Дневник Джонатана Гэлуея, или Любовь и война

– Мы справились. Поверить не могу, – радостно произнесла молодая девушка. К тому же преждевременно.

– Что-то не так, – удручающе сказал вояка, и резко схватился за раненное плечо, что будто бы детектор, среагировало на приближающуюся опасность.

Чутьё не подвило его, неподалеку, на том самом одном-единственном возвышении показались силуэты людей в форме. Не менее шести, как посчитала София. И это гарантированно не были союзные силы. Во-первых, те, как псы, рыскали по лесу, проверяя каждый кустарник и камень, ища, по всей видимости, ускользнувших беглецов. Во-вторых, они обладали винтовками ближневосточного типа, что не значились в резерве коалиции. Да и внешние признаки этих смуглых мужчин в общих чертах разнились с западноевропейскими. Наконец послышался низкий голос – они бегло разговаривали на иностранном языке.

Эти пронырливые военные находились в пятидесяти метрах от путников и с каждой секундой приближались всё ближе и ближе к ним. Вдруг самый грозный из них, ведомый каким-то своим извращённым чутьём, взглянул в сторону главных героев.

– Пригнись, – громким шёпотом сказал Джонатан и насильно опустил голову юной медсестры к земле. А затем и сам прильнул к ней, скрывшись в высокой траве.

Но было уже поздно, враги заметили их, а точнее, какое-то движение и, выставив вперёд дула оружий, ускорили шаг.

– К корням, живо, – добавил раненный боец, и ползком, максимально тихо, проследовал к извилистым отросткам огромных болотных кипарисов.

Эти необычные деревья действительно произрастают в болотистой среде, исходя из названия, а при низком уровне воды оголяют сложную, лабиринтообразную корневую систему, что настолько густо покрывают пространство вокруг ствола, что могут быть приняты за щупальца осьминога или же, благодаря воздействию коррозии, за проходы, подобные соляным пещерам. Именно в этих причудливых «конструкциях» и надеялся спрятаться опытный ратник.

Они с его молодой спутницей заскочили в один из таких природных тоннелей, вынужденно нырнув с головой в вязкую, но, к счастью, неглубокую трясину. Высунув испачканные лица уже по ту сторону древесной решётки, они, молча, затаив дыхание, наблюдали за местностью, с опаской ожидая неминуемого приближения рока. Они вслушивались в каждый шорох. Внимали мельчайшему звуку. Им было безразлично их ужасное внешнее состояние, как и наличие полчища паразитов и других лесных тварей в отвратительной зелёной тине. Смерть была рядом, и оттого всё прочее померкло в их глазах. А глаза, надо заметить, первое, что выдавало бедолаг, ведь тела тех, покрытые различной дрянью, что наполняла топь, полностью сливались с окружающим антуражем, создавая им идеальную маскировку.

Послышались шаги. Затем кто-то позвал кого-то по имени и буркнул что-то вроде «посмотри там». И сразу же после этого в поле зрения протагонистов попал рослый, бородатый, слегка седой, боевик, что со злобной физиономией остановился в метре от них и принялся громко кашлять, будто бы болел туберкулёзом (вероятно так оно и было). Это дало время измученным героям вдохнуть побольше воздуха в лёгкие. Теперь они были обязаны опуститься в грязную воду по самую макушку, дабы не быть обнаруженными и застыть в таком положении на неопределённый срок.

Больной амбал плюнул в болото и опустился на корточки. Похоже, ему стало совсем плохо. Он облокотился на ружьё и помрачнел. Через, наверное, полминуты ему вновь крикнули что-то на здешнем диалекте, и тот ответил фразой из разряда «уже иду». Путники решили так, поскольку вслед за этими словами высокий мужчина встал, сделал оборот и всем видом показал своё намерение уйти. Но чуть погодя тот, увы, снова опустился на землю, по-прежнему располагаясь в опасной близости к Софии и Джонатану.

Беглецы не имели возможности воочию наблюдать за туберкулёзником, находясь в плотной, мутной жидкости, зато отчётливо слышали его и ощущали мельчайшие вибрации.

Ситуация стала запредельно тревожной, когда у девушки начал заканчиваться кислород. Она дала знать об этом своему спутнику лёгким, но резким прикосновением к плечу. Она запаниковала, принялась крутиться из стороны в сторону, даже предприняла попытку всплыть. Бороться с ней было бы неправильным, это являлось очевидным для молодого вояки, и посему он осмелился сделать то, что по всем признакам было неизбежно. Он указал пальцем на врага и незамедлительно двинулся в его сторону, аккуратно проплыв под извилистыми корнями. Медсестра не сазу поняла намерения её товарища, но в итоге, взяв себя в руки, сообразила к чему всё идёт и что тому нужна её помощь. Юная женщина проследовала за ним.

Неприятель сидел спиной к ним – невероятно удачное стечение обстоятельств. Тем не менее он был огромным и вдобавок держал в руках заряженное оружие – серьёзный соперник.

Храбрый воин, будто аллигатор, одним махом вынырнул из грязной заводи и, превозмогая боль, схватил того, одновременно обхватив его грудь и руки, дабы тот не сумел вырваться. Пруг и опомниться не успел, ни то что среагировать, настолько стремительно это произошло. Но очевидно, что этого было недостаточно, он всё ещё мог поднести дуло к торсу Джонатана или, как минимум, позвать на помощь. Смельчак, словно дзюдоист на татами, поволок того в болото. И только благодаря тому, что противник был взят врасплох, ему удалось совершить задуманное. Он опрокинул его. И они, вдвоём, в сцепке, спиной назад, упали в затянутый тиной водоём. Недруг начал сопротивляться, наносить удары локтем в рёбра оппонента. Это всё что ему оставалось, при падении тот обронил винтовку; та медленно исчезла в трясине. Молодой солдат попытался провести удушающий приём, но сделать это идеально никак не выходило, рана ограничивала его в движении. Ощущение боли возвратилось (на короткий срок та улетучилась, под воздействием адреналина). К несчастью, он стал сдавать, захлёбываться грязью, проигрывать.

И тут в поединок вступила София. Она не питала иллюзий на свой счёт и очень сильно боялась, но не в её манере было трусливо стоять в стороне. Отважная девушка принялась держать здоровенного амбала, чтобы тот не мешал её соратнику осуществить прём. Удерживать того – исключительно всё, что она намеривалась делать, так как ударить или тем более убить его, каким бы злодеем он не был, та не сумела бы; это противоречило её принципам. В итоге пацифизм сыграл с ней злую шутку, бородатый мужчина высвободил левую руку и со всего размаха ударил бедняжку по лицу. Она опрокинулась назад, упав в зелёную топь. На мгновение Джонатан испугался что та потеряла сознание, но быстро утешился, стоило Софии выглянуть из воды. Её бровь была рассечена ударом, но она, как и прежде, была преисполнена желанием помочь и оттого поспешила возвратиться в битву.

– Оружие! Найди его оружие! – остановил её раненный мужчина. И стоило ему это сказать, как брутальный вояка вырвался из захвата и с разворота нанёс серию ударов в корпус обидчику.

– Джонатан! – в ужасе закричала женщина, но вовремя подавила крик, дабы не привлечь ещё больше врагов. – Они не пошли за своим товарищем и двинулись дальше без него, притом, видимо, отдалившись уже на внушительное расстояние, это было наиболее достоверным объяснением того, что они до сих пор не появились – так рассудила медсестра, и стремглав двинулась на выручку своему спутнику.

Она вскочила на спину агрессивного бойца и предприняла попытку впиться ногтями в его глаза. Отчасти ей это удалось. Она не ожидала от себя такой жестокости, но ни на секунду не попыталась ослабить хватку. Настал миг поступиться принципами. К сожалению, соперник оказался ей не по зубам, вследствие чего менее чем через полминуты она вновь была скинута в мутную воду.

– Найди оружие! – настоятельно повторял её напарник, уклоняясь от тумаков. Отыскать то по всем признакам оставалось единственным способом одолеть неприятеля.

Служительница панацеи принялась судорожно рыскать в вязкой грязи ища заветное ружьё, но не находила. Между делом она оборачивалась и, глубоко переживая, приглядывала за соратником. Он был совсем плох. Ему всё реже и реже удавалось увернуться от атаки. Он отчаянно принимал удары громилы, находясь на волоске от гибели. Силы покидали его. У Софии потекли слёзы из-за того, что она не была в состоянии прекратить это насилие. И, уже с дрожащими, как у пьянчуги, руками, она нырнула с головой в зыбкую массу, дотянувшись до самого дна. И там, почти в метре от поверхности, она наконец обнаружила то, что так скрупулёзно искала.

Рассерженная девушка выскочила из сапропели и выставила вперёд дуло оружия.

Бандит видел это, но всё равно не остановился. Сравни свирепому медведю, тот драл свою добычу и не намеривался сдаваться. В негодовании женщина подошла ближе и, уперев ствол ему в спину, произнесла: – убери от него кулаки, мерзавец!

Это разозлило обезумевшего мужчину пуще прежнего, и он, обернувшись, с дьявольской злостью взглянул на ту. Подлец собирался напасть на неё, но тем самым только открыл тыл, и Джонатан незамедлительно воспользовался этим. Его ещё рано было списывать со счетов. Он схватил мокрую лозу, что давно уже попалась ему на глаза и обвил ей горло супостата. Пруг закашлял, завертелся, его разум окончательно потемнел. Молодой солдат притянул его к себе, оттащив от своей спутницы, а затем обратился к ней: – стреляй!

– Я не могу, – послышалось в ответ.

– Стреляй!

София поднесла трясущейся палец к курку и слегка надавила на тот. Это было тяжёлым решением, осмелиться на которое она по-прежнему не была готова. Здравый смысл требовал осуществить задуманное, сердце молило об обратном. Она зажмурилась и неуверенно надавила на холодный металл. И тем не менее выстрела не последовало. Не потому что порох отсырел, не потому что она испугалась – она попросту не стала стрелять.

– Я не могу, – слёзно промолвила та, и опустила оружие.

Монстр крутился как заведённый и, что примечательно, не звал на помощь. Ярость затмила его рассудок. Словно берсерк он отчаянно не желал признавать поражения и до последнего сопротивлялся, нанося всё новые и новые уколы противнику. Но секунды его жизни были сочтены. А то были именно секунды. Так как нехватка кислорода взяла своё, и он, побледнев, потерял контроль над конечностями, что обмякли и утратили мощь, но по инерции ещё дёргались возле лица Джонатана.

– Хватит, – сказала испуганная девушка, – хватит!

Глазные яблоки туберкулёзника поднялись вверх, обнажив красные, как у рака, белки. Софии померещилось, что те вот-вот вывалятся из орбит, от чего она резко отвернулась, не выдержав сего зрелища.

И всё же измождённый солдат оказался сильнее страха, под воздействием которого мы обычно совершаем ошибки, того, что поднимает панику в джунглях, что толкает людей на преступление. Воин взял себя в руки. Он воспротивился желанию убить своего мучителя. Он ослабил удавку, позволив тому выскочить из неё и упасть в болото. Бородатый бандит остался жив, но потерял сознание.

Юная медсестра одобрительно посмотрела на своего спутника, а затем помогла тому аккуратно возложить тело на твёрдую почву. Когда они закончили, то встретились взглядом и на минуту утихли, тяжело дыша.

– Спасибо, – произнесла уставшая женщина.

– За что?

– За то, что поступил правильно.

– Он ведь может сию минуту прийти в чувства и позвать подмогу.

– Может. Но почему-то мне кажется, что он не станет этого делать.

Битва закончилась победой отчуждённой, обездоленной пары, принеся тем новые проблемы и травмы, приблизив тех к спасению и, как и прежде, к гибели. За каждое испытание, выпадающее на их плечи, те платили невероятно высокой ценой. Раненный вояка был уничтожен, София была измотана и физически и морально. Их цель была уже очень близка и в то же время отдалялась от них всё дальше и дальше.

– Я ненавижу себя, – тихо, почти шёпотом, высказался Джонатан, сев на примятую траву.

Молодая особа присела рядом и взглянула на того одновременно понимающе и осуждающе. Она знала, какие саморазрушительные мысли крутились у того в голове, знала насколько отвратительные поступки иногда совершают военнообязанные для того чтобы избежать смерти. Она наслышалась о многих ужасах, оказавшись на войне, но прежде не была соучастницей в такого рода деяниях. Её разум и сам был затуманен невзгодами, однако лицезреть, как сдаётся её товарищ, человек, с которым она прошла огонь и воду, та не была намерена. Она чувствовала, что он настрадался настолько, что уже находится на волоске от осуществления какой-либо опасной и глупой затеи.

– Или он, или мы, – поспешила утешить того девушка. – Не печалься, пожалуйста. Ты не убийца. Ты невероятно устал, да, но ты совладал с собой. Ты не убил его.

– Я испугался, что могу.

– И это здорово. Ты отдаёшь отчёт своим поступкам. Не идёшь на поводу у страха.

– Но я наверняка уже лишал жизни. И возможно, что не раз.

– А может и нет! Не думай о прошлом, думай о будущем. Вспомни, ты сказал, что не хочешь быть тем, кем был, когда согласился воевать, и посмотри, ты держишь слово. Твой путь отныне не связан с былым временем. Ты начинаешь всё с чистого листа. А как по мне, так ты всегда был таким – добрым. Эту историю… эту чудесную историю, – София вынула мокрую тетрадь из сумки и принялась сушить её на ветру, – её мог написать только мужчина с чистым сердцем. Ты не убийца, Джонатан. И никогда им не был. Я верю в это, так поверь и ты.

Её собеседник сдвинул брови, а потом, глубоко вдохнув и резко выдохнув, устремил взор ввысь. Величественные кипарисы, чьи верхушки, казалось, задевали небо, завораживали. Скользя взглядом вдоль стволов этих могучих деревьев, тот остановился у самых их кончиках и тут же провалился в далёкое прошлое, что внезапно открылось ему, взявшись из каких-то потаённых глубин разума. Над ним, в лазурном море, медленно и безмятежно плыли облака, навивая приятные воспоминания, вспомнить какие, увы, раненый воин не был в состоянии – всё было, как и в тот день, что однажды одарил его подлинным счастьем, но что это был за день оставалось неизвестным. Однако на миг душа его успокоилась, отринув тревоги. Память, безусловно, жила в нём, потому как воин ясно ощущал тепло, что согревало его и исходило оно откуда-то на уровне подсознания. Предметы, люди, места – всё это было вторичным, у него остались чувства – именно их он и воскресил в сию минуту. Он улыбнулся.

– Хорошо, что ты не выстрелила, – произнёс измученный герой, опустив взгляд на свою спутницу. —Это привлекло бы внимание всех пругов в округе.

– И в самом деле, хорошо.

– Мы молодцы, – с лёгким смехом добавил солдат.

Их путь был почти закончен. Победа над собой – главная победа, которую они возымели. Дорога до заставы, до долгожданного спасения, принесла им множество трудных испытаний. Она надломила их, но не сломала! До цели оставалось полчаса неспешного хода. А там – множество бравый воинов, что защитят их от врага, а также опытных врачей, способных оказать им медицинскую помощь. Оставалась всего чуть-чуть. София убеждала себя в этом и потому сказала громко и уверенно: – Мы сможем! Всё будет хорошо!

Август

Отец умер.

Его похороны состоялись на кладбище Эвергрин, на западе Бостона. Ему было пятьдесят семь лет.

Когда Говард Оралли сообщил мне эту печальную весть я пребывал в бодром расположение духа, всё ещё радуясь тому, что вскоре стану отцом и потому абсолютно не был готов морально услышать его слова. Судьба оказалась крайне неблагосклонна ко мне, нанеся удар в минуты, когда я потерял бдительность и холодное сердце. Если бы то произошло, скажем, две-три недели назад, в дни моего переживания и смирения, то я бы сумел принять этот удар достойно, но сейчас, стоило мне отвыкнуть от мыслей о его возможной кончине и переключиться на позитивный лад, я оказался целиком и полностью открыт для удара. Я был взят врасплох. Я был раздавлен.

Место для могилы Томаса я выбрал между двумя высокими соснами, неподалёку от небольшого водохранилища. Он бы оценил такой выбор, у него всегда была тяга к прекрасному, в особенности, что касалось природы, хоть тот и не признавался в этом; он держал марку серъёзного и грозного вояки. «Какие могучие деревья!» – сказал он мне, когда, в моём детстве, возил нас с матерью в Мьюирский заповедник. «Только представь, сколько времени они провели на Земле, сколько всего повидали. Они настоящие короли в этом мире, что всегда будут возвышаться над людьми. Вот и мы должны стремиться быть похожими на них… Быть столь же крепкими и спокойными». Эти сосны, что произрастали на кладбище, уже пережили отца и, наверняка, ещё столько же лет простоят рядом с ним; воистину яркое олицетворение его взглядов и желаний.

Когда я произносил речь, возложив ладонь на его тёмно-красный гроб, то опустил подробности этой истории и сосредоточил внимание непосредственно на том, каким он хотел выглядеть в глазах людей, восхвалял его внутреннюю стойкость и преданность убеждениям; я не позволил себе описывать его переживания и потаённые чувства, которые, озвучь я их, тот обязательно принял бы за издёвку. Но я-то знал, отец был мягким внутри, доброжелательным, общительным, даже если не показывал этого. И всё же он жаждал чтобы его запомнили именно стойким, непоколебимым человеком. Пусть всё останется так, как он и задумал – решил я.

Озвученные выше умозаключения не были необоснованными. Незадолго до кончины родителя у нас состоялся неприятный, но весьма сентиментальный разговор, открывший мне много новых и интересных подробностей о его личности и которых, конечно, я не ожидал узнать. Он раскрыл мне свои секреты.

– Я виноват перед тобой, Джонатан, – так начал разговор он, даже назвав меня верным именем, а не каким-либо созвучным, как то часто делал.

– Что ты такое говоришь? – чрезвычайно удивлённый, спросил я. – Ты ни в чём не виноват.

– Нет, к сожалению, виноват.

Тот достал бумажник, что хранил в верхнем ярусе тумбы, возле его койки. Порывшись в нём трясущимися руками какое-то время, он вынул старую, уже пожелтевшую фотографию моей матери и протянул ту мне. Я был поражён, что он вообще хранил такую вещь, если учесть то, как нехорошо они расстались.

– Перед Викторией я виноват вдвойне, – с горестью добавил он.

После Томас ненадолго примолк, определённо собираясь с силами и вспоминая что-то крайне тяжёлое для него. То становилось очевидным судя по тому, как нервно он вёл себя.

– Она была готова простить мне измену, – в итоге озвучил он, – даже после тех оскорбительных слов, что я наговорил ей. Мы часто ссорились, ты знаешь. И, говоря начистоту, то было почти всегда из-за меня. Я был не самым порядочным мужем. Неверным, нетерпеливым, непрощающим… Порочный до мозга костей, чтоб его.

Мне не хватало мужества, чтобы вмешаться в его монолог и возразить что-либо против, я по-прежнему защищал того, даже после услышанного; а возможно я был действительно озадачен и хотел услышать всю исповедь до конца, которой, как выяснилось, его речь и являлась.

– Когда я сообщил ей, что мы расстаёмся, та всё ещё относилась снисходительно ко мне и надеялась хотя бы на дружественные отношения. Но мной было принято бесповоротное решение. Теперь я и сам не понимаю отчего совершил его, но тогда мной правила железная уверенность, будь я проклят. Эта женщина осточертела мне, я, как настоящий подлец, возжелал перемен: захотел двигаться дальше и искать счастья, которого, как мне мерещилось, я не имел в наших отношениях. Прости, Джонатан, я был не прав и не понимал, что счастье не зависит от кого-то или чего-то, а только лишь от нас самих, мы либо принимаем его в тех условиях, в которых находимся, либо бесплодно ищем то в бесконечных скитаниях. У меня имелось достаточно причин, чтобы обрести покой, но я предпочёл тому хаос. И то ли посттравматический синдром, доставшийся мне со второй мировой, то ли простая, будь она неладна, глупость возымели власть надо мной, затрудняюсь ответить, но я не сумел совладать с собой.

– Папа… – вымолвил я, не осознавая, как закончить предложение. Я всё ещё не хотел верить в его предательство. Для меня он с детства был героем. И расстаться с этим образом я, по-видимому, не стремился. Слишком внезапным было это откровение. Скажите, как мне следовало отреагировать?..

– Я ещё не закончил, – строго сказал упрямый офицер. – Ты всегда имел привычку перебивать старших, слушай меня, чёрт побери, – в этих словах был весь мой отец. – Я попросил мать забрать тебя к себе, дабы ты не мешал мне. Подло, да? Сам знаю. Ты не представляешь какие тягостные думы терзали меня из-за этого, но я был непреклонен. Мне нужна была свобода, хоть немного… Я, словно одержимый, пустился во все тяжкие. Как же мне стыдно вспоминать об этом. Где проходила черта и зачем я перешёл её? – никогда он ещё не показывал мне своих слёз, и вот те градом побежали из его очей. Он расчувствовался, настолько, что вызывал, клянусь, подлинное отвращение во мне. Я попытался встать, однако он мне не позволил, крепко схватив за руку. – Стой! Не уходи, – продолжил тот. – Я обязан закончить мысль, иначе всё это было напрасно. Так… Выдворив вас из своей жизни, я, наверное, с полгода искал утешения в случайных отношениях, а потом, признав, что ошибся, взялся писать письма Виктории, требовательно принуждая ту простить меня и вернуться. Но воды утекло чересчур много, она уже перестала быть той слабой и податливой девочкой, какой являлась когда-то. Я ей больше не был нужен. Будто настоящий эгоист, я мучил её изо дня в день, закидывая всё новыми письмами. А когда признал, что то не работало, стал наведываться к ней, в основном утром, дабы не застать тебя дома.