Небесный архив: забытые души. Часть 1

Дверь скрипнула, пропуская её внутрь.

В воздухе стоял запах проявителя и чего-то ещё – сладковатого, как гниющие яблоки. Илья сидел за столом, склонившись над негативами, его длинные пальцы двигались в полумраке, будто плетя паутину из теней.

– Вера, – сказал он, не поднимая головы. – Я знал, что ты придёшь.

– Откуда?

– Ты же всегда приходишь.

Он наконец взглянул на неё, и в его глазах отразилось что-то чужое – будто за зрачками прятался другой человек.

– Что ты хочешь? Снимок на память? Надгробный?

– Я хочу правду.

Илья усмехнулся, достал из ящика папку, перевязанную черной лентой.

– Правда – она как фотография. Чем дольше смотришь, тем больше видишь… чего там нет.

Он развязал ленту. Внутри лежали снимки.

На первом – Вера у библиотеки. Но её лицо было размыто, будто кто-то стёр пальцем. На втором – доктор Лютиков, но вместо глаз у него были пустые провалы.

– Это…

– Это то, что остаётся, когда уходит суть, – прошептал Илья. – Как сахар в воде. Вроде был – и нет.

Он перевернул третий снимок.

Вера ахнула.

На фотографии она стояла рядом с девушкой – точь-в-точь собой, но со шрамом через левую щёку. Их руки были переплетены, как корни одного дерева.

– Кто это?

– Ты не узнаёшь? – Илья провёл пальцем по лицу двойника. – Это же Соня.

– Я её не знаю.

– А она знает тебя.

Вера схватила фотографию – бумага обожгла пальцы.

– Где она?

– Где-то между «было» и «будет». – Илья вдруг схватил её за запястье. – Но если найдёшь – не смотри ей в глаза. Зеркало, в котором отражаешься ты, может оказаться… входом.

Он отпустил её, и Вера отшатнулась. В углу салона что-то шевельнулось – тень без источника, просто кусок тьмы, который жил своей жизнью.

– Уходи, – прошептал Илья. – Пока она не проснулась.

                                              * * *

На пороге дома её ждал курьер Артём.

Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, как человек, который вечно опаздывает на последний поезд. В руках – жёлтый конверт без марки, без адреса.

– Вам, – буркнул он, сунув письмо Вере.

– Кто прислал?

– Не знаю. В ящике лежало.

– В каком ящике?

– В том, которого нет.

Артём поправил кепку, под которой прятались слишком большие уши, будто он годами прислушивался к чужим разговорам.

– Я такие письма часто разношу. Обычно их никто не ждёт.

Вера вскрыла конверт. Внутри – один листок с надписью:

«Ты не должна была его найти»

– Что это значит?

– А кто его знает. – Артём засмеялся, и смех его был странно пустым, как эхо в заброшенном доме. – Может, ключ? Может, гвоздь в гроб? Я просто разношу.

Он уже повернулся уходить, когда Вера схватила его за рукав.

– Ты знаешь, что со мной происходит?

Курьер на мгновение замер, потом медленно обернулся. Его глаза были как у дохлой рыбы – мутные, ничего не выражающие.

– Леди, я разношу письма. Не ответы.

Он вырвал руку и зашагал прочь, оставляя на асфальте мокрые следы – хотя дождя не было.

Вера развернула письмо ещё раз – и вдруг бумага вспыхнула синим пламенем.

Она не успела уронить её.

Огонь не обжёг пальцы, а лишь оставил на них тонкий узор – как чернильные трещины.

На пепельном остатке бумаги проступили новые слова:

«Ищи зеркало, которое не отражает»

Где-то вдали завыла сирена, будто город сам реагировал на прочитанное.

Вера подняла голову.

В окне напротив стояла кукла – та самая, из парка.

И она улыбалась.

                                              * * *

Тени на бульваре вытягивались, принимая неестественные очертания, когда Вера заметила кота. Он сидел на чугунной скамье, вылизывая лапу с методичностью хирурга, готовящегося к операции. Шерсть его поглощала свет, оставляя лишь контур – черную дыру в форме животного. Но когда он поднял голову, Веру пронзило: в его глазах отражались не зрачки, а бесконечные коридоры стеллажей, уходящие вглубь, в недра какого-то невообразимого хранилища.

– Ты… – начала она, но кот резко встал, шерсть вздыбилась, как страницы раскрытой книги на сквозняке.

Он прыгнул на тротуар и сделал несколько шагов, затем оглянулся с выражением, которое невозможно было истолковать иначе как: «Ну, ты идешь или как?»

Каждый его след на асфальте на секунду становился зеркальным, отражая не небо, а какие-то чужие комнаты, лица, мгновения. Вера шла за ним через три переулка и один двор, где белье на веревках колыхалось, как привидения в дешевом театре. Кот привел ее к невзрачной двери между булочной и аптекой – двери, которую она тысячу раз проходила мимо и никогда не замечала. На табличке потускневшей медью было выгравировано: «Зеркальный зал. Вход только для отражений.»

Кот мяукнул – звук странно звенел, будто разбился хрустальный бокал – и дверь приоткрылась сама, выпустив волну воздуха, пахнущего старыми книгами и… чем-то еще. Чем-то сладковато-гнилостным, как запах забытых в вазе цветов.

Зал оказался круглым, стены его были сплошь покрыты зеркалами, но ни одно не отражало Веру правильно. В одном она была ребенком, в другом – старухой, в третьем – лишь силуэтом из теней. В центре комнаты, за столом, заваленным карточками с непонятными шифрами, сидел Библиотекарь.

Олег.

Его руки, покрытые татуировками-каталогами, перебирали карточки с усталой точностью метронома. Каждый узор на его коже шевелился, как живой – буквы переползали с запястья на локоть, цифры менялись местами. Когда он поднял голову, Вера увидела глаза, в которых не было ни капли человеческого – только бесконечные ряды полок, уходящие вглубь.

– Опоздала на семь минут, – сказал он голосом, в котором скрипели несмазанные шестеренки. – Но для потерянной души это почти пунктуальность.

– Я не…

– Потеряна? Да нет, конечно. Ты просто забыла, где находится. – Он щелкнул пальцами, и одна из татуировок на его шее вспыхнула синим. – Вера С. Каталогизирована. Проверена. Под вопросом.

Вдруг все зеркала в зале дрогнули, и в них мелькнула одна и та же фигура – высокий, неопределенного возраста мужчина в выцветшем пальто. Тихий Гость. Он шел по залу, не касаясь пола, и с каждым его шагом татуировки на Олеге менялись, будто кто-то листал невидимую книгу.

– Смерть – это не дверь, – произнес Тихий Гость, останавливаясь за спиной Веры. Его голос звучал так, будто слова возникали прямо в голове, минуя уши. – Это зеркало, в котором никто не отражается. Забавно, да?

Олег вздохнул, как человек, который уже тысячу раз слышал эти слова.

– Ты пугаешь клиентов.

– Клиентов? – Тихий Гость рассмеялся беззвучно. – Олег, Олег… Они же не покупают. Они теряют. Разница принципиальная.

Он обвел пальцем вокруг головы Веры, не касаясь, но она почувствовала, как что-то внутри сдвигается, как шестеренка, наконец попавшая в паз.

– Интересный экземпляр. Почти целая. Всего несколько страниц вырвано. – Его глаза, не имеющие ни цвета, ни глубины, изучали ее. – Ты действительно не помнишь, что на них было?

– Я…

– Не отвечай. – Он положил палец ей на губы, и она почувствовала вкус чернил. – Лучше спроси: где твое отражение сейчас?

Олег резко встал, стукнув кулаком по столу.

– Хватит. Она не готова.

– Кто-нибудь когда-нибудь готов? – Тихий Гость сделал шаг назад, растворяясь в воздухе, как дым. Его последние слова повисли в комнате: – Зеркала врут чаще, чем правят. Но только потому, что у правды хуже сюжет…

Когда его фигура окончательно растаяла, Олег обмяк, как марионетка с перерезанными нитями.

– Садись, – пробормотал он. – Я покажу тебе кое-что. Но сначала ответь: когда ты в последний раз видела свое настоящее отражение?

Вера хотела ответить, но в этот момент зеркало за ее спиной треснуло, и в трещине на мгновение мелькнуло лицо – ее, но не ее. Сони.

И оно улыбалось.

                                              * * *

Когда Вера вышла из Зеркального зала, город изменился. Точнее сказать – он перестал притворяться. Фонари горели теперь не жёлтым, а синеватым светом, отбрасывая тени, которые вели себя слишком самостоятельно. Они не просто повторяли движения своих хозяев – они опережали их на полшага, будто знали, куда человек повернёт, прежде чем он сам это решал.

Вера шла по улице, сжимая в кармане ключ, который Олег вручил ей перед уходом – холодный, как кусок льда, и странно тяжёлый для своего размера.

– Не возвращайся сюда до восхода луны, – предупредил Библиотекарь, его татуировки беспокойно шевелясь, будто предчувствуя бурю. – Они уже знают, что ты приходила.

– Кто они?

– Те, кто стирает карандашные пометки на полях жизни.

Теперь, шагая по опустевшему бульвару, Вера впервые почувствовала, что за ней следят. Не просто смотрят – а изучают, как текст, готовый к правке.

Первым признаком стал шёпот.

– …не должна была его найти… – донеслось из-за спины.

Голос был её собственным, но искажённым, словно записанным на старую плёнку.

Она обернулась – улица была пуста.

– …зеркало, которое не отражает… – теперь шёпот раздался справа, из тени дерева.

Листья шевельнулись без ветра.

Вера ускорила шаг. В кармане ключ вдруг стал горячим, будто предупреждая об опасности.

– …ты не настоящая… – прошептали сразу три голоса с разных сторон, и на этот раз тени на стенах зданий задержались на секунду дольше, чем должны были, прежде чем догнать свои объекты.

Она побежала.

Буквы на вывесках начали перестраиваться, складываясь в слова: «ОСТАНОВИСЬ», «НЕ ИЩИ», «ОН УЖЕ ЗДЕСЬ». Из переулка выкатилась пустая банка из-под кофе – и покатилась перед ней, будто ведомая невидимой рукой.

– …мы сделаем тебя цельной… – зашипели голоса, и теперь они звучали уже не только снаружи, но и внутри её головы.

Вера резко остановилась у телефонной будки. В грязном стекле отражалось её лицо – но рот в отражении двигался не в такт её словам, когда она прошептала:

– Отстаньте от меня.

– …никто не уходит… – ответило отражение, и в этот момент все фонари на улице погасли.

Тьма сгустилась мгновенно, как чернила, пролитые на бумагу. И из этой тьмы выступили фигуры – высокие, тонкие, без лиц, лишь с впадинами, где должны быть глаза. Тени-переписчики.

Один из них поднял руку – и Вера почувствовала, как её собственные губы начинают двигаться сами по себе, произнося слова, которых она не думала:

– Я согласна. Я вернусь. Я забуду.

Ключ в кармане вдруг жёг так сильно, что она вскрикнула от боли – и в этот миг где-то вдалеке прозвучал смех.

Знакомый.

Безумный.

Тихого Гостя.

– Забавно, – раздался его голос из ниоткуда, – они пытаются стереть тебя, а ты даже не помнишь, что написано на оригинале!

Тени замешкались, будто этот голос причинял им физическую боль.

Вера воспользовалась моментом – вырвала ключ из кармана и вонзила его в ближайшую тень.

Раздался звук, похожий на рвущуюся бумагу. Тень рассыпалась на тысячи чёрных хлопьев, которые тут же сгорели в воздухе, не оставив пепла.

Остальные переписчики отступили.

– …ты заплатишь… – зашипели они, растворяясь в темноте.

Фонари вспыхнули вновь.

На мостовой перед Верой лежал листок бумаги. Она подняла его дрожащими руками.

«Глава 3. Разорванная душа» – гласила надпись.

А ниже, мелким почерком:

«Продолжение следует. Если осмелишься.»

Где-то в темноте снова рассмеялся Тихий Гость.

– Добро пожаловать в историю, дорогая. Ты только что стала интересной.

И тогда начался дождь – чёрный, как чернила, пахнущий пылью и старыми книгами.

Глава 3. Разорванная душа

Дождь стучал по подоконнику квартиры Веры уже третий час, и с каждым ударом капель стекло покрывалось новыми трещинами – тонкими, как паутина, расходящимися от центра, где несколько дней назад приземлилась ворона, глядевшая на неё человеческими глазами. Вера поднесла ладонь к холодному стеклу, и отражение повторило её жест с опозданием в полсекунды.

Именно тогда она заметила несоответствие.

Её отражение не опустило руку.

Оно стояло, прижав ладонь к стеклу с другой стороны, улыбаясь улыбкой, которой Вера никогда не улыбалась.

– Соня, – прошептало отражение, и имя прозвучало одновременно как признание и обвинение.

Зеркало запотело, и когда Вера инстинктивно вытерла его рукавом, перед ней оказалась не её копия, а девушка, похожая на неё, как сестра – те же черты, но переставленные местами, словно кто-то собрал знакомый пазл, нарушив порядок. Лицо Сони пересекали шрамы, складывающиеся в библиотечные шифры – те самые, что Вера видела на руках Олега.

– Ты украла моё место, – сказала Соня, и её голос звучал как эхо в пустом книгохранилище. – Ты носишь моё лицо. Но я верну своё.

Её пальцы проникли сквозь стекло, которое вдруг стало вязким, как ртуть. Вера отпрянула, но было поздно – холодные руки схватили её за запястья, оставляя синяки в форме цифр.

– Я тебя не знаю!

– Ты не знаешь себя, – поправила Соня. – Я – это ты, которую стёрли.

Она сделала движение, будто рвала лист бумаги, и в воздухе материализовался нож – но не стальной, а сложенный из букв, вырванных из разных книг. Слово «кровь» составляло лезвие, «боль» – рукоять, а вдоль обуха бежали крошечные «зачем» и «почему», как заводские клейма.

– Посмотрим, что внутри тебя написано, – прошептала Соня и занесла нож.

Вера зажмурилась, но удара не последовало.

Вместо этого в комнате запахло чернилами и полынью.

Она открыла глаза.

Между ней и Соней висело в воздухе слово «СТОП», выведенное огненными буквами. Каждая буква дышала, пульсировала, как живая, а последняя «П» даже изогнулась, словно готова была превратиться в коготь.

В дверях стоял Алексей.

Его руки были покрыты свежими ожогами – последствиями письма, которое нельзя было написать на бумаге. Губы плотно сжаты, но глаза кричали громче любого голоса.

Соня рассмеялась – звук напоминал падение стопки книг.

– Молчальник защищает воровку? Как трогательно.

Она сделала шаг вперёд, и буквы ножа перестроились – теперь на лезвии читалось «забвение».

Алексей резко взмахнул рукой, и в воздухе появилось новое слово:

«ОСТАНОВИСЬ»

Оно ударило Соню в грудь, заставив отступить к зеркалу. Шрамы на её лице вспыхнули синим, как строки под ультрафиолетом.

– Ты не понимаешь, что делаешь! – зашипела она. – Если я не сотру её, нас обеих уничтожат Корректоры!

Алексей покачал головой и написал новое слово, которое медленно поплыло по воздуху, разворачиваясь, как свиток:

«ЕСТЬ ДРУГОЙ ВЫХОД»

Соня заколебалась. Её нож рассыпался на отдельные буквы, которые упали на пол, как мёртвые мухи.

– Докажи, – прошептала она.

Алексей взглянул на Веру, и в его глазах она прочитала вопрос, на который у неё не было ответа.

Где-то в глубине квартиры треснуло зеркало.

Тихий Гость смеялся.

                                              * * *

Тишина в комнате стала плотной, как переплет древнего фолианта. Соня стояла у зеркала, её грудь вздымалась быстро-быстро, а шрамы-шифры на лице пульсировали в такт этому странному дыханию. Вера чувствовала, как собственные ладони внезапно стали влажными – не от пота, а от какой-то липкой субстанции, напоминающей чернила, смешанные с росой.

– Другой выход? – Соня засмеялась, и в этом смехе слышался скрип переплетов, сжатых слишком туго. – Ты хочешь сказать, что Архив просто… ошибся?

Алексей молча протянул руку, и в воздухе возникло новое слово:

«ПРИКОСНИСЬ»

Буквы светились мягким золотистым светом, как осенние листья перед закатом. Соня колебалась. Её пальцы сжались в кулаки, ногти впились в ладони, оставляя на коже полумесяцы – маленькие, но болезненные.

– Они сказали, что если я найду тебя, то смогу вернуться, – прошептала она, глядя на Веру. – Что я стану целой.

Вера сделала шаг вперёд. Что-то внутри неё кричало, что это ловушка, что нельзя доверять девушке со шрамами-шифрами и глазами, полными ненависти. Но что-то другое – глубже, древнее – тянуло её к Соне, как магнит.

Их пальцы соприкоснулись.

Мир взорвался.

Комната исчезла, растворившись в вихре образов. Вера видела себя-но-не-себя: маленькую девочку в платье, которое ей никогда не нравилось; подростка, прячущегося в библиотеке от школьных насмешек; женщину, подписывающую какие-то бумаги в кабинете с белыми стенами. Но все эти воспоминания были… чужими. И в то же время своими.

– Это я, – сказала Соня, но её голос звучал уже по-другому – мягче, печальнее. – Это всё было мной. Пока они не решили, что я… лишняя.

Картинки сменились: белый кабинет, люди в халатах без лиц, стол с ремнями. Боль. Так много боли. И ощущение, будто тебя рвут на части, не трогая тела – просто выдёргивают куски души, как страницы из дневника.

– Коррекция, – выдохнула Вера, и в этот момент она поняла. Они были одной душой, разделённой пополам, как рукопись, которую кто-то решил «улучшить».

Связь оборвалась так же внезапно, как началась. Они обе упали на колени, тяжело дыша. Алексей бросился к Вере, но в этот момент в квартире раздался треск – не громкий, но чёткий, как звук ломающейся кости.

Зеркало разбилось.

Но вместо осколков из рамы вытекло что-то чёрное и густое, как нефть. Это «что-то» быстро приняло форму – высокую, слишком худую, с лицом, которое невозможно было разглядеть, потому что оно постоянно менялось, как страницы быстро листаемой книги.

– Ошибка обнаружена, – произнесло существо, и его голос звучал как скрип сотен перьев, пишущих одновременно. – Процедура устранения начата.

За его спиной появились ещё двое – такие же безликие, в одинаковых серых плащах, пахнущих пылью и формалином. Корректоры.

Алексей резко вскочил, его руки уже рисовали в воздухе новые слова – «БЕГИТЕ», «ЧЁРНЫЙ ХОД», «БИБЛИОТЕКА». Буквы вспыхивали и тут же гасли, как искры.

Соня первой пришла в себя. Она схватила Веру за руку – на этот раз без злости, а с какой-то отчаянной решимостью.

– Ты знаешь, где чёрный ход?

Вера кивнула. Она знала. Каким-то образом знала, хотя никогда не видела его раньше.

Корректоры двинулись вперёд. Один из них поднял руку, и стена за Верой вдруг начала… стираться. Обои бледнели, краска исчезала, обнажая пустоту за ними.

– Они сделают так, что нас никогда не существовало, – прошептала Соня.

Алексей бросил в Корректоров своё последнее слово – «СЛЕПОТА». Оно взорвалось яркой вспышкой, и на секунду существа замерли, их «лица» стали пустыми, как незаполненные анкеты.

Этого хватило.

Вера, Соня и Алексей выбежали в коридор, где лампочка мигала, как предсмертный сигнал. Где-то позади раздался звук рвущейся бумаги – Корректоры оправились и шли по следу.

– Вниз! – крикнула Соня, указывая на лестницу, которой… не было ещё секунду назад.

Теперь там, где обычно была стена, зиял тёмный проход, пахнущий старыми книгами и страхом.

И они побежали, чувствуя, как само пространство за ними начинает сворачиваться, как страница, которую кто-то решил вырвать.

                                              * * *

Чёрный ход вывел их в коридор, которого не могло быть – бесконечно длинный, с потолком, уходящим вверх, как в готическом соборе, но вместо витражей там переливались странные узоры, похожие на библиотечные шифры. Стены дышали, расширяясь и сужаясь в такт какому-то неведомому ритму. Воздух пах мокрой бумагой и чем-то сладковато-гнилостным – как забытые между страниц засушенные цветы.

– Здесь безопасно, – прошептала Соня, но её глаза бегали по сторонам, выдавая ложь. – На время.

Алексей прижал палец к губам. В темноте что-то зашуршало – лёгкое, едва уловимое, как звук перелистываемых страниц.

Из тени вышла девочка. Лет семи, в платьице, которое когда-то было белым, а теперь покрылось серыми разводами, как старая газета. За ней – ещё двое, мальчик постарше и совсем малыш, едва умеющий ходить. Их глаза были слишком большими для лиц, а пальцы – слишком длинными и гибкими, как у переписчиков манускриптов.

– Дети Чёрных коридоров, – ахнула Соня и схватила Веру за руку. – Не смотри им в глаза!

Но было поздно. Девочка уже улыбалась, показывая ровные белые зубы – слишком ровные, как буквы в типографском наборе.

– Мы играем? – спросила она, и голос её звенел, как разбитый хрустальный колокольчик. – Давай играть в «Что ты помнишь»!

Малыш засмеялся и потянулся к Вере своими тонкими пальчиками. Они коснулись её висков – холодные, как мраморные страницы надгробной плиты.

И вдруг… пустота.

Вера попыталась вызвать в памяти лицо матери – и не смогла. Там, где должны быть воспоминания о её улыбке, о руках, о голосе, певшем колыбельные, зияла чёрная дыра. Как вырванная страница. Как никогда не существовавшее.

– Что вы сделали? – закричала она, но голос звучал чужим, плоским.

– Мы просто играем, – пропела девочка, а мальчик подхватил: – Твои воспоминания слишком тяжёлые. Мы их… подержим.

Алексей бросился вперёд, его руки уже выводили в воздухе огненное слово: «ВЕРНИТЕ». Оно ударило детей, заставив отпрянуть, но воспоминания не вернулись. Только малыш рассмеялся и сунул что-то в рот – крошечный светящийся шарик, похожий на каплю ртути. Вера поняла – это было её воспоминание. Её мать. Теперь оно принадлежало им.

– Бежим! – Соня дёрнула её за рукав. – Они могут взять больше!

Они побежали вглубь коридора, оставляя детей позади. Те не преследовали, только смеялись – смех становился всё тише, превращаясь в шёпот, а затем и вовсе в шелест страниц.

Коридор вывел их в круглый зал, где по стенам стояли статуи – десятки, может, сотни. Все в одинаковых позах: руки сложены на груди, как у покойников, головы склонены. Но лица… Лица были разными. И слишком живыми для камня.

– Статуи-исповедники, – прошептал Алексей беззвучно, только губами. Его пальцы обожгло, когда он написал в воздухе: «НЕ ГОВОРИ ИМ ПРАВДУ».

Но Вера уже подошла к ближайшей статуе. Каменное лицо принадлежало пожилой женщине с добрыми глазами – точь-в-точь как у Марфы Петровны, её соседки. Статуя шевельнулась, и каменные веки приподнялись, открывая пустые глазницы.

– Признайся, – прошептала статуя голосом Марфы. – В чём твой самый большой страх?

Вера сжала кулаки. Где-то позади слышался скрежет – Корректоры не оставили погоню. А дети… Дети могли вернуться в любой момент за новой «игрушкой».

– Я боюсь, – начала она, и голос дрожал, как лист на ветру, – что меня никогда не существовало. Что я всего лишь… чья-то ошибка. Черновик.

Статуя улыбнулась – каменные губы растянулись неестественно широко.

– Спасибо, – прошептала она. – Теперь я свободна.

И рассыпалась в песок.

Одна за другой все статуи в зале начали разрушаться – сначала медленно, потом быстрее, пока весь пол не покрылся тонким слоем серой пыли, похожей на пепел сожжённых рукописей.

Только одна статуя в центре зала осталась нетронутой. Она подняла голову – и Вера узнала лицо.

Своё собственное.

– Кто…

– Тише, – перебила её Соня. – Это последний исповедник. Он задаёт только один вопрос.

Каменная Вера открыла рот.

– Что ты выберешь: помнить или быть?

Песок на полу закружился, образуя слова, буквы, целые предложения – все воспоминания, которые статуи собрали за века. Они предлагали их Вере – бери, бери любые, только ответь.

Где-то вдали раздался смех Детей Чёрных коридоров. Корректоры уже близко.

Алексей сжал её руку. Соня замерла в ожидании.

И Вера сделала шаг вперёд…

                                              * * *

Песчаная буря из рассыпавшихся статуй закрутилась вихрем, слепя глаза мельчайшими частицами бывших исповедников. Вера зажмурилась, чувствуя, как крупинки оседают на её губах, оставляя вкус сожжённой бумаги и чего-то горького – возможно, чьих-то последних сожалений. Когда она осмелилась открыть глаза, перед ней стояла лишь одна статуя – её каменное подобие, всё ещё ожидающее ответа.

– Быть, – выдохнула Вера. – Я выбираю быть. Даже если не помню.

Каменные губы статуи дрогнули в подобии улыбки.

– Тогда иди. Пока есть куда.

Статуя взорвалась облаком серой пыли, и в тот же миг стены зала затряслись. Где-то в темноте послышался знакомый скрежет – Корректоры нашли их убежище.

– Нам нужен выход! – Соня схватила Алексея за рукав. – Ты же можешь…

Но Алексей уже писал в воздухе, его пальцы оставляли кровавые следы, формируя слово: «ПУТЬ». Буквы вспыхнули и погасли, указав направление – узкий проход между колоннами, которого секунду назад не существовало.

Они бросились вперёд, едва успев проскочить, как сзади раздался оглушительный треск – Корректоры врывались в зал, разрывая пространство, как ветхие страницы.

Тоннель вился змеёй, то сужаясь до размеров мышиной норы, то неожиданно расширяясь в целые залы, где на стенах висели портреты людей с пустыми лицами – лишь рамки с подписями: «Бывший учитель», «Забытый друг», «Тот, кто мог бы любить».