Скованные воспоминания

Громкая музыка в наушниках уносила меня в красочное, невероятное забытье. Всегда удивлялась, как музыка способна влиять на наше настроение… Трагичный фильм, печальная мелодия – и вот уже слезы катятся градом. Но покажи тот же финал под бодрую, веселую музыку, и грусть отступит, а на лице может заиграть улыбка. Все дело в музыке, а не в том, что видишь на экране. Может, я и ошибаюсь, но останусь при своем мнении, как бы ни убеждали меня в обратном…

Чайник вдруг яростно зашипел, выпуская пар, и я резко схватилась за ручку.

– Черт! – вырвалось у меня. Немедля отдернув руку, я включила холодную воду и подставила ладонь под струю. Защипало… Ну как можно быть такой неуклюжей? Забыть про прихватку и схватить раскаленный чайник! Теперь ожог в форме чайной ручки мне обеспечен.

Выключив воду, я схватила первую попавшуюся тряпку со стола и с отвращением убрала этот проклятый чайник. Придвинув стул, взобралась на него, потянувшись к аптечке на верхней полке. Нащупав знакомую коробку, я сняла её и поставила на стол. Спрыгнув, тут же принялась искать бинт, чтобы перевязать обожжённую ладонь. Несколько раз обернув ткань вокруг, я переключила внимание на запястье, где красовался бледный шрам.

Тяжело вздохнув, я медленно провела пальцами по неровной коже. Влажная пелена тут же застлала глаза. Сорвав наушники, я бросила их на стол. И вновь уставилась на шрам, который отзывался острой болью в груди. В памяти всплыли обрывки воспоминаний: старый сарай, веревки, впивающиеся в кожу, ухмылка мерзкого парня… Мальчик, которого он избивал, его взгляд, полный ужаса и отчаяния. Помню, как его отпустили, помню… А дальше – пустота. Словно огромная стена обрывала нить воспоминаний, ставила жизнь на паузу.

Не понимаю, заслужила ли я всего этого, что пережила. Зачем жизнь сыграла со мной такую жестокую шутку, для чего все это было? А ведь я просто хотела счастливой жизни с родителями, мечтала, чтобы они увидели, как я поступлю в колледж, присутствовали на моей свадьбе, радовались моему избраннику, стали бабушкой и дедушкой, искренне светились от счастья, глядя на внуков. Только… Им придется наблюдать за мной с небес, следить за каждым прожитым днем. И я надеюсь, они будут рады каждому моему шагу в этой никчемной, неудачной жизни.

– Ань? – Голос Светы над ухом вырвал меня из омута воспоминаний, вернул в реальность.

Я резко обернулась. Она стояла в пижаме, с небрежным пучком на голове.

– Ты плакала? – Подруга внимательно изучала мое лицо, словно пыталась увидеть там что-то большее, чем просто покрасневшие глаза.

– Да, – ответила я, протягивая вперед перебинтованную руку, – случайно схватила горячий чайник без прихватки и обожгла ладонь. Было чертовски больно…

Я постаралась говорить со смехом, списав слезы на ожог, а не на мучительные воспоминания. Ей не нужно знать, не хочу, чтобы она переживала. Я всегда могу надеть маску, показать, что у меня все хорошо. Но внутри скребли кошки от лжи. Хотелось рассказать ей обо всем, поделиться мыслями о родителях, о прошлом. Я знаю, она бы поддержала меня, но в глубине души боюсь, что ей это надоест, и она скажет, что нужно жить настоящим, а не прошлым. И я бы согласилась с ней, но это была бы очередная ложь, грустное лицо, спрятанное под фальшивой улыбкой. Никто не поймет, как тяжело бывает отпускать прошлое… И я живу с этим в настоящем, хотя чувствую, что я очень далека от него…

– Будь осторожнее в следующий раз, и да, меня сегодня ночью не будет, – сказала она, поворачиваясь к шкафчикам и доставая чай.

– И где же ты будешь? – Я тоже подошла к шкафчику и достала две тарелки, чтобы разложить омлет на двоих.

– Ну… вообще-то я иду на свидание, – произнесла она, ставя тарелки на стол. Я села напротив, выгнув бровь, когда она налила чай и опустилась на стул напротив.

– И кто же этот счастливчик? – спросила я, отпивая чай из кружки.

– Друг Демьяна, Дима, – ответила она с улыбкой, что чай встал у меня поперек горла. Закашлявшись, я взглянула на нее.

– Что? Свет, ты же его почти не знаешь! Какое свидание? – возмутилась я.

– Обычное свидание, Ань. Просто он такой хорошенький, и, знаешь, я не собираюсь упускать свой шанс. И тебе тоже рекомендую присмотреться к Демьяну, он тоже весьма хорош, хоть и мрачный и немногословен. Зато какой красавчик! – сказала она, уплетая омлет.

Мне ведь не послышалось? Что за чушь она несет? Ни за что и никогда я не пойду на свидание с Демьяном. Странный он… да и что он мне сказал вчера? Он вообще не внушает мне доверия. «От прошлого не убежать, а от него – тем более». Кто он такой, чтобы говорить такое? Правильно, никто.

– Свет, я не знаю, что у тебя в голове, но тебе я рекомендую прекратить общение с Димой. И уж тем более я никуда не пойду с его другом. Сама же говоришь, он мрачный. Вдруг окажется, что он насильник, маньяк, псих. И я уверена, что Дима такой же, – выпалила я, отпивая чай, но не притрагиваясь к омлету. Аппетит был испорчен разговорами о Демьяне и его друге.

– Ты ведешь себя, как моя мама, вечно ищешь подвох. И если я сказала, что иду на свидание с Димой, я так и сделаю, – отрезала она, вставая из-за стола. Подойдя к раковине, ополоснула тарелку и кружку, затем направилась к выходу, но вдруг остановилась и повернулась ко мне: – И все равно, присмотрись к Демьяну.

Я хотела возразить, что и на шаг к нему не подойду, но она уже вышла из кухни, оставив мои слова невысказанными.

Тоска тут же подкралась ко мне, словно бесшумный хищник, и радость покинула мою душу. Как легко может перемениться настроение от одного разговора о человеке, которого я, кажется, боюсь. Он ведет себя очень странно, но почему-то мне хочется приблизиться к нему, поговорить. Не знаю, как это работает, но он одновременно пугает и притягивает меня. И я понимаю, что от него веет какой-то опасностью, что он может причинить мне боль, истерзать меня изнутри, оставить душевную рану. Но разве может быть боль сильнее той, что уже терзает меня?

Может быть… Может быть, такой мучительной, разрывающей боли не было… по крайней мере, такой сильной… если бы бабушка… Черт… даже вспоминать о ней неприятно. Если бы она не обвиняла меня в гибели родителей, если бы не отправила в детский дом, если бы хоть раз навестила меня, когда я была в коме. Но ничего этого не произошло. Она другая, не такая, как все бабушки. Хоть чуточку она могла бы быть другой. Утешила бы, помогла бы выбраться из ямы, которую сама же для меня вырыла. Чуть-чуть, только другой… Но она словно не родственница, а просто прохожий на улице.

Где сейчас моя бабушка? Живет в другом городе и, кажется, вполне счастлива. Я видела ее фотографии в социальных сетях: она нашла себе мужчину и стоит с ним рядом возле огромного дома… Понятно, что он богат. И слава богу, что она не продала этот дом, а просто забросила его, так что нам со Светой пришлось убираться здесь целую неделю. Но это того стоило. Теперь здесь чисто, и это мой укромный мир.

Звонок врезался в тишину квартиры, заставив меня подскочить со стула. Отодвинув в сторону недопитый чай и одинокую тарелку, я поспешила к двери. «Кто бы это мог быть?» – промелькнуло в голове. Гости – редкое явление в моей жизни. «Может, к Свете?» – подумала я, хватаясь за ручку.

За дверью никого не было. Пустота. Оглядевшись по сторонам, я убедилась, что крыльцо дома безлюдна. «Странно», – прошептала я, собираясь уже закрыть дверь, как вдруг взгляд упал на порог. Цветы. Целое ведро цветов! «Какого черта?» – пронеслось в голове. Лилии. Если память не изменяет, именно лилии. Мама их обожала.

Наклонившись, я взялась за ведро, но едва успела приподнять, как оно предательски выскользнуло из рук. Словно нарочно, ведро было скользким, словно вымазанным чем-то липким. Раздался глухой удар, и алая жидкость брызнула мне в лицо. Инстинктивно зажмурившись, я тут же открыла глаза и застыла в ужасе, не в силах поверить в увиденное. Крик сам собой вырвался из груди.

Крыльцо утопало в багровом цвете. Кровь. Казалось, она сочится из каждой щели, расползаясь зловещими ручейками. Я стояла, словно пригвожденная к месту, парализованная страхом. Теплая рука коснулась моего плеча, вырвав из оцепенения. Я резко обернулась и увидела Свету. В её глазах отражался ужас, который метался между моим лицом и окровавленным крыльцом.

– Что здесь произошло? – прошептала она, хватая меня за руку и втаскивая в квартиру.

– Я… я… – запнулась я, но Света прижала ладони к моим щекам, заставляя смотреть ей в глаза. – Там… Звонок… Я открыла дверь… Цветы в ведре… Никого… Я хотела поднять, но… всё выскользнуло… Свет, там… кровь!

– Успокойся, – попыталась успокоить она. – Может, это не настоящая кровь. Просто кто-то решил пошутить. Наверняка подростки балуются, Хэллоуин скоро. Готовятся.

Её слова подействовали отрезвляюще.

И правда… Что это я? Неудачная шутка, вот и всё. Просто вид этой жуткой жидкости… Воспоминания. Авария… Да, это самая дурацкая шутка в моей жизни. И кто бы это ни сделал, я хочу, чтобы ему было так же плохо, как и мне сейчас. Но нельзя так думать. Чёртовы подростки…

– Света, прости, я так испугалась, – прошептала я, когда мы отстранились друг от друга. Сердце колотилось, как пойманная птица.

– Понимаю, я бы тоже, – с мягкой улыбкой ответила она, будто пытаясь унять мою дрожь.

– Нужно срочно убрать это, – сказала я, порываясь схватить тряпки и таз. Но Света удержала меня за руку, заставив обернуться.

– Я сама уберу, – твердо произнесла она.

– Но…

– Никаких «но». Беги на работу, ты и так опаздываешь, – отрезала она, и я бросила взгляд на часы.

Черт возьми! Еще недавно времени было вагон, а теперь впритык. Я пулей влетела в ванную, распахнула дверь и застыла перед зеркалом. Тяжелый вздох сорвался с губ. Лицо было усыпано алыми каплями, как и моя одежда. Умывшись и переодевшись в чистое, я выскочила из квартиры, успев лишь обнять подругу и чмокнуть ее в щеку.

Переступив порог кафе, я облегченно выдохнула, увидев пустой зал. Опоздание, да еще и при полном зале, обернулось бы выговором. Но сегодня мне повезло – ни души. Можно спокойно идти переодеваться. Едва я направилась к раздевалке, как в коридоре столкнулась с Галиной Павловной.

– Здравствуйте, – поздоровалась я.

– Здравствуй, Ань, ты слышала, что случилось с Анджелой? – спросила она, и взгляд ее выдавал неподдельный испуг.

– Нет, а что? – с любопытством поинтересовалась я.

– Такое и врагу не пожелаешь, – прошептала она, все еще дрожа, – Ее нашли в лесу… мертвой. И… она была совершенно иссушена.

– Как… иссушена? – потрясенно переспросила я.

– В ее теле не было ни капли крови, словно кто-то выпил ее до дна. И это еще не все… – Галина Павловна замолчала, и мне стало по-настоящему жутко, – Горло перерезано, а глаза выколоты. Кто это сделал, пока не знают, ищут.

– Какой ужас… Надеюсь, его скоро поймают. – Мне, конечно, жаль Анджелу, но не до такой степени. Пусть меня осуждают, но никто не жалел меня, когда она распускала обо мне грязные сплетни. Хотя, что я за человек, раз так говорю… Даже противно от себя стало. Но я не виновата, что не чувствую острой боли от ее смерти. Все мы разные, и чувства у всех свои. Я чувствую то, что чувствую. Жизнь и так меня потрепала, неудивительно, что мне плевать…

– Ань… – встревоженно произнесла Галина Павловна, – Будь осторожнее.

– Обязательно, – ответила я, зная, что моя осторожность меня еще подведет…

Глава 16

Очередная смена подходила к концу, но мысли мои, словно заевшая пластинка, крутились вокруг одного и того же, хотя… признаться, были и другие. Но больше всего меня терзали слова, оброненные Галиной Павловной утром.

Кто способен на такое? Просто взять и… изуродовать человеческое тело. Каким психом, каким невменяемым нужно быть, чтобы жаждать смерти настолько? Что движет человеком, совершающим подобное? И я не удивлюсь, если этот нелюдь делал это с наслаждением, с улыбкой на губах. Как ни странно, в голове вырисовывались жуткие картины: будто этот садист вырезал на коже Анджелы глубокие порезы, связал ее, выколол глаза и напоследок перерезал горло, чтобы она истекла кровью, а эта алая жидкость текла прямо в ведро. Только вот зачем ему кровь? И зачем я вообще такое представляю? Чувствую себя ненормальной, раз рисую все эти ужасы у себя в голове. Знаете, мне даже захотелось взять в руки карандаш и запечатлеть это на бумаге. Уверена, картина получилась бы потрясающей, но сколько в ней было бы ужаса, боли и последнего момента чьей-то жизни…

Чёрт… Прочь, дурные мысли, из моей головы, НЕМЕДЛЕННО… Я не стану это рисовать, не стану… Но какая-то жажда, словно наркотик, терзает меня изнутри, скребется острым лезвием, требуя запечатлеть эти картинки из моего больного сознания на чёртовом белом листе. Наверное, именно это влечение и движет моим хобби, которое я люблю с самого детства. Рисовать… Я помню, как много рисовала, даже как-то запечатлела то, что показывали в новостях. Рыжего кота… пушистого, правда, мило? Но что, если я скажу вам, что на самом деле это было далеко от милоты, очень далеко… А новости в тот день были ужасными. Котика сбила машина, он попал под колеса и его несколько раз переехали. Зрелище было отвратительным… по крайней мере, в моей голове, ведь в новостях такую жуть обычно замазывают… А дальше моя фантазия пустилась в пляс, стоило мне лишь взять в руки карандаш.

Я знаю, что нарисовала ужасную картинку, но для меня это был шедевр. Я считала себя художником и думала, что в этом нет ничего особенного. Но когда я показала это родителям, улыбка в тот же миг сползла с моего лица. Они накричали на меня: «Оливия, доченька! Не рисуй больше такое! Это самая ужасная картина, что ты когда-либо рисовала! Иди и рисуй лучше цветы, деревья, луга, что угодно, кроме крови и чьей-то смерти!»

Я запомнила их слова и перестала рисовать подобное, хоть мне и хотелось этого, но я была послушной девочкой. Я помню, как в последний раз взглянула на свой ужасный рисунок: кот лежал посреди асфальта, мимо проезжали машины, люди спокойно шли по тротуарам, пока бедный рыжий кот истекал кровью. Рядом были разбросаны его внутренности, а лапа сломана в нескольких местах, словно гармошка. Его глаза, устремленные вдаль, кричали о помощи, в них читались последние минуты жизни. Но прохожие, не обращая внимания, шли мимо, не видя, как чья-то душа покидает этот мир…

После этого я разорвала картину на мелкие кусочки и выбросила ее, зная, что такое никому не понравится, кроме меня и моей больной фантазии.

В тот день в кафе нагрянули полицейские, расспрашивая об Анжеле. Интересовались, не замечали ли мы чего-то странного в ее поведении, с кем она общалась, выпытывали номера телефонов ее друзей, надеясь, что те что-то знают. Мы, конечно, поинтересовались, как выглядит этот маньяк, но полицейский лишь обронил, что он был замечен с ней лишь на одной камере: как заводит ее за угол. Лица его не было видно – скрыто под маской. И, судя по комплекции, это был мужчина – огромного роста, в надвинутом на голову капюшоне. Больше полицейский ничего не сказал, лишь велел быть осторожными, ходить вдвоем и, желательно, только днем.

Меня насторожило то, что моя смена вот-вот закончится. Я это прекрасно знаю. Но за окном уже непроглядная тьма – октябрь, как-никак, темнеет рано. Мне совсем не хотелось идти домой в этой кромешной ночи. А вдруг этот маньяк схватит меня? Что тогда?… Сделает со мной то же, что и с Анжелой? Нет уж, я буду сопротивляться, орать до хрипоты, пока голосовые связки не лопнут. Я не буду бездействовать, буду делать все, что в моих силах. И, может быть, мне удастся убежать. Хоть жизнь моя и не сахар, но за нее, за то, что подарили мне родители, я буду бороться изо всех сил, буду стараться, если, конечно, получится.

Еще никто меня не поймал, а я уже тут размышляю, что и как буду делать. Нервная какая… А, впрочем, кто знает, всякое в жизни бывает. Вдруг он нападет на меня? Но обломись! Я хоть и небогатая, но ради собственной безопасности готова раскошелиться на такси. Зато в комфорте и без этой изматывающей необходимости постоянно оглядываться в страхе, что за тобой следят, вздрагивать от каждого шороха, думая, что вот-вот он наступает на пятки и нужно бежать со всех ног. Так что да… я выбираю надежное такси, а не свои ненадежные ноги.

Переодевшись, я вызвала такси, и Галина Павловна решила поехать со мной – ей почти по пути к моему дому.

Забравшись на заднее сиденье машины, Галина Павловна устроилась рядом, и наша поездка покатилась по ухабам беспечной болтовни. Она взахлеб рассказывала о своих озорных внуках, чьи выдумки не знали границ, а я лишь улыбалась краем губ. В груди теснилось желание поделиться своим, но что я могла рассказать? Аварию? Сиротский приют? Кому это нужно? Что я могу предложить взамен безоблачного счастья ее внуков? Ничего. Вот и сижу, словно нелепая кукла, вторя ее восторгам и притворяясь, что мне тоже весело.

Мы почти подъехали к ее дому, когда она вдруг снова заговорила, и голос ее обрел задумчивую окраску.

– Как-то раз я ездила навестить родственников, и на обратном пути встретила на автовокзале девушку, – произнесла она, устремив взгляд в окно. – Сидела она прямо на обшарпанном парапете. Помню… вся дрожала от пронизывающего холода. Зима тогда выдалась лютая, а на ней лишь тоненькая кофточка, да штаны в дырах, а на ногах – старые тапочки. Жалко мне ее стало до слез… Я подошла, а она будто ужаленная отпрянула, зажмурилась изо всех сил. Начала что-то бормотать, неразборчиво совсем, только и уловила: «Он – тьма, а тьма – это страх, а страх – это боль». Я не поняла, о ком она говорит, да и видно было, что ей совсем худо. Недолго думая, предложила пожить у меня.

Я слушала, затаив дыхание, и сердце наполнялось тихой радостью от осознания, что в мире еще встречаются такие добрые, бескорыстные люди, готовые протянуть руку помощи незнакомому человеку. И от этой мысли моя душа согревалась, словно от лучей солнца, пробивающихся сквозь серые тучи.

– И где же она сейчас? – спросила я с искренним любопытством.

– До сих пор у меня живет, помогает по дому. Стала мне как родная дочка. Только вот не разговаривает совсем. Последний раз я слышала ее голос только на вокзале, с тех пор – молчит, – ответила она с грустной улыбкой.

– Вы пытались узнать, о ком она говорила там, на вокзале? Что с ней случилось? – поинтересовалась я, пока водитель уже останавливался у ее дома.

– Конечно, пыталась. Но она… начинает вся дрожать, словно что-то вспоминает, и в глазах такой ужас… и снова замыкается в себе, молчит. Тогда-то она и написала на бумаге карандашом эти слова, что произнесла тогда на вокзале: «Он – тьма, а тьма – это страх, а страх – это боль».

Такси плавно остановилось у ее дома, и мы попрощались. Я не отрывала взгляда от Галины Павловны, пока машина медленно не завернула за угол, и ее образ окончательно не растворился в серой дымке уходящего дня.

Мысли кружились в голове, как назойливые мухи. Невозможно описать, сколько добра было в этой женщине. Нужно иметь поистине ангельскую душу, чтобы впустить в свой дом чужого человека не на пару дней, пока тот придет в себя, а навсегда, приняв её как родную дочь. Не знаю, смогла ли бы я так… Может быть, если бы в моей жизни было больше света, если бы я могла делиться своей радостью, чтобы никто рядом со мной не чувствовал себя одиноким. А пока мне самой не хватает тепла и света.

Такси остановилось у моего дома. Поблагодарив водителя, я медленно побрела к крыльцу. Жуткое зрелище, увиденное утром, до сих пор стояло перед глазами. Света все вымыла, не осталось и следа произошедшего. Но я все равно чувствовала что-то незримое, гнетущее. Крыльцо было вымыто до блеска, но внутренний страх не отпускал. Цветы… красная жидкость… и новость, рассказанная Галиной Павловной утром… вдруг это как-то связано? Вдруг этот маньяк выбрал меня? Хотя, что за бред! Света сказала, что скоро Хэллоуин, возможно, это просто дурацкие выходки молодежи. Эти «шутки», которые я не понимаю и не приемлю. Куда смотрят их родители? Ненавижу таких детей всей душой. Если бы не Света, я бы, наверное, рухнула на пол и зарыдала, вновь переживая страшные моменты своей жизни.

Конечно, я могла бы списать все на глупые выходки подростков, но всерьез восприняла это как угрозу. Как будто кто-то хочет причинить мне боль… И как все это преподнесено! Цветы, чтобы сначала показалось, будто это подарок, чтобы вызвать улыбку, а потом в одно мгновение обрушить на тебя волну ужаса. Чтобы ты бежала в страхе, думая не о влюбленном поклоннике, а о маньяке, который сначала одаривает подарками, а взамен заберет… ТЕБЯ.

Оторвавшись от крыльца и от этих навязчивых мыслей, я перешагнула через ступеньку и открыла дверь. Темнота дома тут же обрушилась на меня. Тяжело вздохнув, я пошла на кухню, чтобы заварить чай. Взглянув на часы, я увидела, что уже больше десяти. Слегка улыбнулась – завтра выходной, можно провести день в спокойствии, даже прогуляться по парку, сходить по магазинам, купить что-нибудь новое. Главное – отвлечься от этих мыслей, попытаться жить настоящим, хотя вряд ли у меня это получится.

Чайник громко зашумел. Взяв прихватку, я сняла его с плиты. На этот раз не забыла – не хватало еще ожога на ладони, которая и так перебинтована. Только хотела взять кружку, как дверь громко хлопнула. От неожиданности я подпрыгнула и увидела Свету, снимающую обувь в прихожей.

– Света? – произнесла я с улыбкой.

Но улыбка тут же исчезла, когда Света, не взглянув на меня, побежала вверх по лестнице, шмыгая носом.

Плюнув на этот чёртов чай, я пулей вылетела из кухни, сердце бешено колотилось, готовое вырваться из груди. Чувство тревоги с каждой секундой росло, я должна была выяснить, что случилось, кто или что посмело омрачить светлый лик моей Светы. Даже не переступив порог спальни, где она сейчас находилась, я уже знала, что причина в этом парне. Других объяснений просто не находилось. Я почти никогда не видела её слез, она всегда была сильной, невозмутимой, и я по-хорошему завидовала её выдержке, мечтала перенять этот дар. Но, видимо, даже самые сильные ломаются под грузом проблем. У каждого свой предел, когда душа переполнена, и не в силах больше нести эту непосильную ношу. Тогда остается лишь плакать… и срываться…

Я ворвалась в комнату вихрем. Мой взгляд тут же нашел Свету, она лежала на животе, зарывшись лицом в подушку. Подскочив к кровати, я присела на самый краешек и осторожно коснулась её плеча. В ответ она лишь судорожно всхлипнула и подняла на меня заплаканное лицо. Красное от слез, с опухшими глазами, она смотрела на меня с немым вопросом, словно прося о помощи. Я бережно легла рядом, и она тут же обвила меня руками, разрыдавшись с новой силой.

Её слезы жгли мне душу невыносимой болью. Я гладила её по спине, безмолвно обещая, что я рядом, что больше ничего плохого не случится.

– Ань… – всхлипнула она, подняв на меня взгляд, затуманенный слезами. – Я не понимаю… Все было хорошо. А потом…

Новая волна слез захлестнула ее. Я машинально погладила ее по волосам, но моя рука замерла, не нащупав привычной длины фиолетовых прядей.

«Какого черта…» – пронеслось у меня в голове.

– Что произошло? – прошептала я, глядя на нее. В этот момент я готова была забрать всю ее боль себе. Она не заслужила этих страданий. Пусть лучше я, мне не привыкать. Я готова нести на своих плечах груз ее мучений, лишь бы она не плакала, лишь бы забыла, что такое боль. Я не хочу видеть ее такой. Ей не к лицу это отчаяние. Она должна сиять, порхать, как бабочка, с цветка на цветок, принося радость. Только не это… Это словно удар под дых, оглушительная пощечина.

– Ань… ты была права, мне не нужно было связываться с ним… Он… Он… – Она запнулась, подбирая слова. – Все было хорошо… Мы сидели в отеле, выпивали. Это был лучший день в моей жизни… А потом…

Она снова зарыдала, и я крепче прижала ее к себе, а в голове уже роились планы изощренной мести. Я представляла, как убиваю этого подонка, как кромсаю его на куски. В мечтах я была беспощадна, но что бы я сделала на самом деле, я не знала.

– Ш-ш-ш, – успокаивала я ее. – Не торопись. У нас впереди целая ночь. Поговорим, когда будешь готова.

Все это было так непривычно. Обычно она успокаивала меня. И я вдруг остро почувствовала, как ей, должно быть, больно за меня, когда случается что-то плохое. Это не описать словами – чувства, которые разрывают тебя изнутри.

– Ань… мне было так страшно, – сказала она дрожащим голосом. – Он пришел к нам с Димой в номер, и… сначала все было нормально, но… потом он что-то прошептал Диме, и тот с каким-то восхищением кивнул, глядя на меня. Я поняла… что что-то не так, и… – Она снова всхлипнула и задрожала, как испуганный зверек. – Хотела уйти… Но Дима схватил меня и… привязал к стулу. Я плакала, вырывалась, но все было бесполезно. И тогда Дима срезал мои волосы… на концах… Я смотрела не только на Диму, который резал мои волосы, но и на него. Он… он будто наслаждался этим. А потом… потом я ничего не помню, только резкий укол в шею… И я очнулась уже в другом номере, и была… полностью голая… Я… я не знаю, что они сделали со мной дальше… А вдруг они меня из…