Холодная гора

К тому времени, как Ада добралась до мельницы, утренняя дымка еще не успела до конца растаять под жаркими лучами солнца, однако сама Ада настолько разогрелась при ходьбе, что скинула теплую шаль, свернула ее и сунула под мышку. Мерно шлепало мельничное колесо, вращаясь, выплескивая воду в водосток и брызгаясь. Стоило Аде коснуться дверной рамы, и она почувствовала, как все здание мельницы вибрирует в такт поворотам мельничного колеса и работе различных механизмов и жерновов. Она сунула голову в приоткрытую дверь и как можно громче, чтобы быть услышанной за всеми этими скрипами и стонами, окликнула хозяина: «Мистер Пик!»

Внутри пахло сухим зерном, старым деревом, мхом из мельничного лотка и водой. И было темновато, поскольку лучи света, которым удавалось туда проникнуть через два маленьких окошка и распахнутую дверь, натыкались на плотную завесу пыли, поднимавшуюся над грудой смолотого зерна. Мельник вынырнул из-за жерновов, шагнул к Аде и принялся отряхивать руки. Ото всех этих движений в воздух поднялось еще больше пыли, и в луче падавшего из двери света Ада увидела, что волосы у мельника на голове, его брови, ресницы и даже волоски на руках выглядят словно заиндевевшими – все было покрыто толстым слоем светло-серой мучной пыли.

– За почтой пришла? – спросил мельник.

– Да, если мне что-то есть.

Он прошел в ту часть здания, где находилось почтовое отделение – крошечная пристройка с односкатной крышей, – и вернулся, с удивлением вертя в руках конверт. Ада сунула письмо в книгу Симса, лежавшую у нее в кармане, и пошла по дороге к дому Свонгеров.

Эско она обнаружила возле амбара. Согнувшись в три погибели, он пытался вставить спицу в колесо тележки с помощью кувалды и клина, вырезанного из ветки белой акации. Пока Ада брела к нему от дороги, он успел выпрямиться, положить кувалду и обеими руками опереться о передок повозки. Казалось, его руки и борта тележки сделаны из одного материала, настолько они выглядели одинаковыми и по цвету, и по твердости. Рубашка на Эско насквозь промокла от пота, и Ада, подойдя ближе, почувствовала его запах, похожий на запах мокрой глины. Сам Эско был очень высоким, худым, с маленькой головой, увенчанной пышной шапкой спутанных седых и очень сухих волос, вздымавшихся на макушке, точно хохолок на голове у синицы.

Он с явным удовольствием ухватился за возможность отложить работу и повел Аду в дом, для чего сперва нужно было пройти в калитку и пересечь двор. Колья ограды Эско использовал как вешалку для всякой всячины; к ограде он привязывал также и своих лошадей, так что заостренные концы кольев со временем непременно оказывались обломаны или разлохмачены зубами нетерпеливых животных. Двор был пустой, чисто выметенный, и там не было ни одного кустика, ни одной цветочной клумбы в качестве украшения, зато росло полдюжины больших дубов и имелся крытый колодец, являвшийся новшеством в этой стране текучей воды. Колодец был абсолютно необходим, поскольку место, которое Свонгеры выбрали под свое жилье, носило название Сухая Лощина. Их большой дом был некогда выкрашен белой краской, но теперь эта краска крупными, величиной с ладонь хлопьями слезала со стен, и вскоре, подумала Ада, этот дом будет похож на пятнистую или серую в яблоках кобылу, а еще через пару лет станет совсем серым.

Салли сидела на крыльце и нанизывала на нитки бобовые стручки; пять длинных низок уже висели и сохли, подвязанные к потолочной балке. Круглолицая Салли Свонгер и сама была кругленькая, с гладкой, блестящей, точно поверхность сальной свечи, кожей и начинавшими седеть волосами, которые красила хной, придавая им тот же оттенок, что и полоса на спине мула. Эско подтолкнул к Аде свободный стул, затем сходил в дом, принес еще один стул, для себя, уселся и принялся лущить бобы. Об обеде никто не заговаривал, и Ада, с некоторым разочарованием посмотрев в бледное небо, увидела, что несколько расплывчатое пятно, изображавшее солнце, уже клонится к западу, а значит, Свонгеры давно уже пообедали.

Некоторое время все хранили молчание, и в тишине слышалось лишь щелканье стручков в руках Эско и шипение нити, на которую Салли нанизывала стручки целиком, предназначавшиеся для высушивания, да еще из дома доносилось тиканье часов, стоявших на камине, и казалось, что там кто-то равномерно стучит костяшками пальцев по крышке картонной коробки. Эско и Салли работали слаженно и с явным удовольствием, иногда соприкасаясь руками, если одновременно совали их в корзину с бобовыми стручками. Оба отличались спокойствием и медлительностью движений и были очень нежны друг с другом, и каждый стручок в их руках выглядел как предмет, заслуживающий их любви и нежности. Бездетными они отнюдь не были, но им все же удалось сохранить в долгом браке тот дух романтики, каким часто отличаются бездетные супруги. Казалось, период ухаживания у них так до сих пор и не кончился. Ада считала их чудесной парой и не видела ничего удивительного в том, что им так хорошо друг с другом. Она всю свою жизнь прожила с вдовцом, и у нее не сложилось правильного представления о супружеской жизни и о том, какую пошлину могут потребовать за тихое семейное счастье повседневные хлопоты по хозяйству и какой урон браку они могут нанести.

Наконец молчание было нарушено, и первым делом разговор зашел, естественно, о войне и о том, каковы ее мрачные перспективы, ибо федералы подошли совсем близко, вплотную к северным отрогам гор, а в Виргинии положение и вовсе отчаянное, если верить газетным статьям и рассказам об окопных боях под Питерсбергом. Ни Эско, ни Салли этой войны не понимали и разбирались в текущих событиях весьма смутно; наверняка они знали только две вещи: войну в целом они не одобряют, а Эско уже в том возрасте, когда на ферме ему требуется кое-какая помощь. По этой и по многим другим причинам они были бы рады, если бы войне был положен конец и их мальчики вернулись домой. Ада спросила, есть ли вести от сыновей Свонгеров, ведь они оба воюют уже давно, и поняла, что вот уже много месяцев от них нет ни слова, и родители не знают даже, живы ли они.

Свонгеры с самого начала были против войны и вплоть до последнего времени сочувствовали федералам, как, впрочем, и многие другие в этих горах. Но постепенно душой Эско все сильней овладевали горькие сожаления; он был недоволен поведением обеих сторон и теперь почти одинаково опасался и федералов, и конфедератов – особенно после того, как войскам федералов удалось закрепиться в северной части гор. Он боялся, что скоро они и сюда заявятся в поисках продовольствия и заберут все, что захотят, а людей оставят ни с чем. Совсем недавно Эско побывал на заседании окружного совета и рассказывал, что по всему городу ходят слухи, что Кёрк и его «синие» уже начали рейды близ границы штата. Например, явились на рассвете и разграбили ферму – не только увели всех животных, каких сумели найти, но и обчистили кладовые, забрав все, что смогли унести с собой, а потом еще и закрома с зерном подожгли.

– А еще освободителями себя называют! – возмущался Эско. – Впрочем, и наши бандиты не лучше, а может, и хуже. Например, этот Тиг со своим отрядом ополченцев – настоящая банда мародеров! Носятся повсюду, какие-то свои законы устанавливают, а сами-то что из себя представляют? Шваль, да и только! Только и думают, как бы на фронт не попасть.

Ему рассказывали, что ополченцы из отряда местной обороны – или гвардейцы, как они сами себя называют, – застав за обедом семью Оуэнс, выгнали их всех во двор (это Оуэнсы из Айрон Дафф, пояснил Эско), и Тиг объявил, что всем, мол, известно, как Оуэнсы федералов любят и даже, похоже, состоят в тайном обществе «Красная тетива», выступающем за возврат Юга в состав Союза, а потому все их имущество подлежит конфискации. И сперва этот отряд местной обороны, эти защитнички вдребезги разнесли дом, а потом принялись рыскать по двору, тыча саблями в землю и пытаясь найти место, где могли быть зарыты ценные вещи. Они избили самого Оуэнса, а затем и его жену, надавали им обоим пощечин, удавили пару их любимых охотничьих собак, однако на Оуэнса ничто не действовало, и тогда они завели его жене руки за спину, связали их за большие пальцы, продели веревку и подвесили женщину на ветке дерева так, чтобы она едва могла касаться земли кончиками пальцев на ногах. Но муж несчастной продолжал молчать. Они опустили женщину на землю и сбросили ей на большие пальцы рук тяжелый угол изгороди, обитый железом. Не подействовало и это.

Голосили дети, женщина, валяясь на земле с придавленными углом изгороди пальцами, кричала, что ее муж действительно спрятал столовое серебро и много разных золотых вещей, которые у них сохранились, несмотря на тяготы военного времени, но где именно он все это закопал, она не знает, хотя совершенно уверена, что он успел все спрятать. Сперва она умоляла мужа во всем признаться, потом стала умолять гвардейцев сжалиться над ней, а потом, поскольку Оуэнс по-прежнему говорить отказывался, попросила убить его первым, чтобы она хотя бы могла посмотреть, как он будет умирать.

И тут не выдержал один из ополченцев, белоголовый парнишка по имени Бёрч, и сказал, что лучше бы им все это прекратить и уйти, но Тиг навел на него револьвер и заявил: «Мне твои советы на хрен не нужны. Я и сам знаю, как надо поступать с такими, как Билл Оуэнс, его жена и их отродье. Скорее уж я сам к федералам отправлюсь, чем жить в стране, где у меня не будет права разобраться с предателями так, как они того заслуживают».

– В итоге, – завершил свой рассказ Эско, – они так никого и не убили, но и серебра не нашли. Просто им надоело с Оуэнсами возиться, и они решили, что, пока не поздно, лучше оттуда убраться. Жена, правда, от Билла Оуэнса сразу после этого ушла. Забрала детей и в город перебралась. Теперь живет у своего брата и рассказывает эту историю каждому, кто готов слушать.

Некоторое время Эско сидел молча, чуть наклонившись вперед, положив руки на колени и бессильно свесив кисти рук. Казалось, он то ли внимательно изучает пол на веранде, то ли определяет степень изношенности собственных сапог. Ада по опыту знала: если бы они сейчас сидели во дворе, Эско наверняка смачно сплюнул бы на землю точно между ступнями, а потом с явным восхищением любовался бы собственным плевком.

– Нынешняя война – это какая-то совсем другая война, – снова заговорил он. – Ведь пот каждого трудяги имеет свою цену. А богатые владельцы хлопковых плантаций каждый день крадут то, что другие заработали тяжким трудом, но, может, все-таки наступит тот день, когда они пожалеют, что сами свой проклятый хлопок не собирали. Мне-то самому сейчас одного нужно: чтоб мои ребята домой вернулись и снова могли мотыжить землю в нашей лощине, а я буду на веранде посиживать и каждые полчаса, как часы пробьют, кричать им: «Славно работаете!»

Салли одобрительно хмыкнула, кивнула, и на этом тема войны была закрыта.

Обсуждение других вопросов Ада слушала с интересом. Например, перечисление издавна известных признаков того, что зима будет холодная. Об этом, с точки зрения Эско и Салли, свидетельствовало и то, что серые белки, верещащие в ветвях гикори, лихорадочно спешат натаскать в кладовые как можно больше орехов; и то, что слой воска на кожице диких яблок какой-то особенно толстый; и то, что на спинках гусениц появились широкие черные полосы, а тысячелистник, если его растереть пальцами, пахнет в точности как свежевыпавший снег. Да и боярышник в этом году дал небывалый урожай, его красные гроздья так и горят повсюду, яркие, как кровь.

– Есть и другие признаки, – сказал Эско и вздохнул. – Нехорошие признаки.

Он всегда по всей округе собирал всевозможные сплетни, слухи и предсказания. Говорили, например, что на ферме близ Каталучи у мула, а мулы, как известно, бесплодны, родился детеныш, а в Балзаме свинья произвела на свет поросенка с человеческими руками. А в Коув Крик кто-то утверждал, что зарезал овцу и не обнаружил среди ее внутренностей сердца. Охотники с Биг Лорел клялись, что слышали, как сова кричала человеческим голосом, вот только они так и не пришли к согласию насчет того, что же она хотела сказать, зато дружно подтверждали, что как раз в это время на небе светили разом две луны. А еще в последние три года зимой в здешних лесах появляется какое-то невероятное количество голодных кровожадных волков – видимо, в связи с тем, что урожаи зерна третий год бедноваты. Все это, безусловно, говорило о том, что грядут тяжелые времена. Эско считал – хотя здешних мест тяготы войны почти не коснулись, – что война все равно вскоре может потребовать уплаты дани, когда федералы прорвут оборону, хлынут сюда и разорят их всех.

Возникла пауза. Помолчав, Салли спросила у Ады:

– Ты уже прикинула, что будешь делать дальше?

– Нет, – сказала Ада.

– Значит, домой ты пока вернуться не готова?

– Домой? – переспросила Ада и смутилась, потому что все лето ее не покидало ощущение, что никакого дома у нее нет.

– В Чарльстон, – уточнила Салли.

– Нет. Туда пока не готова.

– А какие-нибудь известия оттуда получала?

– Пока нет. Хотя, может, в том письме, которое я только что забрала у мистера Пика, есть что-то о состоянии папиных дел – по-моему, это письмо от его солиситора.

– Так доставай его поскорей да читай, что там написано, – сказал Эско.

– Никак не могу заставить себя это сделать, – призналась Ада. – Честно говоря, единственное, что я оттуда смогу узнать, это есть ли у меня деньги на прожитье или они все кончились. Оно уж точно никак мне не подскажет, где я окажусь через год и как мне с собой тогда поступить. А ведь именно это меня больше всего и беспокоит.

Эско с удовольствием потер руки и сказал с усмешкой:

– Ну, раз так, то я, наверное, единственный человек в округе, который может тебе помочь. Мне говорили, что есть верный способ узнать свое будущее: нужно взять зеркало, встать спиной к колодцу и посмотреть, что отразится в зеркале у тебя за плечом; это колодезная вода тебе твою судьбу предскажет.

Ада и сама не заметила, как оказалась возле заросшего мхом колодца. Да еще и позу приняла такую, которая вряд ли подошла бы девушке, желающей сохранить собственное достоинство, и попросту была чрезвычайно неудобной: ей пришлось встать спиной к колодцу и так прогнуться, что бедра оказались бесстыдно выставлены вперед, а ноги непристойно расставлены для большей устойчивости. Перед собой, чуть выше уровня лица, Ада держала маленькое карманное зеркальце, наклонив его под таким углом, чтобы в нем отражалась поверхность воды в колодце.

Она пошла на этот эксперимент и из чистого любопытства, из интереса к местным обычаям, и из желания хоть немного взбодриться, разогнать собственные мрачные мысли. Настроение у нее давно уже было болезненно подавленным, и все ее разрозненные, какие-то встрепанные мысли были устремлены в прошлое, так что она обрадовалась даже такой почти шуточной возможности заглянуть в будущее и оказать противодействие охватившей ее меланхолии, хотя, честно говоря, ни на какие результаты особенно не рассчитывала и была почти уверена, что увидит в зеркале лишь блеск воды в старом колодце.

Переступив с ноги на ногу и попрочнее утверждаясь на утоптанной земле фермерского двора, Ада посмотрела в зеркало и увидела белесое небо у себя над головой, затянутое жемчужной дымкой, насквозь просвеченной неярким солнцем и как бы заключенное в зеленую рамку из темной листвы дубов; эта рамка как бы повторяла контуры деревянной рамки зеркала, в которое вглядывалась Ада, внимательно изучая отражавшуюся в нем колодезную воду и надеясь узнать, что же ее ждет в ближайшем будущем. Яркий кружок воды в конце черного туннеля колодца выглядел, как еще одно зеркало, и в нем тоже отражалось сияние небес, по краям заслоненное листьями папоротников, проросших сквозь каменную кладку.

Ада попыталась сфокусировать внимание на самом зеркальце, но то далекое отражение в колодце светящегося неба упорно удерживало ее взгляд и даже, пожалуй, немного ее слепило, сбивало с толку своей двойственной природой и этими двойными подвижными зелеными рамками. Целый калейдоскоп образов промелькнул у нее перед глазами; образы эти сталкивались, сливались, налетали друг на друга, и в итоге у Ады так закружилась голова, что она даже испугалась; ей показалось, что сейчас она рухнет навзничь прямо в колодец, рухнет головой вперед в воду и утонет, а небо будет по-прежнему сиять высоко над нею, и ее последним видением в темноте холодных колодезных стен станет просто яркий кружок в вышине размером с полную луну.

Голова кружилась все сильнее, и Ада, заведя за спину руку, попыталась опереться о каменную кладку колодца. И тут буквально на мгновение все вдруг успокоилось, а в зеркале действительно возникло некое изображение, похожее на плохо выполненный дагерротип с нечетко различимыми деталями, низкой контрастностью и высокой зернистостью. Перед Адой появилось нечто вроде светящегося колеса, обрамленного темной листвой – возможно, это была дорога, увиденная как бы сквозь коридор из деревьев, или некая тропа, полого спускавшаяся в долину, – и в центре этой светящейся окружности возник движущийся силуэт мужчины, вот только не было понятно, идет ли этот человек по направлению к Аде или, напротив, уходит от нее. Впрочем, куда бы он ни шел, что-то в его повадке указывало на твердую решимость достичь цели. «А мне-то что делать? – подумала Ада. – Идти за ним или ждать, когда он сам ко мне придет?»

И тут голова у нее закружилась так сильно, что она, не устояв на ногах, шлепнулась на землю. Несколько мгновений она не могла прийти в себя – все так и мелькало у нее перед глазами, в ушах стоял звон, а в голове звучали строки псалма, посвященного тем, кто в пути, – и ей казалось, что она вот-вот потеряет сознание. Вдруг окружающий мир перестал вращаться и замер. Ада с тревогой огляделась – не видел ли кто, что она упала? – но Салли и Эско были заняты работой и ничего вокруг не замечали. Ада встала, привела себя в порядок и поднялась на веранду.

– Видела что-нибудь? – спросил Эско.

– Не совсем.

Салли быстро на нее глянула, продолжая нанизывать бобовые стручки, помолчала, подумала и заметила:

– А глаза-то у тебя прям побелели! Может, нехорошо тебе?

Ада вроде бы и услышала вопрос Салли, но никак не могла сосредоточиться на смысле произносимых ею слов. Перед глазами у нее по-прежнему стояла та темная фигура, а в ушах звучали бравые звуки псалма: «Отправляясь в странствие по нижнему миру, не буду знать ни тяжкого труда, ни болезней, ни опасностей, ибо прекрасна та страна, куда ныне лежит мой путь…» Ада была уверена, что тот мужчина из ее видения очень для нее важен, однако ей никак не удавалось пристроить к его темному силуэту хоть какое-нибудь знакомое лицо.

– Так ты видела что-нибудь в колодце или нет? – спросила Салли.

– Я не уверена, – сказала Ада.

– Ты глянь, она же вот-вот в обморок упадет, – это Салли сказала уже Эско, и тот сразу попытался приободрить Аду:

– Да ерунда все это! Мало ли что люди болтают. Я сколько раз в колодец смотрел, а ни разу ничего не видел.

– Да-да, – сказала Ада. – Там, собственно, ничего особенного и не было.

Однако память об увиденном не отпускала ее. Лес. Дорога, идущая сквозь него. Поляна. Человек, куда-то движущийся по той дороге. И четкое ощущение необходимости последовать за этим человеком. Или – что тоже возможно – ждать, пока он сам придет.

Часы пробили четыре; звук был таким плоским и требовательным, словно кузнец отбивал молотом на наковальне острие пики.

Ада встала, собираясь уходить, но Салли заставила ее снова сесть и, приложив к ее щеке тыльную сторону ладони, заботливо спросила:

– Жара-то у тебя, случаем, нет? Да нет, вроде ты не горячая. Ты хоть ела сегодня?

– Что-то ела, – сказала Ада.

– Видно, не очень-то много, – заметила Салли. – Идем-ка со мной. Я тебе кое-что с собой дам.

И Ада последовала за ней в дом. Там пахло травами и перцем, нанизанным на нитки и рядами свисавшим с балки вдоль всей продолговатой центральной комнаты, служившей гостиной; этот перец впоследствии должен был значительно улучшить вкус всевозможных разносолов, соусов, маринадов и чатни, готовить которые Салли была мастерица. Очаг, каминная полка, дверные рамы, зеркала были украшены красными лентами, а стойка и перила ведущей наверх лестницы были покрашены в красную и белую полоску, как шест брадобрея.

На кухне Салли вытащила из буфета горшочек черносмородинового варенья. Горлышко было залеплено пчелиным воском. Подавая горшочек Аде, она сказала: «Это очень вкусно, особенно когда от ужина печенье остается». Ада поблагодарила, но упоминать о своих неудачах с выпечкой не стала. Прощаясь на крыльце с Эско и Салли, она попросила их непременно заглянуть к ней, если будут проезжать в своей повозке мимо Блэк Коув. Потом она неторопливо двинулась к дому, неся в руках шаль и горшочек с вареньем.

От фермы Свонгеров Аде нужно было пройти по дороге шагов пятьсот, а потом свернуть на старую тропу, круто уходившую от реки вверх, пересекавшую гребень соседнего холма и ведущую прямиком в Блэк Коув. Сперва тропа привела ее на бывшую вырубку, теперь уже заросшую молодыми дубками, гикори и тополями, затем ближе к перевалу лес вокруг тропы остался нетронутым, и деревья в нем росли просто огромные – много старых елей, тсуг, а также темных бальзаминов. Земля была завалена упавшими стволами в разной стадии гниения. Ада, не останавливаясь, продолжала подъем и вскоре обнаружила, что ритм ее ходьбы совпадает с ритмом молитвы о странствующих, мелодия которой все еще тихонько звучала у нее в ушах. Вдохновляющие слова псалма укрепили ее душу, хоть порой и было страшновато смотреть вперед – все ей казалось, что на тропе может возникнуть та темная мужская фигура, станет отчетливо видимой и двинется ей навстречу.

На вершине холма Ада немного отдохнула, присев на край выступившей из земли скальной породы; отсюда хорошо была видна вся речная долина – и сама река, и дорога, и справа от дороги белым пятнышком на зеленом фоне их часовня.

Повернувшись в другую сторону, Ада посмотрела туда, где за грядами постепенно повышавшихся холмов виднелась Холодная гора, бледно-серая и казавшаяся какой-то очень далекой. Затем она снова глянула в сторону Блэк Коув и убедилась, что на таком расстоянии их дом и поля отнюдь не выглядят неухоженными. Наоборот, они выглядели очень свежими и красивыми. И вокруг них все было ее – ее лес, ее горы, ее холмы, ее реки и ручьи. Впрочем, Ада понимала, что растения здесь растут почти с той же скоростью, что и в джунглях, а потому очень скоро и эти поля, и двор возле дома скроются под шкурой из сорных трав, кустарников и молодых деревьев, и в итоге даже сам дом исчезнет в этих густых зарослях подобно тому, как в сказке колючий кустарник поглотил замок Спящей Красавицы. Все это, конечно, будет нуждаться в ее помощи, если, конечно, она решит здесь остаться. Вот только вряд ли в нынешних условиях ей удастся найти пристойного наемного работника – ведь почти все работоспособные мужчины ушли воевать.

Ада сидела, прикидывая на глаз границы своих земель и как бы мысленно проводя вдоль них линию. Но когда ее взгляд вернулся в исходную точку, обведенный этой вымышленной границей кусок земли показался ей вдруг весьма значительным, этакой изрядной долей земного шара. И хотя для нее по-прежнему оставалось загадкой, как все это оказалось в ее собственности, она с легкостью могла бы перечислить все шаги, сделанные ею на этом пути.

* * *

Они с отцом поселились в этих горах шесть лет назад, надеясь, что это несколько замедлит развитие туберкулеза, медленно пожиравшего легкие Монро. К этому времени у него уже началось кровохарканье, и за день с полдюжины носовых платков оказывались перепачканы кровью. Доктор, лечивший его в Чарльстоне и искренне веровавший в целительные свойства холодного горного воздуха и физических упражнений, порекомендовал Монро известный высокогорный курорт, славившийся отличной кухней и горячими минеральными источниками. Но у Монро не вызвала ни малейшего восторга перспектива поселиться в этом райском местечке среди людей весьма обеспеченных или просто очень богатых, которые занимаются только тем, что обсасывают тему своих бесчисленных недугов. Так что вместо курорта он подыскал церквушку в горах, соответствовавшую его миссионерским представлениям, узнал, что там не хватает священника, и совершенно справедливо рассудил, что полезная религиозная и просветительская деятельность окажет на его организм куда большее терапевтическое воздействие, чем вонючая сернистая вода целебных горячих источников.

Они с Адой сразу же отправились в путь, на поезде добрались до Спартанберга, конечной станции железной дороги, только еще строившейся в северной части их штата. Этот городок, с трудом примостившийся на щеке горы, выглядел суровым и неприветливым. Они прожили там несколько дней, – в жалком строении, носившем гордое название «гостиница», – а потом Монро сумел договориться с погонщиками мулов, которые должны были переправить ящики с их имуществом через Блю-Ридж в городок Холодная Гора. За это время Монро успел купить и повозку, и лошадь, и с покупкой ему, как всегда, повезло. Он случайно наткнулся на человека, как раз наносившего последний слой черного лака на новенький, замечательно отделанный кабриолет. У того же человека нашелся и сильный мерин, серый в яблоках, отлично подходивший к коляске. Естественно, Монро тут же, не торгуясь, купил кабриолет и коня и отсчитал наличные прямо в покрытые желтоватыми мозолями ладони мастера. Так в один миг Монро стал владельцем замечательного экипажа, вполне подходившего уважаемому сельскому проповеднику.