Цена свободы

А он бодрствовал, сидел и смотрел на ее беззащитное лицо. На то, как ее пальцы сжимают край пледа. На то, как она иногда вздрагивает от особенно громких раскатов.

И эта картина: спящая девочка в его кабинете, запертая в его мире, стала ключом, отпирающим самые страшные сундуки его памяти.

Ему было четырнадцать, в тот день тоже началась гроза. Они с Лианной бежали домой из школы, смеясь, подставляя лица под теплые капли. Они были почти у самого порога их небольшого, но уютного домика, когда солнце пробилось сквозь тучи, окрашивая мокрый асфальт золотом. Они мечтали о горячем какао и пироге с яблоками, которые мама обязательно испекла бы к ужину…а потом – резкая, обжигающая боль в шее, словно кто-то сдавил ее железной рукой, темнота, навалившаяся, как тяжелая плита, и резкий, удушающий запах химии, смешанный с запахом пота и страха. Тряска в фургоне, похожая на предсмертный конвульсивный взрыв, заставила его зажмуриться. Проснулся он уже в подвале, сыром, холодном и зловонном, похожем на тот, которым он теперь управлял, на тот, где он сам когда-то был пленником. Тусклая лампочка, свисающая с потолка, отбрасывала зловещие тени, превращая знакомые предметы в гротескные фигуры. Его избивали, с маниакальной жестокостью, заставляли молчать, словно он был грязным животным, которого нужно усмирить. Осматривали, как скот, с холодной, бесстрастной оценкой, словно он был товаром на аукционе. Поставили на предплечье тот самый штрих-код – символ его принадлежности, его лишения свободы, его превращения в безликий номер. Он помнил, как холодный лазер обжег кожу, оставляя после себя нестерпимую боль и ощущение окончательной потери. Он кричал, звал сестру, но ему сказали, что она «не перенесла дороги», и что её пришлось утилизировать. Слова прозвучали как приговор, как окончательный удар по его душе.

Его, сильного и рослого для своих четырнадцати лет, продали на ферму, где выращивали генетически модифицированные овощи. Каторжный труд от зари до зари, голод, побои, унижения. Он работал от рассвета до темноты, склонившись над грязной землей, чувствуя, как его тело изматывается, а воля слабеет.

Но он выжил. Вырос, накачал мышцы, превратив слабое тело подростка в крепкое тело мужчины, закаленное болью и лишениями. В шестнадцать его перепродали на рудники, где добывали редкие металлы в недрах земли. Ад на земле. Темнота, пыль, обвалы, постоянный риск гибели. Он и там выжил, научившись предвидеть опасность, читать знаки, выживать в самых неблагоприятных условиях. В восемнадцать его заметил надсмотрщик, хмурый, суровый мужчина с глазами, полными цинизма. Он увидел в нем не просто рабочую силу, а что-то большее – смекалку, хладнокровие, способность быстро учиться и адаптироваться. Забрал к себе в помощники для учета «единиц», для ведения документации, для контроля за потоками.

Сейчас ему двадцать семь. Тринадцать лет ада, тринадцать лет, проведенных в тени, в борьбе за выживание. Тринадцать лет, чтобы из жертвы превратиться в надзирателя, в часть системы, которую он когда-то ненавидел. Он схватывал все на лету: цифры, схемы, психологию. Он быстро усвоил правила игры, научился манипулировать людьми, использовать их слабости, подавлять их сопротивление. Он был идеальным продуктом системы: жестоким, эффективным, лишенным иллюзий, способным принимать сложные решения без колебаний. Он прошел путь от конвоира до регионального управляющего, убирая на своем пути конкурентов, устраняя угрозы, зарабатывая репутацию безжалостной машины, не знающей жалости и сострадания.

И все это время – тихая, сумасшедшая надежда в глубине души, словно крошечный уголек, тлеющий под слоем пепла. Надежда, которую он тщательно скрывал даже от самого себя, боясь признаться в ее существовании, боясь разочарования. Что если он заберется достаточно высоко, достаточно далеко, он найдет хоть след. Что если она жива… Что если Лианна не умерла в том фургоне, а была переправлена в другое место, в другой проект, в другой мир. Что если она ждет его, надеется на его возвращение. Эта надежда была его единственным топливом, его единственной мотивацией, его единственной причиной продолжать жить в этом кошмаре.

Гроза бушевала за окном, и гремящие раскаты грома отражали бурю в его душе, словно природа знала о его терзаниях. Он сидел в кресле, вытянув ноги, и внимательно наблюдал за спящей Евой. Мягкий лунный свет придавал комнате уют, но он не мог расслабиться. Каждый раз, когда в комнате раздавался громкий удар молнии, его сердце замирало, и в сознании всплывали образы из далекого детства. Он вспоминал, как охранял сон своей сестры, укрывая её одеялом, когда за окном бушевала непогода.

Ночь тянулась бесконечно. Он не смыкал глаз, не желая упустить ни одного мгновения её покоя. Ева была его оберегом, его надеждой, но теперь, глядя на неё, он осознавал: та надежда, что вела его все эти годы, наконец умерла. Он больше не искал сестру. Все его усилия, все поиски привели лишь к разочарованию и горечи. Вместо этого он знал, что теперь его миссия – не искать, а спасти. Спасти хотя бы одну, хотя бы её.

С каждой минутой его решимость укреплялась. Он понимал, что искупление – это не просто слова, это действия. Спасение Евы стало его единственной целью. Он готов был отдать всё, даже если это будет его последним поступком. В его душе разгорелся огонь, который не гасил ни гром, ни молнии. Это была не просто ответственность; это была необходимость. Ева спала, не подозревая, что рядом с ней сидит человек, который готов был рисковать всем ради её безопасности. Он был полон решимости защитить её от всего, что угрожало, и, в первую очередь, от себя.

Глава 7

Солнце уже стояло высоко, когда Ева проснулась. Лучи били в глаза, заливая комнату ярким, неестественно веселым светом после ночного буйства стихии. Гроза, бушевавшая до самого утра, казалась сейчас далеким, нереальным сном. Она мгновенно села на диване, скинув с себя тонкий плед, который казался совершенно бесполезным против пронизывающего холода, скользившего по стенам виллы. В голове пронеслось: «Работа! Девять утра!» Паника мгновенно сковала ее, парализовала.

Она вскочила, ощущая, как дрожат руки, и посмотрела на часы на стене. Без пятнадцати двенадцать. Цифры словно насмехались над ней. Сердце упало, словно камень в бездну. Она проспала, проспала целые три часа.

“Он убьет меня… не физически, конечно. Аррин предпочитал более изощренные методы наказания. Он может разрушить мою жизнь одним своим словом” – пронеслось в голове Евы.

Она метнулась из кабинета, ее обувь отскочила от мраморного пола. Дом был пуст и тих, неестественно тих. Ни сиделки, которая обычно приносила ей кофе, ни охраны, которые всегда стояли у дверей, словно каменные изваяния. Странная, зловещая пустота, словно дом затаил дыхание, ожидая чего-то. Не думая, на автомате, как запрограммированная, она выбежала из виллы и почти побежала по знакомой, идеально ровной дороге к главному зданию корпорации. Охранники на постах молча пропустили ее, избегая взгляда, словно боялись привлечь к себе внимание. Их лица были непроницаемыми, как маски, отражающими лишь безразличие и страх.

Она ворвалась в кабинет Аррина, запыхавшаяся, с растрепанными волосами и дрожащими губами, готовая оправдываться, извиняться, умолять о прощении. Но кабинет был пуст. Огромное, полированное дерево стола было прибрано, словно его только что вытерли, каждая вещь лежала на своем месте с хирургической точностью. Кресло Аррина, обычно занимаемое его властной фигурой, было отодвинуто от стола, словно его хозяин покинул его в спешке. Не было и его вездесущего помощника, Сайла, который всегда был рядом, словно тень, готовый исполнить любой приказ. Сайла не было, и это было еще более тревожным, чем пустота самого кабинета.

Тишина и пустота давили, словно тяжелый груз. В воздухе витал запах дорогого дерева и легкий аромат его фирменных духов: терпкий, мужественный, опасный. И тогда ее охватил внезапный, острый порыв, импульс, который пронзил ее, как электрический разряд.

“Сейчас, пока его нет”.

Пока он не вернулся, чтобы обрушить на нее свой гнев. Сейчас, когда она одна, у нее есть шанс. Шанс узнать, что происходит. Шанс найти хоть какую-то зацепку, хоть какую-то информацию, которая могла бы объяснить эту странную, пугающую тишину. Шанс, возможно, спастись.

Она подошла к его монструозному компьютеру. Экран был заблокирован. Она судорожно перебрала несколько очевидных паролей: даты, цифры, но безрезультатно. Она уже хотела отступить, как ее взгляд упал на крошечный стикер, едва заметный под клавиатурой. На нем было написано всего три цифры: 214.

Она ввела их, и экран ожил. Ее сердце заколотилось с новой силой. Она стала лихорадочно листать папки с названиями «Схемы_ОБЪЕКТОВ», «Карты_ПЕРИМЕТРА»,«ВИДЕОНАБЛЮДЕНИЕ_ПО_СЕКТОРАМ». Она искала слабое место, лазейку, хоть что-то!

И тогда ее взгляд упал на папку с безликим названием «АРХИВ_ТОВАР_1970-2025».

Дыхание перехватило. Рука сама потянулась к мышке. Она открыла папку. Там были тысячи файлов, отсортированные по годам, регионам, категориям. Перед ней был цифровой скелет всего его чудовищного предприятия. И тогда ее охватила безумная, отчаянная надежда. Она нашла строку поиска. Ее пальцы затряслись. Она ввела сначала имя отца, затем фамилию, год исчезновения.

Поиск завис. На экране закрутился кружок загрузки. 1%… 15%… 40%… Каждый процент длился вечность. Она впилась в экран, не дыша, молясь всем богам, которых знала.

75%… 90%… 97%…

Дверь кабинета с грохотом распахнулась. Аррин стоял на пороге. Его лицо было искажено холодной, абсолютной яростью. В его глазах горел ледяной огонь. Он молча, за два шага, пересек комнату и с силой швырнул ее от стола. Она едва удержалась на ногах, ударившись о стену.

– Что ты наделала?! – его крик был негромким, но таким насыщенным ненавистью, что ей стало физически холодно. – Я тебе доверил… Я позволил… а ты…!

Он схватил ее за подбородок, заставляя смотреть на себя.

– У меня везде глаза, Ева! Везде! Я видел каждое твое движение с момента, как ты переступила порог виллы! Я проверял тебя! А ты… ты самовольничаешь!

Он отшвырнул ее от себя и резко нажал на интерком.

– Сюда! Немедленно!

В кабинет вбежал запыхавшийся, бледный Сайл.

– Увести ее, – Аррин не смотрел ни на кого, уставившись в экран, где горели злополучные 97%. – в архив на неделю. Пусть отсортирует все бумажные дубликаты за последний год. Без права выхода. Из еды давать только хлеб и воду.

Помощник кивнул, его трясло. Он взял Еву за локоть небрежно, но твердо.

– Пойдемте.

Ева, оглушенная, в полуобморочном состоянии от страха и стыда, позволила увести себя. Последнее, что она увидела – это спину Аррина, напряженную, непроницаемую.

Он проверял ее, и она провалила проверку. Теперь ее ждала не золотая клетка, а каменный мешок. И тайна, которую она почти узнала, снова стала недосягаемой.

Сайл, повел ее не вниз, в знакомые подвалы, а вглубь административного корпуса, в самое его сердце. Лифт ехал вниз дольше обычного, и когда двери открылись, Еву встретил спертый, пыльный воздух, пахнущий старыми книгами, чернилами и тлением.

Архив.

Это была не комната, а подземный город из стеллажей, уходящих в бесконечную темноту. Слабые лампочки кое-где отбрасывали жёлтые пятна света, оставляя между полками зияющие провалы мрака. Воздух был неподвижным и ледяным.

Сайл молча указал ей на гору картонных коробок, сваленных у входа.

– Документы за прошлый год, бумажные дубликаты всех транзакций. Нужно переложить в папки, пронумеровать и разложить по стеллажам в хронологическом порядке. Работа на неделю, если не спать. – Его голос был безразличным. – Еду и воду будут приносить утром и вечером. Туалет там. – Он кивнул вглубь, где виднелась дверь. – Не пытайся ничего найти или сломать, везде стоят камеры.

Он ушел, оставив ее одну в этой гигантской, тихой могиле из бумаг.

Первый день прошел в отчаянной, лихорадочной активности. Она пыталась работать быстро, надеясь, что это как-то смягчит наказание. Но объемы были чудовищными. Тысячи папок. Десятки тысяч листов. Каждая бумажка – это чья-то украденная жизнь, чей-то проданный человек, чье-то унижение, сведенное к сухим цифрам и штампам. Она касалась их пальцами, и ей казалось, что она пачкается в невидимой грязи.

На второй день ее психика начала давать сбой. В тишине архива ей начали чудиться шепоты, плач детей, стук каблуков по бетону, как в том коридоре с аукциона. Она оборачивалась, но вокруг была лишь пыль и молчание стеллажей.

К третьему дню она почти перестала есть. Сухой хлеб стоял комом в горле, а вода казалась горькой. Она работала механически, ее движения стали медленными, заторможенными. Сон приходил рывками, прямо на холодном бетонном полу, под плащом, который ей оставили. Ей снились кошмары, где она сама была листком бумаги, который кто-то подшивает в папку.

К пятому дню она перестала плакать, слезы пересохли. Она смотрела на свои руки, покрытые пылью и бумажными порезами, и не узнавала их. Она смотрела на даты на документах – месяцы, недели и не могла вспомнить, какой сейчас день. Время сплющилось в одну бесконечную, серую полосу унижения.

На седьмой день дверь архива открылась, в проеме стоял Сайл. Ева даже не подняла на него голову. Она сидела на полу, спиной к стеллажу, и автоматически перекладывала бумаги. Ее движения были похожи на движения очень старого, больного человека.

– Вставай, наказание окончено. Отведу тебя на виллу – сказал он, и в его голосе сквозь привычную безразличность пробилась едва уловимая нотка чего-то похожего на жалость.

Она медленно, скованно поднялась. Ее тело болело, голова кружилась от слабости. Она прошла мимо него, не глядя.

Когда она вышла на поверхность, дневной свет показался ей ослепительно ярким и враждебным. Она шла по коридору, и сотрудники, встречавшиеся на пути, отводили глаза. Она стала похожа на призрак: исхудавшая, с впалыми щеками, огромными фиолетовыми мешками под глазами. Ее взгляд стал пустым и отсутствующим. За семь дней она не просто похудела, она словно состарилась. Из нее вынули всю юность, всю надежду и оставили лишь пустую, изможденную оболочку.

На вилле она молча прошла мимо бросившейся к ней с вопросами сиделки. Она поднялась в свою комнату, прямо в грязной, пропахшей архивной пылью одежде, вошла в ванную и включила воду.

Она не раздевалась, просто села в наполняющуюся ванну, как манекен, и уставилась в стену. Горячая вода медленно пропитывала ткань, смывая с нее слои пыли и запах страха. Она сидела так долго, пока вода не начала остывать, не шевелясь, пытаясь смыть с себя не грязь, а память. Память о тех семи днях в бумажной могиле, о том, что на девяносто седьмом проценте она могла бы узнать правду, и о том, что её дальнейшая жизнь обречена…

Глава 8

Ева спустилась вниз, ее волосы были мокрыми, на ней надет простой чистый халат. Она чувствовала себя пустой, выжженной изнутри. Она почти не ожидала никого увидеть, надеясь просто налить себе воды и снова забиться в свою комнату.

Но в гостиной, в кресле у холодного камина, сидел Аррин. В руках он держал лист бумаги. При ее появлении он медленно поднял голову.

Ева замерла на месте, как загнанный зверек, готовый к новому удару. Ее руки непроизвольно сжали края халата.

Он смотрел на нее несколько секунд, его взгляд был непривычно… оценивающим. Он видел следы архива на ней: не физические, а внутренние. Видел эту новую, страшную взрослость в ее глазах, глубокую усталость, ввалившиеся щеки.

– Садись – сказал он тихо. Его голос лишен прежней ярости, в нем звучала лишь усталая интонация.

Она несмело опустилась на край дивана напротив, готовая вскочить и бежать. Он отложил бумагу на стол и сложил руки.

– Твой поисковый запрос. – Он произнес это не как обвинение, а как констатацию. – Я его видел.

Она сжалась еще сильнее, ожидая новой вспышки гнева.

– Твоего отца, – продолжил он ровным тоном, – в наших базах нет. Ни в проданных, ни в… утилизированных. Он не проходил через нашу систему.

Он сделал паузу, давая ей осознать сказанное.

– Это не значит, что с ним все хорошо. Это значит лишь, что его взяли другие. Возможно, конкуренты, может мелкие группировки или он мог погибнуть на каких-то черных работах, не связанных с нами напрямую. Но шанс, что он жив… где-то там… – он махнул рукой в сторону окна – …есть. Пусть и призрачный.

Он не сказал это, чтобы утешить ее. Он сказал это потому, что это была правда. Холодная, жестокая, но правда. И в их мире даже призрачный шанс становился роскошью.

Ева сидела, не двигаясь, переваривая его слова. Горечь и облегчение смешались в ней в странный, непонятный коктейль.

“Отец не был здесь. Его не… «утилизировали» здесь, но он мог быть в любом другом аду”.

– Зачем вы мне это говорите? – прошептала она, наконец найдя в себе силы посмотреть на него.

Аррин отвел взгляд, снова глядя на потрепанную папку.

– Потому что я тоже искал. – Его голос стал тише, почти исповедальным. – Долгие годы, и нашел лишь то, что искал не там, или не так, или… меня обманули. Я не хочу, чтобы ты тратила силы на ложные цели. Гнев должен быть направлен в нужное русло. А надежда… надежда должна иметь хоть какую-то почву.

Он встал, оставив бумагу на столе.

– Отдыхай. Завтра в девять, не опаздывай.

И он вышел, оставив ее одну с новой, страшной и дающей слабый огонек информацией. Он не извинился за архив, не просил прощения за её изнеможение. Он просто дал ей факт: сухой, беспристрастный, как и все в его работе.

Но в этом факте было больше человечности, чем во всех его предыдущих действиях. Он показал ей, что понимает ее боль, потому что это была и его боль.

***

Тишину в кабинете Аррина нарушил ни звонок и ни стук в дверь. Её разорвал резкий, требовательный гудок прямой линии. Аррин вздрогнул, оторвавшись от отчетов. Этим сигналом пользовались только они.

Он нажал кнопку, и дверь его кабинета бесшумно отъехала. В проеме стояли трое мужчин в идеально сидящих темных костюмах, без галстуков. Им было около тридцати, их лица холодны и непроницаемы. Это Кураторы, но не те, что приходили тогда ночью. Новые, молодые волки.

Они вошли без приглашения. Старший, с острым, как лезвие, лицом и коротко стриженными волосами, прошел к окну, оглядывая город.

– Аррин, показатели растут. Мы радуемся. – Его голос был ровным, без эмоций.

Двое других молча расселись в креслах, изучая кабинет оценивающими взглядами.

– Что привело вас сюда? – спросил Аррин, сохраняя внешнее спокойствие, хотя каждый нерв в нем сейчас напряжен.

– Если коротко, то новые маршруты, увеличение объемов. Ближний Восток требует больше «технического персонала». – Старший повернулся к нему. – Нужно увеличить отлов на тридцать процентов и ускорить обработку.

В этот момент в кабинете раздался тихий стук. Прежде чем Аррин успел что-либо сказать, дверь приоткрылась, и в проеме показалась Ева. Она держала в руках толстую папку с архивными документами, которые он запрашивал утром.

– Аррин, вы просили… – она начала и замерла, увидев незнакомцев. Ее взгляд мгновенно стал настороженным.

Все трое Кураторов повернули головы в ее сторону. Самый младший из них, с хищной ухмылкой, медленно поднялся и направился к ней.

– А это что за единица? – он обошел ее вокруг, изучая с ног до головы, как покупатель изучает лошадь. – Новая? Качество отменное… – Он отдернул рубашку в области шеи – но почему без клейма?

– Не прикасайся к ней – голос Аррина прозвучал резко, как хлыст. Он встал из-за стола.

Второй Куратор, молчавший до сих пор, молниеносно поднялся и нанес Аррину короткий, точный удар кулаком в солнечное сплетение. Тот рухнул на колени, захлебываясь воздухом, держась за край стола.

– С нами так не разговаривают, управляющий – прорычал напавший, стоя над ним.

Старший Куратор, не обращая внимания на эту сцену, подошел к Еве. Она стояла, прижав папку к груди как щит, вся дрожа. Ее глаза, полные животного ужаса, были прикованы к Аррину.

– Повтори вопрос – тихо сказал старший, обращаясь к своему подчиненному, не сводя с Евы холодного взгляда.

– Кто она? Почему без штрих-кода? – повторил тот, все так же кружа вокруг нее.

Аррин, с трудом переводя дыхание, поднял голову.

– Она… не в общем обороте – его голос хрипел от боли. – Поступила… в возрасте четырнадцати лет, что является нарушением возрастного ценза. Была на карантине, а сейчас… работает на меня помощницей, я её обучаю.

Старший Куратор медленно протянул руку и провел пальцами по ее волосам, затем взял ее за подбородок, повернув ее лицо к свету. Ева замерла, не дыша, слезы выступили на глазах.

– Обучаешь? – Куратор улыбнулся, но улыбка не дошла до его глаз. – Мило. И когда же она пройдет полную обработку и будет выставлена на аукцион? После шестнадцати?

– Да – выдохнул Аррин, сжимая кулаки под столом. – После шестнадцати пройдет общую проверку.

Куратор отпустил Еву, и она отшатнулась, натыкаясь на дверной косяк.

– Следи за своим тоном, Аррин, и за своим «персоналом». – Он кивнул своим людям, и те направились к выходу. – Новые указания поступят завтра, будь готов к увеличению нагрузки.

Они вышли, оставив за собой гробовую тишину.

Аррин медленно поднялся на ноги, все еще держась за живот. Ева стояла на том же месте, вся трясясь, по ее щекам текли беззвучные слезы. Папка валялась у ее ног.

Он посмотрел на нее: униженную, напуганную до полусмерти, и впервые за долгие годы почувствовал не ярость, а нечто иное. Глубокую, всепоглощающую жалость… и стыд.

– Уходи – тихо сказал он, отворачиваясь к окну. – И… забудь, что ты здесь сегодня видела.

Но они оба знали, что забыть это будет невозможно.

Несмотря на его настойчивость, Ева не ушла. Она стояла, вся еще дрожа, и смотрела на его согнутую спину. Слезы текли по ее лицу, но в ее глазах, помимо страха, теперь горел иной огонек – ярости, недоумения, отчаянной потребности понять.

Она молча вышла в мини-кухню его кабинета, налила стакан холодной воды и вернулась. Она подошла к нему и протянула стакан.

– Сядьте, – сказала она, и ее голос дрожал, но звучал настойчиво. – Вы сейчас упадете.

Аррин медленно выпрямился. Он посмотрел на стакан, потом на ее заплаканное, но решительное лицо. Он взял воду и, не отпивая, опустился в свое кресло. Боль в солнечном сплетении все еще пылала.

Ева не отступала, она стояла перед его столом, обхватив себя за плечи, как бы пытаясь собраться.

– Кто ты? – выдохнула она. – Я не понимаю. Вы… – она сделала глубокий вдох – ты торгуешь людьми, спокойно говоришь об «утилизации». Но при этом всегда рядом… защищаешь меня. Держишь полгода в заточении, а потом вдруг берешь к себе на работу. Ты бьешь своих подчиненных за то, что они ко мне прикасаются, но позволяешь более сильным избивать себя… Почему? Потому что я похожа на твою сестру? Это всё? Просто потому, что у меня веснушки?

Ее вопросы сыпались, как камни, выбиваясь из нее вместе с остатками адреналина и страха.

Аррин отпил глоток воды, глядя куда-то мимо нее.

– Ты задаешь слишком много вопросов, для которой только что была на грани отправки на переработку, – его голос был глухим. – и почему ты постоянно переходишь с “вы” на “ты”?!

– А что вы сделаете? Отправите меня обратно в архив? – в ее тоне прозвучал вызов. – После того, что только что произошло? Я уже там была и мне уже не страшно.

Он посмотрел на нее, и в его глазах мелькнуло нечто похожее на уважение.

– Ты слишком чувствительна…

– Я сделала это своим делом, когда вы не дали им меня забрать! – она повысила голос. – Вы ведете себя так, будто разрываетесь на части. Кто вы? Монстр? Или… или вы просто застряли здесь, как и я?

Он резко поставил стакан на стол.

– Хватит.

– Нет! – она уперлась руками в стол, наклоняясь к нему. – Вы мой… начальник и тюремщик. Вы должны мной управлять, так управляйте! Объясните мне правила! Объясните, почему я должна быть благодарна вам за то, что вы не отдали меня своим коллегам? Это же базовые вещи для нормального человека!

– Я не нормальный человек, – отрезал он, и его голос наконец обрел привычную сталь. – И здесь нет нормальных людей. Здесь есть выживание. Я дал тебе шанс выжить. Большего объяснения тебе не нужно. Тебе не нужно меня понимать. Тебе нужно слушаться и делать то, что говорят.