Ордынцы: Зеркало Ахерона. Часть 1

Михаил поднял один.

Он был ледяным на ощупь.

А на стене кровавые письмена пульсировали в такт его сердцу.

Он уже здесь.

Глава 2. Дом, который дышит

Михаил проснулся от того, что пол под ним дышал. Не метафорически – деревянные доски действительно поднимались и опускались с едва уловимым скрипом, как грудная клетка спящего великана. Он прижал ладонь к шершавой поверхности – и почувствовал пульсацию. Тёплая, живая, с едва уловимым запахом прелых листьев и чего-то ещё, сладковатого, будто разлагающийся мёд.

Он встал, и половицы прогнулись глубже, с тихим стоном, будто предупреждая. Шаг – прогиб. Ещё шаг – доска хрустнула, обнажив узкую щель. Михаил замер, прислушиваясь. Из темноты под полом донёсся звук, похожий на шёпот множества голосов, переплетающихся в единый поток неразборчивых слов.

– Кто там? – его собственный голос прозвучал неестественно громко в этой странной тишине.

Ответом стало лишь усиление шёпота, будто его вопрос разбудил что-то. Михаил медленно опустился на колени, пытаясь разглядеть что-то в щели. Темнота под полом казалась неестественно густой, почти осязаемой, как чёрное масло. И вдруг – движение. Что-то блеснуло в глубине, мелькнуло, будто глаз, отражающий свет. Он резко отпрянул, ударившись спиной о стену.

Стена ответила. Тихим, влажным звуком, будто где-то внутри неё текла вода. Михаил обернулся – обои под его ладонью стали влажными, на них проступали пятна, складывающиеся в странные узоры, похожие на лица. Он отдернул руку, и в этот момент заметил, что плинтус в углу слегка отошел от стены.

Пальцы нашли край деревянной планки – она поддалась легко, с тихим скрипом, обнажив узкую щель. Внутри лежал пожелтевший конверт, покрытый слоем пыли, будто ждал его годами. Михаил вытащил его, чувствуя, как бумага крошится по краям. На лицевой стороне – его имя, написанное чернилами, которые за десятилетия превратились в коричневые разводы.

Он развернул письмо, и в воздухе повис запах полыни и старой бумаги. Буквы выцвели, но текст читался:

«Миша, если читаешь это – не смотри в зеркало после полуночи. Они ждут. Дед.»

Последнее слово было написано дрожащей рукой, будто автор торопился или боялся. Михаил перевернул листок – на обороте кто-то нарисовал странный символ: круг с трещиной, разделяющей его на неравные части. Под ним – дата: 12.10.1924.

Из-под пола донёсся новый звук – глухой удар, будто что-то большое медленно перекатывалось в темноте. Михаил вскочил на ноги, не выпуская письма из рук. Пол продолжал дышать под ним, теперь уже заметнее, как будто дом реагировал на находку. В углу комнаты зеркало, осколки которого он видел вчера, вдруг засияло неестественным светом – не отражая, а излучая его.

Он сделал шаг назад, и в этот момент доска под его ногой провалилась с громким треском. Михаил едва успел отпрыгнуть – в полу зияла дыра размером с тарелку. Из неё потянулся холодный воздух, пахнущий сырой землёй и… чем-то ещё. Чем-то знакомым. Как детский страх перед темнотой под кроватью.

Он подполз ближе, заглянул в отверстие. Внизу, в метре от пола, виднелась земля – но не обычная, а чёрная, блестящая, будто смешанная с углём. И на ней – следы. Маленькие, будто детские босые ноги, ведущие вглубь, под дом. Михаил почувствовал, как волосы на затылке встают дыбом – следы были свежими, будто оставлены минуту назад.

Из глубины донесся шёпот: «Миша…»

Он отпрянул, ударившись о стену. В этот момент письмо выскользнуло из его пальцев и упало прямо в дыру. Михаил протянул руку – слишком поздно. Бумага плавно опустилась вниз и, коснувшись чёрной земли, мгновенно почернела, будто сгорела без огня.

Наверху, в комнате, зазвенели осколки зеркала. Михаил обернулся – они вибрировали, как струны, издавая тонкий, пронзительный звук. В одном из осколков мелькнуло лицо – не его, не Анастасии, а кого-то третьего. Старого. С глазами, полными ужаса.

Пол под ним снова задышал, теперь уже сильнее, как будто дом смеялся. Михаил вскочил, отбежал к двери. Рука нащупала выключатель – свет не загорелся. Только лунный свет из окна освещал комнату, превращая всё в сине-чёрные силуэты.

Он глубоко вдохнул, пытаясь успокоить бешеный стук сердца. В голове крутилась единственная мысль: «Не смотри в зеркало после полуночи». А сколько сейчас времени? Он потянулся за телефоном в кармане – экран показал 00:17.

Из дыры в полу донёсся шелест – будто кто-то там, в темноте, разворачивал бумагу. Михаил замер. Шелест повторился, теперь уже ближе. Затем – тихий детский смех.

Он больше не думал. Рванул к выходу, хлопнул дверью и прислонился к ней спиной, как будто мог удержать что-то по ту сторону. В коридоре было тихо. Слишком тихо. Даже его собственное дыхание казалось здесь инородным звуком.

Михаил медленно сполз по двери на пол, сжав голову руками. Письмо деда исчезло, но слова горели в его памяти: «Не смотри в зеркало после полуночи». А что, если он уже посмотрел? Что, если тот взгляд в осколок перед полуночью уже был достаточным?

Из-под двери потянулся холодок. Затем – лёгкое прикосновение к его щиколотке, будто чьи-то пальцы. Михаил вскрикнул и отпрянул. Никого. Только три чёрных кошачьих волоска, прилипшие к его ботинку, сверкали в лунном свете, как намёк. Как обещание. Как предупреждение.

                                             * * *

Ночь опустилась на Ордынцы плотным саваном, и дом №26 затих, притаился, будто затаив дыхание. Михаил лежал на жесткой кровати, вцепившись в одеяло, и слушал, как стены поскрипывают, будто старые кости. Пол под ним все еще дышал – едва заметные колебания, как прилив и отлив невидимого моря. Он закрыл глаза, пытаясь убедить себя, что это всего лишь сквозняк, игра воображения, что-то объяснимое…

И тогда раздался стук.

Точный. Размеренный. Будто кто-то по ту сторону стены методично стучит костяшками пальцев. Раз-два. Пауза. Раз-два-три.

Михаил замер. Стук повторился, теперь ближе, будто источник передвигался вдоль стены. Он медленно повернул голову – в лунном свете, пробивавшемся сквозь занавеску, стена казалась живой, пульсирующей, как кожа гигантского существа. Обои вздулись пузырями, будто под ними что-то шевелилось.

– Кто там? – прошептал он, и сразу пожалел.

Стук прекратился. Наступила тишина, такая густая, что в ушах зазвенело. Потом – царапающий звук, будто ногти проводят по штукатурке. Михаил впился взглядом в стену, и вдруг заметил, что один из пузырей на обоях лопнул, обнажив темную щель. Из нее сочилась черная, тягучая жидкость, стекая по стене тонкими ручейками. Она пахла медью и влажной землей, как свежевырытая могила.

Он вскочил с кровати, отступая к двери. В этот момент стук раздался снова – теперь прямо за его спиной, в коридоре. Тяжелые, медленные шаги. Кто-то большой шел по дому. Раз-два. Пауза. Раз-два-три.

Михаил затаил дыхание. Шаги остановились прямо за дверью. Дверная ручка дрогнула, повернулась на миллиметр… и замерла. В щель под дверью просочилась лужица той же черной жидкости. Она медленно растекалась по полу, образуя странные узоры, похожие на письмена.

Он оглянулся в поисках оружия, чего угодно – на столе лежал только ржавый гвоздь, подарок бабушки Нюры. Михаил схватил его, чувствуя, как дрожь проходит по всему телу. В этот момент в доме завыл ветер, хотя окна были закрыты. Завыл и затих, оставив после себя странный шепот – десятки голосов, переплетающихся в единый поток:

«Миша… Миша…»

Дверная ручка снова дернулась. Михаил сжал гвоздь в кулаке, готовый к бою. И тут раздался стук в парадную дверь – громкий, настоящий, человеческий.

– Михаил Сергеевич? Вы не спите? – женский голос снаружи звучал неестественно громко после той кошмарной тишины.

Шаги за дверью мгновенно прекратились. Черная лужица начала быстро испаряться, оставляя после себя лишь серый налет, как пепел. Михаил, все еще дрожа, подошел к окну – на крыльце стояла женщина лет пятидесяти, с корзинкой в руках. В лунном свете ее лицо казалось бледным, почти прозрачным.

Он глубоко вдохнул и открыл дверь.

– Ольга Петровна? – узнал он соседку, которую видел вчера мельком.

– Я принесла вам пирог, – женщина улыбнулась, но глаза оставались серьезными, даже тревожными. – С полынью. Для защиты.

Михаил машинально принял корзинку. Пирог издавал странный, горьковатый аромат, перебивающий даже запах свежей выпечки.

– Спасибо, но… почему ночью? – он оглянулся в темный коридор, где минуту назад…

– После полуночи здесь лучше не ходить, – Ольга понизила голос. – Но я видела свет в вашем окне. Решила – новому жильцу надо объяснить правила.

– Какие правила?

Женщина вошла, не дожидаясь приглашения, и закрыла дверь за собой. Ее движения были резкими, нервными.

– Здесь все знают, что в этом доме живут тени, – она говорила быстро, будто боялась, что ее прервут. – Они в стенах. В полу. Особенно – в зеркалах.

Михаил почувствовал, как по спине пробежал холодок.

– Вы… верите в это?

Ольга странно на него посмотрела.

– Это не вопрос веры. Это как верить в стул, на котором сидишь. – Она провела рукой по стене, и Михаил заметил, как ее пальцы слегка дрожат. – Ваш дед знал. Он пытался бороться.

– Бороться? С чем?

– С ними. – Женщина указала на стену, где еще не высохли следы черных подтеков. – Они старые. Очень старые. И голодные.

Михаил хотел рассмеяться, но звук застрял в горле. Вместо этого он спросил:

– Почему вы мне это рассказываете?

Ольга вздохнула и неожиданно улыбнулась, но в этой улыбке было что-то печальное.

– Потому что вы уже часть этого. Раз поселились здесь – уже не уйдете. Никто не уходит из дома №26. Разве что…

– Разве что?

– Через подвал, – она кивнула в сторону двери, ведущей вниз. – Но это плохой выход.

В этот момент где-то наверху громко хлопнула дверь. Ольга вздрогнула, ее пальцы сжали край скатерти.

– Мне пора. Ешьте пирог. И.… не смотрите в зеркала ночью. Особенно после трех.

– Почему после трех?

Ольга уже открывала входную дверь. На пороге она обернулась:

– Потому что в три ночи они просыпаются по-настоящему. И тогда уже не прячутся.

Она вышла, оставив после себя запах полыни и что-то еще – тревожное, невысказанное. Михаил подошел к окну – Ольга уже исчезла в темноте, будто растворилась. Только следы на мокрой от росы траве вели от крыльца… и обрывались в метре от дома.

Он вздрогнул, когда сзади раздался скрип. Пирог в корзинке вдруг почернел, как будто его коснулось тление. А со стены, где были подтеки, послышался знакомый стук.

Раз-два. Пауза. Раз-два-три.

Михаил медленно повернулся. В углу комнаты, в осколке разбитого зеркала, отражалось не его лицо, а чье-то другое – старое, изможденное, с глазами, полными ужаса. Губы в отражении шевельнулись:

«Они уже здесь…»

                                             * * *

Ночь сгущалась подобно чернилам, растворяя границы между стенами и тьмой. Михаил сидел на кухне, сжимая в дрожащих пальцах глиняную кружку с чаем, который уже давно остыл, оставив на поверхности маслянистую плёнку. Ветер за окном выл по-волчьи, швыряя в стёкла горсти невидимого песка. Он поднял глаза – и увидел Его.

Зеркальный Пёс.

Чёрный, как сама ночь, он стоял посреди огорода, не шевелясь, лишь его шерсть переливалась лунным светом, будто состояла из тысяч крошечных зеркал. Каждый волосок отражал звёзды, искажая их, превращая в болезненные блики. Михаил замер, чувствуя, как сердце бешено колотится в груди – собака смотрела прямо на него. Нет, не просто смотрела – изучала, будто вспоминала что-то.

Пёс медленно повернул голову, и в этот момент Михаил увидел – в отражениях на его шкуре двигались тени. Не просто игра света – чёткие силуэты, повторяющие его собственные движения с опозданием в несколько секунд. Будто всё, что отражал Пёс, происходило в другом времени.

– Уходи… – прошептал Михаил, прижимая ладони к холодному стеклу.

Собака внезапно рванула вперёд, исчезла в темноте – и появилась уже под самым окном, так близко, что он разглядел свои собственные глаза, отражающиеся в её зрачках. Они были полны ужаса. Пёс оскалился – зубы сверкнули, как полированная кость, а затем… он начал рыть землю.

Когти впивались в почву с неестественной для животного методичностью. Земля летела между лап, обнажая что-то тёмное. Михаил прижался лбом к стеклу, пытаясь разглядеть – и увидел. Детский ботинок. Тот самый, что он находил днём. Только теперь он выглядел… свежим, будто его только что сняли с ноги.

Из глубины дома донёсся скрип. Михаил обернулся – в дверном проёме стоял Кот-Хроникёр, его жёлтые глаза светились в темноте, как два маленьких фонарика.

– Он метит территорию, – произнёс Кот, небрежно облизывая лапу со стигматами. – Готовит место.

– Для чего? – голос Михаила предательски дрогнул.

Кот прыгнул на подоконник, взмахнул хвостом.

– Для тебя, конечно. Разве не очевидно?

За окном Пёс внезапно замер, поднял морду. Его пасть растянулась в чём-то среднем между оскалом и улыбкой. Затем он резко рванул в сторону, исчезнув в ночи, оставив после себя только свежевырытую яму и странное ощущение – будто кто-то провёл ледяным пальцем по позвоночнику Михаила.

Он хотел что-то сказать Коту, но в этот момент со стены посыпалась штукатурка. Михаил резко обернулся – по поверхности стены расползались трещины, складываясь в странные символы. Они проступали, будто кто-то писал изнутри, продавливая штукатурку когтями.

– Что это? – Михаил шагнул ближе, протянул руку, но не посмел прикоснуться.

– Лимб, – ответил Кот, зевнув. – Язык тех, кто между. Ты должен научиться его читать.

Буквы (если это были буквы) пульсировали, будто живые. Они состояли из тонких линий, переплетающихся в странные узоры, иногда напоминающие лица, иногда – зверей. От них исходил слабый запах гари и мёда, такой же, как от чёрной жидкости в стенах.

Михаил почувствовал, как по спине бегут мурашки – он не понимал письмена, но тело реагировало на них само: ладони вспотели, в животе засосало, а в висках застучало. Это был страх, но особенный – древний, инстинктивный, будто что-то в глубине его ДНК узнавало эту угрозу.

– Что тут написано? – спросил он, не отрывая глаз от стены.

Кот прыгнул на спинку кресла, свернулся клубком.

– «Он ждёт у двери». Ну или «Она». В Лимбе род не важен. Важно только направление движения.

– Кто ждёт?

– Тот, кто пишет, – Кот прикрыл глаза, будто собирался спать. – Или тот, к кому обращаются. Разницы нет.

Михаил повернулся к стене – письмена начали меняться, перетекать из одной формы в другую. Теперь они напоминали цепь, опутывающую невидимую фигуру. В воздухе запахло грозой, хотя за окном не было ни облачка.

Внезапно где-то в доме хлопнула дверь. Михаил вздрогнул, обернулся – Кот исчез, оставив после себя только три чёрных волоска на спинке кресла. А на стене… На стене письмена начали тускнеть, как будто их впитывала сама штукатурка. Последним исчез центральный символ – нечто среднее между глазом и дверью.

Михаил подошёл ближе, прикоснулся к стене – она была влажной и тёплой, как кожа живого существа. Он закрыл глаза, пытаясь унять дрожь в руках. Когда открыл – на полу под стеной лежала маленькая кучка пепла, будто кто-то сжёг здесь клочок бумаги. Он наклонился, провёл пальцем – пепел был холодным и странно маслянистым.

Из коридора донёсся скрип. Кто-то шёл по дому. Тяжёлые, медленные шаги. Раз-два. Пауза. Раз-два-три.

Михаил замер, понимая, что стоит спиной к тёмному коридору. В ушах застучала кровь. Шаги приближались. Он медленно повернул голову – в дверном проёме стояла тень. Высокая, с неестественно длинными руками. Она не двигалась, просто стояла и… ждала.

А на стене, будто в ответ на её появление, проступили новые письмена. Всего два слова. Михаил не знал Лимба, но вдруг понял их значение с пугающей ясностью:

«Добро пожаловать домой».

Тень сделала шаг вперёд. Михаил зажмурился…

Когда открыл глаза – в доме было тихо. Рассветный свет пробивался сквозь занавески, окрашивая всё в бледно-серые тона. На стене не осталось и следа, где были письмена. Только пепел на полу напоминал о ночном кошмаре.

Михаил подошёл к окну. Во дворе, рядом со свежевырытой ямой, сидел Зеркальный Пёс. Он смотрел прямо на Михаила, а затем медленно, очень медленно, кивнул, будто подтверждая некий договор. И исчез, оставив после себя только отражение восходящего солнца в луже, где вчера Михаил видел лицо Анастасии.

Теперь там отражался только он сам. Но что-то было не так… Его отражение улыбалось. Сам Михаил точно не улыбался.

Глава 3. Тени на стенах

Утренний свет, бледный и водянистый, лился через грязные окна, превращая пепел на полу в серую россыпь призрачных монет. Михаил стоял на коленях, вглядываясь в эти пепельные крупинки, пытаясь найти в них хоть какой-то смысл, хоть намёк на порядок. Но они лежали хаотично, как звёзды на небе для того, кто не знает созвездий. Он провёл пальцем по полу – пепел прилипал к коже, оставляя маслянистый след, пахнущий жжёными волосами.

Дрожащей рукой он достал телефон, открыл камеру. На экране стена выглядела совершенно обычной – потрескавшаяся штукатурка, пятна сырости, ничего сверхъестественного. Михаил сделал снимок, затем сразу открыл его – на фотографии стена была пуста. Ни намёка на те странные письмена, что так явно виделись ему ночью. Он щёлкнул ещё раз, изменил ракурс, включил вспышку. Результат тот же – голая стена, будто кто-то тщательно стёр все следы.

– Не получится, – раздался за его спиной хриплый голос.

Михаил вздрогнул, обернулся. В дверном проёме стоял дядя Витя, опираясь о косяк, как будто без этой поддержки мог рухнуть. Его глаза были мутными, но в них горел странный, тревожный блеск. В одной руке он сжимал бутылку, но не с водкой – внутри что-то металлически поблёскивало.

– Что не получится? – спросил Михаил, вставая.

Дядя Витя шагнул в комнату, пошатываясь, но не от алкоголя – скорее, от возраста или какой-то внутренней слабости. Он поднял бутылку к свету – внутри переливалась ртуть, тяжёлыми, ленивыми каплями.

– Сфотографировать их. Они не отражаются. Ни там, – он ткнул пальцем в телефон, – ни здесь. – Палец переместился к стене.

Михаил почувствовал, как по спине пробежали мурашки.

– Вы… вы видели надпись?

Дядя Витя усмехнулся, обнажив жёлтые, неровные зубы.

– Вижу их каждый день. Просто не все. – Он подошёл к стене, провёл ладонью по штукатурке. – Зеркала – это двери. А стены… стены – это страницы. Их можно читать, если знать язык.

Он открутил крышку бутылки, и сразу запахло металлом и чем-то ещё – резким, химическим. Дядя Витя аккуратно вылил каплю ртути на ладонь, где она закаталась, как живая, оставляя после себя блестящий след.

– Вот, смотри.

Он прижал ладонь к стене. Ртуть растеклась, впитываясь в штукатурку с шипящим звуком. И вдруг – проступили линии. Сначала слабые, как карандашный набросок, затем всё чётче. Те самые письмена, что видел Михаил ночью.

– Как вы…?

– Старая шахтёрская хитрость, – дядя Витя усмехнулся. – Ртуть показывает то, что скрыто. В породе. В людях. В стенах.

Михаил шагнул ближе. Письмена теперь были видны отчётливо – угловатые, резкие, будто вырезанные ножом. Они пульсировали, как вены на руке, наполняясь то серебристым, то чёрным светом.

– Что тут написано?

Дядя Витя наклонился, его дыхание пахло перегаром и чем-то горьким.

– «Он ходит по следам». Или «Он ходит внутри следов». На Лимбе грань тонкая.

Михаил протянул руку, но не посмел прикоснуться. Письмена начали меняться, перетекать в новые формы.

– А сейчас?

Дядя Витя вдруг побледнел, отшатнулся.

– «Мы помним твоё лицо». Чёрт. – Он резко стёр ладонью по стене, ртуть собралась обратно в каплю, скатившись на пол. Надпись исчезла. – Этого не стоило читать.

Он закрутил крышку бутылки, но Михаил заметил, как дрожат его руки.

– Кто «мы»? – спросил Михаил. – И что значит «помнят моё лицо»? Я же впервые здесь.

Дядя Витя посмотрел на него странно, с какой-то смесью жалости и страха.

– Ты уверен? – Он хрипло засмеялся. – Зеркала – это двери. А двери можно открывать в обе стороны.

Он повернулся, чтобы уйти, но Михаил схватил его за рукав.

– Объясните! Почему в фотографиях этого нет? Почему только ртуть…?

Дядя Витя обернулся. В его глазах вдруг появилась странная ясность.

– Потому что камера ловит свет. А это, – он ткнул пальцем в стену, – ловит тьму. Они живут в промежутках. В том, что не отражается.

Он выдернул руку и заковылял к выходу, оставляя за собой слабый след ртути на полу. На пороге остановился, не оборачиваясь:

– И не пытайся их фотографировать. Они этого не любят. Могут… приглядеться к тебе в ответ.

Дверь захлопнулась. Михаил остался один с пустой стеной и каплей ртути на полу, которая медленно каталась туда-сюда, будто что-то выслеживая. Он снова поднял телефон, сделал ещё один снимок стены – снова ничего. Но когда он опустил камеру, ему показалось, что на экране на долю секунды осталось отражение – не его, а кого-то другого. Кто-то стоял прямо за его спиной.

Михаил резко обернулся. Комната была пуста. Только пепел на полу вдруг выстроился в странный узор, похожий на следы босых ног. Ведущие к стене. И обрывающиеся прямо у плинтуса.

                                             * * *

Запах полыни предупредил о её приходе раньше, чем раздался стук в дверь. Михаил открыл и увидел на пороге Зинаиду Кружевницкую – старую знахарку, чьи руки, узловатые как корни старого дуба, сжимали глиняный кувшин с дымящейся жидкостью. Её глаза, маленькие и блестящие, как бусины, изучали его с невозмутимым спокойствием человека, видевшего слишком много, чтобы чему-то удивляться.

– Пей, – протянула она кувшин, не спрашивая разрешения войти. – От теней в голове.

Жидкость внутри была густой, цвета болотной тины, с плавающими стеблями каких-то растений. Михаил принял сосуд, и тепло сразу перетекло в его пальцы, будто отвар был живым существом.

– Спасибо, но я не…

– Не веришь? – Зинаида усмехнулась, обнажив единственный золотой зуб. – Твой дед тоже сначала не верил. Пока не увидел.

Она прошла в комнату, её многослойные юбки шуршали, как осенние листья. Остановилась у стены, где ночью появлялись письмена, и провела ладонью по штукатурке – жест почти нежный, как будто она гладила старого друга.

– Ордынский… – прошептала она, растягивая слово, будто пробуя на вкус. – Ты думаешь, это просто фамилия?

Михаил сделал глоток отвара. На вкус он оказался удивительно приятным – горьковатым, с послевкусием мёда и чего-то ещё, неуловимого.

– Что вы имеете в виду?

Зинаида повернулась к нему, и в её взгляде вдруг появилась странная ясность, не соответствующая возрасту.

– Ордынцы – это Орда Тьмы. А ты – последний в роду стражей. Твой дед знал. Его отец знал. – Она подошла ближе, и Михаил почувствовал исходящий от неё запах – сухих трав, земли и чего-то древнего, как сама память. – Они охраняли порог. Теперь твоя очередь.

Михаил хотел засмеяться, но отвар вдруг ударил в голову, и вместо смеха получился лишь нервный вздох. Перед глазами проплыли тени – не на стене, а прямо в воздухе, едва уловимые, как дым от костра.

– Какие стражи? Какой порог? Я просто приехал разобраться с наследством…

Зинаида покачала головой, и её многочисленные бусы зашелестели, как змеи.

– Случайностей не бывает. Особенно здесь. – Она указала на разбитое зеркало. – Особенно с ними.

В этот момент в одном из осколков что-то шевельнулось. Михаил резко повернул голову – там, в глубине стекла, стояла Анастасия. Её белое платье казалось единственным ярким пятном в этом сером мире. Она подняла руку и коснулась стекла изнутри. На поверхности проступили буквы, будто кто-то писал по инею:

«Не верь им»

Зинаида резко обернулась, заметив направление его взгляда, но надпись уже таяла.

– Что ты там увидел? – её голос стал резким, почти повелительным.

– Ничего, – ответил Михаил слишком быстро.

Старуха прищурилась, потом неожиданно рассмеялась – звук был похож на треск сухих веток.

– Уже учишься врать. Хорошо. Здесь это полезный навык.

Она подошла к зеркалу, достала из складок одежды маленький мешочек и высыпала перед осколками щепотку соли.

– Они всегда пытаются говорить. Сквозь стекло. Сквозь время. – Зинаида повернулась к Михаилу. – Но вопрос – кто такие «они»? Мы? Или те, кто по ту сторону?

Соль на полу вдруг начала шевелиться, собираясь в странные узоры. Анастасия в зеркале подняла руки, будто предупреждая о чём-то, но звука не было. Только губы беззвучно шевелились, повторяя одно и то же: «Не верь».

– Она боится, – прошептала Зинаида, наблюдая за солью. – Когда правда выйдет наружу, им всем придётся вернуться. В свои могилы. В свои века.