Полная версия
Ромео выпил йод!
Там меня ждала семья в полном составе – отец, мать и сын.
Юнона, женщина приятной внешности, раскинулась на диване в расшитом красном халате, на коленях у неё мирно спал тот самый кот, а она почесывала ему холку, ушки и спинку ногтями со явно свежесделанным маникюром.
Когда я гуглила биографию дамы, то несказанно удивилась цифрам в графе возраст – пятьдесят три года.
На фотографиях ей можно было дать максимум сорок лет. Но скептицизм в какой-то момент победил: Adobe Photoshop в конце концов в наше время творит чудеса, даже с самым безнадежным лицом, убирая любые морщины, складки и зажигая усталый, стареющий взгляд.
Сейчас передо мной сидела ослепительная, почти юная копия Анны Павловой с бледно-розовыми волосами. Не больше тридцати с хвостиком. Одним словом, молодая, цветущая нимфа, здоровая и розовощекая, в отличие от её дочери – бледной покойницы.
–Ну и что вы застыли? Проблемы со слухом? Уши почистить забыли? Присаживайтесь в кресло вон там и побыстрее.
У госпожи Чакрацкой был на редкость грубый и режущий по струнам моих нервов голосок. Для такой утончённой внешности это был настоящий нонсенс.
Торопливо расплылась в извинениях и присела куда велено. Приторно улыбаясь, выслушала все пожелания клиентов.
–Гроб обязательно нужен закрытый, – заявила Юнона, но рядом стоявший муж простонал:
–Юна, пожалуйста! Только без твоих выкрутасов!
–Не смей называть мои желания выкрутасами! – со злостью выкрикнула женщина, прижимая бедного Илюшу к ногам. – Я просто хочу, чтобы мою девочку запомнили не уродкой!
Я насторожилась. Мой любопытный прищуренный взгляд заметил только сын Чакрацких, который тенью стоял в углу.
Высокий, коротко стриженный парень с развитой мускулатурой. Устремил на меня нелюдимые, сухие и покрасневшие голубые глаза и в другую же секунду безучастно отвёл их.
Он был призраком. И ни умом, ни сердцем не находился в комнате и, в принципе, судя по виду, не желал участвовать в выборе ящика для погребения почившей родственницы.
–Лицо серьёзно повреждено? У нас есть разные модели, и я могу предложить вам… – Я мастерски дернула за ниточку, и глава семейства взвился словно ужаленный. Подскочил и размахивая руками, брызжа слюной, принялся разубеждать меня и объяснять, что ни надо им никаких особых моделей и в особенности закрытых.
–Она умерла! Просто умерла, понимаете вы или нет?! На неё не нападали с ножом, её не сбивала машина, и погибла моя дочь не в авиакатастрофе… Нам нужен просто гроб. Скромный чёртов ящик!
–Нет, нам нужен именно закрытый, девушка! – Смерть плохо сказалась на Яночке… – громко зарыдала Юнона, которая ещё минуту назад была титанически спокойна.
–Она такая некрасивая, такая бледная, ужасная, уродливая… С перекошенным, вздутым лицом, с синяками, кошмар! Скажи, Гена! Скажи отцу! Ты видел её, видел, какая твоя сестра стала… – плакала Юнона, пока грохот наконец-то не заткнул ей рот.
Скажу честно, я не люблю судить, а тем более осуждать людей. У каждого своя реакция, будь то радость или горе. Тем более, неправильно ожидать сдержанности, когда происходит настолько печальное событие. Ведь всем доподлинно известно: родители не должны хоронить детей своих. Не должны, и всё тут.
Но слёзы Юноны Чакрацкой отдавали ужасной театральщиной, и судя по реакции семьи, женщины, эта скорбь и выражение чувств от горькой утраты казались цирком не только мне. Ужасный треск прервал страдания: ваза с шумом встретилась с паркетом, и разноцветные осколки хрусталя разлетелись по комнате.
–Она мне не сестра! НЕ СЕСТРА! – взревел Гена.
Юнона всхлипнула и принялась вытирать лицо платком, а я проводила крепкую спину взбешенного парня взглядом.
Михаил досадливо закряхтел, шагнул навстречу и, нависая, настойчиво пропел:
–Алиночка, Милочка! Прошу вас, давайте оформим всё быстренько и пойдёте? Вы же видите, в каком мы подвешенном состоянии, очень горько…
–Нам нужен закрытый гроб, материал обязательно вишнёвый дуб, и да, Янусю мы будем хранить как принцессу 50-х. Платье белое, лёгкая вуаль и перчатки с прекрасными кремовыми туфельками, ещё и локоны хорошо бы завить и макияж сделать…—вставила серьёзные десять копеек Юнона.
Это позволило мне точно оценить эту даму и её психологическое состояние.
Пришло осознание, что либо мать сходит с ума от потери дочери. Шарики за ролики, крыша едет и дом не стоит, и всё такое, либо женщина уж очень помешана на внешнем виде. И то, как выглядит лицо дочери, ей важнее того факта, что Янина как бы мертва и не важно, какой её увидят в гробу другие люди, в основном те, которых покойная даже в лицо не знала.
Абсурд следовал за абсурдом. Гроб закрытый, но макияж и фата зачем-то нужны?
На кой черт?
У Михаила зазвонил телефон. На рингтоне стояла непривычная для мужчины его возраста лирическая композиция на стихи А. Ахматовой. Юный голос, похоже, девочки-подростка, запел из динамиков неожиданно прекрасно и ровно:
Между кленов шепот осенний
Попросил: Со мною умри!
Я обманут моей унылой, переменчивой злой судьбой.
Я ответила, милый, милый!
И я тоже умру с тобой…
–Простите, одну секунду…—Михаил стушевался и вышел в коридор.
Я тщетно пыталась подслушать чужую беседу, но слух улавливал сначала спокойную речь, а потом уже раздраженные обрывки фраз: показала удостоверение, паспорт, мошенница, пресса, тварь…
В моё тело будто воткнули три десятка или даже несколько сотен не меньше игл. Пальцы на руках онемели, и меня пробрало от холода и ужаса неминуемой расплаты, стоило лишь посмотреть в глаза вернувшегося Чакрацкого.
Ни о каком спокойствии и тихой гавани горя больше и речи не шло. Взгляд Михаила метал молнии, а лицо настолько раскраснелось, что я даже испугалась, не хватит ли его паралича.
–Ну, что там, Миша, кто звонил? Выглядишь неважно. —Расслабленно бросила Юнона, запахивая полы халата.
Но Миша не повернул к жене головы. Он глядел на меня, прежде чем тихо поинтересоваться, а ещё констатировать факты:
– Вас зовут вовсе не Алиса, и вы не из похоронного бюро. Так кто вы? Пресса, не так ли? Журналистка из этой мерзкой желтухи? Ваш главный Мартынов звонил мне, просил об интервью. Буквально клянчил, но чтобы вот так вот нагло действовать? Немедленно убирайтесь и знайте, что я подам жалобу в прокуратуру! И не только на ваше жалкое издание, но и на вас в частности, госпожа Березина.
–Журналистка? Ах ты ж дрянь бессовестная! Сука!!
Юнона довольно прытко вскочила с дивана и кинулась ко мне с одним лишь желанием, которое так явно читалось на перекосившемся лице. Но к счастью, её перехватил муж.
– Простите меня… Прошу простите… Я виновата… Я не хотела так…
Бормотала хаотичные извинения, заливалась краской и, умирая со стыда, буквально желала провалиться под землю и исчезнуть навсегда, только бы не видеть их глаза, полные осуждения и праведного гнева.
– Тварь мелкая! Я тебя убью, слышишь? Какое право ты имела, сволочь? Приходить сюда, расспрашивать, вынюхивать? Крыса! Сучка поганая…
Кричала Чакрацкая в диком, неистовом припадке, извиваясь в мужских руках. Я отшатнулась, а Михаил прикрикнул напоследок:
– Да убирайтесь вы уже! Хватит с нас ваших издевательств!
Не стану подробно описывать всё, что испытала на своём первом серьёзном задании, и также мне очень не хочется расписывать все те нецензурные эпитеты, которыми меня заботливо наградила ослепительная Юнона Чакрацкая. Поэтому остановимся на том, что я вышла из квартиры. На лестничной клетке стоял ужасный холод. Кто-то открыл окно настежь, и этого неизвестного любителя свежего воздуха совсем не смутил осенний ветер, гнувший деревья, и гадкая дождливая погода.
Лето было аномально жарким. В середине сентября, наоборот, установились стабильные минус десять по Цельсию, а на прошлой неделе даже выпадал снег.
Мысленно обругав всех и вся в собственных неудачах, я поежилась. Было зябко, замерзли кончики ушей и нос. Набрала быстрое сообщение Полтавцеву.
Всё прошло плохо. Сейчас приеду в редакцию.
Ответ пришел незамедлительно. Представила, как начальник сидел в томительном ожидании, при этом нервно дергал ногами и много-много курил, заливая в себя литры любимого черного цейлонского с лимоном.
Плохо? Насколько плохо? Жду подробности, Ягодка. (игривый смайлик.)
Покривилась. Полтавцев – отличный босс, хоть и малость самодур, прекрасный, тёплый и отзывчивый мужчина, но вот его чувство юмора… Иногда конкретно раздражает. Он всегда пытается разрядить обстановку – выходит дурно, не стану оправдывать шефа на этот раз.
После этого смайлика захотелось серьёзно отключить мобильный и поехать домой. Принять горячую ванну и открыть большущую пачку чипсов, что я ухватила по акции ещё пару месяцев тому назад. Мысль о еде взбодрила дремавший желудок, и он тут же начал издавать требовательное урчание. Образ моей уютной трёшки был так сладок, что я пожалела о том, что являюсь честной, благонадёжной и крайне исполнительной работницей, а не эгоистичной дамой, которая только и делает, что листает соцсети и летает в облаках…
Вместо того, чтобы послать начальство в пешее эротическое, я послушно набрала:
Они подумали, что я сотрудница похоронного бюро. Но правда вскрылась и меня выставили вон со скандалом. Ничего особо и не узнала. Родители Янины явно переживают потерю очень болезненно, а на их сына и вовсе страшно смотреть…
С соседями поговорила? Обязательно отыщи какую-нибудь старушку и присядь ей на уши. Или наоборот. Короче, сделай так, чтобы она рассказала тебе всё. Соседи знают все секреты, сплетни и давно прознали про грязные, пыльные скелеты в шкафу.
Давай держись там, Котик.
Люблю и целую Т.А.
Закрыла сообщение и спрятала телефон обратно в сумку. Люблю и целую лично у Полтавцева означало – Разговор окончен и больше не пиши, а лучше займись делом.
Но как мне было им заняться?
Я решительно этого не понимала. Ходить по квартирам и настойчиво стучаться в двери, лелея слепую надежду найти ту самую разговорчивую бабку, готовую промыть известной семейке кости, было бы унизительно.
Поэтому приняла не простое решение – ослушаться указаний. Конечно, я осознавала, что по шапке мне за такое прилетит нехило, но со своей гордостью справиться не могла.
Правду говорила мне моя свекровь: Такие гордые в журналистки не идут, а ты с дуру рехнулась и пошла…
Но неожиданно всё повернулось на 180 градусов. Входная дверь напротив, весьма потрепанная из кожзама, распахнулась и оттуда высунулась голова в кружевном чепчике. Старушка лет за семьдесят на вид, с огромными аквамариновыми глазищами на сморщенном как перезрелый изюм лице, поднесла к губам палец, а второй рукой тихонечко подозвала меня к себе.
–Идите сюда! Идите скорее, милочка…
Прошептала она, и я, не веря в свою удачу, медленно шагнула по направлению к бабушке в странном для нашего времени головном уборе.
–Здравствуйте, меня зовут Эра Некрасова, и не могли бы вы…
–Тише ты, голосистая птица Эра! – Шикнула на меня бабулька, по всей видимости, одуванчик божий, и глянула так, что я мигом почувствовала себя без вины виноватой.
Воровато оглядевшись, женщина, не теряя времени, цепко ухватила меня за руку и приговаривая:
–Журналистка значит? Ох, как хорошо… Давно пора этих буржуев проклятых на чистую воду… Грешники загубили девчоночку-красавицу… Ох и посадить же их мало, иродов…
Втянула в свое жилище.
В маленькой прихожей пахло хлоркой и пирожками. На стенах висели картины: Грачи прилетели, Итальянский полдень, Встреча, Пасхальный день, Аленушка… (Конечно же, копии.) И опять я была в удивлении. Неужели все в этом доме такие поклонники живописи? И не абы какой, а настоящей. В каком-то роде, даже классической. Либо мне так повезло, либо я и правда попала в творческий дом, и в какую бы квартиру я ни захотела зайти, какую семью бы ни довелось мне увидеть, у них всегда будет полно картин.
Например, мой муж – очень обеспеченный человек, и тут нужно подчеркнуть слово «очень» дважды, но картина у нас всего одна.
Рома привез копию «Крика» Эдварда Мунка в прошлом году, когда ездил в Норвегию в командировку.
Ему показалось забавным повесить ее не в коридоре, а в нашей спальне. Но мне постоянно снились кошмары из-за этой шедевральной репродукции, и после длительной ругани и даже битья сервиза его мамочки муж все-таки понял, в чем была его ошибка, и перевесил картину в прихожую.
И ладно Чакрацкие. У богатых, как говорится, свои причуды – бесконечные букеты, вазы эпохи Возрождения и дорогая мебель… Другое дело – одинокие старушки, но старушки умеют удивлять. Вот и моя бабулька, белый платочек увидав в моей скромной персоне заинтересованное лицо, вцепилась в меня как мурена в морского ежа и не намерена была отпускать, пока полностью не облегчит душу. Мы прошли с нею в светлую кухоньку, оформленную в кремовых тонах с красивыми лимонными шторами из шелка.
–Ну, проходи, садись, Эра. Какое, однако, имя тебе родители подобрали… Чудно, чудно… А меня по-простому кличут Полиной Аркадьевной, но можно и проще, по-домашнему – Баба Поля.
Продолжая суетливо говорить, Баба Поля придвинула ко мне огромный поднос с румяными ещё теплыми пирожками и разлила по чашкам чай с чабрецом и малиной.
Выпечка на вкус оказалась божественной, или как сказал бы мой менее художественный Ромка, – пироги просто офигенные. Особенно мой желудок был рад мясным и картофельным начинкам, а на десерт были шикарные самодельные пончики с творогом и грушей.
–Спасибо, Полина Аркадьевна, все было вкусно, – улыбаясь, я отодвинула свою тарелку и шутливо бросила:
–Но после вашей еды боюсь, на мне не сойдутся ни одни джинсы…
Полина Аркадьевна смущенно прыснула в сухую пигментированную ладошку и зардев от удовольствия, принялась меня крестить.
–Свят, свят с тобою, милая! Ты же тощая как эти все модели-шмадели в этом телевизоре! Кожа и косточки, а мясца ни грамма! Как так можно? Кушай, кушай, дорогая. Поди и мужичонка у тебя есть?
–Есть, и он мой муж, – коротко кивнула я.
–Ну вот, – деловито зацокала языком старушка. – Мужу же надо за что-то держаться там и там…
Сморщенными пальцами она очертила женскую фигуру, в основном бедра и грудь. Мне стало смешно и неприятно.
Не представляете, сколько я выслушала издевок, насмешек и оскорблений, которые переходят все границы, из-за фигуры за всю мою жизнь.
Дорогие девчонки, у которых подвергались буллингу из-за лишних кг, я искренне с вами. Поддерживаю вас из-за всех сил и крепко обнимаю, но худые и высокие люди тоже подвержены травле не меньше вашего. Я всё ещё помню те унижения и едкие комментарии одноклассников – гладильная доска, червь, плоскодонка, гвоздь…
Апогеем школьного безумия стало до боли обидная речь биологички – Ольги Натановны в старших классах. Она вызвала меня и мою одноклассницу Светку Козлову и стала объяснять анатомию, строение женского тела классу, тыкая в нас деревянной указкой.
Одноклассники покатывались со смеху от слов – молочные железы, влагалище, матка, яичники… Она долго тыкала в Свету указкой, чертила в воздухе, объясняла и приводила примеры, отвлекаясь только на то, чтобы яростно прошипеть: «Закрыли, черти рты!» И вся лекция была про Козлову, не про меня. Я же в тот момент неловко переминалась с ноги на ногу и сутулилась, чтобы казаться ниже, чем есть на самом деле. От этой дурацкой привычки, что испортила мне спину и помогла заработать сколиоз, я, к слову, успешно избавилась. Теперь с гордостью хожу, выпрямившись и задрав голову, и не стесняюсь на вопрос, какой у тебя рост, важно произносить 175. Так вот, когда дело дошло до меня, милейшая и очень тактичная Ольга Натановна спустила свои старомодные очки на нос и тяжело вдохнув, махнула на меня пухлой рученькой, обращаясь к ребятам:
– Ну а про Некрасову говорить не будем плохо. Тут ни сиськи, ни писки, к сожалению. Прямо можно сказать, с какой рисовали модель для эскиза одежды…
Помню, какой липкий и неприятный стыд обуял меня тогда. Я плакала каждую перемену втихаря в туалете вплоть до выпуска. Надо ли говорить, какими злыми и жестокими бывают подростки и до чего хорошая у них бывает память?
– Полина Аркадьевна, не могли бы перейти к сути? Можете немного рассказать мне о семье Чакрацких. Какие у них отношения были между собой? Может, слышали чего, скандалы были, например, ссоры, крики…
Мастерски вышла из неловкого положения и настроила старушку на нужную мне волну. Баба Поля очень быстро закивала, снова принялась креститься, но уже себя, и у неё сильно задрожали руки.
– Конечно, конечно, слышала… Всё слышала, внученька… Ох и греховодники-то старшие. Особенно Юлька, развратница… Мне прям и произносить это грешно…
– Произносить, что? – Прищурилась я.
Кто знает, что для женщины её возраста грех. Покупка дорогой шубы? Алкоголь или может любовник?
Но внутри все закипело от волнения. Мне необходима самая разрывная статья о гибели и семье Янины. Мне искренне жаль Чакрацких, но жалость и сочувствие не имеют ничего общего с работой. Эх, журналистика – беспощадная же ты сука!
Нель, убыточное место. Статьи про очередную выходку актера мыльных опер и беспредельщика рокера в одном лице Умерова давно не приносили желанных охватов. А мне очень хотелось охватов. Думаете, кто-то знает меня как журналистку, которая пишет острый сюжет по реальным событиям? Нет, даже недавний скандал с моим Умеровым, когда тот подал на меня в суд, не стал поводом для популярности. Поэтому мне во что бы то ни стало нужна статья. И очень-очень мощная статья, практически компромат на богемскую семейку, которая будто сошла с обложек глянцевых журналов и тут же вляпалась в историю смерти, так попахивающую криминалом…
Готова на все. НА ВСЕ, даже раскрутить богобоязливую старуху.
– Полина Аркадьевна, прошу вас… – Я с осторожностью коснулась её руки и твердо произнесла: – Понимаю, вы напуганы, но если вы хотите, чтобы виновные понесли заслуженное наказание, мне нужно знать всё, пожалуйста… И тогда я могу дать вам честное слово, что сделаю все для того, чтобы справедливость восторжествовала.
Старушка глянула с опаской, но в итоге сдалась.
– Ох, ох, слышала… Чуть сердце не остановилось, ей богу. Спала она с мальчиком… Грех то какой! Ой-ёй…
– С каким мальчиком? О ком вы говорите? О Янине?
Полина Аркадьевна отрицательно качнула головой и хмуро отрезала:
– О Юльке говорю. О непутёвой матери Яночки. В связь она с Генкой вступила. Они, как там говорилось в программе, – давай-ка вспомнить… – Прелюбодеи, о!
Находясь в шоке от данной мне информации, я с трудом складывала мысли в предложения.
Но почему Юнона и Гена прелюбодеями-то оказались?
Да у Юноны есть муж, но Геннадий – ее сын, а это намного хуже измены и короткой интрижки на стороне. Что-то в этой истории не давало мне покоя, и я судорожно попыталась вспомнить полную биографию семьи. Помню, Полтавцев что-то говорил мне в редакции напоследок: «Не забудь задать вопросы о… Ромео и Джульетта…»
Только вот как история о преступлении со стороны женщины связана с шекспировской трагедией?
– Погодите, вы хотите сказать, что она спала с собственным сыном? Какой кошмар!
Аквамариновые глаза расширились, и бабушка уставилась на меня в полном непонимании происходящего.
– Чого-чого? Так они и не родственники, деточка. Говорю же тебе, прелюбодеи, изменники… Грех взяла она большой на свою и так темную душонку, что с приемышем связалась… Да только тут уж ничего не попишешь.
Я попросила старушку говорить яснее и рассказать мне все с самого начала и с подробностями.
Глава 3
В то утром Полину Аркадьевну скрутил приступ артрита.
Суставы горели огнем и терпеть не было никакой мочи, а последняя пачка Мильгаммы как назло оказалась пустой. Старушке не хотелось беспокоить внука, отвлекать того от важных пар. Он у нее студент-филолог её самая большая гордость и радость. Поэтому решено было самой отправиться за медикаментами, тем более в движении боль казалась менее сильной чем в состоянии покоя, да и аптека была через два дома не так уж этого и далеко.
Наспех одевшись и приведя себя в порядок она вышла на лестничную клетку. Не торопясь закрыла входную дверь, крепко ухватившись за перила поставила дрожащую ногу на ступеньку, и тут услышала нервные голоса.
Женщина говорила скучающий тоном полным надменности и скуки и Баба Поля сразу же узнала в ней соседку Юнону. Всегда Чакрацкая для интеллигентки родом из Питера была словно птица— Павлин, который перья свои распустит и идет на всех косо смотрит.
Мужчина же говорил отрывисто и его тихий голос нет-нет, да и срывался перебредая истеричные ноты. В нем баба Поля почти сразу признала Генку названного сына Чакрацких, но на самом деле родом мальчишка был из детского дома. Этот факт знали все соседи, но старались тему эту не мусолить, ведь люди сделали доброе дело и дите к себе взяли – молодцы одним словом…
–Она все узнает. Я должен ей сказать.
Произнес Геннадий дрожа как осиновый лист на ветру.
–И в какого ты такой идиот скажи мне, Геночка? Эх да наверное в мамашу свою наркошку или в папашку сантехника… Произнесла Юнона спокойно со всей ей присущей выдержкой и самообладанием.
–Мне надоели твои унижения! Заткнись! – Выплюнул неожиданно зло парень.
Этажом ниже послышалась возня и прозвучал тихий и рваный вскрик. Полина Аркадьевна со страху вцепилась в перила, забыв про все на свете. Аптека и больные суставы отошли на второй план. С ужасом и природным любопытством она вслушалась в то, что происходит там и у нее натурально холодели внутренности.
–Отпусти меня, придурок! Пусти я сказала!
Пропищала Чакрацкая, но пасынок не слушал. Крепко схватил ее за плечи и удерживал сам не зная, что делать дальше. Ярость кипела в нем холодным ключом и требовала найти выход который обязательно должен был облегчить мучения.
–Заткнись, заткнись, заткнись! Всю жизнь мне испоганила, сука!
Старушка ойкнула и тут же закрыла рот рукой. Какой кошмар, какое душевное смятение она испытала одному только богу и известно. Гена всегда вежливый, добрый мальчик с холодными и грустными глазами открылся ей в тот миг с совершенно другой противоположной стороны – темной, неизвестной и отчаянно пугающей.
–Ха! Испоганила говоришь? Ах обмануть меня не трудно! Я сам обманываться рад! Ха-ха-ха…
Юнона заливисто расхохоталась, а потом серьезно произнесла:
–Дави-дави на шею. Сжимай пальцы покрепче, милый! Но мы оба знаем, что ты сам этого хотел! Я тебя в койку прыгать не заставляла…
–Мне было всего шестнадцать чертова ты извращенка!
–Не всего! А уже, УЖЕ! Целых шестнадцать, здоровый лоб… Про возраст согласия слышал что ни будь? Да и не насиловала я тебя вовсе хватить! Да и между нами тебе же понравилось, так?
Женщина снова рассмеялась, и парень оттолкнул приемную мать от себя с тихим шипением:
–Тварь вонючая…
Юнона наткнулась спиной на подоконник, выпрямилась и закурила пока Гена натурально бился головой об бетонную стенку и что-то без конца бормотал.
Полина Аркадьевна наблюдала за невообразимой сценой раскрыв рот, это было подобно Бразильской мыльной опере, причем самой забористой прямиком из прошлого. С таким интересом старушка смотрела только очередную серию Рабыни Изауры.
Но страсти улеглись, что явно в тот момент сказалось благотворно на слабом сердце бабы Поли. На этаже установилась тишина, а потом твердый хорошо поставленный голос работницы Музея отрезал:
–Если ты ей хоть слово скажешь пеняй на себя, понял меня выродок малолетний? А теперь в ресторан поехали, счастливую семью изображать будем.
Чакрацкие удалились. Они наверняка и не подозревали, что в их слишком личной беседе будут задействованы чужие уши, но зря не подстраховались ибо столь яркий эпизод пожилая вдова ювелира Корикова помнила как будто это все происходило вчера. Во всех деталях и со всеми пикантными подробностями.
—Бедная, бедная Яниночка… Чистый цветочек, нежная роза среди гнилых сорняков…—Причитала сейчас Корикова.—Наверняка узнала об этой грязи, не выдержала такого удара… Организм ослаб, видать… А кто скажите мне, милочка, выдержал бы? Родная мать и любимый… Вы знаете, Яночка же обожала этого приемыша без памяти… Всегда, когда ко мне на чай забегала, всё «Гена, Гена, Гена!» Так радовалась его успехам, только о нём и говорила, а у самой глазища по десять рублей – влюбленные донельзя… Вот где судьбинушка то жестокая, а Юлька вон так и ходит голову задрав, ещё краше стала, чем прежде!
Теперь картина хоть как-то прояснялась. И сюжет великой трагедии Шекспира был как раз кстати. Невозможная история любви в случае Янины могла сыграть с ней злую шутку.
Но сыграла ли?