Песнь Двух Волков

Глава 6: Уроки Ведуньи

Изба Любавы стояла на самом краю деревни, у самой кромки леса. Она была старше всех остальных изб в Ведмино, вросшая в землю, с крышей из замшелого теса. Из трубы всегда тянулся тонкий, пахнущий травами дымок. Обычные селяне обходили ее стороной – уважали, боялись, но без крайней нужды не беспокоили. Для Родана же этот дом был вторым после его собственного.

Он пришел к ней вечером, принеся лучшую часть оленьей вырезки и печень. Любава уже ждала его. Она сидела на низкой скамье у очага, помешивая в котле какое-то пахучее варево. Она была стара, как сама земля – лицо покрыто сетью морщин, похожих на русла высохших рек, а глаза, выцветшие от времени, казалось, видели не то, что было снаружи, а что-то внутри, за гранью.

– Добыча была хорошей, – сказала она, не поворачивая головы. Голос ее был сухим, как осенний лист. – Я слышала, как дух рощи отпустил тебя с миром.

Родан молча положил мясо на стол. Здесь не нужно было слов. Любава знала все без них.

– Садись, – кивнула она на скамью напротив. – Будешь есть со мной.

Они ели в тишине похлебку из кореньев и грибов. Когда они закончили, Любава бросила в огонь пучок сухой полыни. Комнату наполнил горьковатый, дурманящий дым.

– Твой дар растет, – сказала она, глядя, как дым вьется под потолком. – Ты видишь нити и следы. Этого достаточно для охоты на зверя. Но для охоты на людей – мало. Ты должен научиться читать.

– Читать? – не понял Родан.

Вместо ответа Любава тихо свистнула. Из-под лавки, где она дремала, вылезла худая, облезлая собака. У нее было порвано ухо, а в глазах застыл вечный испуг бездомного существа. Она подползла к ведунье и положила ей голову на колени.

– Смотри на нее, – приказала Любава. – Не просто смотри. Гляди внутрь. Что ты видишь?

Родан подчинился. Он расслабил зрение, и привычный мир начал меняться. Собаку окутывало сияние, аура. Она была тусклой, рваной, как ее шерсть.

– Она серая… – начал он. – Грязно-серая. И дрожит.

– Это страх, – кивнула Любава. – Он живет в ней давно. Ее били, гнали отовсюду. Страх стал ее второй кожей. Что еще?

Родан всмотрелся пристальнее. Он заметил, что серое сияние пронизано темными, почти черными прожилками, которые, казалось, тянулись от живота.

– Темные нити… от живота. Они тянут, словно… словно высасывают из нее что-то.

– Голод, – сказала ведунья. – Вечный голод. Он грызет ее изнутри, отнимает силы. Ты видишь, как он отравляет ее ауру? Что еще? Не спеши. Смотри на сердце.

Родан сфокусировался на груди собаки. И там, посреди серой мути и черных нитей голода, он увидел крохотную, слабую искорку. Она была теплого, золотистого цвета. Когда ведунья почесала собаку за ухом, искорка на мгновение вспыхнула чуть ярче.

– Там… огонек. Маленький. Теплый, – удивленно произнес он.

– А вот это – преданность. Та малость добра, что осталась в ее душе, несмотря на всю боль, что ей причинили люди. Она нашла одного человека, который не бьет и кормит, и теперь готова умереть за него. Запомни это, Родан. Нет ничего абсолютно черного или абсолютно белого. Даже в самой грязной душе можно найти искру света. И даже в самой светлой – тень. Ты должен научиться видеть и то, и другое. И понимать, что перевешивает.

Она замолчала, глядя в огонь. Дым от полыни становился гуще.

– Тьма сгущается над Заречьем, – вдруг сказала она, и ее голос стал ниже и глуше. – Духи беспокойны. Домовые в деревне не спят по ночам, шепчутся. Водяной в реке стал злым, мутит воду. Лешие уводят людей с тропы не ради шутки, а из злобы. Я ходила вчера к болотам…

Она содрогнулась, и ее старые глаза на миг наполнились настоящим ужасом.

– Кикиморы пели. Не свои обычные заунывные песни, нет. Они пели песнь крови. Такое бывает лишь перед большой бедой. Перед войной. Или мором.

Она повернулась к Родану, и ее взгляд, казалось, пронзил его насквозь.

– Старый князь умирает. Его рука ослабла, и он больше не держит мир в равновесии. Грань между Явью, нашим миром, и Навью, миром духов и нечисти, истончилась. Твари, что раньше боялись света и сильной власти, теперь выползают из своих нор. Они чуют кровь. Чуют слабость.

Она взяла его руку своей сухой, похожей на птичью лапку, рукой. Ее кожа была горячей.

– Твой дар, мальчик… это не просто удача для охоты. Это бремя. Скоро придут времена, когда способность отличить свет от тьмы в душе человека станет важнее любого меча. Будь готов. Тьма идет. И она придет очень скоро.

Родан смотрел в огонь, чувствуя холод, который не имел ничего общего с ночной прохладой за окном. Он впервые понял, что его зрение – это не просто странность. Это оружие. И, возможно, проклятие. И что его тихий, понятный мир вот-вот рухнет.

Глава 7: Три Искры

На следующий день после визита к Любаве, мир Родана был ярче, но и сложнее. Он больше не мог просто смотреть на людей. Он невольно читал их, как открытую книгу.

Вернувшись с утренней проверки ловушек на зайцев, он нашел на своем крыльце небольшой, еще теплый пирожок с капустой. Родан взял его, и его пальцы ощутили тепло. Он знал, чьих это рук дело.

Весняна. Тихая, русоволосая, с глазами цвета васильков. Она была самой скромной девушкой в деревне. Он видел ее ауру много раз. Она была похожа на спокойный ручей – нежно-голубая, с серебристыми искорками. В ней не было бурных страстей, только ровное тепло, забота и кристальная честность. Она никогда не заговаривала с ним первая, но он часто ловил на себе ее взгляд – робкий и восхищенный. Этот пирожок был ее способом сказать то, на что не хватало смелости. Он был частью ее самой – простой, честной и теплой. Родан съел его с благодарностью, но и с чувством легкой вины, словно принимал в дар что-то, чего не мог вернуть.

Днем, когда он пошел к колодцу за водой, его подкараулила другая сила.

– Родан! А ну, постой! – окликнул его звонкий голос.

Из кучки девок, хихикающих у колодца, отделилась самая бойкая. Зоряна. Черноволосая, чернобровая, с ямочками на щеках и такими бедрами, что мужики в деревне, глядя на нее, невольно сглатывали. Она была не ручьем. Она была лесным пожаром.

Ее аура пылала, как раскаленные угли в печи. Ярко-красная, с оранжевыми и золотыми вспышками. В ней смешалось все: упрямство, веселье, дерзость и чистая, незамутненная похоть, простая и естественная, как голод.

– Опять от нас, девок, нос воротишь, охотник? – спросила она, подходя вплотную и заглядывая ему в глаза. Ее подружки за спиной захихикали громче. – Что, тебе в лесу звери интереснее, чем мы?

От нее пахло солнцем, парным молоком и немного – женским потом. Родан чувствовал тепло ее тела даже на расстоянии шага. Его дар сейчас был скорее проклятием. Он видел не только ее смелость. Он видел ее желания. Яркие, неприкрытые, чувственные. Он видел образы, которые рождались в ее голове, когда она смотрела на его руки, плечи, на то, как обтягивает его штаны мышцы ног. Это смущало до предела. Он чувствовал, как краснеют уши, и не знал, куда девать глаза.

– Мне некогда, Зоряна. Дел много, – ответил он, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

– Да брось ты свои дела! – она легко коснулась его руки, и по коже Родана пробежали мурашки. – Скоро праздник Купалы. Ты же пойдешь к кострам? Говорят, кто в эту ночь найдет цветок папоротника, тот… – она понизила голос до соблазнительного шепота, – …будет знать все женские тайны. Может, поищем вместе? А?

Ее красная аура на мгновение вспыхнула так ярко, что Родан невольно прищурился. В этой вспышке было откровенное, почти хищное обещание. Обещание жарких объятий на мягком мху, запутанных в волосах цветов, вкуса ее губ и стонов, которые потонут в песнях и треске праздничного костра. Любой другой парень на его месте либо сбежал бы, либо, наоборот, принял вызов. Но Родан, видя все это так ясно, словно она кричала ему об этом, чувствовал себя обезоруженным. Это было слишком откровенно, слишком… сильно.

Он вежливо, но твердо высвободил свою руку.

– Я не люблю шумные праздники. Прости.

Он набрал воды и пошел прочь, чувствуя на спине ее разочарованный и одновременно заинтригованный взгляд и угасающие смешки ее подруг.

Была и третья. Милана. Дочь кузнеца. Молчаливая, статная, с тяжелой русой косой. Ее аура была глубокого, спокойного зеленого цвета, как листва старого дуба. Она была воплощением надежности, женской силы, той, что рожает детей, ведет дом и держит на своих плечах весь мир. Она не дарила пирожков и не бросала дерзких вызовов. Но когда Родан проходил мимо кузни, она всегда выходила под предлогом подать отцу воды и провожала его долгим, серьезным, оценивающим взглядом. В этом взгляде читалось не девичье кокетство, а вопрос: "Годен ли ты? Достаточно ли силен, чтобы стать хозяином в доме и отцом моим детям?". Это пугало Родана еще больше.

Три девушки. Три искры. Три разных будущих, которые предлагал ему этот мир. Нежно-голубое – покой и забота. Ярко-красное – страсть и огонь. Глубоко-зеленое – семья и продолжение рода. Он видел их души, их желания, их надежды. И именно поэтому не мог сделать выбор. Каждая из них притягивала и одновременно отталкивала его. Для него они не были загадкой. Он видел их насквозь. А без тайны, без загадки, без этого пьянящего неведения, с которого начинаются все человеческие истории, он чувствовал себя чужаком.

Охотником, который слишком хорошо изучил свою добычу, чтобы решиться на выстрел.

Глава 8: Гонец из Столицы

Мирная жизнь деревни лопнула, как нарыв. Это случилось в середине дня, когда солнце стояло высоко, и единственным звуком был ленивый гул пчел над цветущей липой у околицы. Звук рога – резкий, требовательный – вспорол эту тишину.

В Ведмино въехал всадник. Не боярин со свитой, а всего один человек на взмыленном коне. Но этого было достаточно. Он был княжеским гонцом, сборщиком дани, а это значило – власть. Мужчина был жилистым, обветренным, с злыми, бегающими глазками. Он спрыгнул с коня у дома старосты Михея, и все, кто был на улице, замерли.

Родан в это время чинил крышу своего сарая. Он сразу почувствовал его. Аура гонца была грязной, серо-коричневой, как мутная вода в луже. В ней не было силы, как у боярина, но было много мелкой, застарелой злобы, жадности и презрения к этим "деревенским свиньям".

Староста Михей вышел на крыльцо, степенно поправляя пояс.

– С миром ли, служивый? – спросил он, щурясь на солнце.

– С данью я, дед, а не с миром! – рявкнул гонец, вытирая пот со лба. – Серебро, зерно, мед, шкуры. Все по списку. Да поживее, мне еще в трех деревнях эту волынку тянуть.

Пока староста отдавал распоряжения, и мужики потянулись к общему амбару, гонец уселся на крыльце, и его тут же обступили самые любопытные. В деревне новость была дороже хлеба.

– Что там в стольном граде, добрый человек? Как князь-батюшка поживает? – спросил один из стариков.

Гонец хрипло рассмеялся и сплюнул в пыль.

– "Князь-батюшка"… – передразнил он. – Да скоро поминки по вашему батюшке справлять будете! Лежит, не встает, под себя ходит. Из ума выжил совсем, говорят. Лекари только плечами жмут. Днями, а то и часами ему осталось.

По толпе прошел тревожный шепот. Смерть князя – это всегда страшно. Это как выбить центральный столб, на котором держится крыша.

– А сыновья-то что? – не унимались мужики. – Святослав-княжич, Яромир-княжич?

Глазки гонца заблестели от удовольствия. Он был в центре внимания, он был носителем знания, и это делало его, маленького человечка, важным.

– А что сыновья? Шкуру делят! – понизив голос до заговорщицкого шепота, сказал он. – Я сам видел! Вчера у ворот детинца столкнулись. Святослав со своими боярами, пьяный, как свинья, орал, что он старший, и как только старик сдохнет, он брата-книжника вместе с его торгашами на кол посадит.

Он сделал паузу, наслаждаясь произведенным эффектом.

– А Яромир… этот молчит. Но взгляд у него – что нож у разбойника. Холодный. И за спиной у него варяги стоят. Морды – что твои волки. Говорят, он серебром платит всем, кто от старшего брата к нему переметнется. По всему городу их люди ходят, шепчутся, переманивают. Уже и драки были. В кабаке люди Святослава двум купцам Яромира бороды повыдирали, чуть не зарезали. Грызутся, как псы над падалью. А падаль-то еще дышит.

Гонец злорадно осклабился. Ему, очевидно, доставляло удовольствие видеть, как сгущается страх на лицах этих деревенских простаков.

– Так что готовьтесь, мужики, – закончил он, принимая от старосты первый мешок с серебряными монетами. – Как князь преставится, так и пойдет потеха. Брат на брата. Боярин на боярина. И вас это тоже коснется. Придет Святослав и скажет: "Давай мужиков в ополчение!". А за ним Яромир пришлет: "Давай зерно для моих наемников!". А откажете – и огонь запоет над вашими избами.

Он взвесил мешок на руке, и его грязная аура на миг вспыхнула чистой, неприкрытой жадностью. Потом он пересчитал монеты, споря со старостой из-за каждого резана. Когда дань была собрана и погружена на вторую лошадь, гонец уехал, оставив за собой пыль и липкий, тошнотворный страх.

Вечером деревня гудела, как растревоженный улей. Бабы ахали и причитали. Мужики сбились в кучки, хмуро обсуждая новости. Кто-то говорил, что надо вставать за Святослава, он – старший, по закону. Другие качали головами – Яромир умнее, при нем порядка будет больше.

Родан сидел на своем крыльце, дочищая оленью шкуру. Он слушал все это, и ему было тошно. Он видел, как общая аура деревни, обычно спокойная и зеленовато-голубая, теперь пошла мутными, серо-коричневыми пятнами страха и злобы. Люди уже были готовы спорить, ссориться из-за того, что им было чуждо. Из-за двух волков в далеком городе, которые даже не знали об их существовании.

Он посмотрел на лес, темнеющий на горизонте. Лес был честнее. Там хищник убивал из-за голода, а не из-за жадности. Там не было лжи и интриг. И впервые в жизни Родан подумал, что, возможно, лучше было бы уйти туда совсем. Построить зимовье где-нибудь в глуши и никогда больше не возвращаться в этот мир людей, который, казалось, сходил с ума. Но что-то его держало. Может быть, глаза Весняны. Или вызов во взгляде Зоряны. Или просто эта земля, на которой он родился. Он еще не знал, что очень скоро ему придется сражаться за эту землю, даже если он этого не хотел.

Глава 9: Нечисть на Болотах

Через два дня после отъезда гонца, жизнь в деревне, казалось, вернулась в привычное русло. Но это было лишь на поверхности. Страх, посеянный новостями, не ушел. Он затаился, как болезнь в крови, и Родан видел его отравляющее действие повсюду.

Рано утром Родан и еще трое мужиков, включая молодого и нескладного Степана, пошли на болота за торфом. Это была тяжелая, грязная работа, но торф давал хороший жар и был нужен для кузни.

Топкие болота начинались в паре верст от деревни. Это было дурное место. Воздух здесь был тяжелым, неподвижным, пахнущим гнилью и тиной. Скрюченные, чахлые деревца росли прямо из бурой воды, а под ногами хлюпала вязкая, засасывающая грязь.

Родан сразу почувствовал – что-то не так. Обычно аура болот была сонной, апатичной, темно-зеленого, почти черного цвета. Это была аура медленного, вечного гниения. Но сегодня она была другой. Она словно кишела, пульсировала мелкими, злобными всполохами ядовито-салатового цвета. Словно что-то разбудило спящую в этой топи дрянь и разозлило ее.

– Что-то тихо сегодня, – сказал хмурый Яким, самый старший из них. – Птиц не слышно.

– И воняет хуже обычного, – сплюнул молодой Степан, с трудом вытаскивая ногу из грязи.

Они дошли до места, где торфяной слой подходил близко к поверхности, и принялись за работу. Лопаты с чавканьем входили в жирную, темную массу. Родан работал молча, не спуская глаз с подернутой ряской воды вокруг. Его дар кричал об опасности. В воде, под самой поверхностью, клубились те самые ядовито-салатовые сгустки энергии. Кикиморы. Они всегда жили здесь, но обычно были пугливы и показывались редко. Сегодня они были близко. Очень близко.

Беда пришла внезапно. Степан, отойдя в сторону в поисках места поудобнее, слишком близко подошел к краю "окна" – участка чистой, обманчиво твердой на вид топи. Он нагнулся, чтобы вонзить лопату, и в этот момент из воды высунулись две тонкие, похожие на обтянутые зеленой кожей ветки руки. Они мертвой хваткой вцепились в его щиколотку.

– А-а-а! – взвизгнул Степан, его лицо исказилось от ужаса. – Тащит! Помогите!

Он повалился на спину, и его ноги начали медленно, но неумолимо уходить под воду. Мужики остолбенели. Яким и второй, Остап, бросились к нему, но остановились у самого края трясины, боясь ступить на нее.

– Держись, Степка! Тащи его! – орали они, беспомощно размахивая руками.

Родан видел то, чего не видели они. Вокруг ног Степана из воды поднялись еще с десяток таких же зеленых, костлявых рук. Они оплели его, как сорняки, утягивая на дно. И он видел их ауры – злобные, голодные, полные дикой, нечеловеческой радости от чужого страха и боли. Они не просто топили его. Они собирались сожрать его душу.

– Не стойте! Огонь! Им нужен огонь! – крикнул Родан, бросая свою лопату.

Он судорожно шарил в своей котомке. Обычного огня у них не было. Но у него был заговоренный Любавой кремень, который она дала ему на случай встречи с нечистью.

Степан уже наполовину ушел в воду, его крики сменились булькающими хрипами. Родан выхватил кремень и кресало. Его пальцы, перепачканные торфом, дрожали, но он заставил себя успокоиться. Он чиркнул раз, другой. Сухой трут, который он всегда носил с собой, затлел. Родан поднес к нему пучок сухой болотной травы, и она вспыхнула ярким, жарким пламенем.

Не раздумывая, он шагнул к самой кромке воды.

– Уйди, гниль! Сгинь, топь! Именем живого огня, именем света белого! Проваливайся в свою Навь! – выкрикнул он слова, которым научила его ведунья, и швырнул горящий пук травы прямо туда, где в воде клубилась нечисть.

Раздался шипящий, пронзительный визг, похожий на крик потревоженной совы и скрежет ржавого железа одновременно. Зеленые руки на миг разжались, отпрянув от огня. Ядовито-салатовые ауры запульсировали от боли и ярости.

– Тащи! – заорал Родан на мужиков.

Яким и Остап очнулись от ступора, схватили Степана за руки и с силой рванули на себя. С хлюпаньем и чавканьем трясина выпустила свою жертву. Они выволокли его на твердую землю. Он был весь в грязи, в вонючей тине, трясся и плакал, как ребенок. Его ноги ниже колен были покрыты длинными, глубокими царапинами, словно от когтей.

Родан стоял, тяжело дыша и глядя на воду. Нечисть ушла, но ее злобная, голодная аура все еще ощущалась где-то в глубине.

На обратном пути никто не говорил ни слова. Изувеченный, перепуганный Степан хромал, опираясь на Якима. В голове Родана гудели слова Любавы: "Грань истончилась… Твари чуют кровь…".

Это было не просто нападение кикимор. Это был знак. Предзнаменование. Слабость власти наверху, в мире людей, пробуждала древнее зло внизу, в мире духов. Междоусобица князей была не просто спором за трон. Она срывала печати, ломала древние заслоны, и в образовавшиеся щели уже лезла всякая дрянь, голодная до человеческого страха и теплой крови. И Родан понял, что отсидеться в лесу не получится. Этот хаос шел за ними. И он доберется до каждого, даже до тех, кому не было дела до князей и их войн.

Глава 10: Последняя Капля

В то время как в далекой деревне Ведмино мужики вытаскивали товарища из лап болотной нечисти, в стольном граде Заречье воевода Ратибор принимал гостя.

Встреча проходила не в его аскетичных покоях. Для таких дел было место получше – старый, заброшенный оружейный склад в самой дальней части детинца. Здесь пахло ржавым железом и крысиным пометом, и никто из любопытных слуг не совал сюда свой нос. Единственный факел, воткнутый в стену, бросал скупой, дрожащий свет на два силуэта.

Ратибор стоял, как всегда, неподвижно, сложив руки за спиной. Перед ним стоял его гость – неприметный мужичок в одежде бродячего торговца. Но руки у него были не торговца, а воина – сбитые костяшки, мозоли от рукояти меча. Это был личный гонец князя Всеслава, человек-тень, способный проскользнуть незамеченным через любые кордоны.

– Мой господин шлет тебе привет, воевода, – сказал гонец тихим, бесцветным голосом. – И это.

Он протянул Ратибору маленький, плотно зашитый кожаный мешочек. Воевода взял его. Он был почти невесом. Ратибор молча развязал шнурок и высыпал на ладонь щепотку белесого порошка. Он ничем не пах, и на вид был похож на толченый мел.

– Мой господин сказал, что старая коряга никак не хочет падать, – продолжал гонец. – И что пора подтолкнуть ее топором. Это снадобье из Византии. Быстрое и безболезненное. Капля в вине – и сердце просто останавливается. Словно человек уснул от усталости.

Ратибор молча смотрел на порошок. Его лицо не выражало ничего. Но внутри, в ледяной пустоте его души, шевельнулось нечто похожее на удовлетворение. Терпение. Вот главное оружие. Он ждал этого момента тридцать лет. Он травил Светозара медленным ядом почти год, наслаждаясь тем, как могучий князь угасает, превращается в беспомощного старика. Но теперь время вышло. Щенки, Святослав и Яромир, уже оголили клыки. Их стычки на улицах города становились все более кровавыми. Еще немного, и они начнут резать друг друга по-настояшему, не дожидаясь смерти отца. Это ломало его план. Ему нужно было, чтобы старый волк сдох сейчас. Чтобы оба брата одновременно заявили свои права и начали собирать войска. Чтобы междоусобица вспыхнула ярким, всепожирающим пламенем.

– Была и грамота, – сказал гонец, протягивая тонкий, скрученный свиток с печатью Всеслава.

Ратибор сломал печать. В свете факела буквы плясали. Текст был коротким и жестоким, как удар топора.

"Пора. Пусть волки вцепятся друг другу в глотки. Мои люди готовы. Жду твоего знака."

Вот оно. Разрешение. Приказ. Его шанс. Момент, к которому он шел всю свою жизнь, предавая, убивая, выжидая. Он не чувствовал ни волнения, ни страха. Только холодную, кристальную ясность. Как перед началом битвы.

– Передай своему господину, что яд найдет свою чашу сегодня же, – сказал Ратибор. – А знак он получит, как только земля примет тело.

Гонец кивнул и, как тень, скользнул во тьму.

Ратибор остался один. Он медленно ссыпал белый порошок обратно в мешочек и спрятал его за пазуху. Он постоял еще немного в тишине склада, вдыхая запах ржавчины. Он чувствовал себя частью этого старого, холодного оружия. Таким же безжалостным и эффективным.

Выйдя на улицу, он привычно выпрямил спину, и на его лице появилась маска верного, уставшего слуги. Он пошел не к себе. Он пошел в княжеские покои. К своему умирающему господину.

У ложа князя сидела молоденькая служанка, дремала, уронив голову на грудь. Ратибор жестом отослал ее прочь. Девушка испуганно вскочила и выбежала, не смея поднять на него глаз.

Воевода остался наедине с князем. Светозар лежал неподвижно, лишь слабо вздымалась его грудь. Его лицо во сне было почти спокойным, морщины разгладились. На мгновение он показался Ратибору тем молодым воином, которому он когда-то присягал на верность.

Ничто не дрогнуло в душе воеводы. Это была лишь сентиментальная шелуха, мешающая делу.

Он подошел к столу, где стоял кувшин с вином. Князю позволяли иногда глоток разбавленного вина для сна. Ратибор налил немного в серебряную чашу. Затем достал мешочек. Он не стал сыпать весь порошок. Лишь малую толику, на кончике ножа. Он размешал яд в вине. Порошок мгновенно растворился, не оставив ни следа.

Он подошел к ложу и осторожно приподнял голову князя.

– Государь… – тихо позвал он. – Проснись. Выпей немного. Это придаст тебе сил.

Светозар открыл глаза. Взгляд был мутным, бессмысленным. Он не понимал, кто перед ним.

– Ратибор… – прошептал он. – Ты здесь…

– Я всегда здесь, государь, – сказал Ратибор и поднес чашу к его губам.

Князь послушно сделал глоток. Потом еще один. Вино проливалось, стекая по его бороде, но большая часть попала внутрь.

– Хорошо… – прохрипел Светозар. – Спать… хочу…

Он откинулся на подушки, и его глаза закрылись. Ратибор постоял над ним еще минуту, глядя, как замедляется, становится все реже и реже его дыхание. Наконец, оно остановилось совсем. Последняя капля упала. Сосуд жизни был пуст.

Ратибор аккуратно поставил чашу на стол, выпрямился и направился к выходу из покоев. Ему нужно было первым "обнаружить" смерть князя. Первым сообщить печальную весть. И первым начать стравливать двух волков, чьи поводки он только что перерезал. Начинался его кровавый пир.

Глава 11: Братья

Дворец задыхался. Не от дыма или жары, а от густого, вязкого напряжения. Каждый слуга, каждый дружинник чувствовал это кожей. Два молодых волка кружили по коридорам, и воздух трещал от их молчаливой вражды. Сегодня она перестала быть молчаливой.