Полная версия
Лебединая песнь Доброволии. Том 1
По лицу Маштакова блуждала глуповатая улыбка.
– Случаются же чудеса.
Белов взглянул на часы:
– Мне пора. Зван к командиру полка на ужин. Не наклюкайтесь тут на радостях, штабс-капитан. И взвод не распускайте. Подъём по распорядку.
В канун Рождества добровольцы жили одним днём. Даже старшие начальники не знали, будет организована оборона Ростова или нет. Слухи циркулировали самые противоречивые.
5
23–24 декабря 1919 годаРостовГенерал Кутепов, сгусток решимости, для успокоения населения не ограничился публичными казнями шпионов и грабителей. На фасадах домов запестрели многочисленные приказы. Одним из них объявлялась всеобщая трудовая повинность, другим запрещался самовольный выезд из Ростова мужского населения в возрасте от семнадцати до пятидесяти пяти лет, третьим отменялось движение пассажирских поездов. По улицам с музыкой промаршировали на позиции воинские части, выглядевшие достаточно браво. Грозно прогрохотали артиллерийские батареи. За ними процокала по булыжной мостовой кавалерия – немногочисленная, но в стройных колоннах, под эскадронными значками.
На Базарной площади суровые офицеры-фронтовики обучали ружейным приёмам чиновников правительственных учреждений. Из студентов формировался пулемётный полк.
Газеты рассказывали чудеса об укреплённой позиции, вынесенной на тридцать вёрст севернее города, о бронепоездах, беспрестанно курсирующих по линиям Екатерининской и Юго-Восточной железных дорог, о множестве танков, выкаченных навстречу противнику.
Утверждалось, что перечисленные меры обеспечат Ростов во всяком случае на месяц.
Выйдя в город, Баженова обнаружила совсем другую картину, нежели в предыдущие дни. Наступило временное успокоение.
Не успевшие далеко удрать беженцы возвращались из-за Дона обратно в Ростов. На Большой Садовой вновь открывались магазины. Цены на все товары молниеносно взлетели вверх. Тем не менее, недостатка в покупателях не наблюдалось. Разряженные дамы и солидные господа тратили большие тысячи, покупая к Рождеству подарки, ёлочные игрушки и угощения на праздничные столы. Выбор деликатесов был скромнее, чем в мирное время, но предлагались и мясо, и птица, и сыры, и сладости.
Бодро звенел кативший по рельсам красно-жёлтый трамвай с заснеженной крышей. Наперебой галдели мальчишки-газетчики.
Старик в холщовом фартуке поверх ватной теплушки, поелозив квачом[45] по лохматому боку рекламной тумбы, клеил большую афишу. Из неё Светлана Петровна узнала, что театр «Колизей», «усиленно продезинфицированный под наблюдением доктора медицины Режебека», приглашает на премьеру «знаменитой фи́льмы, полученной из Америки, «Маска, которая смеётся».
Легковерность обывателей не удивляла. Пройдя через суматоху эвакуаций Курска и Харькова, Баженова знала – люди рады обманываться до последнего. Никто не желал верить в то, что уютный мирок способен рухнуть в считанные часы, а непобедимое белое воинство без видимых причин может задать лата́ты[46], бросая население на растерзание кровожадным комиссарам.
Впрочем, разные настроения владели горожанами. Хватало и оптимистов, утверждавших, что «товарищи», повзрослев, стали вменяемыми. С апреля восемнадцатого года, когда казаки выбили из Ростова большевиков, много воды утекло в тихом Дону. «Прелести» жизни под Советами забылись.
Иллюзорность спокойствия всё равно ощущалась. После вчерашнего «вавилона» улицы убрали скверно. На перекрёстке Садовой и Соборного переулка валялась дохлая лошадь, жутко скалившая огромные зубы. Вкрадчиво посвистывавшая белёсая позёмка неумолимо превращала окоченевший труп в причудливой формы сугроб.
Светлана Петровна ускорила шаг. Её внимание привлекла броская вывеска ресторана «Старый яръ». Владелец приглашал горожан убедиться в гостеприимстве заведения, обещая «уютно обставленные роскошные кабинеты, лучших поваров и услужливую прислугу».
Даме не пристало посещать рестораны одной, но эра благочиния миновала. Испытывая смутную гордость от осознания себя эмансипе[47], Баженова зашла в «Яръ». Мельхиоровый столовый прибор и чистые (хотя и не крахмальные) салфетки по нынешним временам действительно были роскошью. Меню не ограничивалось скоромными блюдами. Отдавая эпизодическую дань посту, Светлана Петровна заказала щи с грибами, пшённую кашу с черносливом и узвар[48].
Вкусный обед в приличной обстановке улучшил настроение. Остаток пути до временного жилья Баженова благодушествовала.
Возле флигеля её перехватил квартирный хозяин. По тому, как своевременно выскочил он на крыльцо, было понятно – караулил. Имени-отчества владельца Баженова не знала, дела с ним вёл Пляскин. Острая мордочка вкупе с суетливыми повадками придавали мужчине сходство с хорьком.
Поздоровавшись, домохозяин озабоченно сообщил, что в семье, квартирующей по соседству со Светланой Петровной, захворал младенец.
– Мамаша его грешит на скарлатину. Но у меня серьёзные подозрения на тиф-с. Так что будьте аккуратны. Вы-то сами не чувствуете недомогания-с?
Баженова отрицательно мотнула головой и пошла к себе, шепча: «Какой ужас». Пока взбиралась по крутой лестнице, сочувствие к чужому горю испарилось.
Протопленная утром буржуйка выстыла, но комната ещё хранила тепло. Светлана Петровна закуталась в плед и примостилась на кровати, поджав под себя ноги. В Харькове она втиснула в чемодан сборник рассказов Тэффи, чьи незамысловатые истории по седативному эффекту не уступали каплям валерианы. Раскрыла наугад, пробежала глазами пару рассказиков.
Акцизный чиновник выиграл в лотерею лошадь и, не имея средств содержать её, разорился.
Помещик приехал из провинции в Петербург, остановился в меблированных комнатах, а вечером не смог найти своего номера.
«Совсем недавно это забавляло читателя», – удивлялась Баженова.
Титул русской «королевы смеха» её близкая подруга Наденька Бучинская, творившая под псевдонимом Тэффи, заслужила честно. Но сколь наивными кажутся теперь сюжеты из жизни, которая никогда не вернётся. Кто рискнул бы вообразить, что на главной улице Ростова будут качаться удавленники с вывалившимися языками?
Листала страницы, коротая время в ожидании Пляскина. Тот вернулся традиционно шумный и энергичный. Хвалился очередными успехами своей полулегальной коммерции. За ужином с гусарским ухарством откупорил шампанское, строил планы по удвоению капитала в Екатеринодаре и последующему комфортному отъезду за границу.
Атмосферу вечера портили беспокойные соседи. Их ребёнок сперва пронзительно верезжал, потом кряхтел, не переставая. Ещё больше шума создавали суетившиеся вокруг него взрослые. За тонкой стенкой надоедливо бубнили голоса, шаги сотрясали рассохшиеся половицы. Угомонились нарушители спокойствия около полуночи.
Когда затушили лампу, уснуть не получалось долго. Юлой извертелась Светлана Петровна на панцирной койке. «Вдова Клико» пробудила в ней желание оказаться в мужских объятиях. Захотелось, чтобы первобытный самец стиснул до жалобного хруста, грубо разомкнул бёдра, тараном ворвался в лоно, пронзил! Тихонько, а затем всё громче принялась она звать из-за ширмы: «Алексе-ей, Алёша, подойдите ко мне, пожа-алуйста». Ответом вначале была тишина, а после – раскатистый храп.
Утром сгорала от стыда, глазами шарила по полу, обнаруживая, как безобразно он затоптан. Пляскин вёл себя обыкновенно, но всё равно думалось, что ночью он слышал её развратный шёпот и нарочно притворялся спящим. С облегчением вздохнула, когда компаньон ушёл.
День посвящался тайному рукоделию. Очистив стол, Баженова разложила на нём розовый корсет фирмы «Сан-Риваль» из гладкой кутили[49]. Интимной вещице предстояло стать вместилищем драгоценностей, скупленных Пляскиным. Светлана Петровна маникюрными ножницами осторожно подпорола шов на боку корсета. Открыла шкатулку, занесла руку над разноцветной грудкой камней, стоивших состояние. Выбрала крупный рубин редкого цвета «голубиной крови» – сизого, с фиолетовым оттенком, секунду полюбовалась и втиснула в щёлку. Убедилась, что шов, простроченный параллельно, не даст камню провалиться, залатала прореху. Придерживая камешек, обметала его. Вышло прочно, эстетика не учитывалась. До войны у дам её круга было модным вышивать гладью. Пальцы не забыли обращения с иглой и ниткой.
Два часа кряду она терпеливо вшивала в корсет утончённые рубины идеальной огранки, зелёные уральские изумруды, нежно-перламутровые овалы жемчужин. Горсть бриллиантов хранилась отдельно – в сафьяновом мешочке, затянутом шнурком. Они показались слишком мелкими, чтобы прятать их в «Сан-Риваль». Им следовало придумать иной тайник. Работа спорилась, неудобство доставляло лишь отсутствие напёрстка.
Чужой стук в дверь испугал. Баженова торопливо сунула под подушку отяжелевший корсет. Посасывая иголкой уколотый мизинец, метнулась к двери.
– Кто?!
– Пожалуйста, откройте, – умоляющий голос принадлежал женщине, снимавшей соседнюю комнату.
Баженова с опаской скинула крючок и приотворила дверь. В щёлку разглядела измученное лицо, глаза на мокром месте, дрожащие губы.
– Извините за беспокойство… о-ох, – тягостный вздох прервал вступительную фразу гостьи, – у нас… у нас Севушка умер… Вы не знаете, где… где можно гробик купить?
Светлана Петровна ахнула ошеломлённо, накрыла ладонью рот и вслух скороговоркой стала вспоминать, где она видела вывеску похоронного бюро.
– Думский проезд… Это не так далеко… Рядом с электростанцией… Где большая кирпичная труба, – пояснения выходили сумбурными.
Потерявшая ребёнка женщина Ростова не знала, однако усердно кивала, создавая впечатление, что какая-то информация откладывается в её памяти.
Оставшись одна, Баженова сжала в горсти свою заветную записку:
– Деревня Дроновка Дорогощанской волости Грайворонского уезда Курской губернии… Дроновка… волости… Грайворонского…
Пляскин объявился непривычно рано. Сполоснул руки и накинулся на остатки вчерашнего пиршества.
– Нерест закончился. Надо уносить ноги, – объявил, утолив приступ голода. – Улицы буквально кишат патрулями. Как тогда в Курске хватают мужчин призывного возраста и сволакивают в комендатуру. Оттуда – прямым ходом в окопы. Вот так поборники законности понимают мобилизацию! Я, знаете ли, ни малейшего желания не испытываю повторно угодить в рекруты…
– У вас же врачебное свидетельство о негодности к службе, – напомнила Баженова.
– Э-э-э, Светлана Петровна! Спасители единой-неделимой порок сердца болезнью не считают. Руки-ноги на месте, глаз не кривой, хватай ружьё – и в бой! И ведь интеллигентные с виду люди… Хорошо, я страховки ради добыл удостоверение корреспондента «Приазовского Края». Фальшивка, но добротная, с печатью. Она меня уже дважды выручила. Как начал махать бумагой, вопить на всю ивановскую: «Работаю на обор-рону!» Отпустили и даже извинились. Вчера дроздовцы патрулировали, а нынче, гляжу, корниловцы охотятся за скальпами. Вполне реально нарваться на знакомых. Если узнают, расшлёпают, как дезертира, у первой стенки. И не спасёт ваш благородный Маштаков!
На фамилию мимолётного любовника Баженова не отреагировала. Он, как и многое другое, безвозвратно канул в прошлое.
Не допив чая, Пляскин закурил. Со всхлипом затягиваясь папироской, признался, что находится в затруднении.
– Пока не придумал, как покинуть город. Пассажирское движение отменено полностью. Вагоны подают исключительно для эвакуирующихся учреждений. В поезд пускают по утверждённым спискам. Но это полбеды. В вагоны запускаются только женщины и дети…
– Что же делать, Алексей?
– Нужна повозка с лошадью! – пытаясь взбодриться, Пляскин пощипал себя за щёки, лохматя бакенбарды. – С ветерком покатим через Дон-батюшку на станцию Батайск. Там, по слухам, ходят поезда на Екатеринодар. Я, пока не стемнело, побегу на поиски фаэтона. Вот только предварительно «обыщусь». Нестерпимо зудит под мышками и ещё, стыдно сказать, где…
Алексей отгородился ширмой, разделся и принялся искать в белье вшей. В процессе его охватил охотничий азарт. Когда ему удавалось ликвидировать очередного паразита, он восклицал:
– Пленных не берём!
Крохотные насекомые при раздавливании ногтями издавали мерзкие щелчки.
Облава на вшей выглядела диковато на фоне речитатива священника, доносившегося из-за тонкой стенки:
– Блаженство умерших во младенчестве… Хвала тебе, Боже наш…
Светлана Петровна попыталась повлиять на ход событий:
– Может, проще отсидеться? Дождаться, когда утихнет паника? Все говорят, что город не сдадут.
– Если так говорят, значит, сдадут непременно. Верным признаком драпа является перенос ставки «царя Антона»[50] из Нахичевани в Батайск, – Пляскин вышел из-за ширмы, застёгивая меховой набрюшник. – Собирайте вещи, Светлана Петровна. Завтра будет поздно.
…К вечеру на смену морозам пришло потепление. Ростов притих, встречая Рождество за наглухо задраенными дверями и ставнями. Ярко освещённая Большая Садовая улица была малолюдна. Без остановок катил в депо последний трамвай. Бродячие собаки, рыча и чавкая, грызли падшую лошадь.
Поток беженцев, весь день текший по Таганрогскому проспекту, истончился, но не иссяк. Хлюпая по мокрому снегу, к переправе тянулись воинские обозы, ватаги всадников и пехотинцев.
Гражданские беженцы из соображений безопасности держались партиями. В хвосте одной из таких групп резво катил возок, запряжённый справной савраской. Правил лошадью пожилой сивоусый хохол, польстившийся на баснословное вознаграждение. В повозке прикрытая овчинным тулупом полулежала Светлана Петровна. Её дотошный компаньон выведывал у возницы обстановку в ближайших станицах.
На северо-востоке под аккомпанемент артиллерийской канонады сверкали всполохи. Грозовой фронт обложил столицу донского казачества. Напрямую до Новочеркасска было меньше тридцати вёрст[51].
6
24 декабря 1919 годаСело Мокрый ЧалтырьДроздовская стрелковая дивизия собралась в большом армянском селе Мокрый Чалтырь. Старые «дрозды» хорошо помнили это место. Здесь они зализывали раны после неудачной попытки овладеть Ростовом в апреле восемнадцатого. Символично, что тогда это был канун другого православного праздника – Светлого Христова Воскресения.
Ударной силой дивизии оставался первый полк. Командовавший им двадцатисемилетний полковник Туркул делал всё, чтобы при отступлении сберечь костяк части. Лучших бойцов он перебросил по железной дороге, а мобилизованных и пленных красноармейцев сбил в сводный батальон и отправил месить грязь пешим порядком под началом штабс-капитана Янчева. Туркул полагал, что в трудном походе многие новобранцы отстанут. К его удивлению в конечный пункт батальон прибыл, увеличившись числом. По дороге стрелки́ подбирали отставших, принимали в свои ряды добровольцев. Перебежчиков среди них не оказалось. Другим источником пополнения послужила мобилизация в прифронтовой полосе.
Роты (их в полку двенадцать) насчитывали в среднем по сорок штыков. Сильного состава были офицерская рота и команда пеших разведчиков. Пять десятков станковых и ручных пулемётов обеспечивали на поле боя шквал огня. Кроме того, в оперативном подчинении Туркул имел две артиллерийские батареи. Обмундирован первый полк стараниями рачительного командира был отменно, зима не страшила бойцов.
Рекогносцировку Туркул всегда проводил лично и верхом. По его твёрдому убеждению военачальник обязан выглядеть эффектно. Так он сильнее воздействует на настроение солдат. Поэтому, несмотря на принадлежность полковника к «царице полей»[52], лошадь под ним ходила нарядная. Точёные ноги гнедой[53] Гальки «обуты» в фасонные белые «чулки», на лбу белела «звезда», тянувшаяся почти до носа. И это при чёрных гриве и хвосте! Галька – кобыла молодая и норовистая, зато сильная. Рослого всадника она несла играючи.
Оперативный адъютант Елецкий, соблюдая субординацию, в скачке уступал Туркулу полкорпуса. У мышастой[54] лошади капитана экстерьер скромнее, что не мешало Елецкому поддерживать пехотную традицию, по которой адъютант – самый лихой наездник в полку.
Рысью офицеры резали село насквозь. Туркул с интересом осматривался. Улицы в Чалтыре широкие и прямые, спланированные при закладке на городской манер. В центре красовался изящный храм святого Амбарцума со стройной четырехъярусной колокольней. За оградой церкви виден старинный хачкар – массивный рыжий крест-камень в память о жертвах армянского народа. Чалтырь наречён Мокрым по реке, на берегу которой стоит. В неё впадает речка, протекающая через село Крым, сросшееся с Чалтырем. Крым – тоже армянское поселение, но поменьше.
Сплетение рек осложняло маневр в случае отступления. Примерившись к местности, Туркул высказал пару тактических соображений. Елецкий взял их на карандаш.
– По возвращении, Нил Васильич, пошлите разведку. Пусть облазят берега и броды поищут.
– Слушаюсь, господин полковник, – адъютант чётко козырнул.
Он выглядел эталоном строевика. Непосвящённый человек ни за что не угадал бы в матёром офицере студента-химика Томского технологического института, призванного в армию на втором году большой войны.
Елецкий невысок, худощав, говорит сочным баском. Самая заметная деталь его лица – густые пшеничные брови, нависшие над глазами. Взгляд у адъютанта озорной.
– Вот здесь, в сквере, тогда нас Михаил Гордеич[55] собрал, – Туркул указал рукой. – Досконально разобрал причины поражения. Говорил спокойно, в своей манере. Все больные вопросы поднял. Слабаков от должностей отрешил, назначил новых командиров, уважаемых. Все сразу воспрянули духом. Как же Михаила Гордеича не хватает!
– Да-а, возглавь Добрармию он, а не алкоголик Май, всё пошло бы иначе, – согласился Елецкий.
– Думаете, Романовский пропустил бы такое назначение?! – Туркул хмыкнул. – Не знаете вы этого демона, Нил Васильич. Он с первых дней Дроздовского возненавидел. За его прямоту, за принципы… За то, что к монархии приверженности не скрывал…
Чалтырь – богатое село, большинство домов в нём каменные. Возле одного громоздилось чудовище ромбовидной формы, одетое в стальную броню защитного цвета. Из прошитого заклёпками бортового спонсона[56] торчали ствол скорострельной пушки «Гочкис» и кургузое рыло пулемёта. Охватывавшие корпус ребристые гусеницы, высоко вздыбленные в лобовой части, были облеплены рыхлым снегом. Даже в неподвижном состоянии многотонный танк Mk V выглядел устрашающе.
– Ага! Нам придан английский танковый отряд! – оживился Туркул. – Нил Васильич, надо заполучить союзников на праздничный ужин. Часиков эдак в девятнадцать.
– Британцы – известные гордецы, – усомнился Елецкий. – Могут отказать.
– Проявите красноречие! Растолкуйте, что приглашение дроздовцев почётно.
– Слушаюсь, господин полковник! – адъютант сильным шенкелем[57] послал лошадь вперёд.
…Танкисты, подтверждая национальную пунктуальность, явились в школу, где разместился штаб Дроздовского полка, минута в минуту. Офицеров было двое – однорукий капитан Кокс и крепыш лейтенант Портер с обожжённой щекой. Когда они сняли шинели, у обоих на френчах, помимо британских регалий, обнаружились солдатские георгиевские кресты четвёртой степени.
Русские награды удивили хозяев, от расспросов остановила деликатность. Англичане держались чопорно. Прифрантившиеся ради торжества дроздовцы гадали, как растопить холодок.
Первые эмоции гости проявили, увидев празднично наряженную ёлку, – высоченную, под самый потолок. Чтобы раздобыть настоящие украшения, «дроздам» пришлось устроить конный пробег до ростовских магазинов и обратно. Зато теперь тёмно-зелёная хвойная красавица была увешана золочёными орехами, серебряным дождём, гирляндами разных цветов, стеклянными шарами, картонажными игрушками, пряниками и восковыми свечами. Венчала ёлку Вифлеемская звезда – символ благой вести о рождении Спасителя.
А хозяева уже настойчиво звали за стол, который без преувеличения ломился от яств. В центре присутствовали обязательные «кутья»[58] и узвар. На большом блюде источал ароматы запечённый гусь. На тарелках красиво разложены закуски – ветчина со слезой, колбасы копчёные, колбасы фаршированные, балычок из донской сельди, румяные пироги, сладости. Ярким содержимым хвастались хрустальные графины, наполненные настойками и наливками на любой вкус.
Во главе стола на правах старшего хозяина разместился Туркул. Самое почётное место – одесную[59] – он отвёл заграничным гостям. Слева от себя полковник усадил командира первого батальона Петерса. На капитана возлагались обязанности переводчика, хотя он честно предупредил о скудных познаниях английского языка.
– Не скромничайте, Евгений Борисович! – Туркулу, чьё образование ограничилось неполным курсом гимназии, студент московского университета представлялся эрудитом.
Далее сели помощник командира полка Фридман и комбаты Ройбул-Вакаре и Тихменёв. Чтобы у англичан не разбегались глаза, Туркул намеренно ограничился ближним кругом. Тесная, сугубо мужская компания должна была способствовать доверительной обстановке.
Первая звезда на небе засверкала давно, поэтому обошлись без прелюдий в виде постных блюд. Под краткий командирский тост офицеры дружно выпили и с аппетитом закусили. Атмосфера за столом начала теплеть.
Переводчику «дроздов» пришлось бы туго, не приди на помощь ему лейтенант Портер, все девять месяцев своего нахождения в России изучавший язык коренного населения. Благодаря ежедневной практике лейтенант достиг определённых успехов. О его серьёзном подходе к лингвистике свидетельствовал англо-русский разговорник, с которым Портер не расставался. В перерывах между тостами лейтенант чиркал карандашом в книжечке, делал какие-то пометки.
Дроздовцев, прежде не встречавших британских танкистов, интересовала история их сотрудничества с Добровольческой армией.
– O’kay, – кивнул Портер, поняв, что хотят русские.
Его краткая лекция содержала следующую информацию.
В апреле текущего года в порту Батум[60] высадился отряд Королевского танкового корпуса под командованием майора Мак-Микинга. Отряд состоял из шестидесяти пяти человек и двенадцати танков Мк V и Мк А «Уиппет». Из этих танков был сформирован англо-русский отряд. Для подготовки чисто русских экипажей в Екатеринодаре открылась танковая школа.
После доставки морем ещё нескольких бронемашин, отряд укрупнили до дивизиона. Сначала он оперировал в Донбассе, потом был переброшен на Царицынский фронт. Кокс и Портер участвовали в решающем штурме «красного Вердена»[61], за что удостоились георгиевских крестов. Награды им вручал лично командарм Врангель, и они очень гордились ими.
Капитан Кокс тронул серебряный крестик на чёрно-оранжевой ленточке, приколотый над левым карманом френча:
– Highest military award[62]!
Англичане не видели различия между солдатскими «георгиями» и эмалевыми орденами Св. Георгия, украшавшими мундиры Туркула и Петерса. Развеивать их заблуждения дроздовцы не сочли нужным.
В боях на Волге несколько англичан получили ранения. Один из раненых впоследствии скончался.
В октябре танк капитана Кокса поддерживал Корниловскую дивизию, бравшую Орёл.
За героизм союзников был провозглашён тост, встреченный на «ура». Туркул после первой рюмки делал вид, что пьёт. Ему требовалась ясная голова для срочного и важного дела.
Разговор перескочил на увечье Кокса. «Дрозды» удивлялись, как ему удаётся командовать танком без правой руки. Сухой, как вобла, рыжеволосый капитан рассказал, что был ранен в знаменитой битве на реке Сомма, где британцы впервые применили танки. Благодаря новому виду оружия масштабное наступление увенчалось успехом. После ампутации конечности Кокс добился возвращения в строй.
Разгорячившись от выпитого, он тараторил, будто заводной, и Петерс никак не мог уяснить причину, по которой инвалид продолжает воевать.
– Из спорта! – дословно перевёл Портер.
– Подумаешь! У нас в дивизии тоже есть офицер с одной рукой! – вставил громкую реплику капитан Ройбул-Вакаре. – Володя Манштейн. Но он дерётся не «из спорта», а потому что ненавидит взбунтовавшегося хама!
Петерс дипломатично подверг тираду однополчанина цензуре, исключив из неё последнее предложение.
Господам офицерам прислуживали двое ловких вестовых, одетых чисто и даже в белых нитяных перчатках. С прибаутками они подали шашлык, которым славились чалтырские армяне. На какое-то время за столом воцарилась тишина, нарушаемая лишь звуками азартно работающих челюстей, неосторожным чавканьем и одобрительными возгласами в адрес искусника-повара.
Капитан Кокс, цапнув пятерней длинное горло графина, обнаружил, что пришедшейся ему по вкусу виноградной настойки осталось на донышке. Заметив огорчение гостя, Ройбул-Вакаре подал знак вестовому, и недоразумение было моментально устранено.
Ройбул-Вакаре вытер салфеткой жирные после шашлыка губы и шепнул полковнику Фридману:
– Горазды они хлестать, Александр Карлович!
