книга без названия [The Untitled Book]

Спал я как убитый. Отец растолкал меня в означенный час, и мы пошли завтракать или скорее уже обедать. Он забронировал столик в “Кладдах”, хозяином которого был его приятель. На закуску мы заказали устрицы, и пока их несли, я вывалил на отца всю информацию о своей ситуации.

– Отец, у меня проблемы на службе. Последняя командировка оказалась провальной, думаю, что в ходе разбирательства будет установлена моя вина. А еще я развожусь с Эммой.

Он посерьезнел и на минуту ушел в себя. После этого позвал официанта и заказал водку. Нам налили в стопки по 50 грамм, и мы с ним выпили. Воцарилось непродолжительное молчание, после чего отец начал задавать вопросы.

– Эмма уходит от тебя из-за проблем на работе?

– Нет, это я ухожу от нее. Она мне изменила. Про мои проблемы она не знает. И тебе я о них не должен был говорить.

Нам принесли дюжину устриц на льду с лимоном и соусами.

– Что ты собираешься делать? – Продолжил расспросы отец.

– От меня сейчас ничего не зависит. Будет расследование. В худшем случае я пойду под суд. Но это вряд ли. А вот со службы меня скорее всего попрут.

– Ты думал, о том, что будешь делать после отставки? Ты же знаешь, я не рад происходящему, но всегда мечтал передать свой бизнес тебе.

– Ты торопишь события, отец. Я не был бы так уверен, что меня отпустят в отставку. Даже в случае негативной оценки результатов, высока вероятность, что меня просто задвинут в дальний угол на бумажную работу. И я еще пару лет не смогу распоряжаться собой, по собственной воле. Нужно будет отсидеться, пока не уляжется вся пыль.

Отец снова впал в задумчивость, а затем спросил: – Как твое здоровье? Ты плохо выглядишь.

– Не переживай. Просто очень устал.

На горячее мы оба заказали омаров. Водка разошлась по организму, сделав беседу менее напряженной. Затем постепенно мы перешли на местные сплетни. Отец рассказал про моих сверстников, с которыми я много лет не поддерживал отношения, прикрываясь условиями службы. В действительности они все давно уже стали для меня чужими и далекими людьми, а их жизнь не более интересной, чем сюжет скучной мыльной оперы.

Закончив обед, мы буквально через дверь переместились в ирландский паб “Старый Дублин”. Там за кружкой пива погрузились в личные воспоминания, окончательно согревшие мою душу.

– 18

Мой отец французского происхождения, эмигрант и сын репатрианта. Мой дед Жан Алдер перед второй Мировой войной приплыл с семьей из Англии, как французский репатриант и поселились в Бордо.

Для французов они были англичанами, а в тамошней английской общине их признавали за французов. В какой момент дед получил английскую фамилию, история семьи умалчивает. А может быть ее дали его родители по рождению, ведь он появился на свет в лондонском Сохо.

Отец говорил, что ему попадались какие-то бумаги деда, в которых его фамилия была то ли Олье, то ли Ольяр. Я несколько раз пытался разобраться в этой путанной истории, но в итоге бросил. Одно знаю точно, дед был участником сопротивления. Наград не заслужил, но и сотрудничеством с оккупантами честь фамилии не опорочил. Я его не помню, он умер до моего рождения.

Моя бабушка – Анна, русская по происхождению, дочь эмигрантов первой русской волны, француженка по рождению. Единственный раз, когда мне еще ребенком довелось расспросить ее о деде, она почему-то называла его Джоном. В общем истоки моей семейной саги очень запутанные. Чуть понятнее мне история родителей.

Отец – Анри Алдер родился в Бордо, и был единственным ребенком Жана и Анны. У мальчика, рожденного в небогатой семье и без связей мало шансов для успешного будущего. Поэтому мой отец выбрал службу в иностранном легионе.

Во время выполнения одного из заданий в Алжире он познакомился с американской студенткой, для которой французский был вторым родным языком. Ее звали Дениз. Как можно догадаться, это была моя мать. Про ее семью я знаю мало, она ничего не успела мне рассказать. Отец не поддерживал с ними отношения, а его память основательно плутала в ветвях их родового древа. Какими судьбами занесло мою мать в Африку, и как состоялся столь странный союз молодых людей из разных вселенных, ума не приложу. Но благодаря ему вторым ребенком в семье родился я.

Практически одновременно с моим рождением, отец оставил службу и эмигрировал в Америку. Молодая семья выбрала жизнь во франкофонной провинции.

Рассматривая семейные фотографии и слушая воспоминания отца, я понимаю, чем его покорила моя мать. Красивая и улыбчивая девушка, с легким характером, умная и ответственная. Наверняка она нравилась многим, но выбрала отца. Зная его, могу предположить, что ее влекла его мужественность, уравновешенность и рассудительность. А еще женщины чутко улавливают в характере мужчин нацеленность на успех, как у моего отца.

Перебравшись в Америку, отец быстро пошел в гору. Итогом его карьеры стала собственная консалтинговая фирма, ныне оперирующая на двух континентах. Согласитесь, совсем неплохо для островитянина.

Накануне моего тринадцатого дня рождения, мама погибла в авиакатастрофе, буквально во время рождественских праздников. Я очень остро ощущаю, как это навсегда ранило сердце моего отца.

После смерти Дениз, Анри переселился на остров, никогда больше не празднует Рождество и избегает каких-либо компаний в эти праздничные предновогодние дни. Следуя нашей давней традиции, в конце года я не беспокою его своим вниманием, но поздравляю с русским рождеством.

Отец так больше и не женился, а рядом с ним никогда не было постоянной женщины. Не скажу, чтобы это меня раньше сильно расстраивало, но с приближением его старости, я стал беспокоиться по поводу его одиночества.

Все свое свободное время отец посвятил моему воспитанию и образованию. Наверное, это был его способ справиться с горем потери. Смерть матери сделала меня замкнутым, и поначалу я дичился этой отцовской опеки. Но по прошествии года или двух наши отношения устоялись, прежде всего вследствие его терпения и настойчивости.

В более зрелом возрасте я уже чувствовал, что сам процесс моего воспитания, а главное его результат доставляют ему удовлетворение. Благодаря отцу я свободно владею тремя языками и еще двумя на бытовом уровне, обладаю глубокими естественнонаучными знаниями и достаточными, для дальнейшего развития, в гуманитарных науках.

Кроме того, он дал мне отличную физическую подготовку, обучил единоборствам и стрельбе. Но главное не это. Главное – он научил меня думать.

– 19

Проснувшись поздно утром, я сел завтракать в одиночестве. Отец уже ушел на работу, и не смог составить мне компанию.

Звук на телефоне был выключен со вчерашнего дня, поэтому обнаружил кучу пропущенных вызовов и уведомлений. Одновременно с едой я разбирал все это, отвечая по мере необходимости. Больше всего сообщений и звонков было от Эммы, но на них я решил не реагировать. Сообщение от референта отдела, поступившее после двух настойчивых вызовов, ожидаемо информировало о назначенной через неделю серии встреч.

Я подтвердил свою явку, а вот незнакомые номера проигнорировал.

Прихватив ключи от виллы отца, как мы с ним и условились, я отправился в Акадию, собираясь провести неделю отпуска в полном уединении. Если позволит погода, я рассчитывал на катере отца сходить на рыбалку в залив, а может быть и выйти в океан.

В районе парка я повернул налево, чтобы проехать мимо своей школы, но увидев ее за парковкой не испытал никакой ностальгии. Добавил скорости, и уже через четверть часа свернув за мостом вдоль береговой линии добрался до “Дедушкиного поселка”.

Загородная резиденция встретила меня промозглой сыростью. Все, включая воздух было пропитано солью и меланхолией ранней весны. Я растопил камин, хлопнул коньячку, и жизнь заиграла новыми красками. Сначала я выгрузил из машины свой нехитрый скарб, а потом долго бродил по комнатам, вспоминая детство. Когда набрел на книжный шкаф, то залип на старой зачитанной книжке Джона Брэйна “Путь наверх”. Я прочел ее в то лето, когда впервые влюбился. В памяти всплыли ассоциативные воспоминания.

Первые два дня я провел абсолютно без какого-либо смысла. Спал, читал, пил, гулял… И так по кругу. Издали видел соседей, они заметили меня тоже, но попыток общения ни они, ни тем более я не проявили.

Я наслаждался одиночеством, а когда был трезв, разбирал семейные артефакты – фотографии, документы, милые вещицы… Попадалось и то, что осталось от мамы. Раньше я хотел расспросить знакомого психолога, о чем говорит привычка отца увозить все памятное на виллу, а не хранить дома. А теперь и я поступаю так же со своими вещами.

К вечеру второго дня я заскучал от безделья, и начал собираться на рыбалку.

– 20

Я вышел из дома еще затемно. До причала дошел, подсвечивая фонарем. Запустил двигатель отцовского катера и отчалил. На море стояло относительное безветрие и небольшое волнение.

Я решил направить катер на середину залива. Изорванные, как клочки серой бумаги, облака пытались придавить хмурое утреннее небо к воде. Между ними можно было разглядеть остатки звезд, а на западе огромную красную Луну, спускающуюся к горизонту. Она отражалась в чернильных водах залива, разбиваясь на миллиарды живых осколков.

Темная береговая линия растворилась во влажном предрассветном воздухе, пахнущем океаном. И я пропал между мирами. Только шум двигателя связывал меня с реальностью. Катер словно парил в пространстве безграничной воды.

Я заглушил двигатель. Тишину нарушали только плеск волн о борт катера и отрывистые крики чаек.

Облака расступились, открывая моему взору огромный диск Луны с наползающей на нее тенью. Ровный край тьмы неумолимо гасил красное сияние. На востоке заискрились первые отблески Солнца, окрашивая горизонт в оранжевые тона. Завороженный этим космическим зрелищем, я потерял ощущение времени, которое полностью подчинилось ритму движения небесных тел.

Серп Луны сжимался и тускнел, пока не исчез, полностью растворившись в рассветном небе. Солнце робко появилось над горизонтом.

В тот же миг тень Земли начала сползать с лунного диска, но былой яркости уже не было. Луна растворялась в первых солнечных лучах, пока не исчезла полностью. Я даже не успел понять, что произошло раньше, провалилась ли она за горизонт или Солнце затмило ее своим светом.

Я даже не заметил, как почти четыре часа наблюдал за небесным танцем лунного затмения, который наполнил меня оптимизмом предрешенности.

Все события, включая неприятности и страдания, являются частью предопределенного вселенной разумного общего плана. Принимая неизбежное и понимая его необходимость в общей гармонии мира, мы обретаем свободу от страданий.

И чтобы не происходила в этом мире, Солнце и Луна будут сменять друг друга на небосводе. С нами или без нас, этот мир вечен.

Пришла пора вспомнить о цели моей морской прогулки. Я несколько раз закинул спиннинг, но кроме мелкой скумбрии и одного окуня ничего не добыл. Я понял, что хорошего улова в заливе не будет, Вместе с тем, погода была подходящей для выхода в океан.

Я завел мотор и направил судно в устье пролива между двумя песчаными отмелями.

Океан встретил меня высокой волной и встречным северным ветром. Лицо сразу же задубело, а сырость проникла под куртку. Преодолев прибой и сориентировавшись по курсу, я решил порыбачить.

Поменяв снасти на троллинг, я подцепил в качестве наживки одну из пойманных скумбрий и малой скоростью двинулся вдоль берега, в надежде поймать палтуса. Прошел час, у меня не было ни одной поклевки, и я повернул на обратный курс. Уже виднелся вход в залив, когда удилище натянулось. Меня мгновенно захватил азарт! Осторожно подтягивая добычу, я подготовил перчатки и крюк с тельфером. Несколько минут борьбы с рыбой и вот в воде уже показался ее силуэт.

Сначала я не поверил своим глазам, в это время голубой тунец крайне редко встречается в Северной Атлантике, он уходит в теплые воды. Но это все-таки реально был тунец и весьма впечатляющего размера, около трех центнеров. Я пожалел, что не спросил у отца, есть ли у него лицензия. Понимая, что не могу подставить отца, я подтянул морду рыбины поближе, и, заглянув в ее глаза, несколько секунд наслаждался триумфом победы. Потом обрезал леску ножом и дал ей свободу.

– 21

Перед отъездом я весь день провел с отцом. С утра было солнечно и тепло. Мы расположились на заднем дворе и развели огонь в барбекю. С собой взяли всякой легкой еды, немецкие сосиски и курицу для готовки. В качестве выпивки у нас был ящик "Александр Китс".

Я не запомнил все, о чем мы говорили, темы возникали спонтанно и сами собой перетекали в другие.

Это был самый длинный разговор с отцом за всю мою жизнь. Начал отец с обсуждения моего предстоящего развода. Чувствовалось, что это беспокоит его больше всего.

– Я не спрашиваю тебя о том, что у вас произошло с Эммой, но мне важно понимать, насколько ты уверен в своей оценке того, что ты называешь изменой.

– На все сто… К сожалению.

– Не принимай сказанное мной в качестве совета, сын, но жизнь сложная штука, и то, что нам кажется важным сегодня, завтра может оказаться абсолютно никчемным. – Отец запнулся, пытаясь переступить через внутренний запрет. – Мы никогда с тобой не обсуждали смерть твоей мамы. И видит Бог, я хотел бы унести это с собой в могилу. – Увидев, как округлились мои глаза, он добавил с ехидцей. – Я рассчитываю этак лет через сто… Но видимо все же стоит поговорить об этом сейчас.

Мы сидели в шезлонгах, укрывшись пледами, потягивая пиво из бутылок. Он сделал большой глоток, и продолжил.

– Перед той трагедией мы собирались расстаться с твоей мамой. У меня тоже были для этого веские причины… Как минимум ее работа.

– И чем тебе не угодила ее работа? Она, как я помню, летала стюардессой на внутренних линиях?

– Подробностей не будет.

Повисла пауза, а потом отец снова заговорил: – Я просто хотел сказать, что сейчас я все бы отдал, чтобы вернуть твою маму, или хотя бы, чтобы она была жива. И мне было бы плевать на любые ее безрассудства. В нынешнем своем понимании жизненных ценностей, я иначе трактую такие понятия как преданность и измена. Преданность – это не отказ от личной свободы, а готовность поступиться своими интересами, ради интересов партнера, отстаивание его интересов, как своих. А в молодости мы на все смотрим исключительно через постель.

Отец поставил бутылку на землю, и поднялся пошевелить угли, вернувшись он закончил свою мысль: – Отношения полов – непростая работа. Не знаю как это устроено у педиков и лесбиянок, но думаю еще сложнее. Но вот какую систему в этих отношениях я выявил. В молодости они строятся, в основном, на сексуальном влечении. В более зрелом возрасте важнее становится единство ценностей. А на излете жизни – надежность и взаимное доверие. Может быть, поэтому есть два срока, на которые приходятся пики разводов. Просто люди просыпаются в какое-то утро, а на соседней подушке чужой тебе человек, с которым тебя объединяет только секс.

Я задумался над сказанным, примеряя на себя. Что нас объединяло с Эммой, кроме секса? Да, наверное, ничего. Может быть, поэтому так больно было видеть, как рушится то единственное, что служило фундаментом наших отношений.

Уже за столом, под мясо, мы добрались до работы. Отец начал разговор издалека:

– Как-то у меня был в жизни период, когда я пытался разобраться в религии, философии, психологии и всем том, вокруг чего крутится рефлексия человека, вся гамма наших переживаний и чувств. Есть механистический подход, утверждающий, что мы такие же животные, как и они. – он погладил, своего пса Черри, сидевшего рядом. – И что в основе наших реакций лежит банальная органическая химия. Но все же мне кажется, что человек, оставаясь животным, много сложнее. Мы можем преодолевать свои инстинкты и рефлексы. Именно это отличает нас от них. Мы можем управлять своей жизнью, а они нет. Я не религиозен, но главное, что вынес из изучения жизнеописаний пророков Иисуса, Мухаммеда, Будды… – человек свободен в своем выборе. Мы никому ничего не должны, кроме самих себя. А себе мы должны только одно – быть счастливыми. Так выпьем за счастье!

Мы чокнулись бутылками и отец перешел к моей проблеме:

– Твоя темная полоса на службе скоро закончится. Переживать о произошедшем – самое глупое, что ты сейчас можешь делать. Бессмысленно тратить свои нервы на то, что нельзя изменить. Лучше задумайся о будущем. Что тебе нужно для счастья? Только об этом имеет смысл думать. А делать – только то, что ведет тебя к счастью.

Наверное, отец был прав, но пока я вряд ли смогу воспользоваться его советом. Приняв присягу, я впереди личного счастья поставил службу своей стране. Однако переживать действительно не имеет смысла. Делай что должен и пусть будет, что будет.

День уже клонился к закату, когда мы перебрались в дом. С нами ушел со двора и Черри. Когда отец уходил на работу, пес всегда предпочитал дому улицу, у него там было много важных дел – облаять проходящих мимо чужаков, поохотиться на мышек, пометить территорию… Но сейчас он был полноправным участником беседы. Завалившись набок между камином и столом, он пристально наблюдал за нами, пока его не сморило.

Глядя на седую морду Черри я вспоминал, как щенком-подкидышем он попал к моему отцу. Быстротечность времени не радовала. Возраст отца давно уже перевалил за экватор, и в каждый свой приезд я замечал новые признаки его старения. Сочувствие к этому сильному и самодостаточному человеку впервые сжало мое сердце.

Пытаясь понять истоки этого чувства, я понял, что переживаю не за него, а за себя. Я как бы смотрел в зеркало, и видел свое будущее. Одиночество и старость – невеселая компания.

– Отец, ты о чем-либо жалеешь в своей жизни?

– Странный вопрос… Сожаление – это самое бессмысленное занятие, которому может предаваться человек. Если меня что-то не устраивало в моей жизни, я это менял. А о своих решениях я никогда не жалел, даже если ошибался. Ведь это были мои решения. Об ошибках нужно не переживать, а исправлять их.

– Но ведь было что-то не зависящее от тебя, из того, что называют обстоятельствами непреодолимой силы.

– Об этом жалеть вообще бессмысленно. О данностях судьбы волноваться могут только люди с нестабильной психикой. Такие плачут даже по героям мыльных опер. А я принимаю жизнь такой, как она есть. Если в этой не повезет, в следующей будет лучше. – Отец широко улыбнулся, обнажив белые ровные зубы.

Уже перед сном, я спросил отца: – Ты не хочешь переехать ко мне?

– К тебе это куда?

Мы одновременно рассмеялись.

Рано утром, я уехал. Отца будить не стал, оставил ему записку с благодарностью за совместно проведенное время.

– 22

Новым местом моего обитания стал отель “Брукстрит”. Я как-то играл на их поле в гольф, и запомнил, что у них есть бесплатная парковка и хороший ресторан.

Неделя в офисе началась с допросов. Назывались они совещаниями, но выглядело это в лучшем случае как “зашкуривание”. Так мой приятель, с которым мы в одной группе прошли учебный центр службы, называл всевозможные беседы с инструкторами.

Нынешние совещания проходили в разных составах, но всегда с предупреждениями о видеозаписи. Это происходило в разных комнатах, но все они имели стеклянную стену с односторонней прозрачностью, поэтому, я ощущал себя каким-то подопытным кроликом.

Задавались в основном вопросы про последнюю операцию. Но в целом все это больше походило на психологическое тестирование, поскольку имело только одну цель – влезть мне в мозги. Мое мнение по поводу причин провала тоже спрашивали, но у меня сложилось впечатление, что оно никого не интересовало.

Спустя три дня меня отправили на полиграф. Возникает немного странное ощущение, когда узнаешь о вызове на полиграф. Ты знаешь, что это часть обязательных мероприятий при провале операции, но в тоже время ощущаешь недоверие к себе.

Тебя учили обманывать полиграф, но все же результаты этого тестирования будут рассматриваться всерьез, если дойдет до предъявления обвинений.

Ты можешь отказаться от его прохождения, но этот факт будет восприниматься, как признание вины.

Полиграфолог-ухоженная женщина средних лет, с доброжелательным выражением лица, пригласила меня раздеться до пояса, снять обувь и носки. Потом обмотала меня своими резиночками и проводками, и начала вводную беседу.

Поскольку во время спецкурса мы проходили весь этот процесс и мне были известны цели каждого этапа, я слушал не очень внимательно.

Сейчас полиграфолог должна свести к минимуму влияние факторов, не относящихся к данному тестированию, чтобы мои личные переживания не исказили результаты исследования. Если в детстве я воровал, писался в постель, или, скажем, убил кого-то во время спецоперации, сейчас это не должно отразиться на моих реакциях.

Поэтому она прошлась по очень разным проблемным темам, объясняя, что они не важны, и если я захочу, то могу не отвечать на вопросы, которые их затрагивают.

Пока дама морочила мне мозги, ее ассистент – молодой высокорослый дрищ, тыкался в приборы, видимо производя настройки.

Полиграфическое исследование – своего рода анкетирование: мне задают вопрос, я без задержки должен ответить на него односложно, да или нет.

Вопросы в основном глупые и повторяющиеся, поэтому спустя час мозги плывут, и начинаешь отвечать не думая. А вот тут и происходит самое интересное.

Внезапный вопрос: – Вы разводитесь с женой по вашей инициативе?

Это классический прием опытных полиграфологов. Дело в том, что обмануть полиграф на самом деле не сложно, если ты контролируешь свои эмоции. И люди, прошедшие спецподготовку это знают. Поэтому, для того чтобы получить правдивый ответ полиграфолог должен организовать эмоциональный срыв, и пока подопытный не придет в себя у него есть несколько секунд, чтобы получить неконтролируемые ответы на важные вопросы. Если “пошел дым” – подопытный посыпался, то нужно набрасывать все более острые вопросы, и тогда даже опытный человек не сможет скрыть правду. Профессиональный полиграфолог обязательно выведет его на чистую воду. Поэтому секрет успеха полиграфа заключается в соблюдении двух условий: хорошей информационной подготовки и продуманного сценария допроса. Остальное сделает машина.

Я, конечно, ожидал “вброс гранаты”, но не такого глубокого проникновения в мою личную жизнь. Только здесь у ребят вышла ошибочка.

Эта тема меня совершенно не возбудила. Когда я принимаю решение, то уже не переживаю о последствиях. А по брошенному мячу я ударил. Они ведь с меня не слезут, пока не выпотрошат полностью, поэтому лучше уж им помочь. Пусть думают, что зацепили.

Я изобразил скрытый эмоциональный всплеск: сжал зубы, задержал немного дыхание, судорогой затылочных мышц добавил адреналина в кровь. И дама за приборами заглотнула наживку. Увидев всплески на кривых, она тут же начала насыпать мне вопросы по теме:

– Вы получали деньги от представителей иностранных государств?

– Вы знали о том, что Шахир был завербован ливийцами?

– Вы сообщали кому-либо, кроме резидента, о плане операции до ее начала?

Полиграфолог долбила меня в таком же режиме минут пять, при этом не отрывая от меня пристального взгляда, пока мне удавалось сохранять иллюзию эмоциональной возбужденности. А потом прилетела новая "граната":

– Вы хотите уйти отставку?

Ну это уже было совсем слабенько. Я отыграл на отлично и без какого-либо пафоса, ответил: – Нет. – А сам изобразил, что соврал.

Тут же последовала новая серия вопросов по существу операции. В ряду других, уже были вопросы про Мориса и оперативников. Врать не имело смысла, кто-то из них все равно раскроется, но я сглаживал как мог все острые углы и брал ответственность на себя.

Спустя два часа с лишним мы закончили. Одеваясь, я краем глаза наблюдал за полиграфологами. Они были опытными сотрудниками, в моем присутствии не спешили обмениваться впечатлениями.

Но я и так был уверен, что прошел проверку на полиграфе. В итоге я оказался прав, повторного теста не было.

– 23

Я сидел в кабинете начальника Ближневосточного отдела уже полчаса, но разговор на волнующую нас обоих тему так и не начался. Все его вопросы пока были про семью, друзей, погоду… Я не задавал вопросов. Но вот он начал двигать пальцами левой руки, будто в попытке щелкнуть ими или перебирая невидимые четки – верная примета, что сейчас перейдет к делу. Я не ошибся.

– Ты хороший воин, но скоро наши дороги разойдутся. – Сказал он.

–Ты все сделал правильно, но результат оказался ужасен. Мы потеряли слишком много, и не можем не назначить виновного. Поскольку ты вывел из-под удара остальных участников операции, взяв на себя всю ответственность за оперативные решения, то этим виновным быть тебе.

Шеф приоткрыл папку у себя на столе, как бы сверяя сказанное, с изложенными в деле фактами. Папка была пухлая, видимо кроме отчета о служебном расследовании и протоколов опросов участников операции, там было еще много чего мне неведомого.