Дом бурь

– Знаешь, ты можешь вырвать нужные страницы из книг. В конце концов, они принадлежат нам.

– Полагаю, что так, – согласился он, почти нахмурившись. – Но страницы расположены в иерархическом порядке, и этот порядок не только в книгах. Он превыше всего…

И Ральф умчался прочь, а вскоре и ей пришлось покинуть храмовую тень, чтобы изучить каждую травинку на предмет длины, ширины и ворсистости, делая утомительные заметки. Все равно что развязывать крошечный бессмысленный узелок. А тем временем гильдия теряла влияние и деньги, как будто истекала кровью. Да, Элис была готова признать, что по утрам и сама иной раз с удовольствием отправлялась на поиски какого-нибудь цветка, растения или насекомого, но это же совсем другое дело. Сильнее всего пугало то, как планы Ральфа ширились и множились. Далее он собирался изучить раковины, а затем – то, что находится внутри камней.

Элис опустилась на колышущуюся траву и, прищурившись, посмотрела на особняк. Зелень Инверкомба, его сверкающие воды, окна и печные трубы – все выглядело таким ликующим и прочным, а на самом деле ее мир перевернулся вверх тормашками. Затем, взглянув на северную сторону долины – туда, где мыс сужался и где за цветниками Инверкомба простирались земли, используемые более практичными способами, – она заметила белый проблеск стирки и женский силуэт, который то наклонялся, то выпрямлялся. В голове вельграндмистрис созрел план.

Когда наступило время обеда, Элис отправилась на поиски Сисси Даннинг. В доме царили прохлада и тишина, которую нарушали только тихие поскрипывания и пощелкивания, и время текло с привычной неторопливостью. Предположив, что экономка, скорее всего, обедает у себя в кабинете, вельграндмистрис туда и свернула. Вошла она без промедления и стука, как поступала всегда, имея дело со слугами.

– Ах, мистрис… – Сисси привстала. Ее щеки были в масле и крошках. – Какое нынче красивое утро.

– Да неужели? – Элис села напротив экономки и перевела дух. – Мы с сыном были на вершине Дернок-Хед. Пожалуйста, продолжайте трапезу, не обращайте на меня внимания.

– Я почти закончила.

Сисси Даннинг промокнула лицо салфеткой. На самом деле она подозревала, что эта красивая, хотя и слегка растрепанная женщина хотела, чтобы служанка продолжала есть, поскольку с набитым ртом и маслом на лице она оказалась бы в несколько невыгодном положении. А вот вельграндмистрис почти не нуждалась в еде. Еще не потела и не испражнялась… Сисси кашлянула и попыталась выдержать проницательный взгляд голубых глаз. В присутствии Элис Мейнелл в голову так и лезла всякая дрянь. Не то чтобы экономка не доверяла хозяйке, которая относилась к ней справедливо, с удовольствием идя наперекор общепринятым нормам. Судя по всему, Сисси должна была судить о ней по другим меркам – только вот до сих пор не поняла каким.

«Возможно, она ангел, – подумала чернокожая. – Да, вполне возможно. В конце концов, внешность у нее ангельская». Вельграндмистрис, безусловно, играла эту роль, то есть вела себя абсолютно непостижимо. И ведь в доме недавно произошло… кое-что. Сисси не раз задавалась вопросом, что почувствовали люди, отвалившие камень от могилы Лазаря, – и потрясение, которое она испытала, увидев Ральфа Мейнелла сидящим в постели, было в некотором смысле ответом на него.

– Да, погода нынче стоит замечательная, – проговорила экономка.

– Никогда не видела Ральфа таким счастливым и деятельным, и не подумайте, что я жалуюсь. Но меня осенило – ему нужна помощь… – Тут Элис слегка наклонилась вперед, и ее улыбка стала совершенно ослепительной.

В те времена, которые Сисси уже начинала считать далеким прошлым, она, конечно, воспротивилась бы тому, что сейчас предлагала эта бледная, грациозная женщина. Сводить вместе Ральфа Мейнелла и Мэрион Прайс, которые, несмотря на совершенно разное общественное происхождение, были противоположного пола и почти одного возраста, по всем привычным меркам означало нарываться на неприятности. Но, похоже, многие из давних убеждений экономки уже дали трещину.

– Ральфа очень заинтересуют ее познания о здешних краях. А еще она сильная, способная и – думаю, я не погрешу против истины – достаточно смышленая. Рискну предположить, что она неплохо разбирается в местных диких существах. Уж точно знает больше, чем я когда-либо захочу узнать. – Изящный взмах рукой. Еще одна улыбка. – Хочу, чтобы мой сын воспользовался всеми доступными возможностями. Конечно, раз он поправился, будут и другие летние месяцы. Но, если честно, я сомневаюсь, что они смогут сравниться с этим летом. Мой муж – могущественный человек, и Ральф должен выйти из его тени, если хочет чего-то добиться в жизни. Этой осенью он поступит в нашу Великую академию в Хайклэре. Там будет учеба, обязанности, придется наверстать упущенное – не только из-за болезни, но и потому, что сын вельграндмастера обязан превзойти окружающих.

– Звучит довольно сурово, вельграндмистрис.

– Я ничего не выдумываю, экономка. Боюсь, такова правда.

Сисси взглянула на фасолину, лежавшую на столе. Если бы перед ней сидела не хозяйка Инверкомба, а кто-то другой, она взяла бы эту штучку в руку, чтобы ощутить умиротворяющую гладкость. Впрочем, если уж на то пошло, что может быть более естественным, чем позволить двум молодым людям провести лето вместе?

X

На рассвете Храм ветров и непохожие друг на друга верхушки плюсовых деревьев с их зеленой и серебристо-голубой палитрой с необыкновенной четкостью отразились на поверхности бассейна с морской водой. В его неподвижных недрах родилось движение; мелькнуло белое пятно рубашки. Затем послышались голоса.

– Все живые существа разные. Это дерево не похоже ни на одно другое. То, как отделяются от ствола его ветви, какие узоры вырисовываются на коре – все уникально.

– А я-то думала, всему причиной старания мастера Уайетта.

Ральф рассмеялся. Его голос, преодолев несколько месяцев ломки, стал на октаву ниже.

– Что с мастером Уайеттом, что без него!

Их с Мэрион отражения мерцали на поверхности пруда, пока они сидели на его каменной ограде, а Инверкомб постепенно заливало ярким светом. По меркам Ральфа они встали до смешного рано. Он хотел особо тщательно изучить, как раскрываются цветы в разных уголках долины и как это влияет на их расположение и форму, а Мэрион лишь пожала плечами при упоминании четверти пятого и сказала, что к этому времени она все равно уже на ногах. Во многих отношениях ее было трудно удивить. Но иногда, стоило ему сказать что-нибудь совершенно очевидное…

– Знаешь, мне бы очень хотелось побывать в библиотеках Бристоля. В гильдейских чертогах должны быть приличные коллекции.

– Я никогда там не бывала.

– Понимаю. Великие гильдии…

– Я имею в виду Бристоль.

– И ты так спокойно об этом говоришь?

Она пожала плечами и отвернулась. Взгляд Ральфа, пока они сидели у пруда, притягивало ее отражение, в котором отчетливо просматривалась каждая деталь. Изгиб челюсти, блики на темных волосах. Там, где манжета блузки касалась запястья, виднелась голубая жилка, оплетающая блестящий струп Отметины. Каждое живое существо, напомнил он себе, уникально. Но некоторые, возможно, были уникальнее прочих.

Теперь Ральф считал, что все в мире неразрывно связано и распределено согласно уровням восходящей сложности и адаптации. Однако смысл пирамидальной конструкции, начинавшейся с неразумных камней и вздымавшейся ввысь посредством растущей специализации – от мхов и слизевиков к растениям и животному царству, где существа вставали на ноги и начинали проявлять мыслительные способности, – заключался в том, что где-то существовала вершина. Вполне возможно, думал он, продолжая разглядывать образ Мэрион Прайс в темных глубинах, что она и есть венец творения.

Не считая дыхания, девушка была такой же тихой, как сам бассейн с морской водой. В ней таилось некое спокойствие, а движения были внезапны и непредсказуемы. «В любой момент, – думал, надеялся Ральф, – она может повернуться и посмотреть на меня». Но вместо этого ее левая рука блуждала, словно по собственной воле, по краю ограждения. Пальцы коснулись воды, и вся долина покрылась расходящимися кругами ряби. Ральф едва не пожаловался, что она разрушила картину. Однако совершенство многогранно: подъем и падение потревоженной жидкости, подчиняющиеся законам поверхностного натяжения, с которыми он был смутно знаком, еще никогда не проявляли себя с таким изяществом.

Когда они покинули Инверкомб через калитку и направились по извилистой тропинке к берегу, он почувствовал, как все вокруг оживает в растущем тепле нового дня. Во время путешествий по Европе Ральф повидал немало красивых мест, но, как правило, они были где-то за стеклом, потускневшие из-за его болезни. Нынешние ощущения больше напоминали момент выхода из автомобиля – погружение во внезапную уличную суету в незнакомом городе. Мир был таким ярким и просторным, и все вокруг сделалось таким отчетливым. Набираясь сил и изумляясь началу каждого чарующего дня, он то и дело чувствовал себя Господом, в которого больше не верил.

Лучшего проводника по побережью, чем Мэрион, было трудно себе представить. Она знала названия всех растений и животных, и, хотя они не были правильными с точки зрения науки, Ральф поймал себя на том, что пользуется ими в бесконечных блокнотах, в которых они теперь делали записи вдвоем. Сливроза. Ведьмин кошель. Резаная глотка. Шнурковые водоросли. И еще она многое знала о местах обитания. Не в том общем смысле, коего придерживались авторы примечаний к иллюстрациям в книгах Ральфа; она знала точную разновидность и природу существ, обитавших в том или ином приливном бассейне, а также то, каким образом и почему одна форма жизни отличалась от другой. Ральф мог часами сидеть рядом с ней на корточках, наблюдая за медленным ростом выбросов пескожила[9], за трепетом щупалец морского ежа[10], предсмертными судорогами креветки или поведением самой Мэрион.

И вот ее темный силуэт на фоне ослепительного солнечного света повернулся к нему.

– Тебе стоит попробовать ходить босиком, – заявила она и, подпрыгивая, подала пример: сняла ботинки и носки. Ральф, который ради самообразования иногда читал романы, уже спрашивал себя, с какой стати всех так волнуют женские ноги и лодыжки.

– Это не больно?

– Так ступни не будут потеть. И обувь дольше прослужит.

Ральф пожал плечами и сел. Босые ноги всегда ассоциировались у него с нищими и беспризорниками, но он сразу почувствовал, что стало легче. На самом деле, ощущение воздуха и солнца на босых пальцах ног было просто восхитительным.

– Так гораздо лучше! – Он сделал несколько шагов по гальке, оступился, поморщился и снова сел. – Ой, нет!

– Ну и зачем так шуметь. Смотри… – Она подпрыгнула, сделала пируэт. Ральф, наблюдая, как Мэрион Прайс смеется и кружится босиком на берегу, как развеваются ее волосы, отбросил все оставшиеся сомнения в том, что она венец творения. Затем девушка вскрикнула, плюхнулась на камень рядом с ним и принялась уныло массировать подошву. – Смотри-ка… – Она подняла ступню.

Ральф посмотрел. Песчинки и кусочки ракушек украшали пальцы. Когда она пошевелила ими, он заметил, что два больших чуть оттопырены вверх, и вид у них задорный, дерзкий.

– По-моему, все в порядке.

– Раньше я могла целый день ходить по берегу босиком. Никогда не испытывала неудобства. Наверное, я слишком долго носила обувь.

– А это важно?

– Без обуви кожа грубеет. Все равно что… – Она вытянула ноги и устремила взгляд на дальнюю часть эстуария, где трепетали в дымке паруса, дымовые трубы и мачты с реями. – Все равно что у мужчин на тех судах. От работы с канатами их ладони становятся жестче подметок.

– Не думаю, что мои ступни однажды сделаются такими грубыми. Ума не приложу, когда в последний раз член семьи Мейнелл ходил босиком, разве что перед тем, как принять ванну.

– Хочешь сказать, что у меня должны быть загрубевшие ладони и ступни, потому что они такие у моего отца?

Как это часто бывало, Мэрион соображала быстрее, чем Ральф.

– Но ведь так не бывает? – продолжила она. – Если бы мы все вырастали такими же, как наши матери и отцы, у моих двоюродных братьев и сестер в Стипли было бы по три пальца на левой руке, как у их папаши.

Ральф раскинул ноги, смеясь; вокруг него простирался залитый солнечным светом мир, а влажный песок просачивался сквозь пальцы. Мэрион тихонько побрела куда-то. Ему нравилась ее походка на берегу: она присматривалась, наклонялась, что-то искала… такая бдительная. Словно морская птица. Что-то нашла. Подняла добычу, смеясь.

– Смотри, Ральф! Я нашла фасолину.

Он понятия не имел, что необычного в этой фасолине, но встал и побежал навстречу Мэрион сквозь жаркий свет, чтобы разделить ее радость первооткрывателя.

«Ни разу в жизни, – промелькнула мысль, – я не был так счастлив».

XI

Лондон, подумала Элис, готовясь покинуть свой городской дом в Норт-Сентрале, стал настоящим потрясением. Она ощущала себя деревенщиной с Запада, потому что давно знакомые виды ее ошеломляли. Так или иначе, ее ждал автомобиль, то вспыхивая, то темнея в мерцании Халлам-тауэр, и она погрузилась в поток великолепных зданий и утреннего транспорта. Мыслями вельграндмистрис все еще пребывала с сыном, но сегодня надо было заняться кое-чем другим.

Доклендская телеграфная станция, ныне достаточно старая, чтобы считаться живописной, по-прежнему возвышалась над причалами. Если бы историю гильдии можно было переписать, Элис совершенно точно выбрала бы другое место для головной конторы. Иной раз она даже позволяла себе пофантазировать, как захватит Дворец звероделов или, возможно, лишит выскочек-инструментальщиков их обители на бульваре Вагстаффа, однако сегодня такие надежды казались далекими от реальности. Выйдя из машины и посмотрев сквозь вертящиеся краны на огромное высокое здание, где работал Том, Элис подумала: есть и положительные стороны в том, чтобы твоя головная контора располагалась поближе к реальным средствам производства. Богатство, сказала она себе, переступая через скользкие лужи, во многом грязное дело, не имеющее почти ничего общего с мраморными дворцами и залами заседаний.

Она воспользовалась лифтом, но тем не менее останавливалась на многих этажах, поначалу без предупреждения, хотя слух о том, что вельграндмистрис вот-вот появится, вскоре распространился снизу доверху. Старшмастера и вышмастера сновали посреди тарахтения пишущих машинок, пневмопочты, тележек с документами, телетайпов. Как обычно, Элис обращала внимание на самых толковых и усердных; такие люди были полезны ее гильдии, но, с другой стороны, могли представлять угрозу.

Том уже давно сидел за своим столом, когда она вошла в его просторный кабинет на верхнем этаже. Клубные обеды и утренние прогулки играли свою роль в бесперебойном функционировании Великой гильдии телеграфистов, но сейчас настали трудные времена, и она внезапно пожалела супруга. Он заметно постарел, а прошлой ночью, невзирая на долгую разлуку, испытал нелады с эрекцией. Если продолжит в том же духе, окажется в могиле даже раньше отца. Но это, решила вельграндмистрис, положив ему руки на плечи и поцеловав в редеющую макушку, трудное завершение нелегкой эпохи. Каждому придется чем-то пожертвовать.

– Мне точно нужно съездить в наш дом на западе.

– Конечно, нужно. – Она выпрямилась, сняла перчатки. Свет играл на картинах и панелях. С такой высоты Лондон выглядел ярким, серо-голубым. – Как только у тебя появится возможность, ты должен хорошо отдохнуть, дорогой.

– И ты говоришь, что Ральфу намного лучше.

– Ему не просто лучше, милый. Он исцелился и теперь проводит все дни на пляже. У него даже появились друзья. Честно говоря, душа моя, ты его с трудом узнаешь. Иначе я бы никогда не оставила его и не приехала сюда.

Том вздохнул и улыбнулся.

– Ну хоть что-то идет как надо.

Она села напротив, и начался разговор о делах. Цифры, подготовленные вычислительными машинами, выглядели не совсем так, как она просила, но тем не менее соответствовали ожиданиям. Прибыль упала. Затраты выросли. Пессимизм всегда заразительнее оптимизма – достаточно послушать разговоры в клубах, – но телеграфисты страдали даже больше остальных Великих гильдий. Во время болезни Ральфа Элис отвлеклась от всего этого куда сильнее, чем полагала, и такова была цена, которую пришлось заплатить. Но у нее имелись кое-какие планы.

– Давай выйдем наружу. Я хочу тебе кое-что объяснить.

На балконе их обдало едким лондонским воздухом. Сверху казалось, что огромные крыши складов карабкаются друг на друга, стремясь добраться до переполненной кораблями реки.

– Знаешь, странно, что старый грандмастер Пайк умер именно так, – проговорил Том, который вообще не смотрел на город. – Я имею в виду, упал с балкона. Это напомнило мне о том типе, который несколько лет назад говорил о покупке кое-каких наших акций и реструктуризации совета директоров. Как его звали – Дигби? Нет, Дригби. Он тоже откуда-то упал, да?

Элис устремила на мужа беспечный, но немигающий взгляд.

– К чему ты клонишь?

– По правде говоря, сам не знаю, – вздохнул Том, и его глаза перебежали с нее на кран, как раз повернувшийся к кораблю. – Видимо, к тому, что все мы смертны. – Наступила долгая пауза. Том смотрел на шумную сцену у причала, но явно ничего не видел, и лицо его выглядело потерянным, чужим. – Начались трудные времена, Элис. Но все твердят, что мы счастливейшая пара в целом мире, особенно теперь, когда Ральф поправился.

– Все верно. Мы ею и останемся. – Элис приняла эффектную позу, и ее глаза заблестели на ветру. – Ты в курсе, что у нас много земли на восточном побережье. В основном это плохие участки, и мы сдаем их в аренду под выпас скота по несколько пенни за акр. Конечно, именно там планировалось проложить новую телефонную линию – и этим теоретически должны были заниматься Пайки, – но у меня возникли кое-какие идеи…

Она спланировала этот момент, предвидела почти все, что сейчас происходило на балконе Тома, хотя внезапный порыв лондонского ветра едва не нарушил сценарий, когда Элис высыпала на ладонь содержимое конверта, который достала из кармана. Легкая и сухая зеленая крошка чуть не улетела прочь, прежде чем она успела сжать пальцы. Оставшегося хватило, чтобы Том, повинуясь ее предложению, подобрал крупицы смоченным слюной пальцем и попробовал на вкус.

Он скривился.

– Сладкое… но с перчинкой. Что это?

– Гореслад. На западе его время от времени используют как лекарственное растение. Но оно там толком не растет. Видишь ли, нуждается в скудной почве и холоде. То что надо для выращивания на землях вдоль восточного берега.

– Зачем?

– Знаешь, сколько сахара мы ежегодно импортируем с Блаженных островов, чтобы накормить английских сладкоежек?

– Но я что-то не слышал новостей про дефицит.

– Его нет.

– Хочешь сказать, его можно выращивать и продавать в качестве заменителя… – Том сглотнул, на его щеках задвигались желваки, глаза слегка заслезились. Он понял, в чем заключалась ее мысль; он всегда понимал. Они были хорошей командой – она со своими идеями и незаметным влиянием, он со своим трудолюбием и решительностью. В Бристоле торговля упадет, в Лондоне – вырастет, а Гильдия телеграфистов получит огромную прибыль…

– Я изучила варианты, – продолжила она. – Ты удивишься, сколькими способами можно использовать гореслад. Не только для тортов и конфет, но еще и для добавления в чай. А также в духи и косметику, и еще в мясные пироги и сыры – что угодно, особенно приготовленное из дешевых продуктов, только выиграет, если его чуть-чуть подсластить.

И все-таки он сомневался – возможно, потому что вкус у сырого гореслада был довольно резкий.

– Дорогой, если ты думаешь, что расходы…

– Элис, меня беспокоят не практические соображения. Если ты говоришь, что это возможно, я не сомневаюсь, что все получится. Меня волнует не неудача с горесладом, а успех… и возможные последствия этого успеха.

Иной раз Том бывал таким же странным и упрямым, как Ральф. Но было уже слишком поздно отступать, и Элис знала, что муж ее не подведет. Строго говоря, план работ был уже утвержден, требовалась лишь его подпись. Все решено. Но ей не следовало ничего объяснять Тому. Он и сам во всем разберется.

Тем же вечером, после целого дня напряженной работы с собственными бумагами, когда почти весь персонал покинул контору и даже Том отправился домой, так что ни одна живая душа не могла ее потревожить, Элис вошла в телефонную будку мужа на верхнем этаже. Было приятно сидеть в том самом месте, откуда он так часто с ней разговаривал, и ощущать знакомый пыльный кожаный аромат. Устанавливая соединение, она бросила взгляд на своего двойника. Казалось, какая-то ее часть ждала там, за зеркалом.

Набрав нужную комбинацию, она прошептала заклинание с легкостью, наработанной с опытом, и устремилась по огромной жиле, пронизывающей Доклендскую телеграфную станцию до самых подземных вычислительных машин. Было бы славно привлечь эти машины к разработке гореслада, но Элис знала, что их выводам нельзя доверять. Они, как всегда, были не виноваты – все дело в том, что полученные с запада данные содержали в себе примесь откровенной чуши. Однажды, безмолвно пообещала она этому информационному вихрю, внешний мир станет именно таким, каким вы его себе представляете. Логика восторжествует. Ваши прогнозы будут идеальными. Но пока что Элис направилась в общегосударственную сеть и пронеслась с востока на запад через всю Англию, прыгая от подстанции к подстанции, пока не очутилась в телефонной будке в Инверкомбе, которая с учетом расстояния пуще прежнего показалась ей необыкновенным местом.

Элис соткалась из пустоты в далеком зеркале. Услышала тиканье часов. Осторожно шевеля призрачными конечностями, выскользнула сперва из стекла, а затем из пустой будки. За парадной лестницей ее иллюзорный взгляд упал на одно из многочисленных зеркал, но там отражалась лишь мебель в лучах томного вечернего света, однако Элис уже не страшилась, как в первый раз, осознавать, что одновременно существует и не существует. Холл пустовал. Цветы в вазах не источали запаха. Она сосредоточилась. Да, так гораздо лучше. Парадная лестница молча взывала к хозяйке. Призрачное тело не рассеивалось. Плавная и незримая, как тень среди теней, Элис двинулась вперед. Ее иллюзорный взгляд упал на одно из многочисленных зеркал в холле. Она ничего не увидела, но это не стало переломным моментом, как в тот первый раз, когда она по-настоящему поняла, что находится и одновременно не находится в том месте, которое воображает. «У меня, – подумала она и, вероятно, могла бы рассмеяться, окажись такое возможным, – получается все лучше и лучше». По-прежнему самым сложным было сочетать движение и сосредоточенность. Сперва она должна была объять своим разумом каждый плотный объект и лишь потом смогла продолжить путь от старого дубового кресла к мраморному бюсту, от мраморного бюста – к броскому завитку на двери в отдалении.

То замирая, то продвигаясь рывками, Элис проникла в полутемные, выбеленные коридоры помещений для прислуги, а затем миновала мастерские и кладовые. Глубины Инверкомба напоминали пещеры: блестящие каменные колонны изгибались, исчезая во тьме, а соленый воздух пульсировал в такт плеску волн. Под потолком, слегка покачиваясь, как усики огромного омара, висели кабели в красной резиновой изоляции. Что-то свистело и жужжало. В затхлой нише стояла старая вычислительная машина, лениво перебирая локальные потоки данных, которые – и это все еще было удивительно осознавать – содержали теперь и саму Элис. В самой глубокой части подвала пребывали под землей, но все-таки в лучах угасающего дня, проникающих через арочные своды оттуда, где река Риддл рассекала долину до самого дна, два пузатых, приземистых генератора, расположенных бок о бок и похожих на сердито гудящих жуков на полусогнутых лапках. Однако их вращение не было источником самого громкого шума – он доносился снаружи, где ковши водяного колеса, наполняясь, заставляли его вращаться и напевали: «Ах, ах, ах».

Элис могла бы еще сильнее углубиться в морские потроха Инверкомба, но вместо этого двинулась вдоль электрических опор к сиянию метеоворота. На мгновение она сама превратилась в электрический разряд, а затем – в наружную платформу, по одну сторону от которой раскинулся светло-зеленый Сомерсет, а по другую – долина и сверкающий Бристольский залив. Метеовед Эйрс стоял там и смотрел вниз, на тропинку, ведущую к фруктовым садам. Элис проследила за его улыбающимся взглядом и увидела экономку Даннинг: эту женщину с полноватой фигурой, походкой вразвалочку и в красной шали в горошек нельзя было ни с кем перепутать. Сисси, напевая себе под нос, несла из сада лекарственных растений большую плетеную корзину, полную серебристых листьев желтушки. Такими вещами обычно занималась кухарка, но экономка Инверкомба явно не возражала. А во взгляде метеоведа Эйрса, которого Элис вобрала в себя, словно накинув на него нить незримой паутины, сквозили тепло и голод, не имевший ничего общего с грядущим ужином, каким бы вкусным тот ни был. Да уж, и впрямь наступили странные, распутные дни.