Женщины

– Мэм? – нетерпеливо сказал он.

Прыгай, Фрэнки.

На каблуки.

Посадка была жесткой, ноги резко подогнулись, сумочка упала на землю. Не обращая внимания на боль в ногах, она глубоко вдохнула, медленно выпрямилась и собралась отдать честь.

– Лейтенант Макграт. Прибыла на службу.

– Не здесь, – сказала старший лейтенант. – Я еще хочу жить. Пэтти Перкинс. Операционная медсестра.

Она придержала Фрэнки, чтобы та не упала, потом развернулась и пошла вперед.

– Добро пожаловать в Тридцать шестой. Это эвакогоспиталь на четыреста коек, мы находимся на побережье примерно в шестидесяти милях от Сайгона. Всего в штате девять медсестер, включая тебя, еще есть медбратья и санитары. Это место держится только на нас, – прокричала старший лейтенант. – Это один из самых безопасных пунктов. ДМЗ севернее, боевых действий тут считай что нет. К нам в основном поступают ОТРы…

Фрэнки старалась все запоминать.

– ОТРы?

– Очень тяжело раненные. У нас тут есть все: от проказы до ампутаций, от крысиных укусов до оторванных конечностей. Большинству ранений требуется позднее наложение швов, это значит, что мы промываем и санируем рану, но не зашиваем ее. Здесь пострадавшие находятся около трех дней. Счастливчики отправляются в Третий полевой госпиталь в Сайгоне для профильного лечения, менее везучие возвращаются в свои части, а те, кому совсем не повезло, едут домой в гробах. Поживее, лейтенант.

Рядом показалось несколько полукруглых ангаров.

– Здесь у нас неотложка, пред- и послеоперационные, блок интенсивной терапии, нейрохирургия и два операционных отделения, – она не сбавляла шаг. – А это столовая. Офицеры слева. Завтра в восемь ноль-ноль доложи о прибытии майору Голдштейн. Она главная медсестра.

Старший лейтенант резко остановилась перед длинным рядом одинаковых деревянных строений, нижняя часть которых была обложена мешками с песком.

– Это твой барак. Душевые и туалеты там. Мыться придется быстро. Пилоты любят подглядывать с воздуха, – улыбнулась Пэтти и достала две баночки с таблетками: – От малярии и диареи. Принимай постоянно. И не пей воду. Только из специальных мешков и канистр. Если хочешь, могу показать…

Не договорив, она наклонила голову и прислушалась. Через мгновение Фрэнки уловила гул вертолетов.

– Вот дерьмо, – отрывисто сказала Пэтти. – Это к нам. Ладно, Макграт, ты справишься и сама. Располагайся.

Она еще раз улыбнулась, похлопала Фрэнки по плечу и убежала. Фрэнки услышала, как десятки тяжелых башмаков застучали по деревянному настилу.

Она почувствовала себя брошенной.

– Выше нос, Макграт, – сказала она вслух и открыла дверь барака.

Темное затхлое помещение приблизительно пятнадцать на тридцать футов было разделено на три секции, каждая со своей зеленой металлической койкой, самодельной тумбочкой и настольной лампой. На кривых фанерных стенах висел оливково-зеленый тюль. Рядом с одной из кроватей были приклеены цветные фотографии: пара на фоне красной конюшни, коротко стриженный мужчина, прислонившийся к капоту «шевроле», и этот же мужчина рядом с рыжеволосой девушкой и большой черной лошадью. Над другой койкой висели плакаты с изображением Малколма Икса, Мухаммеда Али и Мартина Лютера Кинга-младшего. Третья кровать, кажется, была ее – к стене ничего не приклеено, видны только дырки и следы от плакатов, которые кто-то сорвал. На полу лежал ее чемодан.

В углу стоял маленький холодильник, рядом небольшой стеллаж, сколоченный из старых досок, кто-то заполнил его потрепанными книгами в бумажных обложках. В бараке было невыносимо жарко, но ни вентилятора, ни даже окна там не было. На полу слой красной пыли.

Закрыв за собой дверь, Фрэнки села на узкую койку и открыла дорожную сумку. Сверху лежал новенький «Полароид» и аккуратно завернутые рамки с фотографиями. Она взяла верхний снимок, сняла обертку и положила на колени. Это была фотография из Диснейленда. На ней они с Финли стояли перед замком Спящей красавицы, держась за руки. За секунду до того, как хлопнула диафрагма аппарата, Финли забрал у мамы буклет и оторвал самый дорогой билет со словами: «Мы с Фрэнки пойдем на „Ракету“. А потом на „Субмарину“». Мама тогда только тихо сказала: «Надеюсь, здесь найдется что выпить, Коннор».

По щекам потекли слезы. Рядом никого не было, поэтому Фрэнки не стала сдерживаться. Она смотрела на фотографию брата, на его выступающие зубы, блестевшие на солнце волосы, на его веснушчатое лицо. Смотрела и думала: «Что же я наделала?»

Потом она развернула фотографию родителей, которая была сделана на одном из их знаменитых приемов на Четвертое июля, – оба улыбаются, позади стол, украшенный патриотичными флажками.

Папа с мамой были правы. Она понятия не имела, что значит уехать так далеко от дома – на войну – без Финли. Как она протянет здесь целый год?

И тут живот снова скрутило.

Она побежала в туалет.

Глава пятая

Прошло несколько часов, Фрэнки лежала на кровати, сдерживая слезы и рвоту и мечтая поскорее оказаться дома. Тут дверь с грохотом распахнулась. В барак вошли две женщины в окровавленной одежде, одна была чернокожей и коротко стриженной, в шортах, футболке и армейских ботинках, другая – высокая и рыжеволосая, с маленьким хвостиком на затылке, как у Олив Ойл[5], на ней были зеленые брюки и такого же цвета рубашка. Обе старше Фрэнки, но лишь немного.

– Погляди, Бабс. Свежее мясо, – сказала рыжеволосая девушка, снимая рубашку.

Кровь у нее была даже на лифчике. Совершенно не смущаясь, она подошла к Фрэнки.

– Я Этель Флинт. Из Вирджинии. Работаю в неотложке. – Она схватила руку Фрэнки и встряхнула с такой силой, будто взвела винтовку. – А это Барб Джонсон, операционная медсестра из какого-то захолустья в Джорджии. Осторожно, она та еще змея. Последнюю девочку каждый день до слез доводила.

– Неправда, Этель, и ты это знаешь, – сказала чернокожая девушка, стягивая влажную футболку. – Господи, ну и жара.

Фрэнки уставилась на Барб. Если честно, ей редко доводилось общаться с чернокожими. Барб прищурила глаза и оценивающе посмотрела в ответ, Фрэнки почувствовала себя школьницей, которая ошиблась дверью.

– Меня зовут… – начала она. Голос сорвался на середине фразы. – Меня зовут Фрэнки Макграт.

– Переодевайся, Фрэнки, – сказала Этель, снимая лифчик и надевая оливково-зеленую футболку с V-образным вырезом. На шее у нее висела серебряная цепочка с жетонами. – Сегодня черепашья вечеринка в твою честь…

Барб хмыкнула:

– Полегче, Этель. Не путай девочку.

– Ну, может, я слегка преувеличила, но сегодня мы встречаем двух черепах и провожаем одного старожила.

– Кто такие черепахи? – спросила Фрэнки.

– Это ты, девочка, и все те, кто только что прибыл. – Этель вздохнула, как замученная жизнью старуха. – Шевелись. А то я умру от жажды. День был долгий, и мне срочно нужна кока-кола.

Фрэнки было неловко раздеваться перед посторонними, но показаться недотрогой совсем не хотелось, поэтому она начала стягивать одежду.

Дойдя до нижнего белья, она вдруг поняла, что ни в сумке, ни в чемодане нет ничего, во что она могла бы переодеться. Кроме аккуратно сложенной зеленой формы, пижамы, нежно-голубого платья, которое, по заверениям мамы, идеально подошло бы для выхода в свет, и белой формы медсестры там ничего не было.

– Еще и чулки с поясом, – сказала Этель, глядя на нее, затем порылась в ящике, вытащила пару обрезанных шорт и армейскую футболку и протянула их Фрэнки. – Не переживай, ты не первая такая. Нам тоже никто не рассказывал, что на самом деле надо брать с собой.

– Или что здесь на самом деле творится, – добавила Барб.

Фрэнки сняла пояс и бежевые чулки. Чувствуя, как соседки по комнате ее разглядывают, она быстро натянула на себя то, что дала ей Этель. Футболка была огромной, она почти полностью закрывала обрезанные шорты, которые Фрэнки перетянула ремнем, чтобы не потерять их на ходу.

Она вытащила из чемодана каску с бронежилетом и надела. Бронежилет был очень тяжелым. А каска сползала на глаза.

– Это вечеринка, а не фильм с Джоном Уэйном[6], – сказала Барб. – Сними эту хрень.

– Но… – Фрэнки так резко повернулась, что каска больно ударила по переносице. – В правилах сказано…

Барб вышла из барака, громко хлопнув дверью.

Этель аккуратно сняла каску с головы Фрэнки и положила ее на кровать.

– Знаю, сегодня был трудный день. Мы поможем тебе освоиться. Но не прямо сейчас, ладно? И пожалуйста, никакого бронежилета.

Фрэнки расстегнула жилет и отбросила его в сторону. Он приземлился прямо на каску. Фрэнки чувствовала себя глупой и уязвимой – огромная футболка, почти закрывающая шорты, голые ноги и блестящие новые ботинки, которые она так тщательно полировала. Почему ей не пришло в голову взять кроссовки? Авторы буклета «Что взять с собой» вообще были во Вьетнаме? Перед отъездом она подстриглась прямо как Твигги[7], но тридцать восемь часов в дороге и местная влажность не пошли прическе на пользу, на голову словно натянули черную шапочку для плавания. Выглядит, наверное, как двенадцатилетка.

Этель шла быстро и говорила на ходу:

– С приездом в Тридцать шестой, Фрэнк. Можно звать тебя Фрэнк? Вообще-то это подвижной госпиталь, но мы давно никуда не переезжали, только разрастаемся все больше и больше. У нас несколько лечащих врачей и четыре хирурга, ты их сразу узнаешь. Они считают себя богами. Медсестер здесь всего девять, еще пара медбратьев и куча санитаров. Почти все отделения работают с семи до девятнадцати ноль-ноль шесть дней в неделю, но людей не хватает, поэтому приходится работать до последнего раненого. Если звучит чересчур, так и есть, но ты привыкнешь. Поторопись. Ты уже отстаешь.

В сгущающихся сумерках Фрэнки не видела и половины того, что находилось вокруг: ряды бараков, большое деревянное здание столовой, туалеты для медсестер, часовня, полукруглые ангары с эмблемой госпиталя, едва различимой при таком освещении.

Пройдя между ангарами, они оказались на открытой площадке – небольшом клочке красной земли, окруженном темными постройками. Было очевидно, что их соорудили на скорую руку. Где-то неподалеку было Южно-Китайское море – достаточно близко, чтобы различать шум волн.

В тусклом свете фонарей виднелись кольца колючей проволоки, протянутой по периметру лагеря. А вот и вход в бункер, укрепленный мешками с песком, сверху на деревянной балке надпись: «Офицерский клуб». Вместо двери – занавеска из маленьких разноцветных бусин.

Они зашли внутрь. Бусины тихо застучали.

Помещение оказалось больше, чем выглядело снаружи. У дальней стенки тянулась барная стойка из фанеры, вдоль нее стояли высокие стулья. Бармен деловито разливал напитки. Молодая вьетнамка в свободных штанах и длинной тунике бегала с подносом от стола к столу. Около музыкального проигрывателя лежали груды магнитофонных бобин. Из огромных динамиков гремела песня «Как перекати-поле»[8], людям приходилось кричать, чтобы услышать друг друга. Трое парней играли в дартс.

В воздухе висел сигаретный дым, от которого у Фрэнки вскоре защипало глаза.

В клубе было полно народу, мужчины и несколько женщин сидели за столиками или просто привалились к стенам. Какой-то парень вообще стоял на голове, скрестив голые ноги. Почти все курили и пили.

Песня закончилась, и стало тихо. До Фрэнки донеслись обрывки разговора, смех и чей-то возглас: «Любовью здесь и не пахнет».

Этель захлопала, чтобы привлечь внимание.

– Эй, ребята! Это Фрэнки Макграт. Она из… – Этель повернулась к ней: – А откуда ты?

– Из Калифорнии.

– Из солнечной Калифорнии! – Этель подтолкнула Фрэнки вперед, представляя ее остальным.

Около бара сидела Пэтти, она курила и играла в карты с капитаном. Она обернулась, с улыбкой помахала рукой.

Кто-то поменял бобину на магнитофоне. Заиграла песня «Девочки из Калифорнии»[9].

Все захлопали, кое-кто крикнул:

– Добро пожаловать, Фрэнки!

Кто-то обхватил ее за талию и повел танцевать.

Это был высокий и худой привлекательный мужчина в белой футболке и потертых джинсах. Светлые, песочного цвета волосы были аккуратно подстрижены согласно уставу, но ухмылка и косяк во рту давали понять, что он из тех парней, от которых папа велел держаться подальше. Как и вообще от всех мужчин на фронте. («Военные холостяки, Фрэнки, это женатые мужчины, которые думают, что под взрывами бомб в постель можно затащить кого угодно. Не ступай на эту дорожку. Не опозорь нас».)

Он выдохнул сладкий дым и протянул ей косяк:

– Хочешь затянуться?

Фрэнки удивленно уставилась на него. Ей не первый раз предлагали марихуану (она ведь училась в колледже, пусть и католическом), но это же Вьетнам. Война. Опасное время. Она не курила в женском колледже Сан-Диего и уж конечно не будет курить здесь.

– Нет, спасибо. Но я бы взяла…

До того, как она успела сказать кока-колу, над клубом прогремел взрыв. Стены задрожали, с потолка посыпалась пыль, какой-то ящик свалился с полки, кто-то крикнул: «Не сейчас, чарли, я же пью…»

Еще один взрыв. Сквозь занавеску из бус пробивался красный свет.

По всему лагерю разнесся сигнал воздушной тревоги. Из громкоговорителя раздавалось: «Внимание, всем найти укрытие. Уровень опасности красный. Мы под ракетным обстрелом. Повторяю, уровень красный. Найдите укрытие».

Ракетный обстрел?

Снова взрыв. Еще ближе. Бусины на шторах дрожали.

Фрэнки вырвалась из рук мужчины – кем бы он ни был – и бросилась к выходу.

Он схватил ее и потянул назад.

Ею овладел страх, она закричала и попыталась вырваться. Он притянул ее ближе. Кто-то прибавил громкость на магнитофоне, с потолка сыпались пыль и грязь.

– Ты в безопасности, Макграт, – прошептал он ей в ухо. Она чувствовала его дыхание на своей шее. – Насколько это возможно в этой проклятой стране. Дыши. Я держу.

Фрэнки слышала грохот взрывов, чувствовала, как земля дрожит под ногами.

Она вздрагивала от каждого звука. Боже. Что я наделала? Она подумала о Финли.

С сожалением сообщаем…

Никаких останков.

– Я держу тебя, – сказал он снова, когда ее дыхание участилось, и обнял еще крепче. – Не переживай.

Снова завыла сирена.

Она почувствовала, как его руки ослабили хватку.

– Кажется, все, – сказал он.

Тут раздался еще один взрыв, и он засмеялся:

– А это мы. Возвращаем должок.

Она подняла глаза, ей было стыдно. Что она за солдат? Стоит здесь, трясется, готова расплакаться в первый же день.

– Но… укрытие… разве нам не нужно…

– Разве можно портить вечеринку в день прибытия из-за какого-то там обстрела? Я Джейми Каллахан. Костолом. Из Джексон-Хоул. Просто смотри на меня, Макграт. Отбрось все остальное.

Она пыталась сосредоточиться на дыхании, на его словах, его голубых глазах, пыталась держаться спокойно.

– Вы врач? – выдавила она.

Он улыбнулся, и она поняла, что он молод – по крайней мере, не слишком стар. На вид ему было лет тридцать.

– Ага. Пятое отделение. Хирургия. – Он наклонился к ней: – Может, будем работать вместе…

Она услышала его тихий, возбужденный голос, почувствовала запах алкоголя и марихуаны в его дыхании, и вдруг странный перевернутый мир стал ей знаком и понятен – врач пристает к медсестре.

– Мой отец предупреждал о таких, как вы.

Взрывы прекратились.

– Ну вот и все, – сказал он с улыбкой. Но что-то в этой улыбке было не так, будто он и сам испугался.

Кто-то снова прибавил громкость. «Эти сапожки созданы для ходьбы»[10].

Все стали подпевать, разбиваться на пары и танцевать.

Вот так запросто. Праздник снова был в самом разгаре, люди курили, пили и смеялись, как будто никто только что не сбрасывал на них бомбы.

– Как насчет виски, девочка из Калифорнии? – Джейми улыбнулся.

Фрэнки не сразу смогла ответить.

– Я… не знаю… – Ей исполнилось двадцать один уже несколько месяцев назад, но она ни разу не пила крепкий алкоголь.

Джейми наклонился к ней:

– Дрожь как рукой снимет.

– Правда? – с сомнением спросила Фрэнки.

Он с грустью посмотрел на нее.

– На сегодня – да.

Глава шестая

На следующее утро, когда Фрэнки проснулась, она не сразу поняла, где находится.

Но тут в нос ударил запах – рыба, дерьмо, гниющие овощи. А еще жара. Пот тек ручьем. От простыней исходил неприятный кислый запах.

Она была в своем душном бараке – она была во Вьетнаме. Голова трещала от боли.

Фрэнки села, свесив ноги с кровати.

Ей показалось, что ее сейчас вырвет.

Вчера вечером она выпила две стопки виски.

Две стопки…

И совсем ничего не съела.

Последнее, что она помнила, было то, как она танцевала с Этель под «Понедельник, понедельник»[11]. Кажется, в какой-то момент шорты все-таки упали прямо на новые блестящие ботинки. Так она это помнила. Кто-то рядом тогда сказал: «Отличные ножки, Фрэнк!» Вроде бы это была Этель. Она громко смеялась, пока Фрэнки натягивала шорты.

Боже. Не самый лучший способ произвести хорошее впечатление.

Где Барб и Этель?

Ей было дурно, а еще ужасно хотелось пить. Она причесала короткие волосы и огляделась. На грязном деревянном полу сидела огромная серая крыса. В розовых тоненьких лапках она держала надкушенную шоколадку. Заметив взгляд Фрэнки, крыса перестала жевать и выпучила черные глаза-бусинки в ответ.

Еще вчера Фрэнки наверняка запустила бы в крысу чем-то тяжелым. Но сегодня сил на это не было.

Она встала и, не обращая внимания на крысу, которая не обращала внимания на нее, натянула оливково-зеленую форму, брюки она, как полагается, заправила в начищенные до блеска ботинки.

Крыса протрусила мимо и скрылась за комодом.

– Ладно, – сказала себе Фрэнки, стоя в душной комнате. – Ты сможешь.

Ей нужно было что-то съесть, выхлебать целое море воды и приступить к службе. Теперь она будет пить только из специальных мешков и не забудет про таблетки от малярии и диареи.

Выйдя из барака, она впервые увидела, что лагерь представляет собой большой комплекс построек на клочке ярко-красной земли. Деревьев тут не было, зато хватало разномастных строений – домики, палатки и бараки. Полукруглые ангары, где размещали раненых, походили на гигантские консервные банки, которые разрезали вдоль и воткнули в землю, а у входа навалили мешки с песком.

Фрэнки шагала по главной улице городка, с одной стороны тянулась крытая площадка, а с другой – длинные ряды зданий. Она прошла мимо мужских казарм, мимо аптеки и маленькой церкви, мимо штаба Красного Креста и магазина. Дорога упиралась прямо в высокую водонапорную башню, под которой находилась сцена. Сейчас там никого не было.

Перпендикулярно сцене располагалась столовая. Фрэнки остановилась перед открытой дверью длинного деревянного строения. Столовая была разделена на две части, одна – для офицеров, другая – для солдат.

Она подошла к столу с хлебом, кексами, бадьей арахисовой пасты и баночкой масла. Налила себе кофе и залпом выпила, надеясь, что это спасет от головной боли. Осушив первую чашку, намазала кусочек хлеба арахисовой пастой и запила это восемью унциями молока.

Ее тут же затошнило, и она кинулась в уборную, но, успев преодолеть лишь половину пути, согнулась пополам рядом с магазином.

Когда в желудке ничего не осталось, она вернулась на дорогу и побрела к кабинету майора Венди Голдштейн. Главная медсестра в выцветшей, отглаженной форме сидела за столом, зарывшись в кучу бумаг.

Фрэнки вошла в кабинет и отдала честь.

– Младший лейтенант Макграт прибыла на службу, – отчеканила она.

Майор Голдштейн подняла глаза. Из-за светлых волос и бледной кожи она могла показаться хрупкой, но только на первый взгляд.

– Который час, лейтенант?

Фрэнки посмотрела на черные настенные часы, защищенные черной проволочной сеткой.

– Восемь ноль три, майор Голдштейн.

Майор поджала губы.

– Отлично. Я уж подумала, вы не умеете определять время. Если вам сказано явиться в восемь ноль-ноль, я жду вас ровно в восемь ноль-ноль. Вам ясно?

– Да, майор, – сказала Фрэнки. – Мне… было плохо.

– Не пейте воду – или всю службу проведете в уборной. Разве вам никто не сказал? Думаю… – Она остановилась на середине фразы и резко втянула воздух. Затем наклонила голову и прислушалась. – Черт.

Фрэнки услышала гул приближающихся вертолетов.

– Нас атакуют?

– Не так, как вы думаете. – Майор захлопнула бежевую папку. – Сейчас и проверим, из какого вы теста, Макграт. С назначением разберемся завтра. Будьте здесь в восемь ноль-ноль. А сейчас за работу. Идите к лейтенанту Флинт из неотложки.

– Из неотложки? Но я не…

– Это не приглашение на вечеринку, Макграт. Живее.

Фрэнки была настолько сбита с толку, что забыла отдать честь. Она уже не понимала, когда это нужно делать, а когда нет. Поэтому просто развернулась и вылетела из кабинета. Она бежала к полукруглым амбарам, в которых размещались все отделения. Новые ботинки ужасно натирали.

Над вертолетной площадкой кружили три вертолета с красным крестом на фюзеляже. Пулеметчиков видно не было – это были санитарные вертолеты, Фрэнки о таких читала. Они доставляли раненых с поля боя, а не отстреливались от врагов. Два вертолета приземлились, один еще висел в воздухе.

К ним сразу подбежали две медсестры и санитар, начали выгружать раненых, укладывать на носилки.

Как только первый вертолет оторвался от земли, третий опустился на его место. Санитаров прибавилось, раненых все выгружали и выгружали. Машина «скорой» уже ехала в сторону предоперационной.

Наконец Фрэнки нашла ангар, где располагалось отделение неотложной помощи.

Санитары бегали туда-сюда, занося раненых, кто-то из солдат кричал, держа в руках собственную ногу, у кого-то ног вообще не было. Форма в крови у всех, у некоторых еще дымились волосы – их только что потушили санитары или товарищи. Открытые раны на груди – у одного солдата торчало ребро. Этель, вылитая амазонка, стояла в самом центре этого хаоса – регулировала движение, определяла тяжесть ранений, говорила, куда нести одних пациентов, а куда других. В этом безумии она была словно рыба в воде. Санитары следовали ее указаниям. Раненых было так много, что некоторых приходилось оставлять снаружи, они лежали на носилках и ждали, когда в предоперационной освободится место.

Фрэнки была потрясена. Крики, дым, плач.

Какой-то санитар, увидев Фрэнки, сунул ей в руки ботинок.

Она опустила глаза – из ботинка торчала нога.

Фрэнки выронила ботинок, метнулась в сторону, и ее вырвало. К горлу снова подкатила рвота, и вдруг Фрэнки услышала:

– Фрэнк. Фрэнк Макграт. – Этель схватила ее за руку.

Фрэнки захотелось убежать.

– К такому меня не готовили. – Она замотала головой.

Этель взяла ее за подбородок, заставила посмотреть на себя.

– Я знаю. – Она откинула волосы окровавленной рукой. – Знаю.

– На курсах нас учили делать перевязки и брить солдат перед операцией. Я не должна быть здесь. Я…

– Ты можешь помогать, придерживать им голову.

Фрэнки кивнула.

Этель взяла ее за руку и завела внутрь – туда, где раненые ждали своей очереди.

– Это приемный покой. Здесь оценивают тяжесть ранений. Мы решаем, кого и когда оперировать. В первую очередь берут тех, кого точно можно спасти. Видишь ширму? За ней лежат пациенты, которые вряд ли переживут этот день. Они на ожидании, за них возьмутся в последнюю очередь. Мы можем обработать пять огнестрелов и сделать столько же ампутаций, а можем все это время провозиться с одной травмой головы. Понимаешь? А ходячие больные у нас тут. – Этель указала на группу солдат возле ширмы, они болтали, курили и делали все, чтобы поддержать своих тяжелораненых товарищей. – Их осмотрят, когда будет время.

Этель подвела Фрэнки к одному из солдат, который лежал на носилках, вся его форма была в крови, одной руки нет. Фрэнки отвела взгляд.

– Дыши, Фрэнк, – спокойно сказала Этель. – Возьми его за руку.

Фрэнки подошла ближе и заставила себя посмотреть. Сначала она увидела только оторванную по локоть руку, торчащую белую кость и окровавленный хрящ.

Соберись, Фрэнки.

Она на секунду зажмурилась, выдохнула и открыла глаза. Теперь она видела перед собой солдата, чернокожего парня с грязной зеленой банданой на голове. Он, наверное, и бриться начал совсем недавно. Она очень осторожно взяла его за руку.

– Здравствуйте, мэм, – еле слышно сказал он. – Вы не видели моего друга Стиво? Мы были вместе…

Этель разрезала его форму, открылась огромная рана на животе. Этель посмотрела вверх. В глазах была усталость.

– На ожидание, – выкрикнула она.

Появились два санитара, подняли носилки и перенесли солдата за ширму.

Фрэнки взглянула на Этель:

– Он ведь умрет.