Дневник Джонатана Гэлуея, или Любовь и война

На противоположной стороне дороги припарковался чёрный мерседес. Я не заметил его, сначала, но обратил внимание на то, что поведение Мэри изменилось. Она будто бы закрылась, стала вести себя встревоженно, немного раздражённо.

– Давай уйдём, – в итоге озвучила та.

Мне не были понятны причины её поведения и в то же время мне не хотелось сильнее нервировать её расспросами, так что я позвал официанта и попросил счёт.

Но не успели мы покинуть кафе, как сразу же, прямо на пороге, нас остановил высокий парень средних лет в спортивной куртке марки «Чемпион»; я не сразу узнал его, но тот, совершенно точно, узнал меня и горячо поприветствовал объятиями. – Джонни! – воскликнул он. Это оказался мой старый друг (ещё с детства, когда я жил в Бостоне; мы играли в одной команде). Поверить не могу, что мы встретились так далеко от дома, да ещё и в таком большом городе, как Нью-Йорк. – Сколько же мы не виделись?! Как ты живёшь? Чем занимаешься? Это твоя девушка? – его звали Гарри Колфилд, и он всегда был известным пронырой, что лез не в свои дела. Также он прослыл болтуном, каких свет не видывал. Переболтать его было практически невыполнимой задачей: – давно в «Большом яблоке»? Смотрели новый фильм Кубрика? До чего же этим бриташкам хорошо даются эпичные картины!

Мы были вынуждены задержаться.

Сев уже за другой столик в конце зала, мы сделали небольшой заказ и принялись предаваться воспоминаниям; преимущественно, конечно, о нашей лиге, о наших победах. Говорили и о том, кто с кем поддерживает связь, кого куда закинула судьба. Но об этом чуть позже.

– Как твой старик? – спросил мой товарищ.

– Сильно болеет, в следующем месяце операция.

– Ничего себе… надеюсь всё обойдётся.

Между нами возникла кратковременная пауза. Мой отец был хорошего мнения о Гарри, знал его родителей, а тот, в свою очередь, уважительно относился к нему.

– Так, кто разбил окно, когда мы играли осенью на улице? – поинтересовался мой друг.

– Крис, конечно.

– А ты, как обычно, взял вину на себя, поверить не могу… это твоя слабая черта, Джонни. Именно – слабая. Ты всегда за всех заступался, никогда не думал о себе. Однажды ты переоценишь свои силы.

– Дело не в силе и не самоуверенности…

– А в чём? Тебе всё равно что с тобой станется?

– Ну, это слишком громко. «Всё равно»… – эмоционально жестикулируя, высказался я, и бросил взгляд на свою, определённо, скучающую подругу.

За всем этим сентиментальным диалогом я на непродолжительное время позабыл о ней и о событиях, потревоживших наше свидание. И зря, я упускал что-то очень важное в тот миг, но ещё не осознавал что.

Мэри по-прежнему смотрела в окно, притом в одну точку – на загадочный, чёрный мерседес, что всё ещё стоял на противоположной стороне дороги. Только тогда я приметил, что она смотрела непосредственно на него, а не просто любовалась пейзажем, как мне показалось вначале. Глаза её выглядели отсутствующими, несчастливыми. Автомобиль же был действительно окутан туманом загадок, за затонированными стёклами не было видно кто находился внутри и ещё, что немаловажно, из того никто не выходил, я решил так по тому как мотор уже долгое время беспрерывно работал. Наконец моя девушка обратила внимание, что я озадаченно посматриваю на неё и быстро возвратилась в нашу беседу, легко и непренуждённо, с улыбкой, сказав: – а расскажите какую-нибудь историю из своего детства, мальчики. Я так хочу услышать о том, каким был мой Джо до нашей встречи. Наверняка взбалмошным хулиганом, да? – удивительно насколько просто ей удалось совладать с эмоциями и вклиниться в разговор.

– Хулиганом? Ха-ха. Отнюдь нет. Он вечно строил из себя бандита, но я-то знаю, что наш Джони – порядочный парень. Всегда заботился о своих родителях, помогал им по дому. Был домоседом – одним словом. Но только если речь не заходила о девчонках!

– Как интересно, – посмотрела на меня Мэри, – пожалуйста, продолжайте.

Диалог вновь вернулся в ностальгическое русло.

Тем временем чёрный мерседес, простоявший на своём месте ещё, примерно, пять минут, неспешно тронулся и, словно планируя рядом с витриной, покинул нас.

– Кстати! Совсем забыл сказать, – громко произнёс Гарри, опустошив стакан с мартини, – Крис ушёл на фронт.

– Крис? Крис Уильямс? – переспросил я. – В жизни не поверю! Он же шнурки до шестого класса завязывать не умел.

– Ха-ха-ха. Да, он никогда не отличался большим умом.

– Это мы так шутим, – объяснил я своей спутнице. – На самом деле мы с Крисом здорово общались, возможно даже, дольше, чем с кем-либо другим.

– Вы были не разлей вода, – прибавил Гарри.

– А почему так случилось? Отчего это решение? Финансовые трудности?

– Нет, совсем нет… – собеседник медленно пододвинул пустой стакан к самому краю стола. – Что-то начинается, Джонни, – выражение его лица изменилось, он помрачнел на долю секунды. – Политиканы грызутся, как собаки, сыплют угрозами, мобилизуют людей в резервы. Вся коалиция стоит на ушах. Армия в полной боеготовности. Надеюсь, что я ошибаюсь, конечно, но всё выглядит так, будто бы скоро нашему покою настанет конец.

– Война?

– Не хочу этого говорить.

– Почему ни о чём не сообщают по телевизору?

– А когда по нему говорили что-нибудь дельное? Счастье в неведении. «Мир и любовь», а по факту – деньги и власть.

– Я предпочитаю думать, что наши политики сражаются за наш покой… хотя бы один день в неделю.

– Сам посуди: «пруги» напрочь разорвали отношения с нашей страной и выдворили всех наших дипломатов – это первый удручающий факт; второй – высказывания Стоуна насчёт судьбы наших граждан, живущих в «пругленде», он настаивает, что тем срочно необходимо возвращаться на родину – совпадение? Не думаю. Я лишь складываю факты.

– Это ещё не означает начало конфликта.

– Согласен. А теперь я поведаю то, что простой обыватель никогда не узнает: наши войска активно перебрасываются на границу, дружеские государства дают зелёный свет на передвижение нашей техники. Генерал Казинский, в свою очередь, стянул почти все силы на запад. Долбаный «Квазимодо», – мой визави закурил, манерно прикурив от свечи.

– Откуда тебе это известно?

– Мне рассказал Крис, когда я видел его в последний раз на гражданке. Если не ошибаюсь, второго мая.

– Да… он запросто мог выдать секретные данные.

– Слушай дальше. Когда противоборствующие стороны оказались на линии соприкосновения, возникла нелепая ситуация. Никому не хотелось быть виновником в возможном конфликте. Результат – затишье почти на месяц. Оттого даже СМИ притихли, позабыв о геополитических скандалах. И вот, роковой час пробил, генерал Квазимодо отдаёт приказ открыть огонь по собственным деревням, даже не эвакуировав оттуда людей.

– Зачем? Это не имеет смысла. Какое-то безумие, не иначе.

– А вот как раз наоборот. Их журналюги, в отличие от наших лентяев, ревут громкими лозунгами о наступлении врага и неизбежном противостоянии. Их население достаточно запугано, чтобы вступить в борьбу с «агрессором» – так нас рисуют. И теперь, когда враг якобы атаковал их, а всё было преподнесено именно так, можно лишь догадываться, когда прозвучит первый выстрел в нашу сторону.

– Я не верю. Это обман за гранью нормального. Здравый смысл возьмёт верх.

– Не осталось более здравого смысла! Никаких границ лжи и обмана, – и Гарри Колфилд, возбуждённо жестикулируя, случайно задел локтём стакан, что всё это время стоял на краю стола, и опрокинул его. Протяжный звон и битое стекло заполнили пространство кафе, а затем, так же неожиданно, настало и звонкое молчание.

– Простите, ради бога, – извинился мой товарищ перед официанткой, когда та подошла к нам, – я оставлю вам хорошие чаевые.

Ужин подошёл к концу.

Остаток дня я провёл в глубоком раздумье. Меня беспокоило услышанное, а также мои внутренние чувства и опасения.

Мир неотвратимо менялся, мы стояли на пороге воистину грандиозных перемен. Однако за всей этой тучей приближающейся катастрофы из моего поля зрения напрочь исчезло облако опасности, окружившее меня самого. Да, наша страна была на пороге открытого противостояния с великим злом – это, безусловно, важно, но, к сожалению, зло уже проникло в наше, казалось, совершенное общество. Граждане были опьянены свободой и властью настолько, что пренебрегали законами морали. И один такой моральный преступник управлял тем самым чёрным мерседесом. Если бы я знал тогда, что сулит мне судьба… Нельзя сразиться с неизбежностью, но судьбоносная битва уготовлена для каждого. И мне предстояла битва, победить в которой нельзя было физическим оружием.

Тяжёлая капля росы упала на лицо молодой медсестры, потревожив её сон. Она поднесла ладонь к лицу, убрав остатки воды и прикрывшись от солнечных лучей, что лениво и весьма ярко светили, пробиваясь сквозь густую крону деревьев.

Девушка уснула, оставив пост и позабыв об очаге. К счастью, обошлось без происшествий.

Раненый солдат не спал, он сосредоточенно смотрел вдаль, крепко сжимая рукоять револьвера. Он стоял на страже её покоя, выполнял свои миротворческие обязанности – служить и защищать.

– Прости, я заснула, – перешла на «ты» София.

– Сам виноват. Должно быть мой метод, привязать к руке ветку, оказался несовершенным. – И впрямь от ветки остался лишь крохотный обгоревший остаток, болтающийся на запястье. Тот попросту потух, как и костёр.

– Мне стало холодно, и я пришёл в чувства, – продолжил мужчина, – и, замечу, вовремя, перед рассветом, когда ещё было темно. Стоило солнцу подняться, я, насколько смог, осмотрел территорию и заверяю: никого не обнаружил. Угроза миновала. Но, готов поспорить, ненадолго.

– Ты прав. Нужно уходить. Мы не сможем прятаться вечно.

– Выходим через пять минут, – жёстко поставил сроки воин.

У них не было времени на завтрак, точнее на поиск пропитания, не было времени даже на то, чтобы привести одежду в порядок. Юная женщина была вынуждена умываться в реке. Только при свете дня та увидела, что ноги её были грязными до колен, а халат, когда-то белого цвета, стал серым и изорванным до неузнаваемости. Речная вода была невыносимо ледяной, но это не остановило храбрящуюся медсестру; выбирать не приходилось.

Ей с трудом давалась жизнь в полевых условиях, но она терпела. Проведя детство в достатке, под опекой состоятельной семьи, её внезапное решение связать судьбу с врачеванием, более того, принять участие в военных действиях, оказалось более чем странным и неожиданным. Той пророчили учёбу в Кембриджи или Беркли, сугубо в гуманитарных направлениях. Она и сама не представляла себя в тех условиях, в которых очутилась. Однако люди склонны к поиску себя и проверки своих способностей. После того, как та однажды, в возрасте двенадцати лет, принесла домой покалеченного котёнка и выходила его, в ней открылась страсть к медицине и стремление помогать ближним. Нравственность восторжествовала над материальными потребностями пресной элитарной жизни, и она возжелала положить всю себя на благо общества. К семнадцати та уже точно знала, что должна попасть на фронт и обеспечить выживание храбрецов, что сражаются за правое дело. И то был не подростковый максимализм, не протест против вычурности родителей, она искренне сопереживала раненным и нуждающимся. Та воспринимала боль других людей, как свою собственную и не могла закрыть глаза на их страдание.

София подняла голову, сидя на корточках, и устремила взгляд вдаль. На долю секунды та абстрагировалась от происходящего вокруг, но быстро сосредоточилась на том, что ждало их впереди. Зеркальная гладь бурлила и со скоростью проносилась перед ней – со всей уверенностью можно было сказать, что эта картина вызывала гипнотическое воздействие на неё. «Если так смотреть, – подумалось ей, – то преодолеть вплавь нужно было каких-то двадцать – двадцать пять метров». Но отважились бы они на это – неминуемо бы утонули. Им предстояло спуститься вниз по течению до мелководья.

– Надеюсь, застава не пострадала и нас встретят союзники, – с упованием в голосе произнесла уставшая женщина.

Путники выдвинулись, держась на небольшом расстоянии от берега (на безопасно приемлемом и достаточном, чтобы видеть его). Им обязательно требовалось оставаться в тени. Скрытность – единственное, на что оставалось уповать. Идти же они были вынуждены неспешно, аккуратно, поддерживая друг друга. Боец не сумел бы долго идти самостоятельно, ноги всё чаще и чаще подводили его (из-за травмы у того была нарушена координация движения). Приходилось делать остановки, местами двигаться держась за руки.

Если бы бедолаги не находились внутри враждебной страны, а поблизости не патрулировали бы наземные войска, то им, возможно даже, удалось бы получить удовольствие от красоты и естественности окружающего их пейзажа. То была воистину дикая, нетронутая человеком природа. Высокие, уходящие ввысь сосны. Густые заросли папоротника. Маленькие птички с щебетом пролетали над головами скитальцев. Настоящая идиллия. Однако бдительность терять было нельзя. Софии казалось, что лишь она, преступно, наслаждалась этим антуражем, но то было не так, солдат, вне всякого сомнения, тоже был поражён им, просто не подавал вида.

Спустя три часа они наконец добрались до первого пункта их пути.

Перешеек находился прямо перед ними. Он был довольно широким, навскидку, шестьдесят метров, и являлся бесспорно неглубоким, местами – по щиколотку; но тот был хорошо просматриваемый и, горько осознавать, наверняка охраняемый. Отличное место для засады.

– Надо рискнуть, не зря же мы шли сюда, – озвучила София.

– Сам знаю, – буркнул её спутник. Его лицо было крайне суровым в ту минуту. Он то и дело поглядывал по сторонам, реагируя на каждый шорох. Ответственность момента давала о себе знать. – Вперёд! – в итоге негромко, но уверенно сказал тот.

Они быстро спустились по крутому склону и вступили в бурлящую, голубую артерию. Сперва те старались наступать исключительно на камни, но позднее им неизбежно пришлось погрузить ноги в ледяную воду. Её поток, к слову, оставался достаточно сильным даже на мелководье, из-за чего партнёрам только не с дюжинным усилием получалось удерживать равновесие.

Раненый воин не спускал палец с курка револьвера. За шумом реки чрезвычайно сложно было оценивать окружающую обстановку. Он постоянно оборачивался, следил за тылом – откуда, по логике, должна была пойти атака, которую, разумеется, всем сердцем хотелось избежать.

И вот, когда двое измученных людей уже достигли середины перешейка, произошло страшное: на каменистом утёсе спереди показалось пятеро огромных волков. Их глаза горели злым, красным пламенем, а морды украшал грозный оскал. Они однозначно не были настроены дружелюбно. Тем не менее они бездействовали, выжидали, то ли намереваясь подпустить к себе добычу, то ли всего-навсего охраняя свою территорию, судить было непросто, но несомненным оставалось то, что приближаться ближе к ним было неразумно.

– Что делать? – взволнованно спросила София, застыв на месте и убрав с лица мокрые волосы (они оба были насквозь вымокшими – настолько много отлетело брызг от серых камней).

– Надо идти дальше, – с огорчением констатировал солдат.

Он поднял оружие, выставив то перед собой, и сделал первый, решительный шаг. Это возмутило животных. Те и не думали отступать. Они медленно двинулись навстречу.

Соперники сближались. Волки не побрезговали вступить в холодную воду, они перемещались согласно своей извращённой стратегии. Четвероногие неспешно окружили цель, рассредоточившись по всему мелководью. Ещё какое-то мгновение и начнётся противостояние – то было очевидно для каждого. Юная девушка взяла в руки камень потяжелее и приготовилась к ближнему бою.

Фигуры были расставлены. Над долиной зависла молчаливая пауза.

Началось. Зверь, видимо, менее опытный, ринулся в атаку, широко распахнув пасть. На это молниеносно среагировал мужчина, направив дуло в его сторону. Но вот незадача – осечка! Порох промок, всё что бедолага услышал по итогу, так это глухой щелчок барабана. Затем боец предпринял ещё одну попытку выстрелить, и ещё одну – всё было без толку. Тем временем кровожадное существо уже фактически вплотную приблизилось к женщине и в прыжке попыталось укусить свою жертву за бедро. Впрочем, жертва сама оказалась не робкого десятка и сумела увернуться от острых зубов; более того, та даже нанесла затрещину булыжником по своему обидчику, и хоть удар получился слабый, прошедший вскользь, но был достаточный для того чтобы дать понять: без боя я не сдамся – неудачливый враг понял это и отступил на некоторое расстояние.

Животные перегруппировались и принялись медленно кружить вокруг людей, видя какой-то устрашающий танец, нацеленный, вероятно, на то, чтобы запутать тех и обнаружить уязвимое место.

– Сейчас они попытаются разделить нас, – спрогнозировал рядовой, безрезультатно продувая свой револьвер.

Пара по-прежнему стояла на одном месте, прикрывая друг другу, почти спина к спине, дабы каждый мог контролировать свою половину бранного поля. Несмотря на это, они, необходимо было признать, абсолютно не владели ситуацией. Требовалось срочное решение. Так, вояка, осмелившись перехватить инициативу, принялся громко кричать и эмоционально махать руками – он прибегнул к психологической атаке. Медсестра взялась вести себя соответственно. Это, конечно, не испугало хищников, но нарушило их план, те начали двигаться хаотично, неорганизованно. Воспользовавшись моментом, страдальцы возобновили своё продвижение к берегу, мелкими шажками пробиваясь сквозь водную гладь.

Через пять метров их, увы, постигла очередная и на сей раз воистину печальная неудача: неправильно поставив ступню, женщина потеряла равновесие и поток сбил её. Это стало сигналом к наступлению, и звери ринулись на них со всей прытью.

Под натиск неприятеля вновь попала молодая особа. Но дело осложнялось тем, что теперь нападающих было несколько. Храбрый солдат, не жалея себя, вступил в рукопашную схватку (его оружие в очередной раз не оказало должного воздействия). Отчаянный мужчина наносил точные удары в морды животных, в меру своих сил, используя увесистую рукоять кольта.

Девушка встала так быстро, как смогла, однако всё же открыла тыл и подпустила к себе очередное зубастое чудовище, что оказалось в одном прыжке от неё. Поражение было неотвратимо. И измученный боец, вовремя приметив это, осмелился на опрометчивое решение – он вытянул руку и принял атаку на себя. Острые зубы вонзились в его плоть. Рукав куртки окрасился красным. Герой сдержал крик и, перетерпев боль, принялся колотить револьвером (что держал в свободной руке) по лбу разъярённого животного. Бам, бам – глухой стук и озлобленное рычание разносились по округе, но обезумевшая тварь не сдавалась, только наоборот крепче сжимала пасть. В конечном итоге, найдя точку опоры, женщина схватила здоровенный камень и со всего маха опустила его на голову монстра – тот замертво пал в холодную реку. Пострадавшему мужчине оставалось лишь разжать челюсти и сбросить тяжёлую тушу. Он был освобождён. И он получил роковое ранение.

Внезапный грохот выстрела оглушил всех собравшихся на перешейки.

Кто стрелял? – скитальцы озадаченно посмотрели друг на друга.

Выстрел повторился. Животные, поначалу пребывающие в шоке, теперь в страхе завыли и бросились врассыпную. По ним, а затем, что прискорбно, по Софии и Джонатану открыли огонь. Пули свистели настолько близко к протагонистам, что казалось вот-вот заденут их. Только чудо огораживало их от смерти. Сами же снаряды были выпущены с противоположного берега, из лесу, из которого недавно вышли они двое. Без сомнений: стрелял – враг. И вот уже бедная пара страдальцев была вынуждена бежать вместе с волками в одном направлении, как можно дальше от злополучной реки.

Преграда была преодолена. Но, увы, с безмерно трагическими последствиями. Раненный боец истекал кровью и нуждался в срочном лечении, а медсестра отныне была обременена нести того на себе – жизнь молодого человека была в её руках, в прямом смыли этого слова, он ей больше уже ничем не мог помочь. Вооружённые бандиты шли по их следам, однозначно с намерением убить. Время поджимало. Воистину тяжёлая ноша пала на плечи юной девушки. И всё же имелись тусклые проблески света: волки оставили тех в покое, спасительная застава была недалеко, в конце концов, они – выжили! Надежда ещё не угасла в сердцах измождённых людей. Они готовы были сражаться. Они двигались дальше.

Июнь

Настал день, который я с опаской ждал уже последние два месяца – день операции моего отца.

Лето началось безрадостно.

На работе всё валилось из рук, разум был затуманен переживаниями настолько, что я попросил коллегу подменить меня и выехал в Бостон первым же рейсом. Потребности ехать так рано не было никакой, но и сидеть на месте уже не было мочи. Папа сообщил, где оставит ключ от входной двери – традиционно под ковриком. Но я не собирался к нему домой, я решил, что дождусь его возле больницы. Переживания съедали меня изнутри. Естественно хотелось верить в лучшее и в то, что всё это напрасно, но попробуй уйми сердце, когда происходит такое. Психосоматика, не иначе, будто бы операция была у меня самого.

На сей раз я отправился в поездку один, без Мэри. «Не стоит ей видеть моей слабости, – подумалось мне. – Для неё я всегда должен оставаться сильным – так меня воспитывали, так, наверное, было правильно».

И вот, благополучно добравшись, я ждал назначенного часа в парке возле больницы Новой Англии. Ждал долго. Всё должно было решиться к трём пополудни. Вроде бы всего-ничего, сиди себе на лавочке и сиди, но время словно растягивалось. Заставляло без устали думать, накручивать разное. Оттого покоя не было на душе ни на грам. Вокруг же было на удивление тихо, настолько, что я был вынужден слушать, как мучительно тикали наручные часы, на которые я непрерывно и нервно посматривал. Тик-так, тик-так, тик-так…

Без пяти три я уже находился внутри здания, возле хирургического отделения. Снова ждал.

Операция затянулась.

В четыре, наконец, в тусклом освещении коридорных ламп, показался лечащий врач моего отца – Говард Оралли. Тот медленно подошёл ко мне. Лицо его не выглядело довольным, точнее даже было безэмоциональным, и всё же то не являлось таким, какое бывает у человека, что несёт плохую весть. Тихий голос надежды шептал в моём измученном сердце: «Всё хорошо, всё хорошо». Господи, я чуть было не сказал то вслух.

– Джонатан, – деловито начал служитель панацеи, – всё прошло хорошо. – Я чуть было не сошёл с ума от его слов; я импульсивно поднял голову вверх и сделал оборот вокруг себя, крепко сжав кулаки. – Но, увы, не так, как планировалось, – с горечью добавил мужчина, – с осложнениями.

– С-с-с осложнениями? – еле слышно вымолвил я.

– Твой отец останется на некоторое время в больнице под наблюдением специалистов.

– Надолго?

– Вот так сразу и не скажешь… Месяц – точно.

– И всё же, доктор, что вы имели ввиду под «осложнениями»?

– Опухоль продвинулась вниз по лимфатической системе. Мы недооценили её размеры. Только вскрыв ткани, мы увидели весь масштаб проблемы. Для уменьшения интоксикации организма было решено удалить лишь часть, а если быть точным – восемьдесят процентов лимфомы, ну а по факту же получилось, с натяжкой, шестьдесят. Избавиться от остатков физически пока не представляется возможным. Томас нуждается в лучевой терапии, по окончанию которой станет доподлинно известно придётся ли нам прибегнуть к повторному хирургическому вмешательству, или нет.

Если бы медицина была сравни бейсболу, то сегодня у моего отца была бы ничья с болезнью. Мистер Оралли многое открыл мне о его состоянии, но главное, что я подметил из всего вышесказанного им – наши испытания не закончились. Теперь папа будет лежать в больнице под наблюдением. Это и к лучшему, надо заметить, поскольку я буду знать, что он в надёжных руках, что он не получит приступ или с ним не произойдёт какой-либо другой несчастный случай, какой мог настигнуть того, пока тот находится в одиночестве в пустом доме. Здесь любое осложнение будет сразу замечено и пресечено на корню.

Чуть позже, когда отец пришёл в сознание, мне дозволили встретиться с ним. Он был очень слаб, не был в состоянии говорить, только удручающе мычал и пытался бессвязно что-то показывать руками; рисовал пальцами, как мне показалось, силуэт женщины. Не стану пытаться объяснить, что он имел в виду, ведь, быть может так, что он делал это из-за того, что пребывал в бреду (анестезия на каждого воздействует по-разному), сложно было судить. Разговор не сложился, естественно. Но мы были рядом – это главное.

Так как завтра у меня был выходной, я имел полное право остаться в Бостоне.

Начиналось тяжёлое бремя поддержки и благодетельства. Хлопоты по уборке родительской лачуге теперь ложились на мои плечи. Отныне хотя бы раз в неделю я обязан был приезжать сюда и следить за порядком. Навещать старика, конечно, хотелось бы чаще, но я не сумел бы себе этого позволить – каждый прогул существенно ударял по карману.