Дневник Джонатана Гэлуея, или Любовь и война

Мы повернулись лицом друг к другу.

– Всё будет, – успокоил её я. – Нарисуй себе эту картину в голове и держи. Держи так долго, насколько сможешь. Представляй её после тяжелой смены и когда засыпаешь, когда ты окажешься одна в чужом городе и когда воссоединишься с семьёй на родной земле. Сохрани этот образ, стремись к нему и, обещаю, настанет день, когда он облачится в реальности.

Мэри слегка опустила голову и подняла глаза, маняще взглянув на меня из-под тоненьких, светлых бровей. В её глазах бушевало настоящее зелёное пламя. Мы сблизились так близко, как только было возможно, разделяемые в тот миг разве что истомлённой тишиной. Наши губы, нежно скользя, соприкоснулись.

Подул ветер. Взмыли вверх невесомые снежинки.

Отныне в наших глазах уже горел одинаковый огонь.

Взрывы артиллеристских снарядов остались далеко позади. Но так и не утихли.

Перебинтованный воин поддерживал свою спутницу фактически на всём протяжении пути, но, ожидаемо, сдался – его увечья были действительно серьёзными, а затраченная на спасение молодой женщины энергия последней – он пошатнулся и упал. Удивительно, что он вообще продержался столь долго – с атаки врага минуло полдня непрерывной ходьбы. Но основная причина крылась не в этом. Его здоровье было совершенно расстроенно. Помимо незначительных, уже почти затянувшихся, ранений торса, у него был серьёзно травмирован мозг, частично потеряны память и координация движений (контузия головного мозга средней степени тяжести, согласно результатам исследования). Он держался, как и подобает настоящему герою: не подавал вида, терпел до последнего; но точка слома есть у всех, даже у самых крепких представителей сильного пола. Когда пробил его час, тот рухнул на землю, потеряв сознание.

София пыталась удержать тяжёлое тело мужчины, но, разумеется, потерпела неудачу. В её тамошнем физическом состоянии вояка с ростом в шесть футов и весом почти в двести фунтов являлся неподъёмным для хрупкой женщины. Она попросту завалилась вместе с ним на пыльную, иссохшую землю.

Служительница панацеи прежде уже сталкивалась с последствиями контузии и понимала, что свалившийся без чувств человек может прийти в себя уже через несколько секунд, а может пролежать так и до самого утра. А значит, обстоятельства принуждали её задуматься о привале. Им обоим, что таить, нужен был отдых. Юная медсестра, хоть и проявляла невероятную стойкость, сама была в ссадинах и синяках после утреннего обстрела. Силы покинули их.

Красное солнце лениво закатилось за горизонт. Ночь медленно опускалась на широкую долину.

В округе произрастал сплошной хвойный лес, неисхоженный и чрезвычайно опасный в это время суток. Вдали журчала вода, стремительно спускающаяся с седых гор. Путников, расположившихся на склоне, было легко заметить, вдобавок тех обдувал пронизывающий до костей ночной ветер. Да, место впечатляло своей красотой, но однозначно не могло считаться пригодным для стоянки.

Особо обидным было то, что они не добрались до назначенной цели. Ей являлась база коалиции на противоположном берегу реки. Они не дошли до отмели каких-то полмили (до базы пять миль). Путь не самый длинный, но крайне сложный в их положении. А оно было патовым. Храбрецы с таким трудом вырвались из пекла, чудом избежав смерти, что не подумали о сложности предстоящего пути. Они почти добрались. И они были на пределе. Всё сошлось к тому, что необходимо было срочно искать место для ночлега.

Девушка оставила соратника одного, аккуратно положив того на примятую траву и отправилась на разведку.

Врагов не было заметно, диких животных, как ей показалось, тоже (хотя осмотр получился, скорее, беглым). Неподалёку же находился неглубокий грот, где запросто могло уместиться двое человек. София поспешила назад для того чтобы оттащить туда своего боевого товарища, но, возвратившись, не сумела сделать этого быстро – та испуганно остановилась на открытом пригорке и замерла. Она случайно увидела, что на другом берегу реки на неё смотрит огромный, серый волк. Вскоре появилась ещё пара этих опасных зверей. Побледневшая женщина не знала, как реагировать, поэтому лишь продолжала с опаской смотреть на них. Стая медленно спустилась к бурному потоку, перегруппировалась, выстроившись в ряд, и притормозила только когда достигла мокрых камней. Длительное время оппоненты только и делали, что смотрели друг на друга, но стоило бедняжке тронуться с места, как звери двинулись в ответ. Они неторопливо пошли параллельно течению, покуда не исчезли за густыми кустарниками. Озадаченная медсестра прибавила темп. К счастью, дикие животные были по ту сторону водной преграды и не прибегнули к решительной атаке и форсированию реки, однако они обнаружили путников и, однозначно, запомнили – а следовательно, пренепременно выследят их, настигнут, возьмут врасплох. Волки не оставят добычу без внимания. Они ещё создадут им проблемы.

София вернулась к воину. Та оставила его на долгих, как ей мнилось, полчаса и оттого была рада, что с ним не случилось ничего плохого. Девушка взяла потерявшего сознание товарища за руки и принялась тащить его до укрытия. Её окружало много трудностей и ещё больше опасностей, но она не сдавалась. Все её мысли в тот час были направлены на спасение нуждающегося. Она знала, что обязана была помочь Джонатану и посему не страшилась ничего. София сосредоточилась на выполнении этой нехитрой задачи и таким образом не позволила ситуации негативно повлиять на неё.

Война делает нас сильными. Преодоление трудностей закаляет характер. Но судьба всегда преподносит новые испытания. Всегда ищет уязвимое место. И закрыть бронёй их все невозможно. Memento mori.

Гром выстрелов сменился грозовым громом. Начался ливень.

Апрель

Обстоятельства вынудили меня съездить к отцу в Бостон. И моя Мэри проявила желание отправиться со мной.

У нас с ней всё складывалось в лучшем виде, мы часто встречались, разговаривали о будущем, строили планы, в общем – были вместе. Чего, увы, нельзя было сказать о моём старике. Он был одинок, плох; преклонный возраст и Вторая мировая пошатнули его, некогда, крепкое здоровье, а отсутствие рядом заботливой руки сделало того ещё и нерадивым циником. Я всегда знал, что ему не быть долгожителем и что он скрывает важные факты о своём самочувствии, но лишь когда я получил от него письмо, а писал он мне крайне редко, то полностью убедился, что тому нужна профессиональная медицинская помощь. Его мучили головные боли, слабость в конечностях, подводило зрение – разумеется, тот не признался в этом, но выводы становились закономерными, стоило взглянуть на то, как он писал и как излагал свои мысли. Строки накладывались друг на друга, буквы были перепутаны. Наконец, тот обещал сообщить «что-то важное». Никогда прежде он не использовал таких эпитетов.

Мы выехали рано утром, на первом же экспрессе.

До Бостона было не менее шести часов езды.

Поезд шёл вдоль бескрайних полей по одну сторону и жилых нейборхудов по другую. Я прислонился лбом к стеклу и попытался вздремнуть. Пейзаж проносился перед глазами, словно в кинематографе. Колёсная пара мелодично стучала по рельсам. Безумно хотелось спать, но отчего-то Морфей обходил стороной наш вагон. Глаза слипались, сознание оставалось непоколебимым.

Я ушёл в себя. Мной овладевали ностальгические чувства, преисполненные сожаленьем, негодованием. Временами мои мысли страшили меня – это был тот самый случай. «Я не хочу, чтобы папа умер, – думалось мне, – он научил меня всему, что я умею. Как я буду без него?» – предчувствия были самые что ни на есть дурные. Но требовалось верить в лучшее, всецело.

Частный одноэтажный домик моих родителей находился на окраине, недалеко от бейсбольного стадиона. Мы часто ходили вдвоём с отцом на игры местной лиги. Вот и сегодня, по всей видимости, проходила какая-то игра: дети кричали, собравшись у сетчатого забора: «Вперёд Райдерс», «Джонсон, ты лучший», – все знакомые мне девизы слышались здесь. Как и в старые добрые времена.

Последний раз я наведывался в родовое гнездо с полгода назад. Тогда я не подмечал этого красочного антуража. То ли повод был иной, то ли изменился я, но теперь, почему-то, всё было иначе, ярче.

– Сержант Гэлуей! – громко произнёс я, постучав в деревянную дверь. И та медленно отворилась…

– О, младший! – к моему успокоению, послышалось в ответ. – Это ты?! Проходи, я в гостиной!

Слух у того тоже был ни к чёрту, потому приходилось говорить во всеуслышание.

– Как вы, сержант?!

– Да, бывало и получше, чтоб его… – крепкое словцо то и дело проскакивало в его речи.

В целом разговор начался традиционно, спокойно.

Он встал с протёртого кресла и выключил телевизор, предусмотрительно накрыв его платком. – Присаживайтесь, молодёжь, – он указал рукой на два пыльных стула, стоящих в гостиной у обеденного стола.

Его дом не потерпел каких-либо изменений, тот же аскетизм и порядок. Та же лакированная, широкая арка, разделяющая комнаты, та же скрипящая половица на входе. Всё, как и в моём детстве.

– Прости, что же это я… Знакомься, Мэрилин, – попытался вежливо представить я отцу свою возлюбленную.

– Мэрилин! Приятно познакомиться! Не серчай, что говорю громко, ничегошеньки не слышу, как вернулся с треклятой войны, чтоб её… Откуда вы, барышня?

Та поведала ему свою историю, вероятно, тише, чем требовалось, отчего не могу утверждать, что старик услышал всё. Их диалог был недолгим, смущение неизбежно взяло своё. Однако Томас – а так звали моего отца – был весьма приветливым и разговорчивым, что странно, ведь, насколько я знаю, тот давно прослыл ханжой и нелюдимом. А сегодня, видели бы вы его, он был поистине гостеприимен. Достал тарелки и чашки из маминого сервиза, накрыл, хоть и весьма сдержанно и неуклюжа, на стол – молодец. То ли ему было отрадно встречать меня в паре с молодой особой, то ли он очень долгое время ни с кем не общался, то ли он действительно изменился. Быть может и то и другое.

Наконец перечислю неприятные и тревожащие факты, что я подметил за этот день: его руки тряслись (сильнее, чем раньше), мне показалось что он вот-вот уронит и разобьёт посуду, но помочь себе, по обычаю, тот не дал; меня он то и дело называл Джозефом, а имя моей девушки так и вовсе не смог запомнить; он использовал такие титулы, как «дорогуша» или «душечка». Но даже последнее не было самым ужасным – тот забыл имя своей жены (моей матери). Когда я вспоминал о ней, он не понимал о ком идёт речь. Реагировал тот лишь, когда всплывало слово «мама», и то единожды он решил, что разговор шёл о его матери (о моей бабушке). Всё это было чрезвычайно печально.

Пообедав, мы получили возможность остаться наедине.

Сержант открыл бутылочку тёмного и протянул мне. Мы сели в плетёные кресла, что стояли на крыльце. Нас окружало умиротворение пригородной улочки, издали доносились звуки игры бейсбольных команд, над головой гордо развевался флаг.

– Как работа? – спросил папа.

– Всё в порядке.

– Главное, что она есть. Мда… – прибавил он, отхлебнув пива. – Я серьёзно болен, Джонатан.

Мои догадки подтвердились. Тем не менее диагноз оказался куда более пугающим, чем я думал. У него был рак. Он съедал его изнутри уже на протяжении года. Его лечащий врач, Говард Оралли, настаивал на операции. Если та пройдёт успешно, они смогут выиграть ещё несколько лет. Доктор заверял, что это безопасно и необходимо. У папы была новая, ещё совсем неизученная форма рака, с его слов, лечение тут бесполезно, хирургическое вмешательство – последняя надежда.

Я был потрясён. Я был раздавлен.

– Когда операция?

– В Июне. Больница Новой Англии.

– Я приеду к тебе и буду ждать результатов.

– Замечательно, заодно присмотришь за домом. Цветы у меня никогда не росли, чтоб их… а вот кактус, хоть и редко, но поливать нужно. Ещё нужно следить за трубами, эти гады постоянно протекают. И не подпускай сорванцов Уильямс!

– Ты всегда недолюбливал их. А вот с их старшим братом Крисом, мы были хорошими друзьями.

– Такой же сорванец.

– Помнишь, как мы кидали мяч на нашей улочке? Вот, прямо здесь, – я указал на пустую дорогу перед домом.

– Конечно… Разбили мне окно. И не говори, что это был ты. Хватит покрывать этого маленького хулигана.

– Ты сразу догадался, да?

– Где он сейчас? В тюрьме?

– Перестань, – с улыбкой ответил я. – После того, как он ушёл в кадеты, мы более и не общались.

– Друзьями надо дорожить. Искать, если пути ваши разошлись. Не ровен час, как твой собственный путь подвидёт к краю… Вот тогда ты и поймёшь, как хорошо иметь запасной путь.

Отец ещё разок отхлебнул пиво и посмотрел в сторону бейсбольного стадиона. Там определённо произашёл хоум-ран, подростки ликовали и хлопали в ладоши.

– Как называлась ваша молодёжная команда? Райдерс?

– Пфайфферс.

– Ммм… Честно говоря, играли вы так себе.

Мы засмеялись.

Близился вечер, настало время отправляться в обратный путь. Я ощущал потребность остаться, но Томас не позволил мне. – Завтра четверг – рабочий день, – сказал он, и был прав. Долгие проводы…

Я не хотел оставлять его. Но со мной была Мэри, оттого мне было спокойнее.

Дорога назад показалась ещё дольше, чем в Бостон. Конечно же, показалась. Поспать снова не удалось – по крайней мере так я считал.

Не скажу, что в тот момент было у меня на уме, поездка прошла как будто в тумане. Помню лишь странные, разрозненные образы, преследующие меня на всём протяжении пути: вспышки света, отражающиеся от металлических приборов, людей в масках, были ещё и люди в противогазах, никак не возьму в толк отчего те привиделись мне, наконец вспышки напоминающие взрывы.

– Мы приехали, просыпайся, – произнесла моя девушка, разбудив меня нежным поглаживанием по щеке.

Было затемно. Я мирно лежал, опустив голову на её колени.

– Не верится, я уснул.

– Ты очень сильно устал. И в первую очередь – эмоционально. Я понимаю, что происходит у тебя на сердце.

– Словно дурной сон, – высказался я. – Если бы тебя не было рядом, не знаю справился бы я с этим бременем, с этой тревогой.

– Не тревожься. Я буду рядом, – молвила Мэри и ласково обняла меня.

Мы вышли из освещённого здания вокзала, провалившись в полумрак ночного города. Нас встречали лишь редкие тусклые фонари, да свет в далёких окнах. Даже такси стояло всего одно, как будто ждало именно нас, последних пришельцев на этой отчуждённой земле. То был неказистый, старый чекер, давно уже не встречающийся на улицах «Большого яблока», но выбирать не приходилось; сейчас, для уставших путников он представлялся роскошным лимузином.

Дорога до дома моей спутницы заняла ещё некоторое время, но то пролетело незаметно. Мы говорили, и говорили весьма душевно, никогда прежде мне не было так комфортно с другим человеком.

– Ты, прям, помолодел, когда вернулся домой, – констатировала моя подруга. – Дай угадаю: вспомнилось детство?

– И не говори. Столько приятных воспоминаний.

– Вы были чемпионами?

– Ты о нашей бейсбольной лиге? Нет. Совсем нет. Мы были любителями и не вели турнирную таблицу. Вернее, попытки были, но каждый намеревался обмануть соперника и смухлевать, доходило вплоть до драк. Соревнования озлобляли нас. Но наша команда честно побеждала всех, не было такого противника, которого мы не смогли бы разгромить. Эх, встретиться бы снова с ребятами. И не на игровом поле, а, допустим, в баре, поговорить тет-а-тет.

– Я тоже скучаю по старым друзьям. Но не жалею о выборе, что сделала. Кстати, а почему ты уехал из Бостона?

– Мама разошлась с отцом и переехала в Нью-Йорк. Сын, как то обычно и бывает, остался с матерью.

– Отчего ты никогда не рассказывал о ней?

– Рассказывать особо не о чем. Мы больше не общаемся.

– Видимо, произошло что-то непоправимое?

– У неё было очень много проблем. Она «искала себя» и не могла найти. Часто «искала себя» в других мужчинах. В алкоголе. В конце с концов, она отвернулась от меня. Она ушла. Я даже не знаю, где мама сейчас. Чем занята, как живёт. А что касается меня, то к моменту нашей разлуки я уже достаточно повзрослел, привык быть один, стал самодостаточным, потому не устрашился сего исхода. Мне уже никто не был нужен.

– Никто?

– Разумеется, нет. Ты мне нужна, – настроение быстро изменилось, и мы поцеловались. Страстно. По-французски.

Жёлтая колесница домчала нас до нужного адреса. Я вышел проводить свою спутницу, но та неожиданно предложила отпустить водителя. В её глазах блеснул тот самый чарующий зелёный огонь, что некогда вскружил мне голову. Я рассчитался, и мы покинули мёртвую, недружелюбную улицу.

Сегодня её сердце было пропитано переживаниями – моими переживаниями. Мои раны стали её ранами. Я полностью открылся ей, и это оказало куда более сильное воздействие на женский характер, нежели банальные ухаживания. Все стены рухнули, вопросы закрылись. У неё не осталось никаких сомнений на мой счёт. Моя Мэри стала моей в этот вечер.

Я бы хотел описать её квартиру, то, как она жила, но не могу. Мы попросту утонули в страстном танце. Реальность, во всех её проявлениях, перестала существовать для нас. Всё, что я запомнил, так это узкую прихожую, да старый красный диван, а дальше – только она: её волосы, её тонкая шея, её изящная талия…

Наши тела переплелись. Переплелись, казалось, души. Мы были так близко, насколько то вообще было возможно. Глаза в глаза. Вдох за вдохом. Во всём мире не было ничего способного разлучить нас в тот момент, потревожить рассудок, разве что ритмичный стук железнодорожных колёс проезжающих неподалёку поездов метрополитена. Вагоны то и дело входили и выходили из тоннеля. Нас запросто могли увидеть. Мы даже не зашторили окна! Позабыли обо всех и обо всём. Кристальная простота помыслов и действий. Мы растворились друг в друге. Стали одним целым.

Дождь лил как из ведра. Но густая крона деревьев и уютный грот защищали двух обездоленных путников от натиска холодных, тяжёлых капель и пронизывающего ветра.

Солдат всё ещё находился без сознания. Молодая медсестра, устало дыша, смотрела вдаль. Каких-то полчаса назад ей пришлось тащить на своих хрупких плечах крупного бойца, а после, перепачкавщись с головы до ног, разжигать костёр под проливным дождём. Разместись они на пару метров ближе к реке, то пренепременно бы промокли, а огонь не согревал бы их уставшие тела, но всё обошлось – чрезвычайно удачное стечение обстоятельств для тех рамок, в которые загнала их судьба.

Свет пламени в такую погоду не был достаточно ярким, чтобы привлечь внимание врага, а удачное расположение героев максимально сокращало шансы на обнаружение. И всё же разведение костра оставалось опасной затеей.

Настала глубокая ночь.

Измученные странники улеглись на хворосте. Глаза Софии слипались, а её голова обессиленно опускалась. Однако та не могла позволить себе покой беспробудного сна: где-то поблизости был неприятель, а ещё ближе разгуливали голодные волки – и не известно кто из этих зверей был опаснее. Юной женщине хотелось потерять контроль хоть на несколько минут, хотелось сдаться, но долг не позволял ей сделать это, а протяжный вой, что, казалось, звучал всё ближе и ближе к их маленькому лагерю, напоминал о безысходности положения. Она несла ответственность не столько за себя, сколько за раненого воина. Порой ей думалось, покуда та смотрела в тёмную безграничную даль, что не будь рядом этого слабого человека, то она уже бы предалась отчаянию и панике, позволила бы воле случая распоряжаться её жизнью. Она признала, что именно забота о ближнем придавала смысл её существованию и одаривала необходимой силой духа.

– Нужно привязать к руке ветку, – тихо произнёс изувеченный мужчина.

– Что? – озвучила медсестра, весьма удивившись возвращению того в сознание.

– Привяжи к руке горящую ветку. И ты сможешь дремать пока пламя не дойдёт до руки. Или вовсе не будешь спать. По крайней мере тебе станет легче, не придётся сражаться с собой.

Это был действительно хороший совет, и София, выбрав самую длинную палку, привязала ту к запястью, воспользовавшись лоскутком медицинского халата.

Теперь она могла позволить себе окунуться в царство Морфея, но тем не менее предпочла этому диалог с автором рассказа, что так манил её душу.

– Вы прекрасно пишите, так складно и грамотно. Простите, я читала ваш дневник, —девушка достала тетрадь из маленькой аптечной сумки, что носила на поясе, – не подумайте обо мне плохо, я готова вернуть его, если вы считаете это необходимым.

Что комплимент, что извинения остались без ответа.

– Не в моих правилах лезть в чужие дела, – прибавила женщина с улыбкой, наивной, точно у ребёнка, – но уже после прочтения первой страницы, я не смогла побороть своё любопытство, – она принялась скрупулёзно перелистывать страницы, ища запомнившиеся ей цитаты. – Ваша история… она такая манящая и привлекательная, – не найдя того, что искала, в итоге объяснила она, – а ваша судьба, сложная и преисполненная множеством событий, очень яркая.

– А с чего ты взяла, что это моя история? – мрачно посмотрев на барышню, молвил загадочный собеседник.

– Ну, как же?.. – озадачено сказала юная медсестра. – Это не может не быть ваша история.

– Сколько тебе? – повернувшись набок и продолжая пристально глядеть на ту, спросил мужчина.

– Разве такое прилично спрашивать у леди?

– А разве прилично читать чужие записи? – и угрюмый вояка вновь отвернулся.

Очевидно, что он спросил то без злого умысла, однако София не ожидала столь неучтивого тона; она вообще иначе представляла себе беседу с объектом своего обожания. И всё же та понимала, что происходит. Парень был измучен войной, обстоятельствами и всей этой неприятной ситуацией. Вдобавок – ранение. Получив ранение люди меняются. Она не стала принимать ворчание того за оскорбление.

– Смею ли я ещё кое-что спросить у вас? Почему вы отказались от него? Почему не забрали дневник?

И в который раз вопрос остался без ответа.

Личность молчаливого рядового по-прежнему покрывала пелена загадок. А тот, в свою очередь, уже более не был настроен на диалог, хоть и пребывал в сознании. Да и, в конце концов, говорить ему было сложно, вероятно, даже больно – пришла к выводу хранительница очага. Та хотела было справиться о его здоровье, но не смогла вымолвить и слова, атмосфера изменилась, да и ответ был очевиден. Солдат нуждался в лечении и уходе. На рассвете им предстоял тяжёлый поход – и они оба это прекрасно понимали.

Женщине, теперь уже, не хотелось спать, словно отрезало. Она взяла дневник и предалась чтению, и читала достаточно долго, прерываясь только лишь на смену горящей ветки, да на подбрасывание хвороста в костёр.

Май

Прошёл месяц с той восхитительной ночи, полной страсти и наслаждения, когда мы с Мэри стали по-настоящему близки; три месяца со дня нашей первой встречи.

Мы виделись каждый день. Иногда я встречал её после работы на рассвете, иногда она ждала меня вечером после тяжёлой смены на проходной текстильной фабрики. Нас непреодолимо тянуло друг к другу. И казалось, что никто не в силах разорвать эту прочную связь между нами.

На нашу «годовщину» я пригласил её в кафе, которое мы давно приметили, с восхитительным видом на Центральный парк. Мы нередко проходили рядом с этим местом, но отчего-то так и не зашли внутрь. Случай оказался весьма удачный: у меня был выходной и у неё тоже. Так что после лёгкой, романтической прогулки, мы уютно расположились за столиком этого прекрасного заведения у широкого витражного окна.

Я заказал что-то из итальянской кухни, уже не вспомню что именно, она – пасту и фруктовый салат. Трапеза закончилась ароматным чаем. Нам не хотелось вина, мы были пьяны и без него. К слову, мне давно не приходилось видеть, как она пьёт или как курит. А ведь она курила, в начале наших отношений даже очень часто. И вот теперь она повзрослела: она следила за собой, смело говорила о будущем. Было отрадно видеть, что её старания посвящались непосредственно мне. Я в свою очередь хотел соответствовать ей: много работал, откладывал деньги на путешествие, может даже, кто знает, на свадьбу. Мы ни разу не затрагивали тему замужества, ещё рано было планировать столь ответственное мероприятие, однако ощущалось, что эта тема витает в воздухе. Мне не было страшно, просто не было причин спешить. Мы наслаждались нашими отношениями, такими, какие они есть. Даже сидя за этим маленьким, круглым столиком, держась за руки, нам было настолько комфортно, что желалось остановить время, продлить сей момент до возможных физических приделов. Я максимально красноречиво подчеркнул это в минуты сегодняшнего разговора, чем вызвал на лице собеседницы широкую, счастливую улыбку. Собственно, нам и говорить-то было незачем, мы могли бесконечно смотреть друг на друга, благодарные случаю, что свёл нас вместе. Меня переполняли искренние чувства к человеку, что уже стал неотъемлемой частью моей жизни. Посмею даже сказать, что всё было идеально. До определённого момента…