Губы на Сигареты

– О, смотри, смотри, Калеб идёт! – возбуждённо прошептала Мэй, ткнув зубрящую подругу колпачком от синей ручки и указывая другой рукой на высокий силуэт, приближающийся к аудитории.

– Да знаю я! Молчи, а то он услышит… – поспешно прошептала Джессика и, вспыхнув, прикрылась исписанной тетрадкой так, словно это был щит от реальности. Она сделала вид, будто целиком поглощена изучением материала, хотя страницы у неё перед глазами слегка дрожали.

Высокая фигура размеренно шагала в их сторону, а сердце Джессики начинало всё чаще пропускать удары. Щёки становились пунцовыми, а взгляд метался то по исписанным строчкам тетради, то по классу, будто пытаясь найти укрытие. Она чувствовала, как ладони становятся влажными, и почти с досадой сжала ручку крепче.

– Рид, тебя там староста зовёт. Он в соседней аудитории, – бросил Калеб и сел на своё место у окна.

– Опять будет мораль читать? – прошипела Бонни сквозь зубы, но всё же нехотя поднялась.

Она отлично знала: Лео не упустит шанса промыть ей мозги. Хотя, надо признать, в последнее время Бонни действительно старалась держать себя в руках. Даже с Майком, которого она так ненавидит, особо не вступала в перепалки.

– Ты звал? – приоткрыв дверь, спросила она и шагнула внутрь.

Щёлк – едва уловимый звук натянутой верёвки заставил её взгляд дёрнуться вверх. Прямо над ней покачивалось металлическое ведро. По тому, как от него разило тухлятиной, можно было догадаться – содержимое не сулит ничего хорошего.

Реакция сработала на автомате: Бон резко откинула руку назад и успела ухватиться за ручку двери, не дав ей захлопнуться.

Девушка облегчённо выдохнула, но ненадолго – теперь у неё возникла довольно-таки большая проблема: как, чёрт возьми, выбраться из аудитории и не получить ушат гадости прямо на голову?

– План не удался… – донёсся до неё огорчённый голос старосты из-за двери, и это заставило кровь вскипеть в венах. В висках застучало, пальцы непроизвольно сжались в кулаки.

– Как только я отсюда выйду, тебе конец! – рявкнула она, злясь уже не только на старосту, но и на сам факт, что оказалась в такой идиотской ситуации.

– Лучше бы ты молчал, – пробормотал Томас где-то рядом, и Рид выпалила:

– Вам обоим конец!

Но в ответ – тишина. Лишь удаляющиеся шаги в коридоре, как издевательский аккомпанемент её ярости.

Телефон остался в другой аудитории, поэтому о помощи подруг можно было только мечтать. Бонни вздохнула и вцепилась в холодную металлическую ручку, как в спасательный круг.

Оставалось только ждать. Надеяться, что кто-нибудь решит заглянуть в кабинет. И главное – успеть вовремя остановить его. Потому что одно неосторожное движение дверью и здравствуй вонючая лавина.

Ведро покачивалось над головой, словно нарочно подрагивая от сквозняка. Смрад от него был такой, что даже фантазировать, что там внутри, Рид больше не хотелось.

– Она сказала мне подойти? – послышался женский голос.

– Да-да, она ждёт вас, – пробасил парень, явно стараясь не рассмеяться.

«Что? Это мисс Ким?» – пронеслось в голове у Бонни, и в следующую секунду она закричала:

– Мисс Ким, не…

Но договорить она не успела.

Дверь распахнулась, натянутая верёвка дёрнулась, и ведро предательски накренилось. Мгновение – и всё его содержимое с липким хлюпаньем вылилась на стоящую в дверях фигуру.

На их нового преподавателя по финансам.

Бонни застыла, ком подкатил к горлу. Прямо перед ней стояла мисс Ким – слипшиеся пряди волос выбились из тщательно собранного пучка, стекающие по лицу капли жёлто-бурого соуса капали на плечи и рукава жакета.

Девушка сняла очки покрытые жирной плёнкой, посмотрела на Рид сквозь липкие ресницы и прошипела:

– Выйди. Вон.

– Но… – попыталась объясниться Бонни.

– Я сказала выйди вон! – уже громче, с нажимом, перебила преподаватель.

Рид молча вышла из аудитории. Дверь за её спиной закрылась с резким щелчком, и теперь в коридоре она осталась одна – пропитанная запахом соуса и унижением.

Девушка понимала, что эта история не закончится без последствий, и всё благодаря Майку Вуду, который стоял в коридоре, облокотившись на стену, и с мерзкой ухмылкой сверлил её взглядом, полным нескрываемого превосходства.

Бон сделала вид, что не замечает его. Она собиралась пройти мимо – не отвечать, не шипеть, не метать молнии. Всё это она припасла на потом – для одного из пунктов своей сладкой мести.

Но у брюнета были свои планы.

В два широких шага он сократил расстояние между ними и, занося руку, прижал девушку к стене.

– Я говорил тебе не обижать моих парней? – проговорил Вуд, нависая над девушкой.

– Да пошёл ты! – Бонни попыталась оттолкнуть его, но Майк даже не шелохнулся. Её усилия вызвали лишь ухмылку на его лице.

– Зайка, тебе ещё не надоело вести эту войну? – спросил он и наклонился так близко, что Рид чувствовала его дыхание с примесью табака и мяты.

– А тебе ещё не надоело вести себя как последний кретин? – резко парировала девушка, выдерживая его взгляд. – Между нами будет война до тех пор, пока ты и твои шестёрки не попросят у нас прощения!

– Ой, смотри! Что это у тебя здесь? Пятно? – с притворным удивлением протянул Майк, указав пальцем на её футболку.

Девушка машинально опустила голову, чтобы взглянуть – и тут же почувствовала лёгкий, почти шутливый щелчок по носу.

– Наивная зайка… – прохрипел он и, развернувшись к ней спиной, зашагал прочь по коридору.

Его шаги отдавались в тишине гулким эхом, а у Бонни внутри всё вскипало от ярости и унижения.

***

Война между парнями и девушками длилась уже почти год. Всё началось с безобидной идеи – выбраться всем курсом на природу, провести время вместе, познакомиться поближе и, как сказала Джесс, «сплотиться». Никто всерьёз не воспринял это предложение… пока за дело не взялась Бонни Рид.

Когда девушка по просьбе подруги встала за кафедру и, поджав губы, спокойно озвучила план, аудитория разом притихла. Все знали: если Бон что-то предлагает – это не просто прихоть, это приказ, завёрнутый в вежливую форму. Репутация шла впереди неё, поэтому однокурсники слушали внимательно, молча, не желая лишний раз нарываться на конфликт.

Слушали все. Все – кроме одного. Парень в третьем ряду демонстративно жевал жвачку и вставил в уши наушники, давая понять, что ему плевать, о чём говорит девушка у кафедры. Бонни не потребовалось много времени, чтобы понять: с Майком Вудом им будет тесно под одной крышей университета.

Но, несмотря на это, она лишь выпрямила спину и продолжила – потому что если уж начала что-то, то доводит до конца.

Спустя несколько дней, собрав все необходимые вещи, студенты наконец отправились в поход – три дня на природе, вдали от города, с палатками, костром и «командным духом», о котором говорили в теории.

Единственное, о чём Рид думала в течение первых суток в лесу, – это о Майке Вуде, который не делал абсолютно ничего. Он развалился в гамаке, щурился на солнце и игнорировал всё, что происходило вокруг. И, конечно, вся мужская половина, ощущая в нём авторитет и защиту, быстро взяла с него пример.

Пока парни нежились в лучах солнца и лениво шутили, девушки в одиночку ставили палатки, собирали хворост, разбирали еду, раскладывали спальники, вязали верёвки, проверяли воду. Сделав всё это без лишнего шума, они подошли к парням с последней просьбой – развести костёр.

Ответ был предсказуем.

– Сами справитесь, – не отрываясь от диалога, бросил кто-то из ребят. Остальные даже не повернулись.

Майк лишь молча наблюдал со своей "позиции", не проронив ни слова. Но этого было достаточно: его безразличие стало для остальных своего рода разрешением.

И тогда девушкам пришлось заняться и этим.

Пока солнце медленно опускалось за горизонт, небо окрашивалось в тёплые оттенки меди и розового золота, а воздух становился прохладнее, Бонни с силой вбивала очередной колышек в землю, чувствуя, как по коже пробегает ветерок. Пальцы саднили от усталости, в голове крутился один и тот же вопрос: сколько ещё они должны делать всё это в одиночку?

Ближе к ночи, когда парни растянулись у костра и вели себя так, будто лесная идиллия – их заслуга, она молча собрала девушек в своей палатке.

– У меня есть идея, – прошептала она, прищурившись. – Насыпем им в спальники белый сахар. Побольше.

На пару секунд повисла тишина, а потом девчонки дружно закивали..

Операция началась, как только парни разошлись по палаткам. Осторожно, подавляя смешки, они проникли внутрь и тщательно насыпали сахар в каждый спальный мешок – особенно старательно в тот, что принадлежал Вуду.

И вот, спустя час, над лесом раздались первые вопли.

Сначала непонимающее ворчание. Потом – топот и истерика. Девушки, не скрывая истинного удовольствия от мести, сложив руки на груди, наблюдали за бегающими по лагерю в одних трусах парнями. Даже Майку, который строил из себя крутого брутального парня, не удавалось игнорировать зуд и укусы, поэтому он материл всё и всех.

Юноши сразу поняли, чьих рук это дело. Сомнений не было: за сахарной диверсией стоял женский лагерь. И после этого игра перешла на новый уровень.

Оставшиеся два дня стали для обеих сторон настоящим адом.

Парни затаили злобу и начали мстить с размахом. В палатках девушек внезапно оказывались змеи – пусть и не ядовитые, но достаточно живые, чтобы вызвать панику и вопли. В еду исподтишка подсыпалось слабительное, а к вечеру лагерь напоминал поле выживания: каждый ел только то, что приготовил сам.

Девушки не оставались в долгу. Они вырезали из одежды парней мозаику, клали крапиву в спальные мешки и натирали рюкзаки чесноком.

Лес жил звуками мщения, шипения, визгов и тихого злорадного хихиканья за кустами.

Но последней каплей для девушек стало купание в озере.

Они решили немного расслабиться, искупаться в прохладной воде недалеко от лагеря. Одежду и полотенца сложили на берегу, не подозревая ничего плохого.

И зря.

Пока девушки плескались в воде, парни – хищно выждав момент – подкрались к берегу и аккуратно распихали по их вещам дождевых червей.

Когда Бонни первой почувствовала что-то холодное и склизкое в кармане джинсов, она вздрогнула, засунула туда руку – и вытащила червя.

– Девочки… – сказала она медленно, показывая находку.

Секунду спустя лагерь огласили визги. Кто-то уронил брюки обратно в траву. Кто-то отпрыгнул от своей одежды, как от змеи. Кто-то, задыхаясь от отвращения, пытался вытряхнуть содержимое карманов прямо в озеро.

Под хор возмущённых криков, смеха со стороны кустов и отголосков женской истерики Бон, сжав зубы, подняла взгляд в сторону лагеря.

В этот момент она поняла: это – война.

Они неосознанно разделились на два лагеря: один возглавляла Рид, другой – Вуд. С этого момента всё пошло по накатанной. На протяжении всего года парни, действуя по указке Майка, издевались над девушками: подбрасывали дохлых крыс в сумки, портили тетради, исписывали парты мерзкими надписями и постоянно пытались вывести из себя. Но и девушки под руководством Бонни не отставали – мстили изобретательно, жёстко и всегда с прицельной точностью.

***

– Идиот! Я его ненавижу! – бубнила Бонни сквозь зубы, глядя под ноги и торопливо шагая в сторону туалета. Её джинсы украшало жирное пятно, которое образовалось после того, как на неё попало несколько капель из того злосчастного ветра. Пятно хоть и было почти незаметным на тёмной ткани, но запах… Запах рыбы теперь сопровождал Рид повсюду.

Подняв, наконец, голову, у девушки внезапно возник план мести Майку, и то, что она собирается сейчас делать, является одним из её пунктов.

Бонни зашла в мужской туалет, даже не оглядываясь. Быстрым, уверенным шагом направилась к зеркалу и вытащила из сумки красную помаду – ту самую, что Мэй сунула ей пару недель назад почти насильно.

– Считай, это мой подарок, – сказала тогда подруга. – Уверена, однажды она тебе пригодится.

Как всегда, Мэй оказалась права.

Рид сняла колпачок, вывела первую букву, и уже через пару секунд на зеркале ярко пылала фраза:

«МАЙК ВУД – ЧМО».

Написано было жирно, размашисто, с характером.

Полюбовавшись своим творением, Бон вышла из туалета. Её совсем не волновало, что Вуд сразу поймёт, кто за этим стоит. Даже наоборот – ей хотелось, чтобы он догадался. Пусть побесится. Пусть подавится собственной злостью.

Ведь в последнее время срывало крышу только у Бонни, а он… Он издевался, смеряя её презрительным взглядом.

***

– Ну что, Джессика? – проворчала Рид, шагая рядом с подругами, которые уже обсуждали случившееся. – Теперь видишь, на кого ты запала? Твой Калеб ничем не лучше Майка. Такой же моральный урод, как и этот придурок.

Светловолосая моргнула, опуская глаза на асфальт и осторожно отозвалась:

– А что, если его кто-то попросил так сказать? Может, он вообще не знал, что тебя хотели облить соусом?

Бонни хмыкнула.

– Кстати, запашок-то остался, – прогундосила Мэй, зажимая нос и для убедительности махая перед лицом ладошкой.

– Джесс, ты же умная девушка! – возмущённо воскликнула Рид, широко распахнув глаза и уставившись на подругу. – Неужели ты не видишь, какой он на самом деле?

Мэй улыбнулась сквозь легкую грусть:

– Бонни, она же влюблена в него! В такие моменты даже мудак может казаться принцем.

– Да хватит вам! – перебила её Джессика, надувая губки и делая вид, будто вот-вот расплачется. – Вы можете обсуждать его сколько хотите, но только не в моём присутствии!

Подруги рассмеялись, глядя на её драматизм, и в унисон произнесли:

– А то вот-вот совсем растаешь.

– Лучше завтра в кафе сходим, – добавила Мэй, хитро улыбаясь. – Иначе рыбная Бонни своим ароматом всех посетителей распугает.

– А я и не собиралась никуда идти… – пробормотала шатенка, закатывая глаза.

Глава 3

Как ни странно, но при всей своей далеко не безупречной репутации, Бон ещё ни разу не вызывали к ректору. И всё же теперь она стояла у громоздких шкафов с документами, рядом с массивным коричневым креслом, под сверлящим, почти ледяным взглядом. А это могло значить только одно: Ким всё-таки настояла на наказании.

Впрочем, это было неудивительно. Если от Бонни несло рыбой за три километра, то представить, как чувствовала себя мисс Ким, было несложно. Да и причину, по которой та сегодня не пришла в университет, можно было не гадать.

От этого проклятого запаха так просто не избавиться. Вчера вечером Бон терла себя мочалкой до красноты, будто пыталась стереть кожу, а сегодня с утра вылила на себя целый пузырёк приторно-сладких духов. Да, она вела себя как пацанка, но это ведь не значит, что Рид должна благоухать тухлой рыбой. Даже у пацанок есть границы.

– Вы понимаете, что вы сделали? – мужчина опустил очки на кончик носа и, опираясь ладонями о край стола, пристально посмотрел на неё ледяным взглядом.

– Ректор… – выдохнула Бонни, но нужные слова так и не пришли. Всё, что вспоминалось – это запах рыбы и ошарашенное лицо Ким.

– Что заставило вас на это пойти? Вы хоть представляете, как после вашей выходки чувствовала себя мисс Ким? Она молода, неопытна… И, между прочим, всегда старалась быть к вам доброжелательной. А вы – именно так решили её «отблагодарить»?

Мужчина на секунду замолчал, отстранился от стола и медленно подошёл к окну. Выдохнул и чуть откинув голову назад, скрестил руки на груди.

– Бонни Рид, хоть я и работаю в учебной сфере уже больше десяти лет, должен признаться: с подобным сталкиваюсь впервые.

– Но… – снова неуверенно попыталась оправдать своё честное имя девушка, однако и на этот раз положительного результата не последовало.

– Рид, – ректор повернулся к ней, в голосе уже звучала жёсткость, – я должен отчислить вас из университета.

Как только мужчина произнёс эти слова, казалось, мир рухнул. Сердце болезненно сжалось, к горлу подступил ком. Бонни автоматически коснулась щеки – той самой, на которой год назад осталась отметина от ладони мачехи. В голове вспыхнули обрывки: крик, захлопнутая дверь, слёзы. Всё снова.

– Ректор! – вскочила со стула шатенка, наконец находя в себе силы заговорить. Мужчина уже тянулся за ручкой, чтобы вынести этот «приговор» на бумаге, но замер, вопросительно взглянув на неё поверх очков.

– Я ни в чём не виновата! – голос сорвался, но был отчётлив. – Я сидела в классе. Калеб сказал, что Лео ждёт меня в соседней аудитории. Этот соус из протухшей рыбы… он был для меня. Не для мисс Ким.

Ректор перевёл взгляд с встревоженной Бонни на переплетённые в замок руки. Несколько секунд молчал, словно взвешивал каждое слово.

– А кто тогда всё это устроил? Калеб? – наконец вымолвил он, не поднимая глаз.

– Нет! – тут же сорвалось с губ девушки.

– Тогда кто?

– Это был Ву… – она запнулась. – Я… не знаю.

Какую бы ненависть Бон ни испытывала к этому надменному парню, подставить его она не могла. Просто не могла. В её мире на такое были способны только трусы и люди, сгнившие изнутри. Те, кто готовы спасать свою шкуру, закидывая других под колёса. К ним Бонни себя не относила.

Но промолчать – тоже не могла. Всё началось с Калеба, и это была правда. А как бы сильно она ни цеплялась за чувство собственного достоинства, страх перед мачехой всегда был сильнее. Он жил где-то под кожей, в ребрах, в памяти. Тот самый звонкий шлепок по щеке, обжигающий, как ожог, до сих пор отзывался в теле – фантомной болью.

В Ванкувере Рид живёт одна. Уютная, но немного пустая квартира, где вечерами слышно только тиканье часов да шум проезжающих машин за окном. У неё нет большой семьи, домашних застолий или фотографий с родственниками на полках. С самого рождения жизнь не баловала её заботой или теплом.

Бонни была нежеланным ребёнком. Родная мать отказалась от неё сразу после родов, не пожелав даже взглянуть на младенца. Возможно, она была слишком молода, напугана или просто не хотела связывать себя с ребёнком. Причины так и остались неизвестными – мать исчезла, оставив новорождённую девочку в холодных стенах роддома.

На тот момент отцу Бон было всего девятнадцать. Парень, сам ещё толком не повзрослевший, оказался перед выбором, от которого у большинства сверстников дрожали бы колени. Но он не сбежал. Не стал оправдываться или прятаться за юность. Он забрал дочь домой – в крохотную комнату в общежитии, где кроватка Бонни стояла рядом с его учебниками и черновиками.

Он учился в колледже на строительном факультете и одновременно работал – разгружал вагоны, мыл полы в торговом центре, носил бетон на стройке. Вся его жизнь превратилась в бесконечный круг: учёба, работа, бессонные ночи рядом с плачущей дочерью.

Бывали дни, когда он падал с ног от усталости. В такие моменты ему особенно помогала миссис Эвелин – консьержка общежития. Пожилая женщина с добрым лицом, седыми волосами, всегда заколотыми в пучок, и неизменным тёплым шарфом на плечах. Она сама подошла к нему однажды и с тёплой улыбкой сказала:

– Оставляй девочку у меня, когда тебе нужно, я посижу с ней. У меня всё равно никого нет, а с ней тут веселее будет.

Так Бонни стала частой гостьей в маленькой комнатке у входа. Там стояло кресло-качалка, телевизор с потрескивающим звуком и полка со старыми детскими книгами. Эвелин поила девочку тёплым молоком, рассказывала сказки, напевала колыбельные, и с каждым днём всё больше привязывалась к ней – как к родной внучке.

Они росли вместе – Бон и её отец. Она делала первые шаги, а он – первые уверенные шаги во взрослой жизни. Он становился другим – не по возрасту, а по сути. Закалялся не только на стройках, но и в бессонных ночах, в тревогах и маленьких победах.

С каждым годом он становился крепче – не только физически, но и внутренне. Его руки, раньше неуклюжие, теперь уверенно держали молоток и ребёнка. Его взгляд стал твёрже, движения – точнее. Он закончил учёбу, сдал все экзамены, прошёл через унижение дешёвых подработок, дождался момента, когда ему доверили первый серьёзный проект.

А потом пришёл день, когда он уже сам принимал решения – не только на стройке, но и в жизни. И вскоре решился на большее: оформил документы, собрал всё, что накопил, и открыл свою собственную строительную фирму. Маленькую, без блеска, без реклам – но честную. Свою. Выстроенную не просто из кирпичей и контрактов, а из бессонных ночей, стиснутых зубов и бесконечной любви к одной-единственной маленькой девочке, ради которой он когда-то не сломался.

Со временем фирма начала расширяться. Появились первые крупные контракты, офис, постоянные сотрудники, техника. Начали приходить хорошие деньги – настоящие, устойчивые. Отец Бонни больше не экономил и мог позволить себе купить новую машину, обновить гардероб, даже впервые за годы съездить с дочкой в отпуск, где она впервые босиком бегала по горячему песку.

И именно тогда, когда всё наконец становилось стабильным, в его жизнь вошла Шарлотта.

Она появилась, как вспышка: яркая, эффектная, с безупречным макияжем, дорогими духами и лёгким голосом, который звучал, будто музыка. Он встретил её случайно – на благотворительном ужине, куда его пригласили как перспективного молодого предпринимателя. Шарлотта умела говорить так, чтобы мужчина чувствовал себя важным, нужным, восхищённым. А он, истощённый годами труда и одиночества, растаявший от одной только улыбки, влюбился почти сразу.

Мужчина хотел верить, что заслужил счастье. Что судьба, наконец, даёт ему что-то просто так. Но он не замечал очевидного: Шарлотта не любила его. Она любила то, что он достиг. Деньги, статус, стабильность. Она вела двойную игру – искусно, тонко, без сбоев.

Для него она была заботливой, нежной, почти идеальной женщиной. Готовила завтрак по выходным, присылала милые сообщения, восхищалась каждой новой ступенькой его карьеры. Она окружила его фальшивой любовью, умело манипулировала, направляя его решения, незаметно подталкивая к тратам: на подарки, на украшения, на поездки, на «небольшие инвестиции».

А вот с маленькой Бонни всё было иначе.

С первых же дней женщина дала понять: ребёнок – не её забота. Она не повышала голос, не устраивала сцен. Всё было в жестах, взглядах, намёках. Бон быстро почувствовала, что теперь она – помеха.

Женщина не пыталась стать ей матерью. Не обманывала – ей это и не нужно было. Она просто отодвинула девочку на второй план, аккуратно, будто переставив ненужную мебель в дальний угол. А отец, ослеплённый любовью, не замечал. Он верил, что они становятся семьёй. Что Бонни привыкнет и всё обязательно наладится. Но девочка знала: в её жизни снова появилась женщина, которая не захотела её любить.

Когда Рид было двенадцать, она потеряла отца. Один день – он ещё обнимал её перед школой, завязывал галстук, торопил с завтраком. А на следующий – его уже не стало. Сердце. Остановилось внезапно. И вместе с ним остановился весь привычный мир.

На похоронах Бонни не плакала – просто стояла, застыв, будто всё внутри неё выключилось. Рядом была Шарлотта. Безупречная, в траурном чёрном, с идеально нарисованной скорбью на лице. Но за кулисами этой маски не было ни боли, ни утраты – только раздражение от «лишних хлопот» и мысли о том, как теперь распоряжаться наследством.

Больше не было тёплого голоса по утрам, не было запаха папиного кофе на кухне, не было рук, которые укрывали пледом, когда она засыпала с книгой на диване. Исчез смех, исчезла безопасность, исчез дом. Осталась только Шарлотта – холодная женщина, которая в один миг стала для неё и хозяйкой, и тенью, и приговором.

Женщина не любила Бонни. Она даже не пыталась это скрыть. В её взгляде не было ни капли материнского тепла – только усталость, раздражение и равнодушие. Она не сдерживалась. Девочка мешала ей: своим присутствием, своей печалью, своей памятью о человеке, которого Шарлотта теперь могла называть «покойным мужем», но никогда – любимым.

Дом стал тюрьмой. Бон жила, словно по тонкому льду: шаг влево – упрёк, взгляд вверх – крик, забытые тарелки в раковине – удар. За любую провинность следовало наказание. Не всегда физическое – порой было достаточно одного ледяного взгляда, чтобы девочка на полдня замкнулась в себе.

Вечерами Шарлотта устраивала званые ужины или сидела в гостиной с бокалом вина, включая громкую музыку, не давая Бон заснуть. А потом, когда гости расходились, находила повод сорваться. Девочка слушала её пьяные монологи о "испорченной жизни", о том, как «всё могло бы быть иначе», и понемногу училась не плакать – чтобы не провоцировать новый всплеск ярости.

Шесть лет. Шесть лет боли, одиночества и выживания. Шесть лет взросления без права на детство.

И только когда Бонни исполнилось восемнадцать, Шарлотта будто выдохнула с облегчением. Без торжеств, без подарков и поздравлений она вручила ей ключи от крошечной квартиры на окраине города и без эмоций сказала: