The Untitled Book

Отец – Анри Алдер родился в Бордо, и был единственным ребенком Жана и Анны. Рожденному в небогатой семье без корней мало вариантов для успешного будущего. Мой отец выбрал службу в иностранном легионе. Во время одного из заданий в Алжире он познакомился с американской студенткой, для которой французский был вторым родным языком. Ее звали Дениз. Как можно догадаться, это была моя мать. Про ее семью я знаю мало, она ничего не успела мне рассказать. Отец не поддерживал с ними отношения, а его память путалась в ветвях их родового древа. Какими судьбами занесло мою мать в Африку, и как состоялся столь странный союз молодых людей из разных вселенных, ума не приложу. Но благодаря ему родился я, вторым ребенком в семье. Практически одновременно с моим рождением, отец оставил службу и эмигрировал в Америку. Молодая семья выбрала жизнь во франкофонной провинции.

Рассматривая семейные фотографии и слушая воспоминания, я понимаю, чем покорила отца моя мать. Красивая и улыбчивая девушка, с легким характером, умная и ответственная. Наверняка она нравилась многим, но выбрала отца. Зная его, могу предположить, что ее влекла его мужественность, уравновешенность и рассудительность. А еще женщины чутко улавливают в характере мужчин нацеленность на успех, как у моего отца. Перебравшись в Америку, Анри быстро пошел в гору. Итогом его карьеры стала собственная консалтинговая фирма, ныне оперирующая на двух континентах. Согласитесь неплохо для островитянина.

Накануне моего тринадцатого дня рождения, мама погибла в авиакатастрофе, буквально во время рождественских праздников. Я очень остро ощущаю, как эта заноза засела в сердце отца навсегда. После смерти Дениз, Анри переселился на остров, никогда не празднует Рождество и избегает компаний в эти праздничные предновогодние дни. Я, следуя давней нашей традиции, не беспокою его своим вниманием в конце года, но поздравляю с русским рождеством. Отец так больше и не женился, а рядом с ним никогда не было постоянной женщины. Не скажу, чтобы это меня раньше сильно расстраивало, но с приближением его старости, я стал беспокоится по поводу его одиночества.

Все свое свободное время отец посвятил моему воспитанию и образованию. Наверное, сначала он так утолял горе потери. Смерть матери сделала меня замкнутым, и поначалу я дичился этой отцовской опеки. Но по прошествии года или двух наши отношения устоялись, прежде всего вследствие его терпения и настойчивости. В более зрелом возрасте я уже чувствовал, что сам процесс моего воспитания, а главное результат доставляют ему удовлетворение. Благодаря отцу я свободно владею тремя языками и еще двумя на бытовом уровне, обладаю глубокими естественнонаучными знаниями и достаточными, для дальнейшего развития, в гуманитарных науках. Кроме того, он дал мне отличную физическую подготовку, обучил единоборствам и стрельбе. Но главное не это. Главное – он научил меня думать.

– 19

Проснувшись поздним утром, я сел завтракать в одиночестве. Отец уже ушел на работу, и не мог составить мне компанию. Звук на телефоне был выключен со вчерашнего дня, и накопилось несколько пропущенных звонков и сообщений. Одновременно с едой я их просматривал и отвечал. Больше всего звонков и сообщений было от Эммы. Их я оставил без ответа. Сообщение от референта отдела поступившее после двух пропущенных звонков, ожидаемо информировало о назначенной через неделю серии встреч. Я подтвердил свою явку. Звонки с двух неизвестных номеров возвращать не стал.

Прихватив ключи от виллы отца, как мы с ним условились, я отправился в Акадию, собираясь провести в уединении неделю отпуска. Если позволит погода, схожу на катере отца на рыбалку в залив, а может быть и в океан.

В районе парка я повернул налево, чтобы проехать мимо своей школы, но увидев за парковкой ее здание не испытал никакой ностальгии, а скорее удовлетворил любопытство. Добавил скорости, и уже через четверть часа свернул за мостом вдоль береговой линии до “дедушкиного поселка”.

Загородная резиденция встретила меня промозглой сыростью. Все, включая воздух было пропитано солью и меланхолией ранней весны. Я растопил камин, хлопнул коньячку, и жизнь заиграла новыми красками. Сначала я выгрузил из машины свой нехитрый скарб, а потом долго бродил по комнатам, вспоминая детство. Когда набрел на книжный шкаф, то залип на старой зачитанной книжке Джона Брэйна “Путь наверх”. Я прочел ее в то лето, когда впервые влюбился. В памяти всплыли ассоциативные воспоминания.

Первые два дня я провел абсолютно без смысла. Спал, читал, пил, гулял… И так по кругу. Издали видел соседей, они заметили меня тоже, но попыток общения ни они, ни тем более я не проявили. Я наслаждался одиночеством, а когда был трезв, разбирал семейные артефакты – фотографии, документы, милые вещицы… Попадалось оставшееся от мамы. Нужно будет расспросить знакомого психолога, о чем говорит привычка отца увозить все памятное на виллу, а не хранить дома. Теперь и я поступил так же со своими вещами.

К вечеру второго дня я заскучал от безделья, и начал готовиться на рыбалку.

– 20

Я вышел из дома затемно. До причала дошел, подсвечивая фонарем. Запустил двигатель отцовского катера и отчалил. Было относительное безветрие и небольшое волнение. Я решил направить катер в середину залива. Изорванные, как клочки серой бумаги, облака пытались придавить хмурое утреннее небо к воде. В их разрывах можно было разглядеть остатки звезд, а на западе огромную красную Луну, спускающуюся к горизонту. Она отражалась в чернильных водах залива, разбиваясь на миллиарды живых осколков.

Темная береговая линия растворилась во влажном предрассветном воздухе, пахнущем океаном. Я пропал между мирами. Только шум двигателя связывал меня с реальностью. Катер как бы парил в пространстве безграничной воды. Я заглушил двигатель. Тишину нарушали только плеск волн о борт катера и отрывистые крики чаек.

Облака расступились, открывая взору огромный диск Луны с наползающей на нее тенью. Ровный край тьмы неумолимо гасил красное сияние. На востоке заискрились первые отблески Солнца, окрашивая горизонт в оранжевые тона. Завороженный этим космическим зрелищем, я потерял ощущение времени, оно полностью подчинилось ритму движения небесных тел.

Серп Луны сжимался и тускнел, пока не исчез полностью, растворившись призрачным кругом в рассветном небе. Солнце робко появилось над горизонтом. В тот же миг тень Земли начала сползать с лунного диска, но былой яркости уже не было. Луна растворялась в первых солнечных лучах, пока не исчезла полностью. Я даже не успел понять, что произошло раньше, она провалилась за горизонт или Солнце затмило ее своим светом.

Я не заметил, как замерев почти четыре часа наблюдал за небесным танцем лунного затмения, который подарил мне оптимизм предрешенности. Какая бы суета не происходила в этом мире, Солнце и Луна будут сменять друг друга на небосводе. С нами или без нас, этот мир вечен.

Пришла пора вспомнить о цели этой водной прогулки. Я несколько раз закинул спиннинг, но кроме мелкой скумбрии и одного окуня ничего не добыл. Надежды на хороший улов в заливе не было, а погода благоволила выходу в океан. Я завел мотор и направил судно в устье пролива между двумя песчаными отмелями.

Океан встретил меня высокой волной и встречным северным ветром. Лицо в момент задубело, а сырость проникла под куртку. Преодолев прибой и сориентировавшись по курсу, я начал ловлю. Поменяв снасти на троллинг, я подцепил в качестве наживки одну из пойманных скумбрий и малой скоростью двинулся вдоль берега в надежде поймать палтуса. После часового безрезультатного плавания, я повернул на обратный курс. Уже виднелся вход в залив, когда удилище натянулось. Азарт охватил меня мгновенно! Осторожно подтягивая добычу, я в тоже время подготовил перчатки и крюк с тельфером. Несколько несчитанных минут борьбы с рыбой и вот за кормой уже виден ее силуэт. Сначала я не поверил своим глазам, в это время голубой тунец крайне редко встречается в Северной Атлантике, он уходит в теплые воды. Но это реально был тунец и весьма впечатляющего размера, около трех центнеров. Я пожалел, что не уточнил у отца наличие лицензии, а рисковать подставить его я не мог. Подтянув морду рыбины поближе, я заглянул в ее глаза, и насладившись победой, обрезал леску ножом, дав ей свободу.

– 21

Перед отъездом я провел день с отцом. С утра было солнечно и тепло. Мы расположились на заднем дворе и развели огонь в барбекю. С собой взяли всякой легкой еды, немецкие сосиски и курицу для готовки. В качестве выпивки ящик "Александр Китс".

Я не запомнил все, о чем мы говорили, темы рождались и перетекали в другие сами собой. Это был самый длинный разговор с отцом за всю мою жизнь. Начал отец с обсуждения предстоящего моего развода. Чувствовалось, что это беспокоит его больше всего.

– Я не спрашиваю тебя о том, что у вас произошло с Эммой, но мне важно понимать, насколько ты уверен в своей оценке произошедшего, как измене.

– На все сто… К сожалению.

– Не принимай сказанное мной в качестве совета, сын, но жизнь сложная штука, и то, что нам кажется важным сегодня, завтра может оказаться абсолютно никчемным. – Отец запнулся, пытаясь переступить через внутренний запрет. – Мы никогда с тобой не обсуждали смерть твоей мамы. И видит Бог, я хотел бы унести это с собой в могилу. – Увидев, как округлились мои глаза, он добавил с ехидцей. – Так-то лет через сто… Но видимо стоит поговорить об этом сейчас.

Мы сидели в шезлонгах, укрывшись пледами, потягивая пиво из бутылок. Он сделал большой глоток, и продолжил.

– Перед той трагедией мы собирались расстаться с твоей мамой. У меня тоже были для этого веские причины… Как минимум ее работа.

– И чем тебе не угодила ее работа? Она, как я помню, летала стюардессой на внутренних линиях?

– Подробностей не будет.

Повисла пауза, а потом отец снова заговорил: – Я просто хотел сказать, что сейчас я все бы отдал, чтобы вернуть твою маму, или хотя бы, чтобы она была жива. И мне было бы плевать на любые ее безрассудства. В нынешнем своем понимании жизненных ценностей, я иначе трактую понятия преданность и измена. Преданность – это не отказ от личной свободы, а готовность поступиться своими интересами, ради интересов партнера, отстаивание его интересов, как своих. А в молодости мы на все смотрим исключительно через постель.

Отец поставил бутылку на землю, и поднялся пошевелить угли, вернувшись закончил мысль: – Отношения полов – непростая работа. Не знаю как это устроено у педиков и лесбиянок, но думаю еще сложнее. Но вот какую систему в этих отношениях я выявил. В молодости они строятся, в основном, на сексуальном влечении. В более зрелом возрасте важнее становится единство ценностей. А на излете жизни – надежность и взаимное доверие. Может быть, поэтому есть два срока, на которые приходятся пики разводов. Просто люди просыпаются в какое-то утро, а на соседней подушке чужой тебе человек, с которым тебя объединяет только секс.

Я задумался над сказанным, примеряя на себя. Что нас объединяло с Эммой, кроме секса? Да, наверное, ничего. Может быть, поэтому так больно было видеть, как рушится то единственное, что служило фундаментом наших отношений.

Уже за столом, под мясо, мы добрались до работы. Начал тему отец издалека:

– Как-то у меня был в жизни период, когда я пытался разобраться в религии, философии, психологии и всем том, вокруг чего крутится рефлексия человека, вся гамма наших переживаний и чувств. Есть механистический подход, утверждающий, что мы такие же животные, как и они. – он погладил, сидевшего рядом, своего пса Черри. – И что в основе наших реакций банальная органическая химия. Но все же мне кажется человек, оставаясь животным, много сложнее. Мы можем преодолевать свои инстинкты и рефлексы. Именно это отличает нас от них. Мы можем управлять своей жизнью, а они нет. Я не религиозен, но главное, что вынес из изучения жизнеописаний пророков Иисуса, Мухаммеда, Будды… – человек свободен в своем выборе. Мы никому ничего не должны, кроме самих себя. А себе мы должны только одно – быть счастливыми. Так выпьем за счастье!

Мы чокнулись бутылками и отец перешел к моей проблеме:

– Твоя темная полоса на службе скоро закончится. Переживать о произошедшем – самое глупое, что ты сейчас можешь делать. Бессмысленно тратить свои нервы на то, что не изменить. Лучше задумайся о будущем. Что тебе нужно для счастья? Только об этом имеет смысл думать. А делать – только то, что ведет тебя к счастью.

Наверное, отец прав, но пока я вряд ли смогу воспользоваться его советом. Приняв присягу, я вперед личного счастья поставил службу своей стране. Однако переживать действительно не имеет смысла. Будет, что будет.

День уже клонился к закату, когда мы перебрались в дом. С нами ушел со двора и Черри. Когда отец уходил на работу, он всегда предпочитал дому улицу, у него там было много важных дел – облаять проходящих мимо чужаков, поохотиться на мышек, пометить территорию… Но сейчас он был полноправным участником беседы. Завалившись набок между камином и столом, он пристально наблюдал за нами, пока его не сморило.

Глядя на седую морду Черри я вспоминал, как будто совсем недавно он щенком-подкидышем попал к отцу. Быстротечность времени не радовала. Отец давно перевалил за экватор, и каждый свой визит я видел новые следы его старения. Сочувствие к этому сильному и самодостаточному человеку впервые проникло в мое сердце. Пытаясь понять истоки этого чувства, я понял, его эгоистичность. Я переживал не за него, а за себя. Я как бы смотрел в зеркало, и видел свое будущее. Одиночество и старость – хреновая компания.

– Отец, ты о чем-либо жалеешь в своей жизни?

– Странный вопрос… Сожаление – самое бессмысленное, что может делать человек. Если меня что-то не устраивало, я это менял. А о своих решениях я никогда не жалел, даже если ошибался. Ведь это были мои решения. Об ошибках нужно не переживать, а исправлять их.

– Но ведь было что-то и непреодолимой силы, не зависящее от тебя.

– Об этом жалеть вообще бессмысленно. О данностях судьбы волноваться могут только люди с нестабильной психикой. Такие плачут и по героям мыльных опер. Я принимаю жизнь, как она есть. Если в этой не повезет, в следующей будет лучше. – Отец широко улыбнулся, обнажив белые ровные зубы.

Уже перед сном, я спросил отца: – Ты не хочешь переехать ко мне?

– К тебе это куда?

Мы одновременно рассмеялись.

Рано утром, я уехал. Отца будить не стал, оставил записку с благодарностью за совместно проведенное время.

– 22

Моим новым местом обитания стал отель “Брукстрит”. Я как-то играл на их поле в гольф, и запомнил, что у них бесплатная парковка и хороший ресторан. Неделя в офисе началась с допросов. Назывались они совещаниями, но выглядело это в лучшем случае как “зашкуривание”. Так мой приятель, с которым мы в одной группе прошли учебный центр службы, называл всевозможные беседы с инструкторами. Нынешние совещания проходили в разных составах, но всегда с предупреждениями о видеозаписи. Это было в разных комнатах, но все имели стеклянную стену с односторонней прозрачностью, поэтому, я ощущал себя подопытным. Задавались в основном вопросы про последнюю операцию. Но в целом все это больше походило на психологические тестирования, поскольку имело одну цель – влезть мне в мозги. Мое мнение по поводу причин провала спрашивали, но складывалось твердое ощущение, что оно никого не интересовало.

Спустя три дня меня отправили на полиграф. Странное и многогранное ощущение, когда узнаешь о вызове на полиграф. Ты знаешь, что это часть обязательных мероприятий при провале операции, но в тоже время ты чувствуешь недоверие к себе. Тебя учили обманывать полиграф, но все же результаты этого тестирования будут рассматриваться всерьез, при выдвижении обвинений, если до этого дойдет. Ты можешь отказаться его проходить, но этот отказ будет восприниматься, как признание вины.

Полиграфист – ухоженная женщина средних лет, с благожелательным выражением на лице, пригласила раздеться до пояса, снять обувь и носки. Она обмотала меня своими резиночками и проводками, после чего начала вводную беседу. Поскольку во время спецкурса нам объясняли весь этот процесс и цели каждого этапа, я слушал не очень внимательно. Сейчас она снимает напряжение восприятия незначимого для данного тестирования, чтобы какие-то мои личные заморочки не исказили картину исследования. Если я воровал и писался в детстве или убил кого-то на задании, в настоящий момент это не должно возбуждать мое сознание. Поэтому она как перелистывая страницы журнала прошлась по очень разным проблемным темам, объясняя, что они не важны, и если я захочу, то могу не отвечать на вопросы, которые их затрагивают. Пока дама морочила мне мозги, ее ассистент – молодой высокорослый дрищ, тыкался в приборы, видимо производя настройки.

Полиграфическое исследование – своего рода анкетирование: мне задают вопрос, я без задержки должен ответить на него односложно. Вопросы глупые и повторяющиеся, поэтому спустя час мозги плывут, и начинаешь отвечать не думая. А вот тут происходит самое интересное.

Внезапный вопрос: – Вы разводитесь с женой по Вашей инициативе?

Это классический прием опытных полиграфистов. Дело в том, что обманывать полиграф не сложно, если контролируешь эмоции. Поэтому нужно организовать эмоциональный срыв, и пока подопытный не придет в себя есть несколько секунд, чтобы получить неконтролируемые ответы на важные вопросы. Если “пошел дым” – подопытный посыпался, то нужно набрасывать все более острые вопросы, и тогда даже опытный человек не сможет скрыть правду. Профессиональный полиграфист выведет его на чистую воду. Поэтому секрет успеха полиграфа в двух условиях: хорошая информационная подготовка и продуманный сценарий допроса. Остальное сделает машина.

Я ожидал “вброс гранаты”, но такого глубокого проникновения в мою актуальную личную жизнь не ожидал. Только у ребят вышла ошибочка. Эта тема меня не возбудила. Когда я принимаю решение, то уже не переживаю по его поводу. А по наброшенному мячу я ударил. Они ведь с меня не слезут, пока не выпотрошат полностью, так лучше им помочь. Пусть думают, что зацепили. Я изобразил скрытый эмоциональный всплеск: сжал зубы, задержал немного дыхание, судорогой затылочных мышц добавил адреналина в кровь. И дама за приборами заглотнула наживку. Увидев всплески на кривых, она тут же начала насыпать вопросы по теме:

– Вы получали деньги от представителей иностранных государств?

– Вы знали о том, что Шахир был завербован ливийцами?

– Вы сообщали кому-либо, кроме резидента, о плане операции до ее начала?

Полиграфистка долбила меня в таком же духе минут пять, не отрывая пристальный взгляд, пока мне удавалось сохранять иллюзию эмоциональной возбужденности. А потом новая "граната":

– Вы хотите уйти отставку?

Ну это уже слабенько. Я и отыграл без пафоса, ответил: – Нет. – А изобразил, что соврал. Последовала новая серия вопросов по существу операции. Тут, в ряду других, уже были вопросы про Мориса и оперативников. Врать не имело смысла, кто-то из них все равно раскроется, но как мог я сглаживал, брал ответственность на себя.

Спустя два часа с лишним мы закончили. Одеваясь, я краем глаза наблюдал за полиграфистами. Они опытные сотрудники, в моем присутствии не стали обмениваться впечатлениями. Но я и так знал, что прошел полиграф. В итоге оказался прав, повторного не было.

– 23

Я сидел в кабинете начальника Ближневосточного отдела уже полчаса, но разговор на волнующую нас обоих тему так и не начался. Все его вопросы пока были про семью, друзей, погоду… Я вопросы не задавал. Но вот он начал двигать пальцами левой руки, будто в попытке щелкнуть или перебирая невидимые четки – верная примета, сейчас перейдет к делу.

– Ты хороший воин, но скоро наши дороги разойдутся. Ты все сделал правильно, но результат оказался ужасен. Мы потеряли слишком много, чтобы не назначить виновного. И поскольку ты вывел из-под удара остальных участников операции, взяв на себя ответственность за все оперативные решения, то этим виновным быть тебе.

Шеф приоткрыл папку у себя на столе, как бы сверяя сказанное, с изложенными в деле фактами. Папка была пухлая, видимо кроме отчета о служебном расследовании и протоколов опросов участников операции, там было еще много чего мне неведомого.

– Сегодня я приму твою отставку. – Шеф поднялся из-за стола, и стал не спеша прохаживаться у меня за спиной. – Но это не все. Ты же знаешь, что мы с Морисом давние приятели?

Кто же этого не знает в отделе! Они вместе начинали службу, часто работали в общих программах, но их связывали и родственные отношения. Их жены были кузинами. – Да, сэр, знаю…

– И я тебе весьма благодарен, за то, что ты взял на себя вину Мориса. – Я было попытался возразить, но шеф сжал мне плечо. – Не нужно меня считать дураком, я умею читать между строк рапортов. Братья были его агенты, он их вербовал, он их ввел в операцию, они стали источником утечки. Ты виноват только в одном – не захотел вовремя признать поражение, и остановить операцию.

– Но Вы же сами прислали оперативников для поддержки!..

– Распоряжение на продолжение операции я не давал, решение принял ты, и оно оказалось ошибочным. Кстати, кто должен был обеспечивать безопасность агента? – Он заглянул в папку. – Не отвечай.

Мне было нечего ему возразить или добавить. Я уставился в окно. В комнате повисла тяжелая тишина, рассекаемая неспешными старческими шагами. Не знаю, о чем думал он, но я постепенно свыкался с неизбежностью своей отставки, и мои мысли крутились только вокруг одного вопроса: чем зарабатывать на жизнь?

Выдержав паузу, шеф продолжил:

– Когда ты был в этой командировке, мне было поручено представить сотрудника, с целью подготовки его для работы в качестве экономического советника правительства, в одну из ближневосточных стран. Помня, что по первому образованию ты бакалавр экономики, я направил твои документы. Задача в какой-то момент была снята, но твое дополнительное обучение уже оплачено, а первичная легенда сформирована. Тебе ничего не остается, как потратить деньги налогоплательщиков: получить документы об MBA, пройти ускоренный специализированный курс экономикса, поставить подписи под якобы своими научными трудами и диссертацией… Ученую степень получишь после проведения формальной защиты. Да, и не забывай потом в визитках указывать докторскую степень. Только не претендуй пожалуйста на профессорскую карьеру. Думаю, ты пока не готов к научной деятельности. Кстати, о твоей будущей работе…

Шеф опять умолк, и даже остановился у меня за спиной. Мне было слышно только его ровное дыхание. Я молчал, понимая, что последует продолжение. Но в мозгу закружился вихрь эмоций, от услышанного. Понятное дело, что никакого советника готовить было не нужно, это он организовал исключительно для того, чтобы подсластить мне пилюлю с отставкой. Но вполне хватило бы и выходного пособия, которое в случае провала отнюдь не гарантированно нашему брату. Видимо эти усилия были благодарностью за то, что я прикрыл Мориса.

– …Что хочу тебе сообщить о твоей работе… Снять резидента – поставить автограф на проваленной операции. Поэтому мы не можем уволить Мориса. И тебя мы не увольняем, а переводим в запас, по состоянию здоровья. А поскольку такой единицы в нашем отделе нет, ты переходишь в распоряжение русского отдела. Насколько я помню, русский – твой второй иностранный язык?

– Скорее второй родной – возразил я.

Шеф коротко взглянул на меня поверх очков – Теперь понятно, почему ты не попал в русский отдел сразу.

– 24

Начальник Русского отдела славился своей экстравагантностью. Он мог себе это позволить. Это был самый большой отдел, и он оперировал практически по всему миру, а не только в России. Его значение традиционно было в топе рейтинга, хотя в конце прошлого века это периодически ставилось под сомнение. Но отгремели фейерверки миллениума, и все вернулось на круги своя. Если ближневосточный отдел был вынужден строго контролировать бюджет, то русский отдел брал столько, сколько ему было нужно.

Нас познакомили, но весьма давно, я не ожидал, что он меня помнит, скорее накануне встречи ознакомится с досье. Тоже самое сделал я, пользуясь тем, что после окончания служебного расследования мне снова открыли доступ к внутренней информации. Обычная практика для руководителей – отсутствие псевдонима. Но у начальника русского отдела он был и не один, что означало, как минимум опыт работы в поле. Это контрастировало с весьма публичным образом жизни, начиная с того, что он женат на популярной актрисе. Его лохматая прическа и манера одеваться экстра модно, отнюдь не по офисному, больше соответствовала представителю богемы, а не сотруднику нашей организации. Старожилы говорили, что он всегда был такой, а не пытается демонстрировать вседозволенность и собственную значимость.