Холодная гора

Таким образом прекрасно экипированные отец с дочерью двинулись в путь. Основной их багаж должен был последовать за ними. Сперва они добрались до Бреварда, маленького городка, где даже гостиницы не было, а имелась всего лишь жалкая ночлежка, так что, когда даже толком не рассвело, они снова пустились в путь, и наступающий рассвет обещал, что весеннее утро будет поистине чудесным. Когда они проезжали по городу, Монро сказал, что, если верить обещаниям здешних жителей, к ужину они должны уже добраться до Холодной Горы.

Мерин, похоже, был рад поездке. Ступая на редкость аккуратно, он с такой легкостью тащил повозку и так быстро бежал, что дух порой захватывало, а блестящие спицы двух высоких колес начинали жужжать от набранной скорости.

И в течение всего того ясного утра они все поднимались и поднимались вверх. По обе стороны проезжей дороги стеной стояли кусты и высокие сорные травы, а сама она, извиваясь этакой зеленой змеей, то спускалась в узкую долину, то вновь ползла в гору. Синее небо тоже как-то сильно обузилось, превратившись в неширокую полоску над темными склонами. Им то и дело приходилось заново пересекать Френч-Брод, один из верхних притоков большой реки Френч-Крик, а однажды они проехали так близко от водопада, что лица им осыпало холодной водяной пылью.

Ада никогда раньше не бывала в горах, разве что в европейских скалистых Альпах, и чувствовала себя несколько неуверенно, не зная, как ей относиться к здешней странной растительной топографии, когда в каждой трещинке или углублении прятался росток какого-нибудь дерева, название которого совершенно не знакомо ей, жительнице песчаной «нижней» страны, где растительность была относительно скудной. А здесь раскидистые кроны дубов, каштанов и лириодендронов, сплетаясь, создавали сплошной листвяной полог, не пропускающий солнечный свет. Ближе к земле плотными рядами стояли азалии и рододендроны, создавая подлесок, плотный, как каменная стена.

Удивление вызывали у Ады и жалкие проезжие дороги, по которым здесь явно ездили нечасто. Какими убогими выглядели они со своими глубокими, пробитыми колесами телег колеями по сравнению с настоящими – широкими, с песчаными обочинами и пунктами по взиманию пошлины – дорогами «нижней» страны! Здешние дороги казались просто тропами, протоптанными скотом. К тому же та дорога, по которой они ехали, с каждым поворотом становилась все уже, и в итоге Ада преисполнилась уверенности, что еще немного, и она совсем исчезнет, и тогда им придется блуждать в этом диком краю, лишенном нормальных путей и вообще людского присутствия, столь же, вероятно, первозданном, как тот, что возник, когда Господь впервые произнес слова «да произрастит земля зелень».

А Монро, напротив, пребывал в отличном расположении духа, особенно если учесть, что еще недавно он стоял на пороге смерти и харкал кровью. Он с такой жадностью смотрел по сторонам, словно суд уже вынес ему смертный приговор, и теперь ему хочется запомнить каждую складку местности, каждый оттенок зелени. Периодически, повергая в изумление коня, он начинал громко декламировать что-нибудь из Вордсворта. А когда они, пройдя очередной поворот, остановились и им открылась туманная перспектива оставшейся позади плоской долины, Монро прокричал:

Нет зрелища пленительней! И в комНе дрогнет дух бесчувственно-упрямыйПри виде величавой панорамы[12].

Позже, когда к полудню небо затянули клубящиеся облака, подгоняемые восточным ветром, Монро и Ада остановились в небольшой роще среди черных бальзамических пихт; отсюда дорога выводила их прямиком к Обозному ущелью, а дальше пугающе обрывалась возле ревущего водопада, образованного притоком Пиджин-Ривер. И прямо перед ними теперь оказалась громада Холодной горы, вздымавшейся ввысь более чем на шесть тысяч футов. Вершину горы скрывали темные облака и белые полосы тумана. А между выходом из ущелья и горой простиралась огромная неведомая территория, дикая, изломанная, словно вся сплошь состоявшая из крутых откосов и узких ущелий. Казалось, здесь они оторваны от всего остального мира, и Монро, естественно, вновь обратившись к стихам своего любимого поэта, продекламировал:

Безумствуя, речная быстринаНам головы кружила; в небесахПарили облака свободной стаей,Покой, и непокой, и тьма, и свет —Все словно одного ума твореньеИ словно одного лица черты.О грозные таинственные знаки!Своей рукой их начертала вечность:Начало и конец, и бесконечность[13].

Ада рассмеялась, поцеловала отца в щеку и подумала: «А ведь я бы и в Либерию за своим стариком последовала, если бы он меня об этом попросил».

А Монро, полюбовавшись клубящимися облаками, решил поднять сложенный верх коляски, который был сделан из вощеной парусины, выкрашенной в черный цвет и вставленной в угловатую раму на петлях. Распрямляясь, он стал похож на крыло летучей мыши, а новая парусина так и затрещала, когда Монро ее расправил.

Затем они снова продолжили путь, Монро чуть тронул вожжами усталого потного мерина, и тот пошел вперед, радуясь предстоящему спуску, преодолевать который было, конечно же, гораздо легче, чем подъем. Вскоре, впрочем, спуск стал настолько крутым, что Монро пришлось нажать на тормоза, чтобы удерживать кабриолет от скатывания на задние ноги лошади.

Пошел дождь, а затем опустилась такая непроницаемая тьма, в которой не было ни лунного луча, ни проблеска света в окне какого-нибудь гостеприимного дома. Городок Холодная Гора был где-то впереди, но они не знали, далеко ли до него, и продолжали ехать куда-то в черноту, полагаясь на лошадиное чутье, которое, конечно же, не позволило бы им свалиться вниз головой с какого-нибудь предательского скалистого уступа. Пока что им не встретилось ни одной даже самой одинокой хижины, и это явно указывало на то, что до селения еще довольно далеко. Видимо, расстояния между населенными пунктами измеряли в данной местности весьма приблизительно.

Дождь падал косо, так что и поднятый верх коляски от него почти не спасал. У Ады и Монро даже лица были мокры, а мерин и вовсе шел, опустив голову. Они преодолевали один поворот дороги за другим, но никаких верстовых столбов не замечали, и на каждой развилке Монро приходилось просто угадывать, какую из дорог следует выбрать.

Было уже далеко за полночь, когда они добрались до темной часовни, высившейся на холме над дорогой и рекой. Они вошли туда, спасаясь от дождя, да там и переночевали, вытянувшись на молельных скамьях прямо в промокшей насквозь одежде.

Утро встретило их туманом, но таким легким и светлым, что стало ясно: под лучами солнца он скоро исчезнет. Монро с трудом поднялся, вышел наружу, и Ада услышала, как он сперва засмеялся, а потом воскликнул: «Еще раз благодарю Тебя за те силы, что во мне еще сохранились!»

Ада тоже встала и подошла к отцу. Он стоял, повернувшись лицом ко входу в часовню, и с улыбкой указал дочери на надпись над дверью. Ада повернулась и прочла: «Ассамблея[14] города Холодная Гора».

– Значит, мы все-таки добрались до дома, несмотря ни на что, – сказал Монро, и Ада восприняла его слова с изрядной долей скептицизма. Все их друзья в Чарльстоне были единодушны в том мнении, что окрестности Холодной горы – это самая что ни на есть глушь, прибежище грубых неразвитых язычников, дикое захолустье, где творятся самые различные нарушения закона, права и моральных устоев; склоны гор там покрыты мрачными непроходимыми лесами, там все время идут дожди, а тамошние жители – и мужчины, и женщины, и дети – худые, изможденные и жестокие, склонны к различным актам насилия и совершенно лишены способности себя сдерживать. Нижнее белье там носят только представители джентри, уверяли Аду и Монро бесчисленные советчики-доброхоты, а женщины на каждой станции кормят грудью своих младенцев, не имея, похоже, ни малейшего представления о том, что в цивилизованном обществе давно пользуются услугами кормилиц. По своему образу жизни эти горные жители стоят в лучшем случае всего лишь на одну ступеньку выше кочевых племен дикарей.

В первые недели после прибытия, когда они с Монро еще только знакомились с прихожанами и потенциальными членами своей конгрегации, Ада находила этих людей и впрямь довольно странными, хотя и не в том смысле, как ей пытались внушить жители Чарльстона. Выяснилось, например, что они очень обидчивые и легковозбудимые, но одновременно и весьма сдержанные, даже замкнутые, так что зачастую совершенно невозможно понять, что у них на уме. Довольно часто они держались так, словно их чем-то оскорбили, вот только Ада и Монро никак не могли понять, что именно сделали не так. Большинство воспринимало свое жилище как некое подобие крепости, и навстречу незваным гостям на крыльцо всегда выходили только мужчины. В дом священника и его дочь иногда приглашали, а иногда нет. Но когда им предлагали пройти в дом, то, с точки зрения Ады, это было даже хуже, чем когда приходилось нелепо торчать в полном недоумении посреди двора. Ее подобные «приглашения в гости» просто пугали.

В домах у них было темно даже в самые солнечные дни. Те, у кого на окнах имелись ставни, держали их закрытыми. Те, у кого имелись занавески, их задергивали. И пахло в этих домах тоже странно, хотя ничего особенно плохого в этом запахе не было – там пахло едой, животными и потом людей, которые много работают. Ружья обычно стояли по углам или висели на вбитых штырях над очагом или над дверью. Монро чаще всего начинал разговор первым и произносил весьма пространную речь – рассказывал о себе, о своем видении церковной миссии, о важности теологической науки и требовал непременного присутствия прихожан на молебствиях и церковных службах. Пока он все это говорил, мужчины молча его слушали, сидя на жестких стульях с прямой спинкой и глядя на пламя в очаге. Многие в доме ходили босиком и, ничуть не стесняясь, выставляли прямо перед собой свои здоровенные растоптанные ступни. Единственное, что Аде по их поведению было совершенно ясно: они предпочли бы, чтобы Монро оставил их в покое. Они сидели как каменные, уставившись в огонь и не произнося ни слова, и ни разу ни у кого на лице ни один мускул не дрогнул, что бы там Монро ни говорил. А если он, задав кому-то прямой вопрос, все же настаивал на ответе, то отвечающий сперва долго его вопрос обдумывал, а потом иногда отвечал, хотя и предельно кратко и зачастую неясно, но куда чаще просто одаривал Монро острым взглядом, словно в этом взгляде и заключалось все то, что он мог и хотел новому проповеднику сообщить. А некоторые люди попросту прятались в глубине дома, и Аде было хорошо слышно, как они там ходят, чем-то гремят, но выходить к ним ни за что не желают. Она предполагала, что это, видимо, женщины, дети и старики, которым кажется, что мир за пределами их убежища настолько ужасен, что с легкостью их испортит, запачкает, а потому следует избегать любого соприкосновения с чужаками, а чужаками они считали всех, кроме родни и близких знакомых.

После таких визитов Ада и Монро всегда сразу спешили уйти, а на обратном пути, когда они уже катили по дороге в своем кабриолете, Монро начинал говорить о всеобщем невежестве и о том, какую стратегию думает применить для победы над ним. Ада же, глядя на быстро вращающиеся колеса повозки, пыталась понять, почему они так поспешно отступили, и испытывала смутную зависть к этим людям, которые, похоже, абсолютно равнодушны ко всем тем знаниям, которыми они с Монро обладают, и давно уже сделали свои собственные, совершенно иные, выводы относительно правильности жизни, да и вообще живут, полностью полагаясь на имеющиеся у них знания и опыт.

Но самую большую оплеуху Монро как миссионер получил тем летом в доме Салли и Эско. Некий Майс, член конгрегации, сообщил Монро, что Свонгеры упорствуют в своем невежестве, что Эско едва умеет читать, мало чем интересуется и за все это время ничуть не продвинулся в понимании истории, знает разве что о самых первых деяниях Господа, описанных в книге Бытия, да и то, похоже, не пошел дальше Его слов «да будет свет». Салли еще менее образованна, и оба они считают, что Библия – это что-то вроде книги волшебных сказок, и используют ее, как цыгане, в качестве пособия для гадания: нарочно бросают на пол, а потом тычут пальцем в открывшуюся страницу и пытаются разгадать значение той строки, на которую палец случайно попал. Это они называют предсказаниями и утверждают, что их наставляет сам Господь. И если Господь скажет им: «Идите», они пойдут. А если скажет: «Подождите», они останутся на месте. А если Он велит им: «Убейте», так Эско сразу достанет топор и пойдет искать молодую жертвенную курочку. Однако, несмотря на все свое невежество, Свонгеры процветают, ведь их ферма расположена в низине, а там земля такая черная и жирная, что сладкий картофель на ней вырастает длиной с локоть, а трудов‐то всего – мотыгой землю взрыхлить да сорняки выполоть. По словам Майса, Свонгеры могли бы стать весьма ценными членами конгрегации, если, конечно, Монро удастся призвать их к порядку.

После таких рассказов Монро, естественно, тут же отправился к Свонгерам, прихватив с собой Аду. Их пригласили в гостиную, усадили, однако Ада сразу заметила, что настроение у Эско все больше портится, тогда как Монро с энтузиазмом пытается втянуть его в дискуссию об истинной вере. Однако Эско в дискуссию вступать не спешил и ни от себя, ни от своих верований не отрекся. Впрочем, Монро не нашел в этих верованиях ничего особенно предосудительного, кроме, пожалуй, преклонения перед миром животных, деревьев и скал, а также – перед неожиданными погодными явлениями. Эско, как им обоим показалось, был носителем неких старинных кельтских верований – во всяком случае, сам Монро пришел именно к такому выводу, – да и некоторые представления Свонгеров о современном мире, хотя говорил Эско немного, явно имели гэльский оттенок.

Ухватившись за редкую возможность немедленно обратить заблудшего в истинную веру, Монро попытался объяснить Эско ее высокие цели, и когда они добрались до Святой Троицы, Эско вдруг вскочил и резко переспросил:

– Значит, три в одном? Наподобие индюшачьей лапы?

И Монро, окончательно убедившись, что Эско толком не имеет понятия даже об основах христианства, принялся излагать ему историю Христа с момента непорочного зачатия до кровавого распятия. Он включил в свой рассказ все знаменитые подробности и старался излагать мысли как можно проще, одновременно призывая на помощь все свое красноречие. Когда он наконец замолк и устало откинулся на спинку стула, ожидая ответной реакции, Эско спросил:

– И ты говоришь, что все это имело место некоторое время назад? Довольно давно?

– Да, две тысячи лет, если это, по-твоему, «довольно давно», – подтвердил Монро.

– Пожалуй, и впрямь довольно давно, – согласился Эско. Затем, внимательно осмотрев свои тяжело свисавшие натруженные руки, принялся разминать пальцы и кисти, критически на них поглядывая и словно прикидывая, подойдет ли ему какой-то новый инструмент. Все это время он, похоже, обдумывал сказанное Монро, а потом спросил: – Значит, этот парень сошел на землю исключительно ради нашего спасения?

– Да, – сказал Монро.

– Чтобы спасти нас от дурных нравов и тому подобного?

– Да.

– И с ним поступили именно так, как ты говоришь? Вонзали гвозди, пыряли ножом и все такое?

– Да, именно так, – подтвердил Монро.

– Но ты говоришь, что эта история стала известна всему миру сколько-то там сотен лет назад? – сказал Эско.

– Ну, в общем, да.

– То есть довольно давно?

– Да, очень давно.

Эско улыбнулся, словно разгадав трудную загадку, встал, хлопнул Монро по плечу и сказал:

– Ну, в таком случае, нам остается только надеяться, что это не так.

Вернувшись домой, Монро весь вечер строил планы, каким образом ему все-таки наставить Эско на путь истинный и спасти от пережитков язычества. Ему и в голову не приходило, что над ним попросту подшутили, сделав его предметом насмешек, а его крестовый поход против невежества был обречен с самого начала. Он даже не предполагал, что Эско вместо того, чтобы захлопнуть у него перед носом дверь или выплеснуть ему в лицо серую от грязи воду, в которой мыли ноги, или попросту ткнуть в него дулом своего дробовика, как, собственно, и поступал кое-кто оскорбленный подобным визитом проповедника, решит, обладая нежной доброй душой, попросту доставить себе удовольствие и шутки ради продемонстрировать толику того невежества, которое Монро явился искоренять.

Эско никому не сказал о случившемся ни слова. Да его, пожалуй, не очень-то и интересовало, понял ли Монро, в чем тут дело, а дело было в том, что Эско и его жена были глубоко верующими баптистами. Собственно, распространению этой анекдотической истории поспособствовал сам Монро, начав выяснять имена тех, кто столь же глубоко, как и «язычник» Эско, погружен во мрак невежества. Он неизменно удивлялся тому, что люди со смехом воспринимают историю о его попытке просветить Эско, а некоторые даже специально ищут с ним встречи – в магазине или на дороге – и просят еще раз рассказать об этом, надеясь, должно быть, что Монро повторит заключительные слова «закоренелого язычника». Люди ведь вообще любят по нескольку раз слушать удачную шутку или анекдот. И если Монро теперь старался поскорее закрыть эту тему, то его собеседники сами, как бы друг для друга, повторяли высказывание Эско, иначе у них, по всей видимости, возникало ощущение незавершенности всей истории. Это продолжалось до тех пор, пока Салли, сжалившись, не рассказала Монро, как и почему его сделали объектом насмешек.

После этого в течение нескольких дней Монро пребывал в исключительно дурном расположении духа, оскорбленный и самим издевательским розыгрышем, и общей реакцией жителей селения. Он даже стал сомневаться, что ему удастся занять в этом странном обществе достойное место, однако Ада решительно заявила: «А по-моему, раз уж нам дали урок здешнего этикета, то нам и следует вести себя соответственно».

И после этого все понемногу начало вставать на свои места. Ада и Монро сходили к Свонгерам и извинились, а вскоре и вовсе с ними подружились, стали регулярно обедать и ужинать вместе, а через некоторое время – возможно, в связи с желанием Эско как-то исправить свою несколько хулиганскую выходку – супруги Свонгер перестали быть баптистами и присоединились к конгрегации Монро.

В течение первого года Монро сохранял свой дом в Чарльстоне, а в Холодной Горе они с Адой поселились в маленьком домике священника, где даже в июле и августе было сыро и так сильно пахло плесенью, что щипало в носу. Затем, когда они оба почувствовали, что перемена климата явно благотворно сказывается на состоянии Монро, да и община вроде бы вполне к нему притерпелась и, пожалуй, вполне готова в один прекрасный день полностью его принять, он принял решение остаться – пусть пока и на неопределенное время. Он продал дом в Чарльстоне и купил ферму у семейства Блэк, которое неожиданно собралось перебраться в Техас. Монро очень нравилась эта живописная ферма и простор ее плоских полей, раскинувшихся во всю ширину горной долины. Более двадцати акров земли, принадлежавших Блэкам, были расчищены, обнесены изгородью и превращены в плодородные поля и пастбища. Но и окрестности фермы тоже были очень красивы, и Монро просто приходил в восторг от покрытых лесом высоких холмов, над которыми высились горные вершины, от скалистых уступов и ущелий, которые сменяли друг друга вплоть до склонов самой Холодной горы. Ему нравился вкус родниковой воды, такой холодной, что даже летом от нее ломило зубы, а во рту оставался чистый нейтральный вкус той скальной породы, сквозь которую родник пробился на поверхность земли.

Но особым предметом гордости Монро стал построенный им самим дом – этот дом служил как бы воплощением его веры в будущее, в то, что здесь он сумеет прожить еще по крайней мере несколько лет. Монро сам делал чертежи дома, сам руководил его возведением, и дом действительно получился очень удачный. Он был выстроен в соответствии со здешними требованиями и стандартами, обшит снаружи тесом, внутри – темными рифлеными панелями, вдоль фасада раскинулась глубокая веранда; сзади к дому была пристроена просторная кухня, в гостиной был сложен большой камин, а в спальнях наверху – дровяные печи, что в горах считалось большой редкостью. В бревенчатой лесной хижине Блэков, стоявшей на несколько сотен метров выше по склону, поселились нанятые Монро помощники по хозяйству.

Когда Монро покупал эту ферму, она не только полностью оправдывала свое существование, но и приносила неплохой доход, однако хозяйство он вскоре запустил, позволяя полям и лугам подолгу простаивать без дела, ведь в его планы никогда не входили занятия сельским хозяйством и полная самоокупаемость фермы. Да ему это и не требовалось – он предполагал, что на его счет будут широким потоком поступать средства от сделанных им еще в Чарльстоне инвестиций в выращивание риса, индиго и хлопка.

* * *

Но теперь, насколько сумела понять Ада, деньги, по всей видимости, больше поступать не будут. Отвлекшись на время от созерцания своих владений с вершины холма, она вытащила из кармана, точнее из лежавшей в кармане книги, полученное сегодня письмо и внимательно его прочитала. Вскоре после похорон она написала другу Монро, солиситору из Чарльстона, сообщила ему о смерти отца и попросила выяснить, каково ее нынешнее финансовое положение. Сегодняшнее письмо и было давно ожидаемым, но явно отложенным ответом на то ее послание. Солиситор весьма изящно и осторожно затронул в нем тему войны, ибо фронт теперь находился в непосредственной близости от Чарльстона, затем тему эмбарго и прочих тягот военного времени и объяснил, что в связи со всем этим доходы Ады уменьшились практически до нуля и вряд ли процесс пойдет в обратную сторону, пока не закончится война. Если же война успехом для южан не увенчается, то Ада, скорее всего, может больше не ждать никаких денежных поступлений. Письмо заканчивалось предложением солиситора выступить в качестве управляющего всеми владениями Монро, поскольку вряд ли Аде, что вполне понятно, хватит сил и умений справиться с этим самостоятельно. Было также деликатно высказано предположение, что любые попытки разобраться в настоящем положении дел явно находятся вне пределов ее компетенции.

Ада встала, сунула письмо в карман и двинулась по тропе к Блэк Коув. Она отлично понимала, что и настоящее уже достаточно угрожающе, однако никто не знает, какие еще ужасные вещи могут на них обрушиться в ближайшем будущем, и просто не представляла, как ей набраться мужества, чтобы жить дальше и не терять надежду. Вынырнув из густой тени лесных деревьев на вершине холма, она увидела, что небо совершенно очистилось, а та дымка либо сгорела в лучах солнца, либо ее унесло ветром. И Холодная гора вдруг оказалась как-то совсем рядом, казалось, протяни руку – и дотронешься. День близился к концу, и солнце висело над горизонтом довольно низко, еще часа два – и оно нырнет за горы, и тогда начнется долгий час высокогорных сумерек. Красная белка на высокой ветке гикори что-то прострекотала, завидев проходившую мимо Аду, и обсыпала ее обломками ореховой скорлупы.

Добравшись до старой каменной стены, которой была отмечена граница верхнего пастбища, Ада снова остановилась, чтобы полюбоваться открывавшимся оттуда чудесным видом. Это был один из самых любимых ее уголков. Лишайники и мох так густо покрывали каменную кладку изгороди, что она казалась древней, хотя на самом деле таковой не была. Эту изгородь начал строить всего лишь кто-то из старшего поколения Блэков, надеясь, видимо, таким образом очистить поле от камней, но сдался, сложив всего футов двадцать стены, а дальше продолжил строить ограду уже из обыкновенного горбыля. Каменный отрезок ограды протянулся с севера на юг, и в этот солнечный день его западная сторона успела сильно нагреться на послеполуденном солнце. Рядом со стеной росла яблоня нежнейшего сорта «голден», и в высокой траве уже валялось несколько созревших и подгнивших плодов, на запах которых так и слетались пчелы, жужжа в теплых лучах вечернего солнца. Никакого сногсшибательно широкого вида со стены не открывалось – с нее был виден всего лишь уголок леса, заросли черной смородины и два больших каштана, но Аде казалось, что это самое мирное место на свете. Она устроилась на траве у основания стены, свернула шаль в некое подобие подушки, вытащила из кармана книгу и начала читать главу, называвшуюся «Как ловить черных дроздов[15], и как летают черные дрозды». Она продолжала читать, забыв обо всем на свете, увлеченная этой историей о борьбе и беззаконии, пока под жужжание пчел в ласковых лучах закатного солнца ее не сморил сон.

Ада проспала довольно долго, и сон ей приснился странный, но хорошо запомнившийся. В этом сне она оказалась на каком-то железнодорожном вокзале вместе с целой толпой других пассажиров, ожидающих поезда. В центре вокзального помещения находилась какая-то стеклянная витрина, внутрь которой был помещен человеческий скелет, очень похожий на тот экспонат, который она однажды видела в той секции музея, что посвящена анатомии человека. Пока Ада сидела и ждала поезда, витрина постепенно стала наливаться голубоватым светом, который все усиливался, словно кто-то подкручивал фитиль в потайном фонаре, и вскоре Ада с ужасом заметила, что кости скелета начинают обрастать плотью, и поняла, что у нее на глазах восстанавливается тело отца.