Цена свободы

Он захлопывает сейф, и демоны снова загнаны в клетку, боль спрятана, на его лице привычная маска. Он возвращается к мониторам и диктует помощнику:

– Подготовьте отчет по эффективности логистических маршрутов за последний квартал. Свести в таблицу все инциденты с участием правоохранителей. Проанализировать, кого из них можно перевербовать, а кого нейтрализовать. Я хочу видеть план по минимизации рисков через шесть часов.

Он погружается в цифры, схемы, расчеты – всё это его броня, щит, его единственный язык.

Но где-то на периферии сознания теперь живет не только призрак Лианны. Там теперь живет и Ева, с ее детской верой в брата-спасителя, которая бьет точно в его самую незащищенную точку.

***

Спустя несколько дней Аррин спускается на виллу. Он находит Еву в библиотеке: просторной, но бездушной комнате с книгами, которые никто не читал. Она сидит в глубоком кресле у окна, не читая, а просто глядя на решетку. При его появлении она не вздрагивает, лишь медленно поворачивает голову. В ее взгляде не детский испуг, а холодная, настороженная усталость зверька в клетке, который уже перестал метаться.

– Тебе стало лучше? – его вопрос звучит формально, почти как у врача.

– Сердце не колотится, если вы об этом, – парирует она, не отводя взгляда. – Спасибо за заботу, мой господин.

В ее тоне нет подобострастия, только сухая констатация факта и щепотка иронии. Эта взрослая, почти циничная манера говорить режет ему слух. Она не ведет себя как напуганный ребенок. Она ведет себя как пленный солдат.

Аррин молча подходит к противоположному креслу и садится. Между ними низкий столик из темного дерева. Он изучает ее.

– Ты не похожа на своих сверстников, – замечает он. – Большинство в твоей ситуации либо ломаются, либо истерят. Ты… анализируешь.

Ева пожимает плечами, смотря на свои руки.

– Когда твои родители исчезают, а тебе двенадцать, и ты остаешься одна с младшим братом, детство кончается быстро… приходится думать за двоих.

Аррин замирает. Фраза «младший брат» снова бьет в больное место.

– Родители? – он задает вопрос мягче, чем обычно.

– Пропали. Мои родители – ученый, отправились в командировку и не вернулись – она замолкает, сжав губы. – Официально "пропали без вести”. Все в нашем городке знают, куда пропадают люди.

Она говорит это без дрожи в голосе, с горькой, выстраданной болью. Эта покорность судьбе, знание правил жестокой игры знакомы Аррину как ничто иное. Он видит в ней себя много лет назад.

– И ты заботилась о брате? – его голос звучит почти по-человечески.

Ева впервые смотрит на него прямо, и в ее глазах вспыхивает огонек.

– Я его защищала от голода, от соседей, от всего. Я обещала ему, что мы выживем, а потом… потом пришли и за нами.

Она отводит взгляд, но Аррин видит, как ее пальцы впиваются в подлокотники кресла. Она не плачет, она сживается с болью, как со старым шрамом.

– Он сильный, – выдыхает она, больше говоря сама с собой. – Он найдет меня… – переходит на шепот – или умрет, пытаясь.

Аррин молчит, он понимает ее теперь чуть лучше. Ее взрослость – это броня, выкованная горем и ответственностью. Ее недоверие к нему единственно разумная позиция в ее мире.

– Я не причиню тебе вреда, Ева – говорит он, и это звучит странно искренне из его уст.

Она усмехается коротко, беззвучно, горько.

– Вы уже причинили, украв моё детство. Вам не нужно бить меня, чтобы причинять вред. Вы просто… существуете… и ваше существование – это угроза.

Она снова смотрит на него, и ее взгляд чист и беспощаден.

– Вы либо продадите меня, когда я стану «достаточно взрослой» по вашим меркам, либо убьете, когда я стану обузой. Других вариантов в вашем бизнесе нет. Я это знаю, и вы тоже.

Она откидывается на спинку кресла, словно истощенная этой речью. Разговор окончен. Она сказала все, что думала.

Аррин не находит что ответить, ведь все ее слова – правда. Жестокая, неудобная, но правда. Он – угроза. Его бизнес не предполагает счастливого конца для его «активов».

Он медленно поднимается и уходит, оставляя ее одну в богатой, бездушной библиотеке. Он чувствует себя странно опустошенным. Она, ребенок, видит его и его мир с пугающей, недетской ясностью. И не оставляет ему никаких лазеек для самооправдания.

Он возвращается в свой кабинет, но образ ее взрослого, усталого взгляда преследует его. Она не просит пощады, не молит о спасении. Она просто констатирует факт его монструозности и это больнее, чем любая ненависть.

Глава 5

Аррин допустил ошибку: небольшую, почти незаметную, но достаточную, чтобы разрушить все, чего он достиг. Сбой в шифровании одного из денежных переводов. Партнеры с Ближнего Востока, крупный синдикат, чей заказ он отклонил из-за Евы, получили уведомление об отказе не через сверхзащищенный, многоуровневый канал, который гарантировал полную конфиденциальность, а через стандартный, слегка задержавшийся из-за технического сбоя в сети. Задержка была всего в несколько секунд, но этого было достаточно, чтобы привлечь внимание тех, кто находился на вершине пирамиды власти, тех, кто не терпел никаких отклонений от установленного порядка.

Они пришли ночью. Не с грохотом и криками, не с демонстрацией силы, а с холодной, расчетливой эффективностью. Трое. В темных, идеально скроенных, дорогих костюмах, которые стоили больше, чем годовая зарплата большинства людей в его регионе. С бесстрастными, непроницаемыми лицами, напоминающими лица бухгалтеров, подсчитывающих прибыль. Они вошли без стука, словно тени, пока охрана виллы, привыкшая к его присутствию и его власти, замерла в почтительном и парализованном страхом бездействии. Это были Кураторы – хирурги, которые вырезали из системы все, что могло представлять угрозу.

Аррин сидел в кабинете на вилле, перебирая отчеты, когда они вошли. Он даже не успел встать, не успел среагировать. Первый удар резиновой дубинкой, обмотанной изолентой, в солнечное сплетение оказался молниеносным и точным, как удар змеи. Он рухнул на колени, захлебываясь беззвучным стоном, воздух выбило из легких, и мир померк.

Ева проснулась от приглушенных звуков борьбы и глухих ударов, от ощущения надвигающейся беды. Она подкралась к двери своей спальни, стараясь не шуметь, и прильнула глазом к щели, затаив дыхание.

Она видела, как он, сильный и неуязвимый Аррин, человек, который показался ей скалой, на которого можно опереться, лежал на полу, скрученный, беспомощный. Он не сопротивлялся, принимал это. Молча. Только его прерывистое, хриплое дыхание, наполненное болью, нарушало тишину, словно сигнал бедствия, который никто не слышал. Один из Кураторов, высокий, худощавый мужчина в безупречном костюме, монотонным голосом, без единой нотки гнева или эмоций, перечислял его «проступки», словно зачитывал приговор:

– Срыв выгодного контракта с партнерами с Ближнего Востока, что привело к потере репутации и потенциальной убыли. Несанкционированное содержание непрофильного актива – гражданки Евы, что нарушает протокол безопасности. Халатность, приведшая к утечке данных, что поставило под угрозу операцию «Десант». Падение эффективности в третьем квартале, что свидетельствует о снижении вашей лояльности».

Каждый пункт сопровождался точным, профессиональным ударом резиновой дубинкой. Не чтобы покалечить, не чтобы сломать кости. Это было не жестоко, а методично. Чтобы напомнить, унизить и продемонстрировать, кто здесь хозяин.

– Система не терпит слабости, Аррин, – голос Куратора был ледяным, лишенным всякого тепла и сочувствия. – Ты всего лишь функция, инструмент. Функция должна работать безупречно, без сбоев, без вопросов. Следующий сбой будет последним. Понятно?

Аррин, с окровавленной губой и опухшим лицом, кивнул, уткнувшись лбом в дорогой ковер, чувствуя, как кровь стекает по подбородку. Он понимал и знал, что это предупреждение, а не наказание.

Кураторы ушли так же бесшумно, как и появились, оставив после себя лишь запах дорогих духов и привкус страха. Охрана не шелохнулась, словно парализованная, не смея нарушить тишину и не привлечь к себе внимания. Они знали, что видели то, что не должны были видеть. И теперь они были частью этой истории, частью этой системы, которая безжалостно перемалывала людей в пыль.

В доме воцарилась мертвая тишина. Ева слышала только его тяжелое, прерывистое дыхание из-за двери. Она боялась пошевелиться, ведь видела, что произошло с тем, кто нарушил правила. И теперь она была его соучастницей.

Но потом она услышала стон. Тихий, почти животный. Стон боли. Она медленно, словно во сне, открыла дверь. Он все еще лежал на полу, пытаясь подняться на локти. Его лицо было бледным, в крови, рубашка порвана.

Он увидел ее, и в её глазах не было ни страха, ни злости, ни стыда, только пустота и боль.

Ева исчезла в глубине дома и вернулась через минуту с мокрым полотенцем и аптечкой, которую нашла в ванной. Она молча опустилась на колени рядом с ним. Он не протестовал, просто смотрел на нее, не понимая.

Она аккуратно, с удивительно твердой рукой, стала протирать кровь с его лица. Ее пальцы дрожали, но движения были точными. Она обработала ссадины антисептиком из аптечки. Он вздрогнул, но не отдернулся.

– Зачем? – его голос был хриплым шепотом.

– Потому что здесь действуют правила, – тихо ответила она, не глядя на него, концентрируясь на его ране. – Одно из них гласит, что нельзя дать умереть от ран тому, кто не дал тебе умереть от голода.

Она закончила и отодвинулась, собирая аптечку. Он медленно сел, прислонившись спиной к стене. Он смотрел на нее, на эту девочку, которая только что видела его абсолютное унижение, и которая теперь помогала ему.

– Они убьют тебя, если ты мне поможешь, – сказал он с горькой прямотой. – Ты видела их.

Она подняла на него свой взрослый, усталый взгляд.

– Они убьют меня в любом случае, но ты сказал, что с тобой я в безопасности, и я впервые хочу поверить тебе.

Она встала и ушла в свою комнату, оставив его одного на полу, со свежими повязками и с новой, невыносимой тяжестью внутри. Он был пойман. Но не системой, а её простой, жестокой, детской логикой. И ее молчаливым, безоговорочным милосердием, которого он ни от кого не ждал и которого абсолютно не заслуживал.

***

Два месяц спустя.

Шестьдесят дней тотальной, безупречной концентрации. Аррин превращается в идеальную версию самого себя: безжалостный, эффективный, предсказуемый механизм. Он спит по четыре часа в сутки в своем кабинете наверху. Его единственный мир – это операционный зал, мониторы, потоки данных.

Он лично проверяет каждый контракт, каждую цифру, каждый маршрут. Он ужесточает дисциплину, проводя внеплановые проверки и вводя драконовские штрафы за малейшие отклонения от протокола. Его люди боятся его пуще огня. Он не кричит, не угрожает. Его холодная, молчаливая ярость после визита Кураторов витает в воздухе, как ядовитый газ. Он – образец исправления.

Он знает, что за Евой присматривают. В его систему приходят автоматические отчеты о ее состоянии:

«Актив 734 (Ева). Состояние здоровья: стабильное. Психоэмоциональный фон: в норме, угроз нет».

Он читает эти строчки и сразу удаляет их. Он не позволяет себе думать о ней. Мысли о ней – это слабость, а слабость теперь приравнена к самоубийству.

Он погружается в самую грязную работу. Лично присутствует на «сортировках», безразлично наблюдая, как оценивают новых несчастных. Он ведет переговоры с самыми отвратительными клиентами, его голос не дрогнет ни разу. Он снова становится мифом, леденящей душу легендой, которую боятся все.

Как-то раз его помощник, обретая невиданную смелость, осторожно спрашивает:

– Господин Аррин, насчет актива на вилле… поступают запросы на эскорт-услуги премиум-сегмента. Есть клиенты, которые ценят… молодость и неопытность, может, рассмотрим…они хорошо заплатят.

Аррин медленно поворачивает голову, он не злится, просто смотрит на помощника пустым, безжизненным взглядом.

– Ты хочешь присоединиться к Дори? – его голос тихий, почти шепот.

Помощник бледнеет и отступает, бормоча извинения, больше вопросов не возникает.

По ночам, в редкие минуты перед сном, Аррин смотрит на панорамное окно. Он не видит огни города. Он видит отражение своего лица – постаревшего, иссеченного морщинами усталости. И за своим плечом ему иногда мерещится другой силуэт. Тонкий, с веснушками и взрослым взглядом. Он резко оборачивается, но за ним лишь пустота.

Он не навещает ее, не может. Его визит – это внимание. Внимание – это риск. Риск – это смерть для них обоих.

Он исправляется и становится идеальным винтиком. Он закапывает свою человечность так глубоко, что, кажется, уже и сам забыл, где она лежит.

Но иногда, проходя по коридору, он слышит тихий смех одного из молодых операторов, разговаривающего по телефону с девушкой. Или видит, как кто-то украдкой смотрит фото своей семьи. И в эти мгновения внутри него что-то сжимается в тугой, болезненный комок.

Но Аррин понимает, что его жизнь не имеет шанса на искупление. Его путь обречен, конец известен, раскаиваться за содеянное слишком поздно. Он больше не ищет сестру в архивах.

Аррин чувствует, как хватка системы становится все крепче. Она проникает в каждую пору его существования, заполняет собой все пространство. Он – часть механизма, отлаженного и безжалостного. И если он позволит себе хоть на секунду остановиться, задуматься, система выплюнет его, как сломанную деталь.

Он помнит лица тех, кто не выдержал. Их тихий шепот, бунтующие взгляды, попытки сопротивления. Все они исчезли. Просто исчезли, словно их никогда и не было. Аррин усвоил урок. Чтобы выжить, нужно быть незаметным, предсказуемым, идеальным.

Но воспоминания не дают ему покоя. Образ сестры, ее смех, ее глаза, полные жизни и надежды. Он помнит ее руки, сжимающие его ладонь, когда они вместе бежали по полю, навстречу закату. Эти воспоминания – его личный ад, его проклятие. И он знает, что никогда не сможет от них избавиться.

В редкие минуты, когда он остается один, Аррин смотрит в зеркало и видит перед собой чужого человека. Пустые глаза, лишенные всякого выражения. Маска, скрывающая боль и отчаяние. Он больше не знает, кто он такой. Аррин, любящий брат, или просто винтик в огромной, безжалостной машине.

Иногда ему кажется, что он слышит ее голос. Тихий, еле уловимый шепот, зовущий его по имени. И в эти моменты он готов все бросить, сорвать с себя эту маску, вырваться из этой клетки. Но он знает, что это лишь иллюзия. Его долг, его проклятие – нести свой крест до конца.

***

Пять месяцев безупречной работы. Пять месяцев, которые стали не просто временем, а настоящим испытанием для машины. Она функционировала как часы, без сбоев и ошибок. Система снова довольна результатами. Все отчеты, поступающие в главный офис, были идеальны. Прибыль компании стабильно росла, а количество инцидентов, которые когда-то беспокоили всех, удалось свести к нулю. Кураторы, ранее регулярно наведывающиеся в ночное время, наконец, прекратили свои визиты. Это было знаком, что все идет по плану.

Аррин почти забыл, как выглядит солнце с земли. Он не видел его лучи, пробивающиеся сквозь листву деревьев или отражающиеся от воды. Его мир стал серым и холодным, ограниченным стенами офисного здания, расположенного на тридцатом этаже. Здесь, среди стеклянных панелей и металлических конструкций, жизнь текла в своем ритме, но это был ритм, лишенный естественности.

Он почти стер из памяти запах живого воздуха, того самого, что наполняет легкие свежестью и энергией. Вместо этого его дни заполняли только ароматы искусственных дезодорантов и влажной бумаги, пропитанной тоннами чернил. В такие моменты Аррин чувствовал себя изолированным. Он стал частью системы, но потерял связь с природой. Порой, когда он смотрел в окно, ему казалось, что за стеклянной преградой жизнь бурлит, но он был отрезан от нее.

Это состояние стало привычным. Однако внутри что-то шевелилось. Желание увидеть мир вокруг, ощутить его красоту и разнообразие становилось все настойчивее. Временами он мечтал о том, как выйдет на улицу, почувствует тепло солнца на своей коже и вдохнет глубокий грудной воздух, полный жизни. Эта мечта, как огонек, ярко горела в его душе, не позволяя окончательно погрузиться в серость суровых реалий.

И вот, в один из дней, его помощник, составляя ежедневный сводный отчет, произносит отработанную, ничего не значащую для него фразу:

– Поступило уведомление. Актив 734. Отметка о дате рождения. Исполнилось пятнадцать лет. Состояние стабильное.

Слова повисают в воздухе. Аррин замирает с пером в руке над подписью на документе. Чернильная клякса медленно расползается по бумаге.

Пятнадцать.

Цифра бьет в висок с физической силой. Прошло полгода, как она здесь, с того дня, когда он впервые увидел ее в камере.

Он молча кивает, откладывая испорченный документ. Помощник, не видя ничего необычного, удаляется.

Весь оставшийся день Аррин работает на автопилоте. Его движения точны, решения безошибочны. Но внутри него что-щелкнуло. Сломался какой-то внутренний замок, удерживающий дверь, за которой он запрятал все, что касалось Евы.

Вечером он не остается работать. Он вызывает машину и молча едет на виллу. Охрана, увидев его после столь долгого перерыва, замирает в удивлении, но не смеет задавать вопросы.

Он входит в дом, окутанный тишиной. Он не зовет ее, вместо этого идет в библиотеку – ту самую, где они разговаривали в последний раз.

Она сидит там, в том же кресле, но она не смотрит в окно. Она читает какую-то старую, потрепанную книгу. За эти полгода она изменилась. Вытянулась, повзрослела. В ее позе меньше страха, больше… привычки. Она выглядит как невольница, смирившаяся со своей участью, но не сломленная.

Она поднимает глаза на его появление. Во взгляде не удивление, не страх, лишь глубокая, усталая настороженность. Она медленно закрывает книгу. Он останавливается в дверях, не зная, что сказать. Он не принес подарка. Не принес торт. Что можно подарить тому, кого ты украл и держишь в заточении?

– Мне сообщили, – говорит он наконец, и его голос звучит непривычно глухо. – Что тебе исполнилось пятнадцать.

Она смотрит на него, и в ее глазах мелькает что-то горькое.

– Поздравления? – ее голос ровный, без эмоций.

– Констатация факта, – отвечает он и делает несколько шагов вглубь комнаты, останавливается у камина, в котором, несмотря на тепло, холодно и пусто. – полгода, долгий срок.

– Для кого как, – парирует она. – Для вас один отчет. Для меня целая жизнь.

Он молчит.

– Я не приходил, потому что… – он ищет слова, но не находит правды, которую можно было бы сказать вслух.

– Потому что вы работали, – заканчивает за него она. – Я знаю, читала ваши правила, эффективность прежде всего.

Она встает и вдруг он замечает, что её рост стал выше. Если раньше она едва стояла на уровне его груди, то сейчас достаёт ему по плечи.

– Вы пришли, чтобы проверить товар? Убедиться, что он в сохранности? Теперь мне пятнадцать, а это значит, что скоро можно будет и продать. Я почти «подходящего возраста», да?

В ее голосе нет злобы. Есть лишь леденящая душу правда и горькая ирония над самой собой.

Аррин смотрит на нее, и вдруг его идеально отлаженный внутренний механизм дает сбой. Он не видит перед собой «актив». Он видит девочку, которая за полгода в заточении не сломалась, а закалилась. Которая встретила свой день рождения в четырех стенах, и единственным гостем стал ее тюремщик.

– Нет, – тихо говорит он. – Я пришел… потому что должен был прийти.

Это самое честное, что он сказал ей за все время. Она смотрит на него, и на мгновение ее защитная броня из сарказма и усталости дает трещину. В ее глазах проскальзывает что-то похожее на недоумение.

Они молча стоят друг напротив друга в тихой, богатой библиотеке. Между ними полгода молчания, страха, боли и одна странная, необъяснимая связь, возникшая в тот момент, когда она вытирала кровь с его лица.

Он не знает, что делать дальше. Он выполнил свой импульс – он пришел, а что дальше? Ведь она права, ей уже пятнадцать. Он не сможет долго оберегать её, ещё год и её автоматически переведут в общий барак. А дальше её судьба зависит от… удачи?!

Аррин отводит взгляд, не в силах выдержать ее пронзительный взгляд. Он замечает пылинки, танцующие в луче солнца, пробивающемся сквозь высокое окно. Мелочи, которые раньше не привлекали его внимания. Теперь же он цепляется за них, как за соломинку, пытаясь выиграть время.

"Удача?" – эхом отзывается этот вопрос в его голове. Он знает, что удача в этом месте редко улыбается таким, как она. Скорее, это будет жестокая лотерея, где ставка – жизнь, а приз – забвение. Эта мысль обжигает его изнутри. Он не должен был привязываться, не должен был видеть в ней нечто большее, чем просто "актив". Но он провалился, дал волю эмоциям.

Он снова смотрит на нее. Защитная броня восстановилась, сарказм вернулся на ее лицо, но в глубине глаз все еще плещется уязвимость. Он понимает, что должен что-то сделать. Не импульсивно, а осознанно. Он должен найти способ защитить ее, даже если это будет означать риск для себя. Он еще не знает, как, но он найдет. Иначе зачем он здесь?

Тишина в библиотеке становилась гнетущей. Аррин все еще искал слова, которые можно было бы бросить в эту пропасть между ними. И тогда Ева нарушила молчание, с горькой, кривой усмешкой она произнесла:

– Знаете что? Давайте заключим сделку, вы ведь их так любите. Вы даете мне год свободной жизни. Но не здесь, в этой золотой клетке, а там, – она махнула рукой в сторону, где, как она предполагала, был его главный офис. – Рядом с вами… в качестве помощницы. Я буду выполнять ваши поручения. Изучать вашу… «логистику». А вы… а вы платите мне. Настоящими деньгами.... и учите меня. Всему, что знаете сами.

Аррин смотрел на нее, не в силах скрыть потрясение. Его мозг, привыкший просчитывать риски и выгоды, на мгновение полностью отказал. Это было самое абсурдное, самое безумное предложение, которое он когда-либо слышал.

– Ты… не понимаешь, о чем просишь, – наконец выдохнул он. – Ты хочешь добровольно окунуться в самый ад?

– Я уже в аду, – парировала она, и ее взгляд стал твердым, почти жестким. – Разница лишь в качестве обстановки. Здесь я пассивный актив, там я буду активным. У меня будет… работа, зарплата… и опыт.

– Какой опыт? Опыт торговли людьми? – в его голосе прозвучало отвращение, направленное больше на себя, чем на нее.

– Опыт выживания, – без колебаний ответила она. – Я вижу, как работает этот мир, и хочу понять его правила изнутри. Чтобы… когда мне будет шестнадцать, и вы… – она сделала паузу, давая ему понять, что она все прекрасно знает, – …решите мою судьбу, у меня был выбор. Пусть даже иллюзорный. И деньги, чтобы попытаться купить себе немного свободы… или чтобы мой брат получил их, если со мной что-то случится.

Ее хладнокровие было пугающим. Она говорила о своей потенциальной продаже и смерти с леденящей душу практичностью. Она не строила иллюзий. Она принимала правила игры и пыталась выжать из них максимум для себя.

– Ты хочешь изучать систему, чтобы уничтожить ее? – спросил он, пытаясь докопаться до ее истинных мотивов.

Она пожала плечами.

– Я хочу изучать систему, чтобы понять, как в ней не сломаться. Как вы это делаете. Вы ведь не всегда были таким, да? Вы адаптировались. Я предлагаю вам научить меня адаптироваться. Это выгодная сделка. Вы получаете бесплатного, мотивированного стажера. Я получаю знания и деньги. Через год мы оба получаем то, что хотим.

Аррин молчал, вглядываясь в ее лицо. Он искал следы паники, лжи, отчаяния. Но видел лишь расчетливую, холодную расчетливость. Она смирилась со своей участью настолько, что решила обратить ее себе на пользу, прямо, как он когда-то… В ее предложении была чудовищная, извращенная логика.

Он представил ее рядом с собой в операционном зале. С ее цепким умом и взрослым взглядом. Это было бы равноценно тому, чтобы поднести зажженную спичку к пороховой бочке. Один ее неверный взгляд, одно неосторожное слово…

Но в то же время… он видел в этом какой-то извращенный шанс… искупить хоть крупицу своей вины. Дать ей не подачку, а оружие. Оружие знаний. Даже если это оружие однажды будет направлено против него.

– Хорошо, – неожиданно для себя сказал он. – С понедельника ты будешь приходить в мой кабинет в девять утра. Опоздание = аннулирование сделки. За малейшую ошибку или неподчинение – обратно сюда, но уже на весь оставшийся год. Условия понятны?

На ее лице впервые за весь год промелькнуло неподдельное, живое чувство – шок. Она не ожидала, что он согласится.

– Понятны – кивнула она, быстро взяв себя в руки.

– Тогда с днем рождения, Ева! – Произнес он и, развернувшись, вышел из библиотеки, оставив ее одну с ее невероятной, опасной победой.