Без времени и места

Карьера Маргариты тоже пошла не в гору, а под неё. Начала она неплохо – продавщицей молочного отдела в продовольственном магазине рядом с домом. Но в самом начале трудового пути случилась неприятность: внезапная проверка ОБХСС выявила в отделе недолив сметаны, к тому же разбавленной чуть более положенного. Обвешивали в магазине все без исключения, но списали всё на юную Риту – заступиться за неё было некому. За нарушение правил советской торговли её разжаловали в подсобные рабочие, а затем и вовсе определили в уборщицы. От такого труда руки Маргариты огрубели, на лицо легли ранние морщины, тело потеряло привлекательность и обаяние молодости исчезло навсегда.

Выжить вместе с растущим дитём на нищенскую зарплату в стране победившего социализма было непросто. Неизвестно, чем бы всё обернулось, если бы не соседская молодая семья. Аспиранты-гуманитарии, они страдали от извечно присущего интеллигентам чувства вины перед всем миром и возомнили себя народниками. Мать-одиночку они жалели и, презрев классовый барьер, опекали и подкармливали из своих тоже невеликих аспирантских доходов.

Но затем судьба исполнила пируэт и продемонстрировала, что в советской стране для человека труда все дороги открыты. Маргарита устроилась на работу в палатку вторсырья, и это место стало для неё Клондайком, а вторичное сырьё очень скоро обернулось золотом на её ушах, шее и пальцах.

Дело в том – поясняю я для молодого читателя, – что в те годы правительство придумало обменивать макулатуру на книги. В самой читающей стране, наполовину поросшей тайгой, с бумагой была напряжёнка, как говорила героиня фильма того времени. С книгами тоже. То есть магазины книгами были завалены под завязку, хоть печи ими топи, но народ их читать не хотел. А те, что он хотел – детективы, исторические романы, фантастику, литературу вечно загнивающего Запада, – покупали втридорога с рук. Некоторые – чтобы читать, другие – для украшения интерьера. Иметь в румынской мебельной стенке рядом с чешским хрусталём полку дефицитных книг было доказательством того, что жизнь удалась. Двухсоттомная «Библиотека всемирной литературы» стоила на чёрном рынке дороже «Жигулей».

Теперь за сорок килограммов старых газет и упаковочной бумаги давали талон на право покупки одной дефицитной книги. Из таких как раз и была «Королева Марго» Александра Дюма-отца, отсюда и пошло прозвище нашей героини. Макулатурные талоны стали разновидностью валюты: их продавали, покупали, ими обменивались. Нехитрые манипуляции с весом принимаемого и сдаваемого сырья позволяли приёмщикам самим стать обладателями талонов, которые были всё равно что деньги.

В считаные месяцы Маргарита преобразилась и расцвела, как природа весной. Она вошла в избранный круг торговой элиты микрорайона, которая оказалась сплошь библиофилами, и стала уважаемым человеком. Сам заведующий мясным отделом универсама называл теперь её по имени-отчеству. Дом её ломился от яств и шмоток, каковых в магазинах ни за какие деньги не купишь. Сын Риты из зачуханного недокормленного ребёнка превратился в жиреющего нагловатого подростка, способного в один присест сжевать коробку финских шоколадных конфет между обедом и ужином.

Маргарита Николаевна раздобрела, прибарахлилась и почувствовала себя хозяйкой жизни, но, к чести её, душой не очерствела и прошлое добро помнила. Частенько заходила она к соседям с примерно такими словами: «Я тут балычка-сервелатику принесла. Возьмите, покушайте, нам всё равно столько не съесть, пропадёт ведь». И даже позволяла иногда соседу-аспиранту рыться в сданной макулатуре в поисках редких изданий, которые жаждущие Дюма граждане тащили в палатку вторсырья. Но смотреть на соседей стала иначе, свысока, не как на ровню. Жалела их – ерундой занимаются…

Аспирант же был гораздо больше рад вторсырью, чем «балычку-сервелатику». Ему тогда удалось извлечь из Ритиной макулатуры первоиздания Ахматовой, Северянина и Кручёных и даже экземпляр зарубежного репринта скандального альманаха «Метрополь». Не говоря уже о полном комплекте книжек «Нового мира» времён Твардовского. Наверное, внимательный читатель уже догадался – да, этим аспирантом был я сам, ваш автор.

Итак, материальные потребности Маргариты были удовлетворены, и на первый план вышли потребности матримониальные. Иными словами, настало время подумать о муже. Это оказалось непросто. Товарный вид, важный для брачного рынка, был потерян, и даже золото не могло его заменить. Маргарита внимательно рассмотрела местных товароведов, мясников, продавцов из мебельного и прочих воротил теневого рынка, за ними – пожарных инспекторов, офицеров милиции и работников санэпиднадзора. Все они оказались либо безнадёжно женаты, либо столь же безнадёжно примитивны. Всё же общение с нашей семьей не прошло для Риты даром, она не желала опускать планку ниже нынешнего уровня и составила чёткое представление о своем идеале.

Маргарита мечтала о военном, крепком и надёжном, который не только будет хорошим мужем, но и заменит её погибшего отца. С такими мыслями она взяла отпуск и отправилась в Крым. Отдых прошёл впустую. Но на обратном пути, в Джанкое, в её купе явился он – высокий, широкоплечий, с волевым лицом, командирским голосом и идеальной выправкой. Ну «настоящий полковник», как пела Алла Пугачёва, правда лет на пятнадцать позже.

* * *

Интересна ли жизнь закоренелого вора? Казалось бы, на этот вопрос уже дан ответ в известном фильме: «Украл, выпил – в тюрьму!», и добавить к этому нечего. Нет, дескать, в воровской жизни никакой романтики. Так-то оно так, но поездной вор Валентин Горелый будто специально явился на свет, чтобы доказать, что из любого правила есть исключения.

Валентин был необычным вором. С криминальным миром он не имел никаких связей, воровских «малин» не посещал и даже не знал, где они находятся. С перекупщиками краденого не знался и привычного в этой среде «погоняла» не имел. Он был вор-одиночка и при этом весьма ловкий. Своё непочтенное ремесло он превратил в высокое искусство, и жизнь его оказалась полна азарта и приключений. Вопреки своей фамилии за почти пятилетнюю карьеру Валентин не погорел ни разу, хотя ориентировки на него и фоторобот имелись во всех вокзальных отделениях и у всех поездных милиционеров Советского Союза.

Дело в том, что Валентин в своем деле был артистом, и не только в переносном, но и в прямом смысле этого слова. Он обладал удивительными способностями к перевоплощению, и эта особенность, отличающая его от обычного щипача, делала его неуловимым. С одинаковой естественностью он изображал из себя сибирского вахтовика-нефтяника и столичного профессора, узбекского дехканина, везущего дыни на базар, и депутата провинциального горсовета, спешащего на совещание в областной центр. Валентин не просто изображал их, но, как отличный актёр, вживался в очередной образ и на время становился одним из привычных людских типажей многоликой страны. А профессиональное владение гримом, парики, накладные усы и бородки, имевшиеся в арсенале, делали образы совершенными. К этому надо добавить, что Валентин был человеком начитанным и мог поддержать разговор на любую тему: от квантовой физики до особенностей разведения мериносов.

Правоохранители сбивались с ног, разыскивая Валентина, но тщетно. Свидетели и потерпевшие давали разноречивые показания. Одни описывали его как чернявого коренастого мужчину лет тридцати с кавказским акцентом, другие утверждали, что он высокий сухопарый и седой старик, акающий по-московски, третьи и вовсе несли такую чепуху, что милиционеры хватались за голову.

Конечно, Валентин – он был весьма неглуп – понимал, что рано или поздно его поймают и посадят. Но занятие своё не бросал и раз за разом выходил охотиться в различных поездах большой страны. Дурачить благопристойное общество своими метаморфозами стало для него разновидностью наркотика. С этим обществом у него были свои счёты.

С детства Валентин выступал на сцене. Сначала на детских утренниках и школьных спектаклях, потом в драмкружке Дворца пионеров и театральной студии при Доме культуры. В четырнадцатилетнем возрасте он снялся в нашумевшем кинофильме о подростках, и имя Валентина Горелого прогремело на всю страну. Ему прочили блестящее актёрское будущее. Но судьба распорядилась иначе.

Как написали годы спустя в статье о том самом кино, «из всех школьников, участвовавших в фильме, только трое стали артистами кино, остальные по окончании школы стали настоящими людьми».

На собеседование в театральную школу старейшего московского театра Валентин шёл заранее уверенным в успехе. Не заметить его выдающихся способностей мог только слепой, а члены приёмной комиссии все без исключения были зрячими. Но они оказались в неловком положении. Мало того, что в тот год на курс поступали сразу двое сыновей влиятельных театральных деятелей, так ещё и директор магазина «Океан» возжелал, чтобы его дочь обучилась актёрскому ремеслу. Мельпомена, конечно, Мельпоменой, но и балычок с икоркой ещё никто не отменял, знаете ли. Пришлось отказать этому симпатичному и талантливому парню.

Другой бы на его месте не сложил руки и добился бы своего. Но Валентин озлобился на весь свет и решил ему мстить. Он стал искусным и неуловимым вором. Так он доказывал самому себе и окружающим, что в актёрстве он лучший.

Были у вора Валентина и свои принципы. Сшибать кошельки небогатых пассажиров плацкарта и тырить их чемоданы он брезговал. Обитателей купе трогал тоже редко. Валентин предпочитал работать в спальных вагонах, где ездили жирные коты, хозяева жизни. Дело было не только в деньгах, которые у них водились, но и в том, что именно таких людей Валентин считал виновниками несовершенства бытия. Он мнил себя Робином Гудом.

Вот и в описываемый мною день Валентин сел в поезд в Джанкое, имея билет на место номер 4 в вагоне СВ. В этот раз он был в образе полковника в отставке, а может, даже и генерала. Соседкой его оказалась не первой молодости тётка мужиковатого телосложения, с большими сильными руками и огрубевшим лицом, сохранявшим, правда, следы былой миловидности. Женщина была одета вызывающе дорого, обвешана золотыми украшениями, и охотничий нюх Валентина учуял законную добычу. Такое честным трудом не заработаешь, решил он, пощипать барыгу – дело святое. Зверь сам шёл на ловца.

* * *

Ничто так не сплачивает любой коллектив, как разумная доза домашнего крымского портвейна, сладковатого и маслянистого. Когда трехлитровая банка этого волшебного напитка опустела на четверть, от первоначальной скованности обитателей Андреева купе не осталось и следа. Начало положил Эдик. Он произнёс длинный и витиеватый тост, умело копируя при этом кавказский акцент, и закончил довольно смешной шуткой. Девушки засмеялись, а Эдик церемонно заложил руки за спину, ухватил свой стакан зубами за край и так, запрокинув голову, выдул его целиком. Все зааплодировали. Атмосфера в купе теплела с каждым глотком вина. Развязались языки. Серёга сыпал остротами и выдал серию сальных анекдотов. Девушки сначала хихикали смущённо, но вскоре освоились и смеялись уже в голос. Затем инициативу перехватил Андрей – если надо, он умел быть душой компании – и рассказал пару забавных баек из жизни археологов. Обе Наташи, перебивая друг друга, принялись вспоминать весёлые истории из своего артековского лета. Поездная жизнь входила в правильную колею.

Наташа – та, что потемнее – принесла из пионерского отсека гитару и спела песню Новеллы Матвеевой. Пела она тепло, с душой, и Андрей пригляделся к ней повнимательней. Девушка была хороша: её темные локоны красиво обрамляли правильной формы лицо, в глазах мелькали озорные искорки, а лёгкий загар лишь подчёркивал гладкость кожи. Она была мила и оживлённа и поглядывала на Андрея с интересом.

Андрей попросил у неё гитару – дескать, и мы не лаптем щи хлебаем, петь тоже умеем – и исполнил гимн археологов и песню про древнего скифа. Он знал, что глубокий, с лёгкой хрипотцой тембр его голоса действует на женский слух безотказно. Затем, чтобы закрепить эффект, спел «Чай» входившего в моду Гребенщикова. Свидетельством успеха стал брошенный как бы невзначай одобрительный взгляд серых Наташиных глаз, и в голову Андрея вдруг полезли игривые мысли.

Потом Андрей с Наташей пели дуэтом. Остальные слушали, одобрительно кивая и притоптывая в такт. Даже Пшеничные Усы в соседнем отсеке на верхней боковой развернулся лицом в их сторону, чтобы видеть исполнителей.

Не обошлось, конечно, и без Земели. Дембель возник в купе в ещё более расхристанном виде, чем прежде. Пару минут он, привалившись к переборке, слушал пение, затем сделал попытку отобрать у Андрея гитару, чтобы спеть про Афган. Гитару ему не дали, портвейна тоже не налили – и так хорош. Но намечавшегося было скандала не случилось. Земеля на удивление легко смирился с поражением и удалился в поисках других приключений.

На звуки гитары пришла и Ламцадрица. Ей плеснули портвейна, она присела рядом с Андреем и всем своим видом давала понять, что он ей интересен. Андрей почувствовал, как тяжёлое бедро проводницы всё плотнее прижимается к его собственному, и ощутил горячее дыхание возле своего уха. Его это не взволновало. Проводница больше не занимала его воображения, он во все глаза глядел на Наташу и ощутил легкий холодок в шее, который, наверное, чувствует охотник, напавший, наконец, на след долгожданной добычи. В своём обаянии он был уверен и приготовился к решительному натиску. Предстоящая поездка уже не казалась ему скучной.

Эх, молодость! Ты хороша, как вечеринка в прибрежном ресторане. Играет музыка, звучат шутки, красивые женщины бросают на нас призывные взгляды, и лёгкий ветерок с моря доносит прохладу и плеск волны. Вино льётся ручьём, и печень не проявляет признаков беспокойства. Ешь, пей, веселись на всю катушку, не теряй времени и не думай ни о чём – счёт принесут позже.

Тем временем поезд прибавил ход, и, словно подчиняясь ускоряющемуся ритму колёс, спонтанная пирушка в двенадцатом купе набирала обороты. О пионерах вожатые и думать забыли, и те, предоставленные самим себе, устроили какую-то шумную игру с беготнёй по коридору. Время от времени они с криками проносились мимо купе, где вовсю развлекались взрослые, но те не обращали на расшалившихся детей внимания. Сергей не забывал подливать вино в стаканы. Гитара пошла по рукам, и запело уже всё купе, и кто умел, и кто не умел тоже: веселье достигло той стадии, когда это уже никого не смущало. Дружно спели «Пора-пора-порадуемся на своём веку», затем «Пусть бегут неуклюже» – в пику Заевшему Мальчику. С подачи Серёги хором грянули про крейсер «Варяг». Потом ещё что-то и ещё. Андрей пел, пил и веселился со всеми, но теперь все его мысли были заняты другим.

Основной инстинкт, придавленный тяжёлой работой в степи и загнанный в дальний угол подсознания, вырвался на свободу. Невидимые мурашки желания пробежали по позвоночнику, щекоча кожу, и нескромные картинки в воображении Андрея сменились совсем уже откровенными. В глазах сидевшей напротив Наташи он углядел отблеск чего-то такого, от чего совершенно осмелел. Незаметно для окружающих, под столом, Андрей коснулся ногой Наташиной лодыжки и сделал недвусмысленное поглаживающее движение вверх. Наташа не отняла своей ноги, лишь выдохнула глубже обычного.

Не беспокойся, дорогой читатель, я вовсе не собираюсь свернуть этот рассказ в колею чистой эротики. Просто я привык описывать вещи такими, какими они были на самом деле. Не секрет, что многие из тех, кто знает о той эпохе из советского кино и книг, убеждены, что в СССР секса не было, а отношения между мужчиной и женщиной до брака имели исключительно романтический характер. Другого в кино не показывали. Но в моей повести всё будет так, как и должно было быть в таких обстоятельствах. Когда между молодыми людьми, надолго оторванными от дома, пробегала искра нескромного желания, гормоны брали верх над приличиями и традициями.

Я не знаю, как бы повернулся сюжет этой повести, если бы в этот самый момент из конца вагона, где резвились пионеры, не раздались громкие вскрики, а за ними детский плач.

– Это мои! – Наташа Тёмненькая вскочила с места и бросилась прочь из купе.

Выяснилось, что в азарте игры двое подростков столкнулись головами. Теперь у одного из носа текла кровь, на лбу другого набухала шишка, и у обоих слёзы лились ручьём. Девушкам-вожатым пришлось на время оставить вечеринку, чтобы привести подопечных в относительно пристойный вид: назавтра их предстояло сдать на руки родителям.

Пока Наталья сидела рядом, Андреем владело возбуждение. Теперь оно спало, и накатила усталость: ещё вчера Андрей ворочал лопатой землю, и это давало о себе знать. Однако расслабляться теперь он был не намерен – появились интересные планы на сегодняшний день. Взбодрить себя крепким кофе, пока Наташа занята пострадавшими детьми, – вот что стоило сделать. И Андрей отправился в вагон-ресторан.

* * *

Ламцадрица за портвейном уже успела рассказать сотрапезникам, что в поезде едут киношники и вечером, после закрытия вагона-ресторана, они будут снимать там какой-то фильм. Поэтому Андрей не удивился предсъёмочному ажиотажу в восьмом вагоне, где размещалась киногруппа. Коридор был заполнен галдящими и жестикулирующими людьми, и все они чего-то добивались от человека в модной водолазке и белой кепке, похожего как брат-близнец на режиссёра из фильма «Начало». Режиссёр мрачно смотрел в окно, не обращая внимания на подчинённых. Андрей с трудом протолкался через эту толпу в ресторан, который находился сразу за восьмым вагоном.

Почти все столики были свободны, только за одним восседал уже знакомый нам представительный мужчина, и обе официантки хлопотали вокруг него. Андрею не сразу удалось привлечь к себе их внимание. Минут через пятнадцать Эля всё же принесла кофе. Он оказался вкусным и крепким, и Андрей заказал ещё чашечку.

Вдруг распахнулась дверь со стороны восьмого вагона, и в ресторанный зал буквально влетела какая-то девица с озабоченым лицом. Увидев Андрея, она ойкнула и выбежала обратно в дверь, но через минуту вернулась, держа в руках фотокамеру. Следом за ней в ресторан вошёл режиссёр. Он был всё так же хмур.

– Вот, смотрите, Арсений Андреич, – вскричала девица, указывая на Андрея, – вот вам Семён. Ну чем вам не Семён?

И, наведя аппарат на Андрея, она часто-часто защёлкала кнопкой затвора.

Режиссёр стоял, набычившись, широко расставив ноги, и в упор разглядывал Андрея. Тот с удивлением глядел на режиссёра, и оба молчали.

– Может быть, – протянул наконец режиссёр, прервав немую сцену.

– В чём дело? – не выдержал Андрей.

– Извините, – сказал режиссёр и присел за столик, пока девица продолжала фотографировать Андрея во всех ракурсах. – Мы тут кино снимаем.

– Я догадался, – сухо ответил Андрей. – Но я-то тут при чём?

– Видите ли, такое дело… Произошла накладка, – пустился в объяснения режиссёр. – И только вы можете нам помочь. Актёр эпизода, понимаете, позволил себе лишнего…

Режиссёр начал вежливо и спокойно, но накопившееся раздражение взяло верх, и он перестал выбирать выражения:

– Напился, скотина, вдрабадан, с какими-то солдатом посторонним. У нас вечером съёмки, а он, зараза, «мама» сказать не может, мычит только. Вы по типажу подходите. Мы вам заплатим по расценкам.

– Вот как? И что же нужно делать?

– Да почти ничего! Просто сидеть, как вы сейчас сидите, и смотреть в окно. А когда я дам отмашку, вы встанете, положите руку на плечо человеку, который будет сидеть вот здесь, спиной к вам, и скажете… Как скажете – не имеет значения, мы всё равно потом переозвучим. Вы скажете…

Что именно нужно было сказать, Андрей так и не узнал. В дверях появилась чья-то всклокоченная голова и прокричала:

– Арсений Андреич, он это… Очнулся, кажется. Уже разговаривает. Говорит, могу играть. Я ему соды дал. Думаю, оклемается.

Оба – и режиссёр, и девица с фотоаппаратом – буквально выпорхнули из ресторанного зала, даже не взглянув на Андрея. Их появление и поспешное бегство напомнили Андрею о тех внезапных круговых вихрях, которые возникают в степи в хорошую погоду ниоткуда и, мгновенно пронесясь мимо, исчезают никуда. Недавно один из таких смерчей-малюток вырвал из рук начальника экспедиции и унёс в небеса генеральный план раскопа – плод работы всей команды за сезон.

Андрей усмехнулся. Он понял, что больше здесь не нужен, и пора возвращаться в свой вагон. Эля как раз принесла второй кофе. Андрей выпил его чуть не залпом, не почувствов вкуса, только слега обжёгши горячим язык, расплатился и… Но не тут-то было.

Раскрылась дверь противоположного тамбура, и в ресторан вошёл милиционер. Он внимательно посмотрел на мужчину в костюме, затем на Андрея и решительно направился к нему.

– Сержант Федоренко, – представился милиционер, поднеся руку к фуражке. – У вас паспорт с собой?

– Да, – машинально ответил Андрей. – А в чём дело?

– Пройдите, пожалуйста, со мной. Тут рядом, – вежливо, но твёрдо произнёс сержант.

– За что? – удивился Андрей.

– Не беспокойтесь. Всё в порядке. Будете понятым, – сержант говорил отрывисто, тоном, не терпящим возражений.

– Да что случилось? Объясните толком.

– Пассажир пропал. Наверное, отстал от поезда на остановке. Или на ходу выскочил. А может, выпал. Или его… Да мало ли что могло случиться? Чуть не полдня прошло, чемодан его здесь, а сам он нигде не объявлялся, – объяснил милиционер. – Я должен досмотреть багаж. Нужны двое понятых.

– Зачем? – искренне удивился Андрей. – Зачем досматривать?

Год назад, зимой, он сам едва не отстал от поезда. И теперь мысль о том, что, случись такое, кто-то будет рыться в его белье, была ему неприятна.

– Как зачем? А документы! Нужна ориентировка, в розыск объявлять, а кого – неизвестно. Может, человек не в себе… И вообще. А вдруг там что-нибудь запрещённое? Тогда надо запротоколировать.

«А если в чемодане бомба? – подумал Андрей. – Ведь может такое быть? Сам вышел незаметно, а бомбу оставил в чемодане. Каково?»

Андрей задумался. К началу восьмидесятых число терактов в СССР стало пугающе большим. Чаще всего пытались угонять самолёты. Но не только. Москвичи хорошо помнили о недавних взрывах в метро и такси. Слышал Андрей и о подрыве трамвая в Челябинске год назад. О таких вещах не писали в газетах и не говорили по телевизору, но слухи всё равно расползались по стране, да ещё и обрастали выдуманными подробностями. Андрей вынужден был признать, что милиционер, пожалуй, прав – осмотреть багаж пропавшего необходимо.

Больше всего в этот момент Андрею хотелось поскорее вернуться в своё купе, к Наталье и новым друзьям. Он и так уже отсутствал там куда дольше, чем планировал. Да и мысль о возможной бомбе не добавляла желания идти на досмотр каких-то подозрительных вещей. Но делать было нечего – предстать трусом перед самим собой Андрей не мог. И он кивнул в знак согласия. В конце концов, лишние пять минут делу не повредят, решил Андрей.

– Эля, иди-ка за мной, – позвал милиционер официантку, и все трое вышли из ресторана.

* * *

Пятью минутами дело не ограничилось, хотя далеко идти и не пришлось. Сержант привёл понятых в проводницкое купе седьмого вагона. Там на столике лежал потёртый вишнёвый чемодан из дешёвого кожзаменителя, который тогда называли дерматином. Чемодан был закрыт на молнию и обтянут двумя ремнями с пряжками. Прежде чем открыть его, сержант уселся заполнять протокол осмотра, вписывать туда данные понятых. Писал он медленно, аккуратно выводя буквы. Андрей нетерпеливо притоптывал.

Наконец с формальностями покончили, и милиционер расстегнул молнию на чемодане. Андрей инстинктивно прикрыл глаза, вспомнив о возможной бомбе, но, конечно же, никакой бомбы в багаже не оказалось. Документов там тоже не было. А был обычный для советского командировочного набор вещей: бельё, носки, пара рубашек, бритвенный прибор, кусок мыла, рулон туалетной бумаги, кипятильник и прочая незамысловатая ерунда. Единственное, что выбивалось из этого ряда – это лежащая на дне редкая книга: издание 1929 года «Искусства кино» Льва Кулешова. Андрей, конечно же, слышал об «эффекте Кулешова», и в других обстоятельствах это букинистическое издание он с удовольствием полистал бы. Но сейчас ему не терпелось вернуться в свой вагон.

Ещё несколько минут, и потокол был подписан. Андрей вздохнул с облегчением и открыл дверь ресторана. Там его ждало очередное препятствие. К знакомой уже мизансцене с мужчиной в костюме и официанткой Галиной добавился сержант Земеля. Он сидел с расстроенным выражением небритого лица за крайним столиком, вертя в руках какой-то металлический предмет. Галина, уперев руки в бока, нависала над ним, как разгневанная Валькирия, и что-то громко выговаривала. Сразу было понятно, что происходит скандал, и виновник его – дембель.

Выяснилось, что Земеля, блуждая по вагонам, ухитрился так дёрнуть ручку двери ресторанного тамбура, что вырвал её «с мясом». Язычок замка заклинило, и открыть дверь теперь не получалось. Нужны были инструменты. Проход в двенадцатый вагон для Андрея был пока закрыт.