне со стеной – ночью их можно подсветить, щелкнув удобным выключателем над изголовьем. В комнате нет углов, собирающих грязь – стена переходит в пол плавным изгибом, и помещение можно эффективно подмести несколькими взмахами механической метлы. Дверные рамы и оконные переплеты – металлические, круглые и непроницаемые для сквозняков. Вас вежливо просят перед выходом из комнаты повернуть ручку в изножье кровати – тут же ее каркас поднимается в вертикальное положение, а постельное белье вывешивается на проветривание. Стоя в дверях, я дивлюсь тому, как же здесь все умно устроено. Воспоминания о зловонном беспорядке многих земных спален невольно всплывают в сознании.

Не подумайте, однако, что эта свежая, без единой пылинки в ней комната – лишь голый функционал без намека на красоту. Ее внешний вид, конечно, несколько непривычен, но вся эта мешанина пылящихся драпировок и бестолковых украшений, характерная для земных спален – подзоры, гардины, защищающие от сквозняков из плохо пригнанных деревянных окон, бесполезные неуместные картины, обычно висящие немного криво, пыльные ковры и всякая атрибутика вокруг закопченного до черноты камина, – попросту отсутствует. Нет, здешнее убранство, хоть и простое, все же несет на себе след изысканности, рожденной чьей-то новой и прекрасной художественной мыслью. Оконные рамы также мало напоминают наши и необыкновенно красивы, в них вделаны изящные витражи. Единственная вещь в комнате, требующая хоть какого-то ухода – хрустальная ваза с голубыми альпийскими цветами.

Та же изысканная простота встречает нас внизу.

Хозяин садится с нами на минутку за стол и, видя, что мы не понимаем, что перед нами электрический кофейник, показывает нам, как с ним управляться. У нас в распоряжении – кофе и молоко по континентальному обычаю, а также отличные булочки и масло.

Хозяин – небольшой смуглый человек. Вчера он все время находился с другими гостями, но сегодня – очевидно, мы, не зная порядков Утопии, встали или слишком рано, или слишком поздно, – будучи совершенно свободен, занимает нас. Его манеры добры и безобидны, но он не может скрыть того любопытства, которое им овладевает. Его взгляд встречается с нашим с немым вопрошанием, а затем, приступая к еде, мы ловим его на тщательном изучении наших манжет, нашей одежды, наших сапог, наших лиц, наших манер за столом. Сначала он ничего не спрашивает, лишь говорит пару слов о нашем ночном комфорте и дневной погоде – фразы, которые кажутся привычными, общими. Затем наступает вопросительное молчание.

– Отменный кофе, – говорю я, чтобы нарушить паузу.

– Да и булочки – первый сорт, – добавляет мой друг-ботаник.

Хозяин явно доволен. В это время в комнату входит маленькая кудрявая девочка. Черные глазки ее пристально разглядывают нас. Разговор прерывается, и мы смотрим на девочку, которая застенчиво улыбается. Неловкий поклон ботаника окончательно смущает ее, и она прижимается к отцу. После этого она вдруг становится смелее.

– Вы издалека приехали? – решился он наконец спросить нас, гладя дочку по голове.

– Всё так, – ответил я, – из таких дальних краев, что здесь для нас все чудно́.

– Это из-за гор?

– Да нет, не только из-за них.

– Вы, наверное, из долинных жителей? Из Тихино?

– Нет, что вы!

– Значит, озерный край Фурка – ваш дом?

– Увы, не он.

Хозяин озадаченно смотрит на нас.

– Так откуда же вы?

– Мы, – говорю я, – явились к вам из другого мира.

Он пытается понять смысл моих слов. Вдруг, отослав девочку под каким-то предлогом, он хлопает себя по лбу и говорит:

– Ага, из другого мира… вот как… это значит… вы хотите сказать?..

– Из другого мира – того, что далеко от вас, в глубинах космоса.

По выражению его лица понятно, что Утопия-модерн, вероятно, придерживает своих более интеллигентных граждан для работы получше, чем содержание гостиницы. Ему явно недоступна идея, которую мы пытаемся ему предложить. Он мгновение смотрит на нас, затем произносит:

– Распишитесь, пожалуйста, в учетной книге.

Он кладет перед нами гроссбух, чуть напоминающий своих функциональных собратьев на Земле, раскрывает его, подает перо, чернила и маленькую подушечку, на которую только что намазана свежая краска.

– Отпечаток пальца, – произносит быстро по-английски мой ученый друг.

– Вы покажете мне, как это делается, – так же спешно отвечаю я.

Он расписывается первым, я же смотрю ему через плечо. Он оказывается гораздо более подготовленным, чем я это ожидал. Книга разделена на три широких графы: для имени, для номера и для оттиска большого пальца. Ботаник, недолго думая, провел пальцем по подушечке и приложил к книге с таким видом, как будто он всегда это делал, тем временем внимательно приглядываясь к другим графам. Все номера записанных в ней постояльцев – довольно-таки мудреные комбинации букв и знаков. Тем не менее ботаник все с тем же самоуверенным видом спокойно записывает: AMa1607.2.αβ⊕. Меня охватывает мимолетное восхищение; с такой же уверенностью я отмечаюсь похожим вздором. Ай да мы, ай да гости из другого мира!

Хозяин дает нам губку – оттереть чернила с рук, – одним глазом не без интереса косясь на наши подписи. Сдается мне, с нашей стороны самое разумное сейчас – расплатиться и уйти, покуда он не засыпал нас неудобными вопросами.

Мы выходим в коридор и любуемся ярким весенним солнцем Утопии. В открытую дверь я вижу, как хозяин внимательно разглядывает книгу.

– Скорее, скорее, – тороплю я ботаника. Самая неприятная на свете вещь – объяснения, а я предвижу, что нам не избежать их, ежели не поспешим удалиться отсюда. И мы удаляемся – обернувшись, я вижу, что наш хозяин стоит на пороге скромной гостиницы. Рядом с ним – дама в изящном, но простом платье, и они с некоторым сомнением на лицах провожают нас взглядами. Ботаник тоже оборачивается.

– Идем же, идем! – подгоняю его я.

§ 8

Дорога ведет нас к ущелью Шёлленен, и наши чувства, свежие, как ясное утро, внимали тысяче явлений, кратно усиливающих впечатление от этого донельзя цивилизованного мира. Так как в Утопии-модерн не существует национального вопроса, так что уродливые казармы, укрепления и прочая военная скверна земной долины Урсерен здесь отсутствуют. Тут можно полюбоваться россыпью уютных маленьких домов, ютящихся на горных склонах. В «сердце» каждой небольшой гряды, как я безошибочно определяю, расположены общая столовая и кухни. Деревья растут здесь в разнообразии большем, чем на Земле. Со всего мира, очевидно, были собраны их вечнозеленые породы. Несмотря на возвышенность долины, дорога таким образом облагорожена высадками, что получается замечательная аллея. Трамвайные пути как раз сходят к намеченной нами местности – и мы задумываемся, не попытать ли нам счастья с местным общественным транспортом. Но вспомнив, каким любопытным взглядом проводил нас хозяин гостиницы, мы конечно, раздумаем и откажемся от удовольствия проехаться – удовольствия, которое может навлечь на нас обязанность объясняться. Поэтому мы пойдем пешком по большой дороге и невольно заметим разницу между инженерным искусством в Утопии и на Земле. Трамвай, железная дорога, мосты и туннели – все здесь сделано очень красиво.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Notes

1

Такой выбор перевода названия обусловлен двумя факторами: описываемая утопия, увы, «современна» Уэллсу, но уже не современна нам, да и слово «модерн» прочнейшим образом вошло в русскоязычный обиход и не вызывает проблем с пониманием. – Здесь и далее примечания переводчика, где не оговорено другое.

2

На русском языке данное объемное эссе издавалось в 1902 году: Уэльс Г. Предвидения. О воздействии прогресса механики и науки на человеческую жизнь и мысль – от автора романа «Борьба миров» и друг. Перевод с англ. А. Каррик. – Москва, типография лит. товарищества «И. Н. Кушнерев и К». – VI, [2]. – 292 стр.

3

«Mankind in the Making», 1903.

4

Уильям Моррис (1834–1896) – английский поэт и художник. «Вести Ниоткуда, или Эра спокойствия» – одно из самых значительных произведений Морриса, наиболее полно отражающее его политические воззрения. Моррис написал книгу в ответ на утопию американского автора Эдуарда Беллами «Оглядываясь назад, или Год Двухтысячный». Будущее Беллами рисует полностью урбанизированным и автоматизированным; по Беллами, высокая концентрация капитала приводит к мирному объединению всех граждан в один трест в качестве акционеров под руководством единого правительства. Всем обеспечено комфортное существование, однако потребление контролируется властью, автоматизация вездесуща, существует «повинность в труде». По мнению Морриса, книга Беллами могла лишь оттолкнуть от идей социализма или указать ложный путь. Моррис считал, что социализм должен предоставлять большую степень свободы, чем капитализм, а стимулом полезного труда должна выступать радость от процесса. В «Вестях Ниоткуда» описывается мир, где от городов отказались в пользу развитых, органично интегрированных в природу «поселков», частная собственность и институт брака упразднены, централизованное правительство отсутствует. Идеал Морриса – медиевизм, однако он не списывает достижения научного прогресса со счетов.

5

В 1871 г. британским писателем Сэмюэлом Батлером был написан роман «Erewhon» (это название – анаграмма от nowhere, «Нигде», отсюда и «Егдин»), нетипичная для того времени социальная сатира. Три главы «Егдина», вначале появившиеся под названием «Дарвин среди машин», представляли пародию на книгу Дарвина «Происхождение видов». Батлер описывает эволюцию машин, классифицирует машины по семействам, родам и видам, по способам питания, рассматривает их рудиментарные органы чувств, их механизмы воспроизведения и эволюции (если машина неэффективна, человек вынужден проектировать более эффективные), тенденции к атавизму, отмирание рудиментарных органов и даже проблему свободной воли у машин.

6

У. Т. Стид (1849–1912) – британский журналист, редактор и литератор, общественный деятель и большой поклонник эсперанто. Он был одним из пионеров журналистских расследований и вероятным претендентом на Нобелевскую премию мира 1912 года. В 1903 году публикует рассказ «Презренный пол» («The Despised Sex»), написанный в виде доклада, где первый гость из вымышленной африканской страны Ксантии, где царит строгий матриархат, описывает Великобританию своей королеве Дионе, представляющей ее как далекий затерянный мир.

7

Томас Эрскин, 1-й барон Эрскин (1750–1823) – британский юрист и политик, занимавший пост лорда-канцлера Соединенного Королевства с 1806 по 1807 год. Выйдя на пенсию, сделался борцом за права животных и за независимость Греции. «Армата» – психоделическая фантасмагория о человеке, плывущем на Луну по некой «океанской нити».

8

Серьезный читатель может на досуге обратиться к «Использованию слов в рассуждениях» Сиджвика (в частности), к «Основам логики» Бозанке, «Принципам логики» Брэдли и «Логике» Зигварта; легкомысленные могут удовольствоваться очерком профессора Кейса из Британской энциклопедии (раздел «Логика», том XXX). – Примечание Герберта Уэллса.

9

Евгений Сандов (англ. Eugen Sandow, также известный как Ю́джин Сэндоу; настоящее имя – Фридрих Вильгельм Мюллер, 1867–1925) – атлет XIX века, считающийся основоположником бодибилдинга. Родился в Кенигсберге, умер в Лондоне.

10

Арнольд Генри Уайт (1848–1925) – английский журналист, противник иммиграционной политики, «антрополог Ист-Энда», один из авторов книги «Проблемы большого города».

11

Перистилиум (лат. peristylium, от древнегреческого περί, «вокруг», и στῦλος, «столб, колонна») – портик, опоясывающий замкнутое пространство (двор или площадь) с проходом вовнутрь. С 4 в. до н. э. перистильный двор – составная часть античного дома. В широком значении термин используется и для оформленного таким образом пространства (так, понятие распространилось на ранние сооружения схожего плана, обнаруженные в Древнем Египте, Персии и т. д.).

12

Джозеф Хилэр Пьер Рене Беллок (англ. псевд. «Hilaire Belloc»; 1870–1953) – писатель и историк англо-французского происхождения, с 1902 года подданный Великобритании. Один из самых плодовитых английских писателей начала XX века.

13

Алберту Сантус-Думонт (1873–1932) – пионер авиации, мировая знаменитость последних лет британской викторианской эпохи. Родился и умер в Бразилии, однако большую часть взрослой жизни провёл во Франции, где осуществил все свои достижения в авиации. Построил и испытал первый управляемый воздушный шар, доказал возможность регулярного осуществления контролируемых полётов на дирижаблях, а также совершил первый в Европе публичный полёт на аэроплане – в Париже, 23 октября 1906 года.

14

Вордсворт Донисторп (англ. Wordsworth Donisthorpe, 1847–1914) – британский пионер кинематографа, философ и шахматист. Его перу принадлежат многочисленные трактаты в духе анархизма-индивидуализма, а также «A System of Measures of Length, Area, Bulk, Weight, Value, Force», где анализируется происхождение и развитие шахматной игры.

15

Числительное twaindy (искаж. англ. twenty, двадцать) используется Уэллсом также и в романе «Спящий просыпается» (1899; здесь приведено по переводу И. Левшина).

16

Пасифея (др.-греч. Πασιθέα) или Пазифея, по Гомеру – младшая из граций (богинь земных радостей), которую Гера отдала в жены влюбленному в нее богу сна Гипносу за то, что тот навеял сон на Зевса, чтобы дать возможность ахейцам победить в одном из решающих сражений Троянской войны. Олицетворяет мирные исходы конфликтов.