Цена свободы

Охранник у двери снова замирает по стойке «смирно», увидев его с этим в руках. Аррин молча кивает, и дверь открывается.

Девочка поднимает голову. Ее глаза красные от слез, но в них снова вспыхивает прежняя настороженность и враждебность. Она смотрит на еду в его руках, потом на него самого, словно ожидая подвоха.

Аррин не подходит близко, он ставит воду и еду на пол у двери.

– Ешь, – говорит он коротко. Его голос звучит чуть хрипло. – это не отравлено.

Он разворачивается, чтобы уйти, но ее тихий голос останавливает его.

– Почему?

Он оборачивается, она смотрит на него, и в ее взгляде уже не одна ненависть, а смесь страха, недоверия и тлеющей искры любопытства.

Он медленно поворачивается к ней лицом. Это первый раз, когда он видит ее так близко при свете. Те самые веснушки. Тонкие, почти прозрачные брови. И глаза… слишком взрослые для ее возраста.

– Потому что здесь действуют правила, – говорит он, и его собственные слова звучат для него странно. – Одно из них гласит, что дети не должны здесь голодать.

Она смотрит на него, пытаясь понять, издевается ли он или говорит серьезно.

– А другие правила? Те, по которым людей крадут и продают? – в ее голосе снова появляется сталь.

Аррин замирает, прямота вопроса обезоруживает его. У него нет готового, отточенного ответа для такого диалога. Обычно он не ведет диалогов с “товаром”.

– Мир… несправедлив – говорит он наконец, и это звучит ужасно банально и фальшиво даже в его собственных ушах.

Она не отвечает, просто продолжает смотреть на него, и этот взгляд кажется ему тяжелее любого груза. Он чувствует, что теряет контроль над ситуацией.

– Ешь – снова говорит он, уже резче, и выходит, давая знак охраннику закрыть дверь.

Он стоит в коридоре, прислонившись лбом к холодной бетонной стене. Его сердце бешено колотится. Он только что нарушил еще одно свое правило: вступил в контакт с товаром, а значит проявил слабость. И хуже всего то, что он не чувствует раскаяния. Он чувствует облегчение.

Стук его собственного сердца отдается в ушах громче, чем гул вентиляции. Холод бетона на лбу не приносит ясности. Он отталкивается от стены, и его взгляд падает на охранника. Тот старается смотреть прямо перед собой, но Аррин видит в его глазах немой вопрос.

– Ничего не видел, – произносит Аррин ледяным тоном, в котором слышится смертельная угроза. – Ничего не слышал. Ее здесь нет. Она – воздух. Понятно?

Охранник глотает и резко кивает, вытягиваясь в струнку.

– Так точно, господин.

Аррин уходит. Он не возвращается в свой кабинет, а поднимается на технический этаж, где расположен тир. Он не меняет одежду, срывает со стойки защитные наушники и берет в руки пистолет. Не целится, просто стреляет. Раз за разом. Глухой рев выстрелов, приглушенный наушниками, заполняет все пространство в его голове, вытесняя все остальное. Он стреляет, пока магазин не опустеет.

Его рука не дрогнула ни разу. Дыхание ровное. Но внутри все еще бушует шторм. Он срывает наушники, и в наступившей тишине его снова настигает мысль о ней и о ее вопросе: «А другие правила?»

Он бросает пистолет на стойку и идет в медицинский блок. Врач, тот самый, что прислал сообщение, вскакивает при его появлении.

– Про кардиомиопатию, – без предисловий бросает Аррин. – Это лечится?

Врач моргает, пытаясь перестроиться.

– Э… в ее случае? Это на фоне сильного стресса, испуга. Покой, хорошее питание, отсутствие нервных потрясений… шансы есть. Но ей категорически противопоказаны…

– …перевозки, содержание в общих камерах и любые другие виды стресса, – заканчивает за него Аррин. – Ясно.

Он разворачивается и уходит, оставляя врача в полном недоумении. Аррин возвращается в операционный зал. Все замирают, ожидая новых вспышек гнева. Но он садится за свободный терминал и начинает работать. Он погружается в цифры с маниакальной позицией. Он проверяет логистические маршруты, сверяет шифры переговоров, анализирует отчеты о продажах, делает работу за троих, пытаясь загнать назойливую мысль в самый дальний угол сознания.

Проходит несколько часов. Ночь за окнами сменяется рассветом, но в подземном комплексе время течет по своим законам. Операторы начинают потихоньку сменяться. Аррин все еще сидит у монитора, его лицо освещено мерцающим синим светом.

К нему подходит помощник, осторожно держа планшет.

– Господин, все проверки завершены. Больше нарушений возрастного ценза не обнаружено. Запрос партнерам отправлен. Ждем ответа. Поступил новый заказ… требуется ваше одобрение.

Аррин медленно поднимает на него глаза. Он выглядит изможденным.

– Какой заказ?

– На горные рудники. Требуется тридцать единиц. Крепких, выносливых. Партия как раз подходит…

Аррин берет планшет. Он смотрит на характеристики. Мужчины. Двадцать пять – сорок лет. Сильные. Те, кого обычно отправляют на самые тяжелые работы. Он должен просто подписать.

Но его рука не двигается. Перед глазами снова стоит она. и фраза врача: «противопоказаны любые виды стресса». А что такое отправка на рудники для других, как не смертный приговор и высшая степень стресса?

Он откладывает планшет.

– Отказать.

Помощник замирает с открытым ртом.

– Но… господин Аррин… это очень выгодный контракт и партия идеально…

– Я сказал, отказать, – его голос тихий, но в нем такая сталь, что помощник замолкает. – Перенаправить эту партию на складские работы в порту. Условия там мягче.

– Слушаюсь.

Помощник забирает планшет и быстро удаляется, стараясь скрыть изумление. Аррин остается один в полупустом зале. Он только что отклонил прибыльный контракт. Ради чего? Ради смутного чувства? Ради призрака из прошлого?

Он встает и медленно бредет к лифту. Он не спит больше суток, физически чувствует, как трещины на его идеально отлаженной машине мира расходятся все дальше. И самое ужасное, что он не хочет их останавливать.

Глава 3

Аррин засыпает на несколько часов в своем кабинете, но сон беспокойный, прерывистый. Его будят крики из рации, оставленной на столе. Голос его помощника срывается от паники:

– Господин! Срочно в карантинный бокс №3! Там Дори… он совсем с ума сошел!

Холодная волна адреналина смывает остатки сна. Аррин срывается с места и почти бежит к лифту. Он уже представляет худшее. Наказанный Дори решил взять реванш над девочкой.

Лифт едет мучительно медленно. Когда двери открываются, он видит картину, от которой кровь стынет в жилах.

Дори, все еще бледный и злой после ледяной камеры, с диким видом тащит девочку за руку из ее бокса. Она упирается, молча, с той самой тихой яростью, царапая ему руки, пытаясь вцепиться в дверной косяк.

– Я тебе покажу, стерва, из-за кого меня унизили! – рычит он, и его дыхание пахнет дешевым самогоном. – Разберемся с тобой по-мужски! Отправим туда, где тебе и место!

Два охранника стоят поодаль, не решаясь вмешаться. Они боятся бывшего начальника больше, чем гнева Аррина, который еще не здесь.

Аррин не издает ни звука, он просто идет. Его лицо – это каменная маска абсолютной, беспримесной ярости. Он настигает Дори в два шага. Его рука со стальной хваткой впивается в плечо Дори и резко отшвыривает его от девочки. Та падает на пол, отползая к стене, глаза расширены от ужаса и шока.

Дори, ошеломленный, оборачивается и видит Аррина. Его пьяная ярость моментально сменяется животным страхом.

– Господин… я просто… она…

Аррин не дает ему договорить. Он не кричит, не ругается, но его действия молниеносны, точны и ужасающе жестоки. Он бьет Дори в солнечное сплетение. Тот складывается пополам, захлебываясь воздухом. Аррин не останавливается. Он хватает его за волосы и с размаху бьет лицом о бетонную стену. Раздается глухой, кошмарный хруст.

Дори оседает на пол, заливаясь кровью, издавая хриплые, пузырящиеся звуки. Аррин стоит над ним, его грудь тяжело вздымается. Он поворачивается к двум охранникам. В его глазах обещание такой же участи.

– Вы видели это? – его голос низкий, свистящий шепот, наполненный смертельной угрозы.

Охранники, бледные как полотно, молча качают головами, отводя глаза.

– Он оступился, упал, сломал нос и, кажется, челюсть. Отведите его в лазарет. А потом… на выход, он уволен. Если я когда-нибудь снова увижу его лицо или услышу его имя, вы присоединитесь к нему. Понятно?

– Так точно, господин Аррин!

Охранники, стараясь не смотреть на окровавленную массу, быстрее тащат Дори прочь.

Только теперь Аррин оборачивается к девочке. Она прижалась к стене, вся дрожит, смотря на него огромными глазами. В них уже не одна ненависть. Теперь там дикий, первобытный ужас. Перед ней только что практически убили человека, и сделал это тот, кто принес ей яблоко.

Он подходит к ней, и она инстинктивно вжимается в стену, закрывая лицо руками. Он останавливается в шаге от нее. Его рука, только что наносящая увечья, сжата в кулак. Он медленно разжимает пальцы.

– Встань, – говорит он, и его голос снова под контролем, но хриплый от напряжения. – Он тебя не тронет, больше никто тебя не тронет.

Она медленно, не веря, опускает руки, смотрит на него, на кровь на его костяшках, на абсолютную холодность его лица.

– Как тебя зовут? – спрашивает он. Вопрос звучит не как допрос, а как констатация факта.

Она замирает на секунду, все еще напуганная до полусмерти, ее губы дрожат.

– Ева – выдыхает она почти беззвучно.

Ева. Имя режет ему слух. Оно простое, обычное, библейское. Первая женщина, праматерь, символ начала и непослушания. Оно делает ее ещё более невинной.

Он кивает, один раз, коротко.

– Ева, значит, хорошо.

Он разворачивается и уходит, оставляя ее одну в коридоре перед открытой дверью бокса, на полу которой алеют капли чужой крови. Он не оглядывается, так как не может смотреть на ужас в ее глазах. Ужас, который он сам только что поселил в ней.

Он заходит в лифт и смотрит на свое отражение в полированной стали дверей. На его лице нет ни злости, ни удовлетворения, только пустота. Он проявил физическое воздействие, защитил ее, узнал ее имя. И он чувствует, что окончательно и бесповоротно перешел какую-то черту. Не только в глазах Евы, но и в своих собственных.

Спустя час, когда он уже пытается с головой уйти в финансовые отчеты, на его прямой линии загорается сигнал. Это внутренняя связь из медицинского блока.

– Говорите – отрывисто бросает он в трубку.

Голос врача звучит встревоженно:

– Господин… насчет пациентки Евы. После инцидента… у нее начался острый приступ – тахикардия, давление скачет. Препараты помогают слабо, нужно срочно решать. Риск острой сердечной недостаточности возрастает с каждой минутой.

Холодная пустота внутри Аррина мгновенно сменяется леденящим ужасом. Он представляет ее, бледную, задыхающуюся, одну в этой камере. И он понимает, что его вспышка ярости, его «защита», могла стать для нее убийственной.

– Держите ее на поддерживающей терапии. Я сообщу о дальнейших указаниях – его голос резкий, но в нем слышна сдерживаемая паника.

Он разрывает соединение и тут же набирает другой номер личного водителя.

– Машину ко входу, немедленно.

Аррин почти силой забирает Еву из медблока. Она слаба, у нее кружится голова, но страх и ярость дают ей силы. Он везет ее не назад, в подземный комплекс, а на засекреченную частную виллу, принадлежащую корпорации. Место, похожее на роскошную тюрьму: высокие заборы, камеры, вооруженная охрана по периметру, но внутри все условия для комфортной жизни.

Он поселяет ее в комнате с окном, выходящим в сад. Приставляет к ней сиделку-медсестру и своего самого проверенного охранника. Он делает это молча, почти не глядя на нее. Его действия стремительны и лишены объяснений.

Для Евы это место кажется еще более жутким, чем камера. Здесь тихо, чисто и пахнет цветами. Здесь нет цепей, но решетки на окнах тоньше и изящнее. Ей кажется, что ее приготовили к чему-то ужасному. К чему-то, что требует ее быть «отдохнувшей» и «презентабельной».

Проходит день, ночь. Она почти не спит, прислушиваясь к каждому шороху. Утром сиделка приносит ей завтрак и оставляет одну, и вот Ева видит свой шанс. Окно в ванной комнате не забрано решеткой. Оно узкое, но она худая. Сердце бешено колотится, предупреждая об опасности, но инстинкт свободы сильнее.

Она выскальзывает наружу, приземляясь на мягкую землю клумбы. Бежит через сад, к высокому забору. Она почти у цели, уже ищет глазами уступы, за которые можно зацепиться, как из-за дерева появляется Аррин.

Он не бежит, просто стоит на ее пути, заложив руки за спину. Его лицо непроницаемо. Кажется, он ждал здесь все это время. От одного его вида Еву охватывает ужас, и она непроизвольно пятится назад.

– Возвращайся в дом, Ева – говорит он ровным, лишенным эмоций голосом.

Она замирает, ее охватывает отчаяние.

– Нет! – ее собственный голос звучит хрипло и громко. – Я не вернусь! Вы сказали, я не подхожу! Я слишком молода! Почему вы просто не отпустите меня?

Вопрос повисает в воздухе, острый и прямолинейный, как удар ножа. Она смотрит на него, ища в его глазах хоть какую-то искру, хоть намек на ответ.

Аррин медленно делает шаг вперед. Он не выглядит злым. Он выглядит… усталым до смерти.

– Отпустить? – он произносит это слово, как будто впервые слышит его. – Куда? Ты думаешь, за этим забором тебя ждет свобода? Там другой тип клетки, с другими правилами. Но правила там устанавливают такие же люди, как я. Или как те, кто работал на меня.

Он делает еще шаг, сокращая дистанцию.

– Ты доказательство того, что я нарушил свои же правила, если ты исчезнешь, появится вопрос, начнутся поиски, а это лишнее внимание. Ты живой компрометирующий фактор, а такое либо контролируют, либо уничтожают. К твоему счастью, я выбрал первый вариант.

Он говорит это спокойно, цинично, с леденящей душу логикой работорговца, просчитывающего риски.

– Вы спасли мне жизнь, чтобы теперь убить? – вырывается у нее, и в голосе слышатся слезы.

– Я спас тебе жизнь, чтобы сохранить свою, – поправляет он ее. – Здесь, под моим контролем, ты жива. Здесь у тебя есть еда, кров и защита. Снаружи… у тебя нет ничего. Только мое имя в твоей голове, и это сделает тебя мишенью для всех, кто захочет навредить мне. Ты не понимаешь, в какую игру ты пытаешься играть.

Он смотрит на нее, и в его глазах на мгновение мелькает что-то похожее на жалость.

– Возвращайся в дом, Ева. Это не свобода, но это безопасность. Пока ты со мной, тебя никто не тронет. Это все, что я могу тебе предложить.

Он не двигается, ожидая ее решения. Она стоит, вся дрожа, осознавая всю глубину своего положения. Она не жертва для продажи. Она – заложница. Заложница в его собственной войне с самим собой и с системой, которую он создал.

– Вы ошибаетесь, – ее голос срывается, но в нем звучит непоколебимая уверенность. – Мой брат… он найдет меня. Он всегда меня находил, когда я терялась в магазине. Он не оставит меня. Он придет и… он убьет вас. Он сильный, он точно меня спасет.

Слова падают как камни в тихий сад, и один из них попадает точно в цель.

«Он найдет меня. Он меня спасет».

У Аррина перехватывает дыхание. В висках резко стучит кровь. Перед глазами плывет картинка, яркая и болезненная, как вчерашний день. Небольшой, грязный магазин их родного городка. Сумерки. И он, десятилетний, сжимает за руку семилетнюю Лианну. Она плачет, потому что потеряла мамину монетку для хлеба.

– Не плачь, – говорит он ей, стараясь казаться взрослым. – Я все решу. Я всегда тебя найду и спасу. Никто тебя не тронет.

И она смотрела на него с безграничной верой, утирая кулачками слезы.

– Я знаю, Аррин, ты сильный, и ты мой герой.

Этот детский диалог, который он забыл, врывается в него сейчас с сокрушительной силой. Он снова чувствует тепло ее маленькой руки в своей. Запах пыли и спелых фруктов с прилавка. Обещание, которое он не сдержал.

Он отступает на шаг, будто получив физический удар. Его ледяное, непроницаемое выражение лица трескается. На мгновение в его глазах, таких же свинцовых, мелькает настоящая, неприкрытая боль. Боль от предательства, его собственного.

Он смотрит на Еву, но видит не ее, он видит Лианну, слышит ее голос, и его собственная циничная философия рушится в прах перед этим простым, детским обещанием, которое когда-то дал.

– Твой брат… – его голос звучит хрипло, сбито, он с трудом подбирает слова. – …он должен быть хорошим братом.

Это все, что он может сказать. В его тоне больше нет угрозы, нет расчета. Есть только странная, непонятная для нее горечь. Он медленно поворачивается спиной, давая ей понять, что разговор окончен, но его плечи кажутся ссутулившимися под невидимой тяжестью.

– Возвращайся в дом, Ева, – говорит он уже без прежней властности, почти устало. – Твой брат… заслуживает того, чтобы найти тебя живой.

Он не смотрит, повинуется ли она, и просто уходит вглубь сада, оставляя ее одну у забора. Он идет, не разбирая дороги, и его пальцы непроизвольно сжимаются в кулаки, пытаясь ухватить то, что исчезло так давно – тепло руки маленькой сестры, которую он не смог спасти.

Глава 4

Аррин запирается в своем кабинете. Вид из панорамного окна на Астрею больше не успокаивает. Огни города кажутся ему теперь огнями гигантской тюрьмы, а он надзирателем в самой укрепленной ее башне.

Он отключает все внутренние камеры, кроме одной – вида на сад, где он оставил Еву. Он не смотрит на нее, просто знает, что она там, как знает расположение всех своих активов.

Ее слова выжгли в нем дыру, и сквозь нее полезли наружу демоны, которых он десятилетиями держал взаперти. Он подходит к сейфу, встроенному в стену, вводит сложный код. Внутри нет денег или оружия. Там лежит одна-единственная потрепанная детская фотография. Он и Лианна. Она смеется, обняв его за шею, а он смотрит в камеру с серьезным, взрослым видом, но в глазах – неподдельная нежность.

Он не берет фотографию в руки, просто смотрит на нее – это его талисман. Его оправдание, и его проклятие.

«Я надеялся, что если буду во главе, то однажды найду тебя живой» – проносится в его голове.

Вся его карьера, вся его бесчеловечная эффективность – это не просто желание выжить, это миссия – гигантский, извращенный квест. Он возглавил машину работорговли не чтобы править, а чтобы получить доступ к ее сердцу: к базам данных, к архивам, к сети информаторов. Он искал иголку в стоге сена, надеясь, что однажды в отчете о «новом поступлении» или в списке проданных мелькнет знакомое лицо, имя или приметы.

И чтобы его не убили по дороге, он должен был быть лучшим, беспощадным, неумолимым, безупречным винтиком в гигантском механизме. И с каждым годом он глубже втягивается в свою роль, начинает видеть структуру не как менеджер, а как шпион, жаждущий одной-единственной цели.

Иерархия власти над ним была выстроена как сложная, многоуровневая пирамида, где каждый уровень был окутан тайной и дистанцирован от предыдущего. Попытка проследить её корни вела в непроглядную тьму, где, по слухам, обитали фигуры, чьи имена даже не произносили вслух.

На вершине этой пирамиды находился Совет Директоров, в узких кругах именуемый «Попечителями». Они были мифическими фигурами, легендами, существующими скорее в коллективном воображении, чем в реальности. Никто из тех, кто служил системе, никогда не видел их лично. Ходили рассказы о том, что они живут в роскошных, неприступных виллах, разбросанных по экзотическим уголкам мира, окруженные непроницаемой стеной телохранителей и секретных служб. Правят они не напрямую, а через тщательно отобранных доверенных лиц, которые, словно марионетки, исполняют их волю. Попечители – это истинные бенефициары всей этой грязной схемы, их единственная и непоколебимая цель – чистая, бездушная прибыль. Люди для них не личности, не существа с чувствами и надеждами, а лишь цифры в отчете, строки в балансе, расходные материалы в безжалостной игре. Аррин видел лишь распоряжения, спускаемые сверху, короткие, лаконичные указания, подписанные сложной, почти неразличимой цифровой печатью, которая служила единственным доказательством их подлинности. Эти распоряжения были абсолютны и не подлежали обсуждению.

Следующий уровень иерархии представляли собой «Кураторов» – высший менеджмент, связующее звено между загадочными Попечителями и рядовыми исполнителями, такими как Аррин. Каждый Куратор отвечал за определенное направление деятельности, за свою собственную, тщательно выверенную сферу влияния. Были Кураторы по наркотрафику, контролирующие огромные потоки запрещенных веществ, Кураторы по оружию, координирующие поставки смертоносных орудий, и, конечно же, Кураторы по «био-активам» – эвфемизм, который в их жестоком языке обозначал работорговлю. Аррин отчитывался именно перед Куратором по био-активам. Связь с ним осуществлялась исключительно по защищенным каналам, зашифрованным настолько, что даже самые опытные хакеры не могли их взломать. Лица Аррин никогда не видел. Он знал лишь голос – спокойный, ровный, лишенный каких-либо эмоций, с легким оттенком интеллигентности, который, казалось, только подчеркивал его отстраненность и безразличие к человеческим страданиям. Этот голос мог приказать отправить на верную смерть сотни людей, и в нем не прозвучит ни единой нотки сожаления.

И, наконец, на нижнем уровне, где находился Аррин, располагались Региональные менеджеры, в их среде именуемые «Управляющими». Аррин был одним из них. В пределах своего региона он обладал почти неограниченной властью, был царем и богом, ответственным за всю цепочку: от похищения потенциальных «товаров» до их транспортировки, содержания в специальных лагерях и, наконец, продажи на своей территории. Его главная цель – бесперебойная работа и постоянный рост прибыли. Он должен был обеспечивать стабильный поток «био-активов», поддерживать дисциплину в подчиненных ему структурах и подавлять любые признаки неповиновения. Его власть была почти абсолютна, но эта абсолютность имела свои границы. Она сохранялась до тех пор, пока он неукоснительно выполнял планы, спущенные сверху, до тех пор, пока не демонстрировал свою лояльность и эффективность. Любое отклонение от установленных норм, любое проявление слабости или некомпетентности могло привести к немедленному и безжалостному устранению. Аррин знал это, и эта мысль постоянно висела над ним, как дамоклов меч.

Почему он так профессионален? Этот вопрос, казалось, сам по себе абсурден, учитывая природу его деятельности, но ответ был прост и беспощаден: выживание. Выживание в системе, где малейшая ошибка – это билет в один конец, где слабость – это признание вины, а невыполнение плана – это смерть. Она висела над ним, как неминуемая тень, заставляя держать себя в жестких рамках, подавлять любые эмоции, проявлять безупречную дисциплину. Слабость здесь не просто не приветствовалась, она каралась, и каралась мгновенно и безжалостно. Конкуренты внутри системы не дремлют, словно голодные хищники, готовые воспользоваться любой уязвимостью, чтобы занять его место. Они плели интриги, распространяли ложные слухи, подстраивали провокации – все ради того, чтобы выставить его некомпетентным и устранить.

Доступ к информации, к власти, к ресурсам – все зависело от его эффективности. Чем выше он поднимался, тем больше ему доверяли, тем более секретную информацию он получал, тем больше возможностей открывалось перед ним. Его работа – это игра ва-банк на высочайшем уровне, где ставки невероятно высоки, а проигрыш означает не просто потерю, а полное уничтожение. Он должен был быть безупречен, предвидеть все возможные сценарии, просчитывать каждый шаг на несколько ходов вперед.

Но его профессионализм был не только инструментом выживания. Он был частью гораздо более сложного и опасного плана. Возглавив этот монстр, он проник в его самое сердце, чтобы изнутри изучить все его слабые места, выявить скрытые уязвимости, понять его логику и принципы работы. Он составлял в уме план его уничтожения, детальный и многоступенчатый, но для его реализации нужно было дождаться своего часа, подождать, пока звезды сойдутся в нужной конфигурации. И первым шагом к этому был поиск его сестры, Лианны. Или, возможно, узнать правду о ее смерти, если она действительно умерла, а не скрывается где-то, ожидая его.

Чтобы оправдать себя, чтобы не сойти с ума от осознания той мерзости, в которой он погряз, он убедил себя, что его жестокость – это необходимость, что он, как опытный хирург, вынужден ампутировать гангренозную конечность, причиняя боль ради спасения всего организма. В его случае, этот организм – его миссия, его план, его надежда на освобождение. Каждая бесчеловечная сделка, каждый отданный приказ, каждое предательство – это кирпичик в стене, которая должна привести его к Лианне, к правде, к свободе. Он строил эту стену из боли и отчаяния, из крови и слез, но верил, что она приведет его к цели, к искуплению, к возможности начать все сначала. И пока он верил, он продолжал играть по правилам системы, оставаясь профессионалом до мозга костей, скрывая свои истинные намерения за маской безразличия и эффективности.